Засурский И. Реконструкция России
Подождите немного. Документ загружается.
Иван Засурский
Ре-конструкция России
Масс-медиа и политика в России девяностых
Предисловие
История девяностых, одно из прочтений которой представлено во второй редакции книги
(по всей видимости, последней), начинается с коллапса советского проекта и
заканчивается историей с подводной лодкой "Курск". По сравнению с первой редакцией,
которая не только распродана, но уже стала библиографической редкостью, в ней две
новых главы и много уточнений, замечаний и таблиц, разбросанных тут и там.
Четвертая глава новая целиком. В ней описывается предвыборная кампания 1999-2000
годов. Пятая глава представляет собой одну из версий истории российского интернета. Ну
и разумеется, у книги новое заключение.
Вместе с тем во второй редакции нет некоторых документов и схем, которые
присутствовали в тексте, вышедшем ранее. В частности, история информационной войны
за холдинг "Связьинвест" из полной подборки публикаций была ужата до нескольких
страниц (полный текст подборки из первой редакции можно найти в электронной версии).
Кроме того, во второй редакции нет схемы собственности в российских масс-медиа.
Впрочем, ознакомившись с текстом, каждый читатель при желании сможет составить
такую схему самостоятельно - либо с нуля, либо на основании схемы из первой редакции
книги, которая тоже доступна on-line.
Разумеется, у второй редакции появилось также новое предисловие, изучением которого
вы сейчас заняты. Задача, которую я себе поставил, состоит в том, чтобы сделать этот
текст максимально информативным и коротким. Все новости, по большому счету, уже
изложены. Напоследок - несколько замечаний.
С момента появления орденоносной 1 книги "Масс-медиа второй республики" прошло
уже больше года. За это время произошли важные перемены. В Москве взорвались бомбы
и началась вторая Чеченская война, сменился президент, вот-вот будет принят
государственный гимн, у которого наконец появятся слова. Другими словами, вместо
хаоса и свободы девяностых в стране наступила долгожданная стабильность и
определенность. У страны появилась новая национальная идея. Собственно, идеей ее
назвать трудно, поскольку она никак не артикулируется. Эта сущность, ставшая
результатом десятилетней реконструкции социальной реальности, сформирована по
другим принципам.
В советской и постсоветской медиа-системе роль печатного слова и класса журналистов,
наследующих свою идеологическую миссию от клерикалов и интеллигенции, была порой
определяющей. В последние годы девяностых и в начале XXI века роль доминирующей
информационной среды окончательно перешла к телевидению. Как следствие изменился и
характер социальной коммуникации. Место "публичной сферы" в новой социальной
реальности заняла "публичная сцена", роль подмостков которой выполняют электронные
масс-медиа. Телевидение воплощает римскую идею публики в противовес афинским
идеалам публичных собраний. Не секрет, что мест на трибунах римских стадионов было
больше, чем горожан - люди приезжали на представления издалека, из "глубинки", потому
что именно в ходе праздничных действий они осознавали себя как граждане Империи,
получали свою идентичность.
1
Новая национальная идея не столько артикулируется, сколько олицетворяется
политическими игроками и прочими коммуникаторами. Храм Христа Спасителя,
памятник Петру Первому и Чеченский конфликт являются одними из многих опорных
точек новой русской идентичности. Но ее главным источником, безусловно, можно
считать общую культурную память граждан России - начиная от содержания школьных
учебников по истории, стиль которых был задан в ходе тотального переосмысления
советского проекта в патриотическом стиле в годы второй мировой войны, и заканчивая
сериалом "17 мгновений весны", главный герой которого благополучно приземлился в
президентское кресло третьей республики.
Это не значит, однако, что такое развитие событий было предопределено ходом истории.
Девяностые были эпохой свободы и хаоса. Первое десятилетие XXI века начинается
иначе. Но когда-нибудь маятник качнется снова - возможно, в лучшую сторону. Для того
чтобы поверить в это, у нас есть три предлога. Во-первых, со временем девяностые сами
станут точкой отсчета - в качестве мифического времени тотальной свободы и великих
свершений. Во-вторых, постимперское видение истории слишком сильно суживает
горизонт и конфликтует с действительностью, чтобы воцариться надолго. В-третьих,
контроль над коммуникацией в прежнем масштабе становится невозможным по мере того,
как увеличивается количество каналов - до двадцати-тридцати на телевидении и до
бесконечности в интернете. Основное противоречие коммуникационной системы между
репрезентацией в культуре и политической системе и реальной коммуникацией в режиме
реального времени неизбежно вырвется наружу. Это уже происходит в мире, в Праге и
Сиэтле, произойдет и в России. Пока же, по мере того как будет происходить закрытие
политической системы, центр общественной жизни будет перемещаться в другие области
коммуникации - прежде всего культуры и образования. И именно там происходит
формирование новой российской идентичности, которая в свое время придет на смену
бетонным радостям патриотов и националистов.
Наконец, последнее замечание. Это специальное электронное издание книги, главная
прелесть которого состоит в том, что вы можете принять участие в ее обсуждении.
Пожалуйста, присылайте ваши идеи, замечания и пожелания. Нет ничего приятнее для
автора, чем внимание читателя.
Примечание:
1 В январе 2000 года книга была удостоена премии Шувалова Московского
государственного университета.
Глава первая
Слово и дело
Политизация масс-медиа
Нельзя сказать, что управленческий аппарат Советского Союза находился в неведении
относительно проблем советской экономики. Целью многочисленных реформ, которые
проводились под патронажем многих генеральных секретарей, было сократить отставание
СССР от стран капитала.
Начало реформ в СССР можно отсчитывать с апрельского пленума ЦК КПСС 1985 года,
на котором новый генеральный секретарь партии впервые изложил стратегический
замысел весьма обширных перемен.
2
Ключевым словом реформаторской стратегии стало "ускорение", которое тут же было
подхвачено партийной пропагандой и средствами массовой информации, стало
повторяться ими, как заклинание. "Ускорять", по Горбачеву, нужно было все и вся: и
развитие средств производства, и социальную сферу, и деятельность партийных органов,
но главное, научно-технический прогресс. Несколько позднее к стратегическим понятиям
были добавлены также "гласность" и "перестройка". Гласность означала выявление всех
недостатков, препятствующих ускорению, критику и самокритику исполнителей "сверху
донизу", а перестройка предполагала внесение структурных и организационных
изменений в хозяйственные, социальные, политические механизмы, а также в идеологию
с целью достижения все того же ускорения общественного развития. Постепенно, однако,
когда выявилось, что "ускорения" не происходит, упор стал делаться на "перестройку", и
именно это слово оказалось символом горбачевского курса. [1]
В книге "Гласность и советское телевидение" бывший руководитель финской
телерадиовещательной корпорации Рейно Паасилинна последовательно показывает, как
разворачивались события в СССР в конце восьмидесятых и в чем заключалась роль
гласности в общем замысле реформ, а также исследует новую роль телевидения в
обществе, ставшую следствием реализации этой политики.
Гласность изначально была не самоцелью, а инструментом демократизации и
политических реформ, которые должны были укрепить социалистический строй в СССР.
Освобожденная (но управляемая) печать была по сути единственным надежным
союзником Горбачева в борьбе с консервативными силами в партийном аппарате. Особая
роль отводилась телевидению. Горбачев первым из советских политиков понял всю его
мощь в качестве политического оружия и средства для создания личного имиджа,
позволявшую обходить партийную иерархию и обращаться к гражданам страны
напрямую. По мнению Рейно Паасилинна, Михаил Горбачев был одним из первых
советских политиков, которым удалось использовать возможности ТВ в полной мере. Это
проявлялось во всем, вплоть до мелочей. Например, замечая в аудитории камеру, он умело
ориентировался на объектив (среди современных политиков во всем мире это уже стало
устойчивым профессиональным приемом).
Значение телевидения проявилось в ходе трансляции съезда народных депутатов. По сути
дела, первый съезд стал огромной мыльной оперой, которая завораживала всю страну
настолько, что улицы пустели. Однако, в отличие от конкурирующих латиноамериканских
телесериалов, прямые трансляции политических событий, обильный поток
документальных и художественных лент о преступлениях коммунизма способствовали
политизации масс.
В телевещании была обнаружена сила, о существовании которой никто не подозревал,
или, быть может, в которую никто не верил... На телеэкране происходило уникальное
развенчивание политической власти. Важные исторические события и люди, партия,
система, даже столь тщательно взлелеянные убеждения - ничего из этого не устояло перед
взглядом общественности, все было разрушено или уничтожено. Люди узнавали
механизмы власти, которые так строго держались в секрете. Наверное, ранее изменения
такого масштаба невозможны были бы без физического насилия, но теперь телевидение
стало судом нации.[2]
В ходе предвыборной кампании Бориса Ельцина в 1990 году его поддержало несколько
изданий и ленинградское телевидение. Именно по ленинградскому телевидению (которое,
с помощью комнатной антенны, можно было смотреть в дециметровом диапазоне в
3
Москве), к примеру, показывали кадры разгона демонстрации в Тбилиси и штурма
телецентра в Вильнюсе, где телевидение во главе со сформированным местными властями
комитетом попыталось занять антимосковскую позицию. Вскоре после победы Бориса
Ельцина на президентских выборах зимой 1990-1991 годов Россия создала собственное
телевидение и с мая 1991 года на нем открылось информационное вещание.
Во время путча в августе 1991 года именно российское телевидение выходило в эфир с
выпусками новостей, в которых отражалась позиция законной власти, что можно сказать и
о передачах Си-эн-эн, которые ретранслировались по российскому телеканалу, в то время
как другие каналы контролировались путчистами. Впрочем, следует отметить, что
сформированный вице-президентом СССР и лидерами партийной иерархии ГКЧП не смог
использовать находившийся в его распоряжении информационный потенциал.
По сути дела, комитету так и не удалось найти выход из противоречия между
потребностью установить контроль над информационными потоками и необходимостью
донести информацию о своих целях до людей, добиться их поддержки. Лишенные
поддержки журналистов, "путчисты" в общем и целом выглядели в глазах публики как
чудовища.
Закрыв все издания, которые можно было отнести к "демократической прессе", 19 августа
по телевизору целый день показывали балет "Лебединое озеро" и симфоническую музыку
(что само по себе служило сигналом бедствия для привыкших к чтению между строк
горожан), а для информирования общества было выпущено краткое сообщение ГКЧП,
зачитанное дикторами по радио и опубликованное в проправительственных изданиях.
Кроме того, была проведена пресс-конференция, на которую почему-то были приглашены
и журналисты из закрытых изданий (причем в первый раз пресс-конференция
транслировалась в прямом эфире). В результате пресс-конференция превратилась в
настоящую драму.
Журналисты обвинили представителей высшей иерархии в государственном перевороте.
У вице-президента СССР Геннадия Янаева постоянно дрожали руки, выдавая крайнюю
взвинченность путчистов и неуверенность в себе. Пресс-конференция транслировалась
напрямую (потом повторялась запись, из которой были вырезаны самые серьезные
проколы) и произведенное на зрителей впечатление во многом определило отношение
общества к комитету. Даже те, кто в принципе поддерживал идею усиления власти и
наведения порядка, были вынуждены признать, что лидеры ГКЧП не являются той силой,
которая способна его навести.
В книге "Гласность и советское телевидение" определяются особенности воздействия
телевидения на аудиторию по сравнению с печатью. Для телевидения характерно
глубокое эмоциональное (иррациональное) вовлечение зрителя с почти гипнотической
силой воздействия. В этом смысле показательна всесоюзная популярность
психотерапевтов Кашпировского и Чумака (один из них "давал установки", другой
"заряжал" воду), которые на протяжении нескольких лет с большим успехом
использовали свои экстрасенсорные способности и силу убеждения для того, чтобы
лечить зрителей от всех болезней и регулярно вгоняли огромные аудитории в транс.
Можно даже сказать больше: увлечение центрального телевидения лечебным гипнозом,
равно как и закупки мексиканских сериалов,[3] были отчаянными попытками руководства
Гостелерадио направить политически дестабилизирующее воздействие телевидения в
сравнительно безопасное русло.
К счастью или несчастью, в свое время это сделать не удалось. Зато удается сейчас[4].
4
Газета как пространство идеологии
В СССР пропагандистская система строилась на основе использования прежде всего двух
типов медиа - газет и радио, к которым только через некоторое время присоединился
кинематограф. Культура России в ХIХ веке - это книжная культура, но идеология
революции рождалась прежде всего в газетной полемике, на фоне господствующей в
неграмотной провинции устной языковой культуры, что не преминул отметить Маклюэн в
"Understanding media"[5].
Каждый медиум обладает определенными свойствами, способствующими утверждению
той или иной модальности восприятия. Если христианство и другие великие религии
опираются на рукописные тексты, реформаторские движения, декартовская логическая
редукция - на типографский станок, то газеты в коммуникационных исследованиях
связываются с индустриальным массовым обществом, эпохой подъема национализма и
великих идеологий. Газетная страница идеально подходит для схематического изложения
и публицистических упрощений, которые всегда способствовали продвижению идей в
массы, в то время как мозаика газетных сообщений способна создать ощущение
репрезентации реальности за счет многообразия тем и сюжетов, втиснутых в площадь,
которой не хватит для изложения даже средней по объему повести.
Во всех учебниках советских времен авторы не забывали подчеркивать важность газет для
пропагандистской системы, служивших ее фундаментом и важнейшим носителем
информации. Радио играло особую функцию повседневной организации реальности
вокруг ритуалов, планирование и организация которых происходила централизовано.
Известно, например, что вплоть до реформаторских восьмидесятых программы на радио
начинались в 6 утра - и во многих гостиницах, общежитиях, коммунальных квартирах и
даже жилищных комплексах радио нельзя было выключить, оно было неизбежно, как
фабричный гудок.[6] В квартирах радио можно было выключить, но сам прибор носил
характер обязательной радиоточки, обычно - с тремя программами, и до появления
транзисторных приемников, а также некоторое время после, не могло быть и речи о том,
чтобы слушать другие станции. Вещание заканчивалось в 24:00 гимном СССР.
Разумеется, было также радио "Маяк", вещавшее на средних частотах, но в целом вещание
радио носило обязательный характер.
Кинематограф в СССР пережил длительную эволюцию от экспериментально-
пропагандистской школы Вертова, Эйзенштейна, Довженко и Кулешова в начале века, к
схожему с голливудским триумфальному "золотому веку" Сталина. Эпоха тоталитаризма
начиналась с многообещающих мьюзиклов об исполнении советской мечты и счастливой
жизни в целом, затем перешла к историческому эпосу во время войны ("Александр
Невский", "Иван Грозный"), к более сложным послевоенным фильмам ("Летят журавли")
и тем лентам, которые сегодня имеют ввиду, говоря о "старом кино", отчасти
сохраняющем черты триумфальности довоенных ("Волга-Волга" и др.). Пройдя таким
образом героически-эпическую, триумфальную и народную фазы развития, кинематограф
подобрался вплотную к сложному мироощущению городского среднего класса в СССР,
намного обогнав в своем развитии телевидение, не говоря уже о застывших в
монументальных формах газетах.
Книги и фильмы во второй половине века могли просто развлекать, тогда как газеты не
просто цензурировались, но служили инструментом инсталлирования
идеологизированной реальности, которую радио и телевещание оформляло в
повседневность.
5
В этом смысле радио и телевидение мало отличались друг от друга. По сути дела в
советской системе средств массовой информации ТВ стало чем-то вроде радио с
картинками. Та же утренняя зарядка теперь транслировалась вместе с ведущим,
показательно исполняющим упражнения (воображение Оруэлла рисовало эту сценку
более интерактивно - в реальности же включать телевизор никто не вынуждал и за
выполнением упражнений могли подсматривать только домашние). После смерти вождей
на телеканалах показывали балет - не такая уж большая разница по сравнению с
симфонической музыкой на радио. Радиоинсценировки на телевидении превратились в
постановки телеспектаклей и так далее. Были, конечно, свои прелести в живой картинке -
когда в программе "Международная панорама" показывали кадры жизни воюющего
Ливана или улицы западных городов. Телевидение во многом ответственно за создание
волшебной ауры "заграницы". Современное городское пространство казалось жителям
СССР притягательным и манящим. По сравнению с сакрализованно-скучной советской
действительностью неоновая реклама на улицах и интерьер бара с деревянными
скамейками создавали ощущение опасности и приключений - настолько популярное, что
его часто фальсифицировали. К примеру, в прибалтийских лентах, изготовленных по
заказу ТВ, Рига и Таллин становились ареной "западной жизни".
Свои маленькие радости ожидали и читателей газет, находивших порой в свежем номере
написанный хорошим литературным слогом очерк.[7] И все же функция массового
"пропагандиста, агитатора и организатора", когда-то четко предписанная партийной
печати Лениным, довлела над газетной полосой.
В самом деле, газета была наиболее благоприятной средой обитания для советской
идеологии и каждое издание, не успевая выйти, уже каменело, превращаясь в
собственный памятник, топорной и правильной идеологичностью напоминая рассеянные
тут и там в городском пространстве могилы неизвестного солдата и статуи Ленина с
протянутой рукой. Неудивительно, что художники-концептуалисты нашли в газете
идеальный материал для своих композиций. Перемещать серые газетные колонки было
равносильно тому, чтобы перетаскивать бетонные плиты, а разрушение застывшего в
своей эволюции идеологизированного языка партийных документов, которые часто
занимали больше половины газетной площади, было равносильно надругательству над
общественным строем. Только падение тиражей и влияние меняющихся "центральных"
газет (коммунистических, демократических, потом коммерческих), продолжавшееся на
всем протяжении девяностых, положит конец идеологизированной реальности и,
одновременно, мечте о публичной сфере. Вместе с эпохой телевидения в России наступит
эра политического спектакля.
Год
Кол-во названий
Кол-во выпусков
Ежедневный тираж (тыс.)
Общий тираж (тыс.)
Общий ежедневный тираж одной газеты (тыс.)
1940
5 730
604 268
25 156
5 094 619
4.4
6
1960
4 474
585 561
45 629
11 053 327
10.2
1980
4 413
502 822
119 574
29 245 100
27.1
1990
4 808
523 886
165 546
37 848 556
34.4
1998
5 436
395 764
112 483
7 507 715
20.7
Таблица 2. Динамика развития газет в России. (1940-1998) [8]
И газета, и радио, и телевидение были одинаково оторваны от реальности - в значительно
большей степени, чем кинематограф или книгоиздательская индустрия. Но эта пропасть в
случае радио и ТВ отчасти скрадывалась тем, что хотя они обращались к конкретному
человеку в назидательном тоне, в конце концов можно было игнорировать их советы и
строить повседневность иначе, выбирая только изюминки вроде программ "Клуб
путешественников", "В мире животных" или "Клуб знатоков", тогда как газеты, которые
как бы должны были сообщать о происходящем, неизбежно выдавали себя с головой.
Газетные полосы служили основной площадкой для внедрения идеологии в массовое
сознание как напрямую, так и опосредованно, через систему партийных комитетов на
местах включая первичные организации на предприятиях. Реальной пропагандистской
единицей в Советском Союзе было не столько средство массовой информации само по
себе, сколько общественное собрание, на котором обязательно присутствовал
представитель идеологического аппарата или, если собрание было слишком крохотным и
рутинным мероприятием, находился человек, бравший на себя его функции. Как правило,
таким человеком был реальный или неформальный лидер коллектива, либо тот, кто был
заинтересован в продвижении по службе, верным путем к которому в советские времена
считалась общественная работа. Современное поколение управленцев, представленное
экс-премьером России Сергеем Кириенко, руководителем "Союза правых сил" и
7
наместником президента в Волжском регионе, Михаилом Ходорковским (банк
"Менатеп"), руководителями финансово-промышленных групп, рекламных компаний и
кадровых агентств, в прошлом - комсомольцы, делавшие карьеру по общественной линии.
Да, советская власть была очень говорливой и стремилась сопровождать свое
функционирование протяженным и строго иерархизированным языковым процессом
промывки мозгов (местком, профком, пионерская дружина, комсомольское и партийное
собрание класса, группы, школы, вуза, завода, района, города, области, республики -
множество пирамид, где требовалось говорить и слушать). Но при всем этом реальное
упорядочивание проходило на других, до-языковых уровнях (на каких - вопрос
отдельного большого разговора). Иначе почему около тридцати своих последних лет
советская власть существовала в ситуации разрыва между: а) то, что я говорю на
собрании; в) то, что я на самом деле думаю обо всем этом.[9]
Усваивание социальных норм, как намекает автор, происходило внутренне, при
столкновении с реальной возможностью репрессий, которые сопровождали советскую
историю вплоть до ее завершения. В СССР, равно как и в странах Восточной Европы,
входивших в советский протекторат, за каждым памятником стоял танк, даже если его там
не было. И подобно тому, как внутренний цензор исчезал на кухне, он неусыпно
бодрствовал в любом социальном пространстве.
Точно так же и журналистика была немыслима без идеологии. Оживление, возникшее в
результате волны репортажей в конце восьмидесятых, привело к тому, что одна идеология
сменила другую, позволив ослепшим от соприкосновения с кричащей реальностью
средствам массовой информации вновь "прозреть" и вернуться к привычной,
идеологизированной модели функционирования.
Бунт пропагандистов
...В 1990 году чистый либерализм казался не "журавлем в небе", а "синицей в руке", он
был тем клином, которым можно было беспощадно "выбить" из общества
коммунистическую идеологию и сокрушить КПСС, и радикалы подхватили его как
главное политическое оружие. Веру в антикоммунизм и либерализм исповедывали тогда
не только движение "Демократическая Россия" и входившие в него партии, но также
самые влиятельные средства массовой информации. Да и в массовом общественном
сознании, резко повернувшем "вправо" с 1989 года, культ либеральной западной
цивилизации и одновременно отрицание реального социализма достигли в 1990 высшей
точки...[10]
По мере того, как гласность набирала темпы, благосостояние граждан СССР продолжало
ухудшаться. Безусловный союзник советского лидера - пресса, поддерживаемая
неуклонным общественным интересом, политизацией масс и беспрецедентным ростом
тиражей, повернулась против Горбачева.
Средства массовой информации в СССР были глубоко встроены в управленческий
аппарат и занимались решением задач в рамках существовавшей общественной системы.
Освобождение прессы в качестве союзника Горбачева открыло перед журналистами
возможность занять собственную позицию. Поначалу это противоречие было сглажено
неослабевающим контролем со стороны Коммунистической партии, который выражался в
сотрудничестве с важнейшими органами информации в деле проведения в жизнь новой
политики руководства ЦК КПСС - гласности и перестройки. В качестве примера можно
привести выход на телевидении программы "Прожектор перестройки" или публикацию, с
8
санкции генерального секретаря, разоблачительных материалов в газете "Московские
новости", главным редактором которой был Егор Яковлев. Самыми горячими темами
были расследования на основе архивных материалов, касавшихся "преступлений КПСС".
Журналисты также, с санкции генерального секретаря, атаковали партийный
истеблишмент. В принципе функция отслеживания выполнений решений партии
выполнялась советской прессой и ранее. Новым в этой ситуации был масштаб задуманных
Горбачевым перемен и, следовательно, возможностей выступать с критическими
публикациями заметно прибавилось.
Однако со временем контроль со стороны партийного руководства за прессой и даже
телевидением начал ослабевать. Новая политика демократизации значительно уменьшала
возможности по управлению прессой для ЦК и даже генерального секретаря, потому что в
какой-то момент выяснилось, что запретить публикацию, уволить журналиста или, тем
более, главного редактора невозможно, не поставив под угрозу саму политическую линию
партии на демократические преобразования.
В конце восьмидесятых все более и более популярной в журналистских кругах становится
концепция "четвертой власти". Согласно этой концепции, пресса является
самостоятельным и независимым общественным институтом, который, параллельно с
тремя ветвями власти (законодательной, исполнительной и судебной), участвует в
управлении обществом, в том числе выполняя определенные функции в системе сдержек
и противовесов.
Важнейшую роль в формировании этой идеологии сыграли публикации в прессе на тему
Афганской войны. Когда в 1989 году войска были выведены из Афганистана, для многих
журналистов это стало источником вдохновения. Конечно, война было непопулярна, но об
этом было не принято говорить до тех пор, пока этой темой не занялись журналисты.
Статус представителей народа, способных добиваться от власти тех или иных решений -
реальное содержание концепции "четвертой власти" - трудно оценить, не представляя себя
степень зависимости прессы от власти до Горбачева.[11] Вообще же окончание
Афганской войны стало важным этапом в переоценке советской системы, что
способствовало политизации масс.
Важность концепции "четвертой власти" для журналистов состояла в том, что она
помогала подвести идеологический фундамент под сложившееся положение вещей, то
есть легитимизировать независимый статус средств массовой информации. Кроме того,
эта концепция вносила некоторую определенность и в новые задачи средств массовой
информации.
Однако модель "четвертой власти" в понимании советских журналистов имела особый
смысл. В соответствии с имеющей глубокие исторические корни традицией масс-медиа
они видели своей задачей не информирование публики или формирование достоверной
картины реальности, но просвещение, агитацию и организацию масс во имя истинных
ценностей и идеалов.
Поначалу, впрочем, это не имело большого значения. Открытие архивов, появление в
газетах новых оценок советской истории, открытое обсуждение экономических проблем
советского строя и появление первых радикальных авторов, бурная политическая жизнь -
все это способствовало небывалому росту авторитета и популярности печатных средств
массовой информации.
9
Освобождение прессы стало началом интенсивных духовных поисков, в ходе которых
общество искало новые идеалы и ценности, а журналисты - новую доктрину. Результатом
этих поисков стала радикализация взглядов в обществе и формирование рыночного
фундаментализма и трансформационной утопии. Формулирование новой догмы и истая,
беззаветная и бескомпромиссная ее проповедь позволили журналистам претендовать на
положение духовных лидеров нации. В конечном счете это привело к индоктринации
значительной части населения догмами рыночного фундаментализма.
Если телевидение в ответе за политизацию общества, то именно в "демократической"
прессе эта бурлящая смесь, разливавшаяся по улицам городов многотысячными
стихийными митингами, обретала форму и содержание, ценности и убеждения. Иначе
говоря, воздействие телевидения было мощным, но слишком поверхностно-
иррациональным, пока с газетных полос не снизошла новая система значений, новая
идеология, новые определения того, что такое хорошо и что такое плохо.
Телевидение создало толпу - разрушительную наэлектризованную массу, застывшую на
точке кипения в ожидании новых смыслов. Печать, и через нее интеллигенция (по
определению Явлинского - "восьмидесятники"), считавшая "демократические" газеты
своей территорией, транслировала эти смыслы в виде идеала свободного и, как следствие
(sic!), сытого общества развитого капитализма и демократии. Она же выбрала выразителя
своих чаяний, сделав борца с привилегиями Ельцина героем, требуя от него взамен
радикальных преобразований, реализации проекта переустройства России, заставив его
заучить слова рынок, демократия и показав, что через их частое употребление он обретает
магическую власть над массами и встает на путь к власти.
Для этих целей нового политического лидера необходимо было "подшлифовать", а затем
плотно контролировать и направлять, помогать ему в борьбе с общими врагами реформ.
Так видела свою задачу "демократическая" пресса, и именно так она представляла себе
практическую реализацию концепции "четвертой власти".
Другой важнейшей задачей прессы считалось просвещение и, в случае необходимости,
преодоление сопротивления косных масс, которые объявлялись сторонниками то
коммуно-фашистов, то национал-патриотов. Мессианские убеждения были характерной
особенностью многих журналистов тех лет. Журналисты, в лучших традициях российской
интеллигенции, не доверяли мнению большинства, отдавая приоритет доктрине над
здравым смыслом. Любопытно, что "демократическая" пресса, равно как и российская
интеллигенция, за редким исключением поддержала развал СССР несмотря на то, что
сохранения страны желало абсолютное большинство ее граждан, однозначно
проголосовавших за СССР на всесоюзном референдуме 1991 года.
Рыночный фундаментализм: "заговор" элит и дилетантов
Журналистам старшего поколения не подходила роль проповедников новой утопии: за
время работы в рамках советской системы они стали циниками и реалистами. Поэтому в
конце восьмидесятых - начале девяностых так возрастает значение новых авторов и тех,
кто меняет свою прежнюю профессию на практическую журналистику - иначе говоря,
дилетантов.[12] Краеугольным камнем современного общества является
профессиональная специализация и экспертиза, но именно она и исчезла из газетных
дискуссий о судьбе советского общества и о том, что происходит за рубежом.
Наилучшим примером того, к чему это привело, может стать популярный в те годы
диспут о пригородных садово-огородных участках, которые, по мнению кухонных
10