Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Перевод в Древнем мире и в Средневековье

Подождите немного. Документ загружается.

к библейским текстам. Принципы интерпретации и анализа текста, пред-

лагаемые Августином, бесспорно, заслуживают внимания в истории

перевода, тем более, что в некоторых местах своего сочинения Августин

прямо говорит о проблемах перевода. Говоря об Августине как о

крупнейшем христианском мыслителе, следует не упускать из виду то,

что он никогда не выступал хулителем античной культуры, хотя и давал

ей подчас суровые оценки. Может быть, не в такой степени, как

Иероним, но Августин также обладал основательнейшей «классической

образованностью».

Августин полагал, что глубокое понимание неясных мест текста

предполагает знание языков подлинника, доскональное знание

исторической ситуации, в которой возник текст: «Темные» места

должны проясняться с помощью «ясных». Перед нами не что иное, как

принципы сравнительного и многоакцентного толкования текста, кото-

рые являются необходимыми требованиями, предъявляемыми и поныне

к серьезной переводческой работе, особенно если речь идет о переводе

произведений прошлого.

Среди собственно переводческих трудностей Августин выделяет

проблемы передачи полисемичных слов, архаичной лексики, идиом:

«Из-за двусмысленности слов языка оригинала переводчик часто

заблуждается; не поняв точно смысл, он придает (словам) в переводе

такое значение, которое было чуждо истинному намерению писателя».

Для верного понимания сложных мест требуется доскональное знание

языка оригинала, а для разрешения возникающих трудностей следует

прибегать к сопоставлению разных переводов. Августин полагает, что в

деле сопоставления особенно могут помочь переводы буквальные, так

как хотя они и «оскорбляют слух своими корявыми оборотами», но

более точны в передаче оригинала. Но знания языков еще недостаточно:

необходимо точно знать соответствующие названия конкретных вещей,

животных, растений, предметов быта и т. д. Как видим, Августин

признает неудобочитаемость буквальных переводов, но считает их более

«точными» (не следует, правда, забывать, что у Августина речь идет

прежде всего о переводах библейских текстов, в которых «сам порядок

слов есть тайна»). Однако, по Августину, понимание буквального

смысла текста — лишь этап на пути к уяснению переносных значений,

заключенных в этом тексте, и иносказательное значение Августин ставит

выше буквального, порицая буквалистов, называя их «рабами знака».

Говоря о полисемии тех или иных слов и выражений в тексте, Августин

указывает на то, что одно и то же слово или выражение могут иметь в

зависимости от контекста различные или даже противоположные

значения. Значения слов определяются их связями с другими словами и

«могут иметь не только два, но иногда и много различных значений в

зависимости от положения в тексте». Экзегетические (толковательные)

исследования библейских текстов привели Августина к тому, что мы

назвали бы обсуждением основ литературно-художественной критики,

мало развитой у латинян; у греков же литературная критика уже

развивалась в течение нескольких веков. Не забывает Августин и о

тропах, хотя для получения полного представления о них он отсылает

читателей к грамматической и риторической литературе: «Знание тропов

необходимо для разрешения двусмысленностей...». Не обошел

вниманием Августин и такое важнейшее понятие, как «контекст»

(употребление им этого термина очень близко к нынешнему

представлению об этом понятии), без которого не обходится ни одна

современная переводоведческая работа. При разборе сложных мест

текста Августин советует обращаться к контексту.

Если высказывания Иеронима о переводе были основаны прежде

всего на его практической переводческой деятельности, то высказывания

Августина о переводе и проблемах стиля и текста, с ним опосредованно

связанных, зиждятся на сугубо теоретической почве.

Углубленные научные занятия Иеронима и Августина на первый

взгляд контрастируют с той бурной, полной трагических событий

эпохой, в которую им пришлось жить. Тем не менее ни Иеронима, ни

Августина нельзя было бы назвать тихими «кабинетными» учеными:

Иероним, например, хотя и не занимал никакого поста в церковной

иерархии, своими посланиями к адресатам разного уровня, включая

иерархов церкви и высоких сановников, весьма активно участвовал в

событиях эпохи, что даже привело к его вынужденному отъезду из Рима;

Августин же совмещал свои ученые занятия с хлопотным постом

епископа Иппона, города в Римской Африке.

Примерно во II—III вв. сначала четвероевангелие, затем весь

Новый Завет, а позже и вся Библия были переведены на сирийский язык.

Перевод Нового Завета, так называемый Пешитто (пешитта — досл.

«простая»), был известен также как Сирийская Вульгата. Сирийские пе-

реводы имеют для науки непреходящее значение. Именно поэтому, а

также потому, что Сирия в течение нескольких веков была мощным

центром перевода, ей будет посвящен отдельный раздел.

Среди ранних переводов Библии следует упомянуть также перевод

на эфиопский язык, выполненный, очевидно, в IV в. Некоторые ученые

считают, что он был сделан с сирийского, так как обнаруживает следы

сирийского языкового влияния.

Советский исследователь И. Ш. Шифман утверждает, что «с

распространением христианства в Северной Африке был выполнен не

дошедший до нас перевод Ветхого Завета на финикийско-пунийский

язык» [317, 20]. К сожалению, в этом очень интересном сообщении

отсутствует ссылка на источник информации (напомним, что Карфаген

был окончательно разгромлен Римом во И в. до н. э. и с тех пор Северная

Африка находилась в подчинении Риму, а позже стала римской

провинцией). Переводилась Библия и на коптский язык, причем не позже

II— Ш вв. н. э.

Известно, что Библия или ее части переводились на различные

диалекты арамейского и древнееврейского языков (известен,

например, самаритянский перевод II в.).

Особый интерес представляют переводы из Ветхого Завета на

арамейский, так называемые «таргумы» (собственно, «таргум» и

означает «перевод»). Арамейский, будучи близкородственным

древнееврейскому, был, как мы уже упоминали, своего рода

международным языком (если арамейским пользовались и несемитские

народы, например персы, то древнееврейский оставался

узкоэтническим), и переводы на арамейский сразу значительно

расширяли круг читателей. Среди этих переводов следует выделить

Таргум Онкелос (перевод Пятикнижия) и перевод пророков, причем

традиция называет имя переводчика пророков— Ионатан, сын Узиэля.

Особый интерес представляет перевод Библии на готский язык,

выполненный в IV в. «епископом готов» Ульфилой (Вульфилой).

Ульфила (317?—381 гг.), гот по происхождению, в 341 г. был

посвящен в сан епископа Синодом Антиохии. Свой перевод Ульфила

выполнял с одной из версий греческой Септуагинты. Для нужд перевода

он приспособил греческий алфавит, введя в него несколько

видоизмененных рун. Дошедшие до нас отрывки представляют собой

фактически единственное живое свидетельство о готском языке. На

основе этого перевода или, вернее, того, что от него сохранилось, была

воссоздана грамматика готского языка и было проведено его научное

описание. Это является важнейшим филологическим исследованием, так

как представляет собой описание древнейшего из известных

германских языков! Так, благодаря переводу, сохранялись не только

произведения, утраченные в оригинале, — стал известен и целый язык.

В «Дополнении» к сирийскому историческому сочинению

«Хроника Захарии - ритора», составленном неизвестным автором и

датируемому 555 г., обнаруживаются интересные сведения, касающиеся

перевода Священного Писания на гуннский язык. К сожалению,

«Дополнение» не сообщает, все Писание, т. е. Библия, было переведено

или же его части, а также не говорит о том, была создана для перевода

гуннская письменность или же миссионеры пользовались уже каким-

либо существующим алфавитом (армянский алфавит в то время только

создавался).

ЧАСТЬ III

ПЕРЕВОД В СРЕДНИЕ ВЕКА

Средневековьем принято называть период господства феодальных

отношений. Понятие «Средние века» возникло в XVI—XVIII вв. для

определения периода, разделяющего Древний мир и Новое время.

Феодализм как термин подчеркивает прежде всего социально-

экономическую сторону периода, Средневековье же несколько шире по

значению и подразумевает прежде всего духовное, культурное состояние

общества. Романтические увлечения Средневековьем сменялись полным

отрицанием каких-либо достижений в этот период, и его называли

веками мрака и полного застоя. С конца XIX в. началось глубокое и

всестороннее изучение феодализма, и многие стереотипы были разруше-

ны, в частности неверное представление о полном духовном застое

Средневековья. Необходимо учитывать также и то, что понятие

«средневековье» применялось первоначально лишь к Европе. После

того, как была выявлена типологическая близость феодализма на Западе

и на Востоке, обнаружены соответствия многих явлений культуры,

Средневековьем часто стали именовать период феодализма и его

культурные проявления на Востоке.

В данной части рассматривается история перевода в Западной и

Восточной Европе и на Ближнем Востоке. Для Западной Европы

хронологическим и историческим рубежом является эпоха Возрождения,

т. е. в основном XVI в. В целом же следует отметить, что устанавливать

жесткие хронологические рамки не представляется необходимым и в

некоторых случаях конечный рубеж рассмотрения истории перевода в

той или иной стране для данного периода может сдвигаться в ту или

иную сторону. Для Восточной Европы таким рубежом во многих случаях

будет турецкое вторжение, которое резко изменило культурную

ситуацию в обширных регионах. Для России рассмотрение материала

будет доведено до начала XVIII в., который явился переломным в

культурно-историческом развитии страны.

ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА

Для обширных регионов Западной Европы огромное значение

имело культурное наследие западных областей Римской империи.

Латынь стала ведущим средством культурной коммуникации. До XI—

XII вв. переводы здесь в основном делались на латынь с греческого и

реже — с местных формирующихся языков, а затем все чаще начинают

переводить с латыни. Большую часть в переводах занимает религиозная

литература, но весьма значительная доля выпадает и на переводы

произведений древнегреческой философии и науки (прежде всего

сочинений Аристотеля). При переводе естественнонаучных,

философских и богословских сочинений чаще всего прибегали к дослов-

ному переводу, хотя начиная уже с XIII в. растет понимание

неприемлемости этого принципа. В художественной литературе царит

перевод-пересказ, и в основном лишь с XIV в. происходит переход к

переводу в современном понимании слова. Переводы хроник занимают

промежуточное место: перевод буквальный соседствует с вольными

переложениями внутри одного текста, с дополнениями, опущениями и т.

п. В большинстве случаев прозаическая литература начиналась именно с

переводов, которые оказывали большое воздействие на развитие не

только литературы, философии и науки в средневековом ее понимании,

но и на развитие языка.

ИРЛАНДИЯ

VII—VIII вв. были временем глубочайшего — даже по сравнению с

поздней античностью—культурного упадка в некогда высокоразвитых

культурных центрах Европы. Королевства, образовавшиеся на месте

прежних римских провинций, уже почти полностью растеряли

культурные ценности, доставшиеся от великого наследия античности, а

новая культура лишь начинала формироваться. Хранительницей многих

культурных традиций, как ни странно, оказалась Ирландия, никогда в

прямое соприкосновение с римской культурой практически не

вступавшая. Кроме того, в Ирландии феодализация только начиналась и

еще господствовал родоплеменной строй со всеми его жестокими

обычаями, среди которых кровная месть, магия и заклинания играли

существеннейшую роль. И вот в таких, казалось бы, крайне

неблагоприятных условиях в Ирландии на протяжении V—IX вв. в

монастырях сохраняются и поддерживаются те немногие

культурные традиции, которые были донесены сюда из греко-римской

античности.

Христианство пришло в Ирландию в 432 г. В конце VIII в. начались

набеги норманнов, которые в IX в. захватили практически всю

Ирландию. И хотя в XI в. борьба с норманнами завершилась победой над

ними, на страну обрушились новые испытания. Все это время монастыр-

ская культура лишь едва тлела.

В кельтскую Ирландию христианство принес Патрикий (389?—

461? гг.), сын римского должностного лица в Римской Британии. Когда

Патрикию было 16 лет, его захватили в плен «скоты» (так римляне

называли ирландцев). Потом он был продан в рабство, где провел четыре

года, бежал в Галлию, вернулся в Британию. По преданиям, решение

проповедовать христианскую веру в Ирландии пришло к нему во сне.

Патрикий отправился для учения и подготовки к своей миссии в Галлию,

пробыл там 14 лет и, получив благословение папы Целестия I и сан

епископа, вернулся в Ирландию. Проповедь его была успешной. Приняв

крещение, Патрикий — теперь уже Св. Патрик — основал монастырь,

который и положил начало ирландской учености.

На каком же языке проповедовал Св. Патрик? Несомненно, на

ирландском, который он выучил в годы своего рабства. Но языком

церкви он учредил латынь, и поэтому, хотя латинский алфавит стал

использоваться и для ирландского языка, о переводах на него нам ничего

не известно. Однако в проповедях без хотя бы устного переложения тех

или иных мест Священного Писания обойтись ему было просто

невозможно.

При монастырях, начало которым положил Св. Патрик,

существовали скриптории, где монахи переписывали в основном

сакральную, а также светскую литературу. Соответственно, при

монастырях существовали библиотеки, в которых имелись сочинения не

только христианских авторов, но и некоторых языческих классиков.

Исследователи насчитывают три волны ирландских влияний на

континентальную Европу и Англию. В основном то были проповед-

нические миссии, но вместе с тем ирландцы несли с собой такую

ученость, о которой уже давно позабыли в Европе. И, что особенно

важно, ирландцы знали греческий и могли переводить на латынь

греческую патристрику и экзегетику. В конце VIII в., когда норманнские

набеги приняли регулярный характер, многие ирландские ученые

отправились на континент. В основном они прибывали ко двору

Шарлеманя (Карла Великого). Несмотря на то, что они осуществляли

весьма заметный вклад в культуру каролингского возрождения, их, как

это бывает обычно с эмигрантами, часто встречали далеко не

дружелюбно хотя бы уже потому, что они были ученее всех остальных.

В середине IX в. при дворе Карла Лысого (внука Карла Великого)

появляется бродячий ирландский монах Иоанн, прозванный за его

ирландское происхождение «Скотт Эригена» (Эриугена, Иеругена).

Подробности жизни Эригены до прибытия ко двору Карла не известны,

как не известны ни время, ни место его смерти. Прозвище Эригена —

это, возможно, искаженное Иеругена, т. е. «уроженец острова святых»,

как называли иногда Ирландию.

Карл Лысый (годы правления 843—877) был известен как

ревнитель наук и почитатель ученых. Король, «плененный чудом

учености», какое представлял собой Эригена, приблизил его к себе,

проводил с ним много времени в беседах. В XIII в. сочинения Эригены

были осуждены как еретические.

Особый интерес представляет переводческая деятельность

Эригены. Он переводил сочинения Присциана — философа-

неоплатоника начала VI в., экзегетические сочинения, сочинения

Максима Исповедника — толкователя Псевдо-Дионисия Ареопагита.

Главным же его переводческим трудом был перевод сочинения Псевдо-

Дионисия Ареопагита. В предисловии к переводу Эригена сообщает об

обстоятельствах, обусловивших необходимость перевода, и об

особенностях перевода.

Необычность предпринятого Эригеной перевода заключалась в

том, что, во-первых, знание греческого языка в Западной Европе было

исключительно редким явлением, во-вторых, произведения и

Ареопагита, и Максима Исповедника были и по содержанию, и по форме

крайне сложными. Известно, что в 30-е годы IX в. Гилдуан, аббат

монастыря Сен-Дени под Парижем, попытался перевести

«Ареопагитики» на латынь. Однако перевод оказался совершенно

неудобочитаемым и распространения не получил. Судя по некоторым

замечаниям Эригены в его предисловиях к переводам, он был знаком с

переводом Гилдуана. В-третьих, знание греческой философии, как

классической, так и христианской, в Европе того времени также стало

редкостью. Сомнительно, чтобы сам Эригена глубоко знал греческую

философию и литературу, однако он постоянно подчеркивает свою

приверженность именно греческой мудрости, ставя ее значительно выше

даже «блестящего и велеречивого Туллиева (Цицерона) красноречия».

Насколько хорошо Эригена владел латынью, свидетельствует то,

что в своих произведениях он цитирует Амвросия, Иеронима,

Августина, Боэция, а также Цицерона, Вергилия, Плиния Старшего,

Марциана Капеллу.

Вот что говорит Эригена о греках, греческом языке и о своем

переводе: «Мудрость... вообще свойственна грекам как бы от природы ...

она ясно проявляется уже в самом языке греков, именно если сравнивать

его с латинским. Греки, как это обычно им, в самом языке своем

обнаруживают более проницательный взгляд на вещи и называют их

более выразительными именами, чем латиняне... Греческий язык вообще

имеет более точную терминологию для выражения богословских и

философских понятий, нежели латинский, на котором они не всегда

могут быть переданы, по крайней мере с той же точностью» [цит. по: 26,

42—43]. В своем переводе Ареопагита Эригена подчеркивает, что он «не

ограничился механическим переложением ...греческого текста ... на

латинский язык и одним лишь уважением к сокрытой в них непонятной

мудрости», т. е. не давал буквальный перевод, который и был бы «лишь

уважением», но «употребил все усилия, чтобы проникнуть в самое

содержание их и усвоить себе их мудрость, пытаясь во что бы то ни

стало вложить определенный смысл в созданные греческим умом

абстракции» [26, 48]. Греческий текст Священного Писания и

экзегетических сочинений, по мнению Эригены, всегда более

выразителен, чем их перевод, а всяческие «заблуждения... происходят от

незнания истинного смысла некоторых слов, употребленных в Священ-

ном Писании, вследствие незнакомства с греческим языком» [26, 44].

Из предисловия видно, с каким вниманием Эригена относился к

своим обязанностям переводчика. Эригена отсылает к греческому

кодексу того, кто стал бы подозревать в переводе какие-либо прибавки

или сокращения, и, предупреждая возможные упреки по поводу темноты

и неясности своего перевода, которые, как чувствовал сам Эригена,

могут возникнуть из-за его буквализма, замечает, что выше всего для

него точность перевода. В своем комментарии к переводу Эригена

растолковывает некоторые выражения. При всех недостатках перевода

он тем не менее давал возможность западным богословам познакомиться

с содержанием крайне сложных для понимания сочинений Дионисия и

Максима. Правда, на особый успех своего перевода Эригена

рассчитывать не мог, ибо и его ученость, и его неудобопонятные

сочинения были явлениями одиозными, не поддержанными средой той

эпохи. Как писал С. С. Аверинцев, «грандиозные построения мысли

100

Эриугены являют зрелище необычайной духовной утонченности, но и

полнейшей беспочвенности: они никак не укоренены в реальности своей

эпохи» [5, 358].

Эригена считал себя «весьма еще неопытным новичком в

эллинистических занятиях», «весьма слабым в области греческой

учености» и называл переводы свои с греческого «труднейшим делом»,

которое он предпринимает лишь, «не желая и не имея возможности

противиться повелениям Вашим» (т. е. короля Карла. — Авт.). Он также

сетовал на то, что «сверх того, повелели даже поспешить» в то время,

как дело это было дано «рабу вашему, весьма слабому даже в области

латинской», не говоря уже о греческой [26, 61]. Однако читатели

Эригеновых переводов все же нашлись. Более того, мы располагаем даже

откликом на перевод, вышедшим из-под пера Анастасия Библиотекаря,

хранителя Ватиканской библиотеки, который сам в 60-е годы IX в.

перевел церковные «Константинопольские Акты» с греческого языка на

латынь. Анастасий писал: «Удивляться должно, каким образом этот

муж-чужестранец, который, живя на краю света, насколько удален был

от обращения с людьми, настолько должен был, по-видимому, быть

далеким от знания иноземного языка, оказался в состоянии уразуметь

(такие трудные творения. — Авт.) и перевести на другой язык» [26, 61].

Анастасий считает, однако, что перевод малопонятен, и причиной

называет то, что переводчик слишком близко держался подлинника,

«выискивая и обменивая слово на слово», тогда как известные

переводчики избегают такого способа перевода. Анастасий, правда, тут

же сознается, что и он сам большей частью следует именно такому

способу перевода: «Полагаю, что он поступил так не по иной причине,

как потому, что, отличаясь смиренным духом, не решился отступать от

собственного значения слов, дабы не уклониться от истинного смысла»

[26, 66]. В эпоху расцвета Ренессанса «Ареопагитики» пришлось

переводить еще раз, ибо перевод Эригены полон ошибок и неточностей.

Как видим, несмотря на призывы Иеронима уже четырехвековой

давности избегать буквализма, тем не менее и сам Иероним, и другие

переводчики раннего Средневековья все же следовали принципу «слово

за слово». Очевидно, на перевод всякой сакральной литературы распро-

странялся принцип перевода Библии, «где порядок слов есть тайна».

В эпоху раннего Средневековья в Западной Европе занятие

переводами было делом весьма редким. Тем более заслуживающим

внимания представляется появление такой личности, как Эригена,