Цена виртуальной политики оказывается высокой, когда для создания необходимого
информационного фона политики объявлют войны - используя архаические рычаги
социальной мобилизации. Как правило, речь идет о региональных конфликтах
ограниченного масштаба. Подобные события происходили в России дважды в девяностые
годы, и оба раза война начиналась за год до президентских выборов, что трудно считать
совпадением. Война - как в России, так и на Западе - является структурной составляющей
существующей политичекой системы. Однако для того, чтобы оценить всю
справедливость этого заключения необходимо также учесть, что войны бывают не только
регионального значения, но и другого назначения. Например - война с преступность, с
коррупцией или с наркотиками. И в том и в другом случае создается образ врага и
происходит радикальное упрощение ситуации, которое и позволяет добиться
необходимой мобилизации. Много уже сказано и написано о незначительности
результатах этих кампаний. Не вызывает сомнения, что по отношению к реальным
проблемам война представляет собой не столько решение, сколько отрицание за "злом" и
"врагом" права на существование.
Вместо национальных государств роль врагов в современных политических системах
выполняют разнообразные "козлы отпущения" - террористы (реальные и виртуальные),
наркоманы, анархисты, журналисты и представители общественных организаций - но в
этом отношении Россию трудно признать уникальной. Формирование нового образа
нации оказалось невозможным без врагов, без "иного", по отношению к которому страна
смогла осознать себя как целое, как другое. Бомбежка Югославии, взрывы в Москве, лица
"кавказской национальности", памятник Петру Первому и церковь Христа Спасителя - вот
наиболее существенные составляющие новой российской идентичности, вехи в
конструировании образа "Великой России".
Трудно согласиться с Гегелем в том, что история стремится к абсолютному торжеству
идеи, но вряд ли следует отрицать диалектический характер ее эволюции. На смену
бурлящему хаосу свободы девяностых пришло торжество традиционного для России
сильного государства. Но качнувшись в одну сторону, маятник истории всегда набирает
энергию для движения в другую. Консенсус элит вокруг новой квазиимперской системы
ценностей повышает значимость низовых культурных и контркультурных инициатив и,
возможно, уже самим своим существованием способствует объединению своих
противников.
Политический спектакль функционирует как заклятие, в этом его магическая функция - и
его эффективность обеспечивается как раз непредсказуемостью того медиа-окружения, в
котором развивается политическая драма. В непредсказуемости залог эволюции
политической драмы. В закрытой системе энтропия возрастает - и политическая система
не исключение. Другое дело, что институциализация механизмов власти и
государственных институтов в России начала 21 века является если не благом, то
неизбежной необходимостью. Но попытки власти жестко структурировать политическую
систему и установить контроль за телевидением - основной сценической площадкой
политической драмы - способствуют созданию закрытой системы и, следовательно,
снижению значимости политического спектакля как общественного института.
По мере того, как происходит закрытие политической системы и усиление контроля за
телевидением, центр внимания общества смещается от политического спектакля к другим
сферам социальной жизни, и прежде всего к культуре. Это значит, что общество
становится более восприимчивым к новым веяниям и, следовательно, открывается новый
этап в эволюции культурных кодов. Другое дело, что этот процесс будет более
долгосрочным и мучительным, хотя бы потому, что статус-кво опирается на