Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Перевод в Древнем мире и в Средневековье

Подождите немного. Документ загружается.

Птолемей не был чужд меценатства. При нем был написан по-гречески

труд по истории Египта, при нем же был основан комплекс научных

заведений Мусейон — Святилище Муз. Птолемей жаждал собрать в

своей библиотеке все книги, написанные на греческом языке или

переведенные на этот язык. Узнав о библейских книгах, царь приказал

перевести их на греческий язык и поместить в Александрийскую

библиотеку. По просьбе царя первосвященник Иерусалима Елеазар

отобрал и послал в Александрию 72 толковника (переводчика). Из

каждого «колена Израилева» — племени (согласно библейскому

повествованию у патриарха Иакова было 12 сыновей, семьи которых и

образовали 12 колен)—было отобрано по шесть ученых мужей, знавших

греческий язык. Переводчиков разместили в крепости на острове Фарос.

При этом они были лишены возможности общаться друг с другом. Когда

по окончании трудов их рукописи сличили, то оказалось, что переводы

совпали слово в слово. Царь Птолемей, конечно же, понял, что без

божественного вмешательства здесь не обошлось, и с великими

почестями поместил перевод в библиотеку. Этот первый перевод Библии

с тех пор принято называть переводом Семидесяти Толковников — для

удобства цифру округляли (по-гречески Септуагинта). Считается, что это

было Моисеево «Пятикнижие», т. е. первые пять книг Ветхого Завета.

Это событие может считаться уникальным и беспрецедентным для гре-

ческой культуры, так как на греческий язык были переведены

сакральные книги варварского народа.

Кроме этого, из красивой, но фантастической легенды о совпадении

всех 72 переводов ясно, что уже во II в. н. э., когда этот рассказ получил

хождение среди раннехристианских авторов, считалось, что перевод

одного и того же произведения, выполненный разными людьми, но

совпадающий слово в слово, невозможен без трансцендентного

вмешательства.

Сам перевод выполнялся, очевидно, александрийцами —

представителями еврейской диаспоры, которые успели в значительной

степени эллинизироваться. Побудительных мотивов к осуществлению

перевода Библии на греческий язык, очевидно, было несколько.

Ведущим могло быть то обстоятельство, что иудейское население

Александрии было весьма многочисленным, а знание древнееврейского

языка все более сужалось под давлением греческого. А в связи с тем, что

чтение и толкование Библии в синагогах было одной из главных

особенностей культурной и религиозной жизни египетских иудеев, и

возникла необходимость ее перевода на греческий язык. К тому же

перевод Библии, священных книг иудеев на греческий язык имел

определенное пропагандистское значение для нееврейского населения.

Однако здесь могли скрываться и более глубокие мотивы: «Казалось бы,

факт перевода Библии вполне объясняется сугубо практическими

нуждами евреев диаспоры, которые к этому времени перестали понимать

своих предков. Но для небывалости этого факта такое объяснение явно

недостаточно... переводческая работа такого размаха осталась

уникальной. Для нее понадобилась вера иудеев в мировую

общезначимость Писания» [106, т. 1, 502—503]. Не исключено также и

то, что царь Птолемей каким-то образом способствовал осуществлению

этого перевода.

Современные ученые отмечают, что перевод был, несомненно,

выполнен несколькими переводчиками, талантливость которых была

весьма различной. Некоторые части переведены парафрастически,

некоторые — буквально, а некоторые — интерпретационно. Кое-где

обнаруживается прямое непонимание текста.

Поучительным представляется случай, когда выбор одного слова в

переводе может придать ему новое, особое идейно-эстетическое

звучание. В первой книге Ветхого Завета (названного по-русски

«Бытие») Бог, творящий мир, дает оценку результатам актов творения:

«И увидел Бог, что (это) хорошо». Эта формула повторена несколько раз.

Древнееврейское слово «tob» имеет значение положительной оценки в

самом широком смысле, но в нем нет элемента оценки эстетической. В

Вульгате это слово переведено как «bonum», в старославянском переводе

— как «добро», в русском синодальном — как «хорошо». А вот

Септуагинта переводит его как «калон», т. е. «прекрасно», тем самым

внося в Библию античное греческое представление о красоте мира. Вряд

ли это привнесение было задумано сознательно, по само по себе оно

очень показательно: элемент воспринимающей культуры, введенный

даже, казалось бы, в такой малой дозе в перевод, придает ему совсем

новый, специфический оттенок. Если в других случаях речь шла о

сознательной адаптации, приспособлении переводов к

функционированию в новых условиях, то здесь имеет место

бессознательное подтягивание переводимого текста к идейно-

эстетическим установкам принимающей культуры. И в истории перевода

подобное происходило не раз. Но как бы там ни было, перевод

«Септуагинты был известным литературным успехом. Он выполнен с

ощущением особенностей греческого языка и сравнительно свободен от

буквализма... В то же время он воссоздает особый строй семитической

поэтики, более грубый, но и более экспрессивный по сравнению с

языком жанров греческой литературы» [106, т. 1, 503].

Эрнест Ренан, прославившийся в XIX в. своими книгами «Жизнь

Иисуса» и «Апостолы», в которых он пытался выявить историчность

новозаветных персонажей, был несколько иного, как теперь ясно, во

многом ошибочного мнения: «Филология и критика не были уделом

древности. Перевод, ставящий себе целью передать истинный оттенок

мысли оригинала, не был в духе того времени... Александрийский

переводчик — прежде всего апологет, защитник мозаизма (т. е.

последователь учения Моисея — Авт.) ...Отсюда множество изменений,

внесенных в текст во внимание к тонкому вкусу греков. Были

прибавлены объяснительные замечания, смягчены места, казавшиеся

неприличными, величественная наивность древнего рассказчика была

затушевана... Многие невероятности были смягчены; цифры, почти

всегда не свободные от возражения, подверглись исправлению» [238, т.

2, 346—347]. Сегодня очевидно, что то, что Э. Ренан воспринимал как

корректировку текста по идеологическим мотивам, в большинстве случа-

ев было вызвано проблемами перевода реалий и собственно языковыми

проблемами.

К концу II в. до н. э. был завершен перевод всей Библии, а точнее,

Ветхого Завета. Однако переводы ее на греческий язык предпринимались

и позже, причем это уже были не коллективные, а «индивидуальные»

переводы. Имена переводчиков нам известны — Аквила (Акила),

Симмах и Феодотион, а вот от их переводов сохранились лишь

незначительные фрагменты, в основном в виде цитат в сочинениях

разных авторов. Перевод Аквилы датируют первой половиной II в. н. э.

Он был предназначен для использования в синагогах, т. е. для

эллинизированных евреев. Дело в том, что Септуагинта стала священной

книгой христиан, а эллинизированные иудеи, забывающие еврейский,

хотели иметь свою Библию на греческом языке. К тому же это было

необходимо и в чисто пропагандистских целях. Христиане отвергли

перевод Аквилы под предлогом того, что он неправильно передавал те

части текста, где говорилось о мессии (в переводе Аквила избегал

употреблять слово «Христос» для передачи еврейского слова «мессия» и

использовал другое греческое слово, близкое по значению).

За Аквилой прочно сохранилась репутация переводчика-

буквалиста: есть основания считать, что переводчик пытался

сохранить не только число слов, но и порядок слов оригинала в

переводе. Это вынуждало его прибегать к транслитерациям, что

приводило подчас к затемнению текста.

Однако, несмотря на иногда абсурдный буквализм перевода, о нем

весьма похвально отзывались Ориген и Иероним (о них см. ниже). Уже в

XX в. русский историк церкви В. В. Болотов называет Аквилу

буквалистом-переводчиком.

Принципиально неверным, однако, представляется мнение

современного исследователя М. И. Рижского, который считает, что

«перевод Аквилы много потерял в литературном отношении, но зато

выиграл в точности» [236, 11].

В большинстве случаев буквальный перевод литературного текста

не просто неудобочитаем, не просто темен, но попросту непонятен и уже

поэтому неточен.

Симмах — христианин из секты эбиопитов — при переводе Библии

попытался сообщить переводу определенную художественность, однако

ушел весьма далеко от текста оригинала. Иеропим хвалит Симмахов

перевод за то, что он хорошо передает смысл оригинала. Таким образом,

если Аквила пытался передать «букву оригинала», то Симмах, не следуя

за текстом вплотную, передавал его идеи.

Исходя из тех скудных данных, которые имеются относительно

перевода Феодотиона (они содержатся у христианского автора II в.

Иренея), можно заключить, что его перевод предшествовал переводу

Аквилы и был не в полном смысле новым переводом, а тщательной

переделкой Септуагинты, опять же предпринятой для нужд синагоги.

Книга пророка Даниила в Феодотионовой редакции была принята

христианской церковью как превосходящая своими достоинствами

таковую в составе Септуагинты и была введена в Септуагинту вместо

старого перевода.

Грандиозную попытку по сопоставлению всех имевшихся

переводов Ветхого Завета на греческий язык и составлению его новой

редакции предпринял в III в. Ориген Александрийский (185?—254? гг. н.

э.), который «может по праву считаться первым систематизатором

мировоззренческих и теологических учений христианства» [173, 91].

Сохранились лишь фрагменты колоссального по объему труда Оригена,

составившего около шести тысяч листов. То, что сохранилось, позволяет

заключить, что Ориген переписывал сопоставляемые им тексты в виде

параллельных вертикальных столбцов таким образом, чтобы в каждой

горизонтальной строке слову из рукописи еврейского оригинала

соответствовали слова из рукописей греческих переводов. Иначе говоря,

это было первое и, очевидно, единственное в своем роде

сопоставительное исследование текстов нескольких переводов одного

оригинала.

Компилятивные редакции греческих переводов Ветхого Завета в IV

в. осуществили Лукиан в Антиохии и епископ Гезихий (Исихий) в

Александрии. Оригенова редакция Септуагинты получила основное

распространение в Палестине, Гезихиева или александрийская — в

Египте, а Лукианова была принята в Антиохии и Константинополе— в

двух крупнейших христианских центрах.

Таким образом, созданный перевод Ветхого Завета не только

соответствовал конфессиональным нуждам, но и заложил основу всех

последующих переводов Библии. Правда, обилие версий создавало в то

же время дополнительные сложности, которые с особой остротой стали

ощущаться библеистами в Новое время, когда пришлось выбирать, с

какой же именно версии переводить Библию па современные языки.

Теперь рассмотрим историю перевода Библии на латинский язык,

необходимость которого возникла в связи с проникновением

христианства в латиноговорящие провинции Римской империи, и прежде

всего в Италию.

Приблизительно в начале II в. был осуществлен перевод Библии на

латинский язык, но переводчик остался анонимным. Не исключено, что

переводов на латынь было несколько. Перевод этот в дальнейшем

именовался по-разному: Итала, Септуагинта — по-латыни Вульгата.

Выполнен он был полностью с греческого текста, а то, что его назвали

Вульгатой (т.е.общедоступный), говорит о его широкой

распространенности в латиноговорящих частях империи и, конечно,

прежде всего в самой Италии и, надо думать, о том, что язык перевода

был прост. Иногда Италу называли «версио Афра», что дает основания

предполагать, что перевод осуществлен в североафриканских про-

винциях Римской империи. Хотя перевод и обладал рядом недостатков, и

эти недостатки потребовали, в конце концов, его совершенствования,

такие крупнейшие авторитеты христианской церкви, как Тертуллиаи,

Киприан и, что особенно удивительно, Августин, цитируют именно его и

ориентируются на него в своих богословских сочинениях. Августин

высоко отзывался о достоинствах этого перевода, считая, что Итала

превосходит все остальные.

Иероним Стридонский (Евсевий Софроний Иероним, 340?—420

гг.) был одним из крупнейших эрудитов своего времени. Родился он в

городе Стридоне з пограничных областях Далмации и Паиионии. По

происхождению, очевидно, он был греком. Однако в Средние века

Иеронима в некоторых славянских странах почитали за славянина,

очевидно, в связи с его происхождением из Далмации, называли

просветителем славян и даже приписывали ему изобретение глаголицы.

Иероним учился в Риме у знаменитого грамматика Элия Доната и ритора

и философа Марка Викторина, который также занимался переводами. В

Риме Иероним собрал большую библиотеку, в Риме же принял

христианство, отсюда же после завершения образования он пустился в

длительные путешествия в Галлию, Германию, Фракию, а затем и на

Восток, в Антиохию, где овладел греческой книжностью. Четыре года

он жил отшельником в Халкидской пустыни, где досконально изучил

еврейский язык. После этого через Антиохию и Константинополь

Иероним вернулся в Рим. Здесь его слава ученого-христианина сначала

ввела его в круг приближенных к папе Дамасию, который и поручил

Иерониму сверку-редактирование латинского перевода. Сличение и

редактирование латинского перевода привели Иеронима к мысли о

необходимости осуществления нового перевода. Если Новый Завет он

частично отредактировал, а частично перевел заново, то Ветхий Завет он

полностью перевел заново, но не с Септуагинты. Существенную помощь

в работе по сверке и переводу Иерониму наверняка оказали упоминав-

шиеся выше филологические штудии Оригена.

Иероним свидетельствует, что при переводе Ветхого Завета он

прибегал к помощи еврейских ученых, ибо ни его знаний еврейского

языка, ни его познаний в отношении еврейских реалий не было

достаточно, чтобы справиться с возникавшими текстуальными

трудностями. Среди тех, кто помогал ему, он упоминает Равви Лидда,

Равви Тибериаса и особенно выделяет Равви бен Анина, который, опаса-

ясь гнева евреев — отношение правоверных евреев к христианам было

далеко не дружелюбным, приходил и Иерониму лишь ночью, под

покровом темноты. Языковые трудности понимания древнееврейского

текста в значительной степени связаны с системой записи этого

семитского языка, при которой гласные не указывались; это позволяло

по-разному интерпретировать один и тот же текст, вносило массу

неясностей и многозначность толкований. Грандиозный труд занял более

двадцати лет и был закончен к 105 г., но уже не в Риме, а в Вифлееме,

где Иероним оставался вплоть до своей смерти.

Практический результат переводческой деятельности Иеронима

был исключительно высок: его латинизированная Библия не только

служила католической церкви на протяжении многих веков, но и

язык перевода сам по себе был в течение длительного времени

существенным элементом школьного и церковного обучения.

Иероним сформировался как выдающийся переводчик под

влиянием ряда обстоятельств. Это прежде всего прекрасное знание

классической римской литературы, на основе которого сложилось

отменное владение словом. Сочинения Иеронима насыщены аллюзиями

и цитатами из «языческих» авторов, что дало повод некоторым его со-

временникам обвинять Иеронима в том, что в его творениях больше

цитат из классиков римской литературы, чем из Священного Писания.

Сам же Иероним объясняет свое частое обращение к римской классике, в

частности, необработанностью речи пророков [98, 30].

Говоря об Иерониме как о переводчике, необходимо отметить

также его обширные и глубокие филологические познания. Иероним

писал, что для того, чтобы понять Библию, следует рассматривать ее

тексты прежде всего с филологической точки зрения. Изучение

скрупулезных сличений разных переводов Библии на греческий,

выполненных Оригеном, бесспорно, вооружило Иеронима мощным

аналитическим аппаратом.

И, наконец, требует упоминания целенаправленное и скрупулезное

изучение Иеронимом языков, с которых нужно было переводить.

Перевод Библии был делом жизни Иеронима. Несмотря на то что в

течение веков перевод подвергался некоторым поправкам и изменениям,

тем не менее в основе своей он оставался таким, каким вышел из-под

пера Иеронима, и на Тридентском соборе 1546 г. был признан

официальным и обязательным переводом католической церкви. Католи-

ческая церковь использует его в богослужебных целях там, где литургия

все еще ведется по-латыни. Лишь в протестантских церквах Библия

переводилась на новые национальные языки.

Следует отметить, что, несмотря на полное признание Иеронимова

перевода Библии, переводы Библии (а точнее, ее частей) на латынь не

прекратились и продолжались и в Средневековье, и даже в Новое время,

но, как правило, оставались лишь филологическими казусами или свиде-

тельствами неуемного христианского рвения.

Иероним переводил не только Библию: здесь и исторический труд

церковного писателя Евсевия, и сочинения Оригена, и богословский

трактат Дидима. Вот что сам Иероним говорит о своей деятельности: «Я,

Иероним, сын Евсевия из города Стридона ... до настоящего, т. е.

четырнадцатого года правления императора Феодосия (т. е. к 393 году),

написал следующее: ...двадцать восемь бесед Оригена на книги Иеремии

и Иезекииля, которые я перевел с греческого на латинский ... одну книгу

об еврейских именах, одну книгу Дидима о Духе Святом, которую пе-

ревел с греческого на латинский... Я сверил Новый Завет с греческим

подлинником, а Ветхий перевел с еврейского» [205, 35].

Мы выделили из сообщения Иеронима, позаимствованного из его

книги «О знаменитых мужах», то, что касается его переводческой и

филологической деятельности, опустив упоминания о многочисленных

христианских сочинениях. Приведем выдержки из «Письма к Памахию о

лучшем способе перевода», поскольку это письмо представляет ис-

ключительный интерес для истории перевода. Оно является, по

существу, единственным известным нам развернутым изложением

взглядов на принципы перевода не только для всего периода древности,

но и для раннего Средневековья. Лишь начиная со времен европейского

Возрождения мы сможем встретиться с подобной обстоятельностью и

обоснованностью переводческих позиций: «Я не только сознаюсь, но и

заявляю во всеуслышание, что при переводе с греческого, исключая

Священное Писание (здесь и далее выделено нами — Авт.), где и самый

порядок слов есть тайна, я передаю не слово словом, а мысль мыслью. И

в этом я имею наставником Туллия... Не время теперь говорить, сколько

он в них опустил, сколько добавил, сколько изменил, чтобы своеобразие

чужого языка выразить через своеобразие своего. Для меня довольно

авторитета самого переводчика...» Далее Иероним упоминает римских

писателей и поэтов, высказывавшихся по поводу перевода или

переводивших греков — Цицерона, Горация, Теренция, Плавта и

Цецилия: «Разве сковывали они себя словами? Но тем большую красоту

и изящество сохраняют они в переводе. То, что вы (не только адресат, а

вообще носители наиболее распространенного мнения — Авт.)

называете точностью перевода, люди образованные называют

буквоедством. Вот почему и я, когда почти двадцать лет назад переводил

на латинский язык «Хронику» Евсевия... впал в подобное же

заблуждение и... в предисловии ...написал: «Следуя за чужими

строчками, трудно что-нибудь в них не пропустить; точно так же трудно,

чтобы хорошо сказанное на другом языке сохранило тот же блеск в

переводе. Подчас какая-нибудь мысль бывает выражена одним

особенным словом, а у меня нет своего слова, чтобы ее перевести; когда

же я пытаюсь выразить ее с помощью длинного оборота, то едва

постигаю малый отрезок пути. Добавьте сюда сложности в перестановке

слов, различие в падежах, разнообразие фигур и, наконец, само, так

сказать, природное своеобразие языка. И вот, если я перевожу слово в

слово, — звучит нелепо; если же по необходимости меняю что-нибудь в

расположении или в стиле — оказывается, что я отступаю от

обязанностей переводчика... Поэтому если кому-нибудь кажется, что при

переводе не изменяется красота языка, то пусть слово в слово переведет

Гомера на латинский язык, более того, пусть изложит его прозой на

греческом языке, — и он увидит, как вся расстановка слов разом

окажется смешна, и что, стало быть, самый красноречивый поэт едва

умеет говорить... Пусть же другие занимаются словами и буквами, ты

заботься о мыслях. У меня не хватит времени, если я буду приводить

свидетельства всех, кто переводит по смыслу. В настоящее время

достаточно назвать Илария Исповедника, который перевел с греческого

на латинский беседы на Иова (т. е. толкования книги Ветхого Завета

«Иов».—Авт.) и очень много трактатов на псалмы; он не корпел над

мертвою буквою и не мучил себя дотошным переводом невежд, но как

бы по праву победителя перекладывал плененные мысли на свой язык»

[205, 44—45].

Обращение к некоему Памахию с программным изложением

принципов перевода предполагает особый интерес Памахия к проблемам

перевода; скорее всего, Памахий тоже занимался переводческой

деятельностью, и, надо думать, был склонен к буквализму («то, что вы

называете точностью... называют буквоедством»). То, что Иероним

пишет довольно пространное письмо, которое полностью посвящено не

конфессиональным или теологическим проблемам, а проблемам

перевода, свидетельствует о том, что проблемы эти стояли весьма остро

и актуально.

Что касается собственно теоретической позиции Иеронима,

находящей воплощение в практике, то он приводит как свои аргументы

против дословного перевода, так и ссылается на авторитеты; при этом

Иероним считает, что перевод Библии требует совсем другого подхода и

здесь необходимо максимально близкое следование оригиналу. Однако

его общая антибуквалистская установка не позволила ему самому

следовать таким жестким требованиям, выдвигаемым к переводу

Священного Писания. Иероним видит и понимает «своеобразие чужого

языка» и то, что для того, чтобы не нарушить его при переводе,

требуется что-то опустить, что-то добавить, что-то изменить. В переводе

Иероним ценит прежде всего «красоту и изящество», которые как

раз и достигаются с помощью, как мы теперь говорим, переводческих

трансформаций. Иероним на ранних этапах своей переводческой

деятельности (в предисловии к «Хронике» Евсевия, которое он сам же

цитирует) говорит о необходимости сохранить изначальную «красоту»

при переводе. Но будучи уже умудренным своим переводческим

опытом, он выражается более осторожно: «Трудно, чтобы хорошо

сказанное на другом языке сохранило тот же блеск в переводе». Однако

«трудно» — не значит «невозможно».

Основная теоретико-практическая посылка Иеронима заключается

в том, что следует передавать мысли, а не слепо следовать словам.

Сторонников перевода «по смыслу», по утверждению Иеронима, столь

много, что «не хватит времени» всех их перечислить. А переводить

действительно приходилось немало: в экзегетической (толковательной)

области, агиографической (житиях), гомилетической

(проповеднической), христианско-философской литературе

грекоязычные авторы пока еще были впереди латиноязычных, а ведь с

391 г. императором Феодосией I христианство было провозглашено

официальной религией Римской империи, и латиноязычные провинции

империи стали испытывать острый недостаток в христианской лите-

ратуре всех жанров.

Такого ясного понимания сложностей перевода и так четко

выраженной переводческой установки, как у Иеронима, в Европе не

обнаруживается фактически вплоть до Нового времени, хотя проблемы

перевода стали довольно широко обсуждаться здесь уже во времена

Ренессанса.

Высказывания по проблемам перевода обнаруживаются также у

крупнейшего мыслителя поздней античности, современника Иеронима

Аврелия Августина (354—430 гг. н. э.), который был влиятельным

церковным деятелем и которого в Средние века называли еще

«превосходнейшим доктором». Августин сам не занимался переводами,

однако он был первым христианским мыслителем, который на

латиноязычном Западе Римской империи разрабатывал осно-

вополагающие принципы и методы толкования Библии. В своем трактате

«О христианской науке» (397—426 гг.) он разработал «теорию

иносказания», в основу которой было положено античное учение о

знаковых свойствах языка: «Он не ищет в знаке сущности предмета... а

стремится выяснить возможность передачи знания с его помощью» [цит.

по: 30, 197]. В работе «О христианской науке» Августин занимается,

казалось бы, сугубо богословской темой — толкованием Библии,

однако он разрабатывает при этом историко-филологический подход