Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Перевод в Древнем мире и в Средневековье
Подождите немного. Документ загружается.
231
создается авторитет высокой образованности. Переводчик, толкователь,
просветитель, философ, активный участник идеологической борьбы
своего времени — таков был Максим Грек, явление исключительное
[248, 3] в русской культурной жизни XVI в.
Факт обостренной реакции на переводимое и исправляемое говорит
о многом, и в частности о том, что на Руси уровень образованности, а
также и консервативности был достаточно высок для полемики с ученым
греком. О теолого-филологических интересах может свидетельствовать
перевод Псалтыри и статьи Брунона, присовокупленной к ней,
выполненный Герасимовым. В статье речь идет о переводчиках Ветхого
и Нового Завета: Аквиле, Феодотионе и Симмахе. Рассказывается и о
деятельности Оригена по исправлению текста Семидесяти Толковников.
В предисловии к Максимову переводу Псалтыри Нил Курлятов
высоко оценивает его труд, в частности за ясный смысл слов и фраз. По
мнению Нила, Максим явно стремился сделать текст своих переводов
понятным современному ему читателю. Нил говорит о великой
трудности переводческого дела и считает, что до Максима переводили
«не так», как надо. Однако есть и разница в оценке того, почему так
происходило. Максим считал, что переводы полны ошибок вследствие
недостаточного знания переводчиками греческого языка. Нил же
указывает на недостаточное знание переводчиками языка русского: «А
прежний переводцы нашего языка известно не знали, и оне перевели ино
гречески, ово словенски, и ино сербски, и дрга болгарски, и же не
удовлишася (не способны) преложити на руский язык» [144, 65].
Итак, в XVI в. на Руси уже сложилось представление о важности
для переводчика фоновых знаний, о необходимости досконально владеть
как языком оригинала, так и языком перевода. Отметим, что
переводческая практика следующего столетия шла в основном вразрез с
этими установками; большинство переводчиков были людьми слу-
чайными, часто малообразованными, порой нерусского происхождения,
плохо знавшими язык, на который переводили, а русские, как правило,
недостаточно знали языки оригиналов, хотя встречались и достойные
последователи Максима Грека и др.
Историки отмечают большие перемены, которые претерпевала
Московская Русь в XVI в. Объединение Северо-Восточной Руси
произошло уже фактически к концу XV в., а в середине XVI в. (1547 г.)
Иван IV уже именуется не «великим князем», а царем «всея Руси».
Литературоведы также отмечают, что в XVI в. «в судьбе русской
232
литературы наступает глубокий перелом» [122, т. 1, 235]. В русской
литературе XVI в. не появилось ни одного беллетристического
произведения, подобного тем, какие уже знала литература XV в.
Развивались публицистика, хронография, однако «памятников чисто
литературного характера, произведений, которые противопоставили бы
средневековой дидактической эстетике новый, беллетристический
подход к материалу — занимательность, сатирическое и юморис-
тическое решение серьезных тем,— русская литература XVI в. не знает.
На территорию Русского государства, затворенного, по словам
Курбского, «аки в адовой твердыне», не проникали и беллетристические
памятники, которые в XVI в. начали получать распространение в
Западной Руси,— повести о Тристане, о Бове, об Атилле» [280, т. 19,
282]. Переводы низовых, народных рыцарских романов начались лишь в
XVII в.
Изучение монастырских рукописных фондов XVI в. (частные
библиотеки тех времен до нас не дошли, и не известно, имелись ли
таковые вообще) показало, что светские рукописи, включая
беллетристические памятники, составляют в зависимости от изученных
собраний от 4 до 11% от их общего числа. Исследователи видят разные
причины такого резкого сокращения светской литературы; одной из них
называют борьбу с «неполезными повестями» ревнителей благочестия,
которая была инспирирована борьбой с ересями конца XV —начала XVI
в. [103, 389— 390].
Что касается переводной беллетристики, то в XVI в. практически не
известно ни одно переводное произведение, которое можно было бы в
полном смысле слова отнести к беллетристическому жанру,
Переводились светские произведения, но то в основном были хроники и
географические сочинения. Следует отметить, что в XVI в. происходи!
существенная переориентация в выборе оригиналов для переводов,
начавшаяся уже в XV в. Теперь среди переводов появляется все больше
произведений западнославянских авторов (в основном это сочинения на
польском языке), переводится кое-что с латыни, изредка с немецкого.
Значительным событием для последующего русского летописания
явился перевод с польского «Всемирной хроники» Мартина Вельского,
которая довольно широко использовала и чешские материалы. В конце
века была сделана еще одна адаптация этого произведения, но уже на
основе западнорусского перевода.
В первой половине XVI в. попало на Русь и было переведено
латинское сочинение Максимилиана Трапсильвана о Молуккских
233
островах, плавании Магеллана и др. Возможным переводчиком этого
сочинения, которое представляет собой письмо Карлу V Испанскому,
Императору Священной Римской империи германского народа,
называют Дмитрия Герасимова, а человеком, который мог привезти его в
Россию,— Власия — переводчиков, которые сотрудничали с Максимом
Греком. Перевод сочинения Максимилиана Трансильвана, написанного в
первые десятилетия XVI в., имел большое значение для распространения
географических и исторических знаний о Западе в России: «В нем
содержались первые известия о великих географических открытиях в
русской письменности; он знакомил русского читателя с полной
историей замечательного путешествия, в результата которого была
доказана шарообразность Земли; сообщал сведения о Южной Америке,
островах Океании и Индонезии...; рассказывал о политических взаимо-
отношениях между Испанией и Португалией...» [131, 146]. Следует
особо отметить и то редкое, если не исключительное, для средневековой
Руси обстоятельство, что перевод появился вскоре после публикации
оригинала.
Несмотря на сугубо светский характер оригинала, перевод может
быть назван дословным, причем следование переводчиком
оригинальному тексту таково, что он воспроизводит даже латинский
синтаксис. Это делает перевод неудобочитаемым, а подчас и попросту
непонятным. К тому же переводчик не всегда хорошо понимал
изощренную возрожденческую латынь, что приводило к появлению
ошибок: так, историограф Педро Мартир де Англериа превращается в
«Петра-Мученика», поскольку переводчик воспринял часть его имени
«мартир» как латинское «мученик». Есть в переводе и купюры. Опущено
то, что, по мнению переводчика, уводило рассказ в сторону или являлось
повторением того, что уже сказано, или могло быть непонятно читателю.
Некоторые латинские термины, обозначающие прежде всего животных и
растения, по мнению переводчика, не знакомые русскому читателю XVI
в., заменены в ущерб смыслу на знакомые («устрица», «раковина»,
например, превращаются в «рака»). Но все это свидетельствует о явном
желании переводчика учесть интересы читателя, о его прагматической
установке, которая так парадоксально противоречит дословному
переводу.
К редким переводам XVI в. можно отнести прозаическое
переложение польской поэмы второй половины XV в. «Разговор
магистра Поликарпа со Смертью». На первый взгляд поэма представляет
собой религиозно-нравоучительное сочинение, однако в ней
234
прослеживается тонко разработанное сатирическое направление.
Сравнительный анализ перевода показывает, что «переводчик
сознательно стремился устранить юмористически-сатирический тон про-
изведения и придать ему наставительно-назидательный характер» [280,
т. 19, 312]. В переводе выявлены достаточно многочисленные
сокращения: опускались все образные сравнения и выражения, которые
придают польской поэме сатирическую и юмористическую окраску,
делались также и «редакторские» купюры для сокращения объема
текста. При сокращениях упразднялось, как правило, не одно слово, а
делый стих или несколько стихов подряд. Довольно часты в переводе
передача польских слов, очень близкая к транскрибированию (велми
шкаредна; гарнок; выпала свои кости — нужно: выпятила), полонизмы.
Это ведет к искажению текста, а иногда просто к бессмыслице. Пере-
водчик реагирует на схожесть звучания некоторых польских и русских
слов и игнорирует расхождения их значений. Притчевость и
назидательность перевода совпали с настроением перевода, сделанного в
конце XV в.,— «Прение живота со смертью», представляющего собой
сходный с польским диалог, но уже возникший на немецкой почве и
лишенный всякой сатиричности.
XVII в. принес с собой много перемен. Важно отметить, что
переводчики обращаются к произведениям на западноевропейских
языках — латинском, польском, немецком, с французского переводят
совсем немного, а вот с итальянского и испанского пока не переводят
вообще [258; 259]. Количество имен переводчиков возрастает, как
увеличивается и общее количество переводов. При этом религиозная
литература уже уступает лидерство светской литературе, которая
представлена: географическими и историческими
(псевдоисторическими) сочинениями и «Историей Троянской войны»
Гвидо делле Колонне; сочинениями на бытовую тематику —по псовой
охоте, выездке лошадей, поваренными книгами; сочинениями по
экономике, воинскому делу и др. Из научных переводных работ можно
выделить сочинения по риторике, астрономии и астрологии, арифметике,
геометрии, анатомии и медицине, описания животных. Христианская
религиозно-дидактическая литература уступала по общему объему
остальным жанрам, но по количеству названий религиозно-
нравоучительная литература все еще превышает их. И, наконец, вновь
появляется беллетристика.
На какой же язык переводили? А. И. Соболевский в своих списках
переводной литературы в большинстве случаев характеризует язык как
235
церковнославянский. В новых исследованиях либо вообще не
упоминается язык перевода, либо он квалифицируется как русский [122;
157; 76; 77; 103], но в них речь в основном идет именно о беллетристике.
На наш взгляд, в большинстве случаев перевод выполнялся все-таки на
церковнославянский, со значительной примесью русизмов, а
беллетристика переводилась на русский, в котором обнаруживаются
церковнославянизмы. В связи с этим необходимо хотя бы коротко
затронуть вопросы соотношения русского и церковнославянского язы-
ков. По мнению Ф. П. Филина [288], древнерусские писатели не
создавали литературу и не создавали литературный язык, а получили и
то и другое в готовом виде из Болгарии. Однако старославянский язык,
оказавшись перенесенным на Русь, постепенно видоизменялся, в
основном s фонетической и морфологической структуре. Со временем в
церковнославянский язык «русской редакции стали проникать и
собственно русские слова» [288, 255]. Ф. П. Филин высказывает мысль,
которую поддерживает Б. А. Ларин, о сосуществовании трех типов
языков в Древней Руси: собственно церковнославянского, смешанного
— с элементами русского и церковнославянского и собственно русского
[288, 233].
Ф. П. Филин оспаривает категоричность утверждения одного из
крупнейших палеославистов — И. Курца об «искусственности»
церковнославянского языка, утверждая, что это «явное преувеличение,
поскольку исходной базой его был солунско-македонский диалект
древнеболгарского языка» [288, 212], К сожалению, и в рассматриваемой
работе исследователь не дает четкой периодизации взаимодействия
русского и церковнославянского языков. Нет указаний на язык
памятников и в недавно вышедшем «Словаре книжников и книжности
Древней Руси».
В XVII в. были переведены произведения некоторых античных
авторов, однако их было немного. Это «Метаморфозы» Овидия,
переведенные не с латинского, а с польского языка, часть «Панегирика»
Траяну Плиния Младшего, сочинение о военном искусстве Фронтина.
Как видим, Россия отставала от ведущих западных литератур, которые к
XVII в. уже освоили через перевод практически все известные тогда
произведения античной литературы, за исключением фрагментов
произведений поздней античности. Главным посредником в переводах
произведений иноязычных литератур становится польский язык.
В XVII в. появляются словари: латинско-греко-славянский,
польско-славянский, российско-латинско-шведский и некоторые др.
Существовавшие на Руси до тех пор словники скорее следует назвать
236
толковниками, в которых объяснялись значения в основном некоторых
греческих и церковнославянских слов. Серьезным подспорьем в работе
переводчиков служить они не могли. Отсутствие большого толкового
словаря церковнославянского языка, несомненно, также осложняло
работу переводчиков.
Так как в XVII в. в России только создаются светские школы, а о
реальном развитии высшего образования можно говорить лишь начиная
с XVIII в., то естественно, что большинство переводчиков были людьми
случайными. По мнению А. И. Соболевского, в XVII в. можно выделить
четыре группы русских переводчиков [258, 12—14].
К первой группе относятся «приказные» переводчики. Среди них
были преимущественно выходцы из южной и западной Руси, которые
обладали глубокими знаниями классических языков, польского, но плохо
знали русский и церковнославянский. Среди «приказных» переводчиков
было также много поляков, немцев, голландцев. То были ма-
лообразованные люди, не имевшие какой бы то ни было литературной
подготовки или литературных склонностей. Большинство из этих
переводчиков совсем не знали церковнославянского языка, но знали в
той или иной степени русский. Не исключено, что в работе им помогали
писцы, хорошо знавшие язык перевода, записывавшие переводы «с
голоса» и тут же корректировавшие текст.
Ко второй группе, весьма немногочисленной, относятся
переводчики-монахи, уровень образованности которых был достаточно
высок. Они знали лишь латынь и древнегреческий и соответственно
переводили с этих языков, причем не только религиозно-дидактические
книги. Среди них — Епифаний Славинецкий, Арсений Грек, Дионисий
Грек.
В третью группу включены «случайные», «разовые» переводчики.
Эта группа переводчиков по количеству самая большая.
И, наконец, к четвертой группе относятся несколько переводчиков,
которые занимались переводом «не по приказу», а по желанию. Среди
них — приближенные царя Андрей Матвеев, Богданов, князь Кропоткин,
которые сами выбирали произведения для перевода. В основном они
переводили с польского.
Рассмотрим более подробно некоторые наиболее значительные
явления в сфере светских переводов XVII в.
Рыцарский роман в том виде, в котором он получил
распространение в Западной Европе в XII—XV вв., остался неизвестен
на Руси. Однако в XVII в. он все же проникает и на Русь. Одним из
первых был роман о Бове Королевиче, который восходит к
237
произведению французской анонимной низовой литературы. Попал он
на Русь через Сербию и Белоруссию, возможно, еще в XVI в. и стал
вполне «народной книгой», получившей распространение в лубочных
картинках. Говорить о переводе романа трудно в связи с тем, что, во-
первых, конкретный оригинал нам не известен, а, во-вторых, он слишком
рано стал «фольклорным», сохранив лишь общую сюжетную канву.
Роман о Брунцвике проник на Русь из Чехии, а «Повесть о Петре
Златых Ключей», тоже восходящая к французскому источнику, была
переведена с польского. Эти и другие подобные произведения были
ориентированы на самый невзыскательный вкус, но для Руси подобные
памятники, построенные на описании приключений человека в
фантастических землях, имеющие лишь характер развлекательности,
безо всякой дидактики, были совершенно в новинку [122, т. I, 348—358].
И тут опять перевод открывал совершенно новый жанр. О переводческих
особенностях «Повести о Петре Златых Ключей» можно сделать
заключение, основываясь на специальном исследовании В. Д. Кузьминой
[157]. Перевод был сделан, судя по языковым особенностям, во второй
половине XVII в., очевидно, в Посольском приказе. Язык перевода —
русский с церковнославянизмами и полонизмами. В тексте представлен
также перевод путем транскрибирования, встречаются словосочетания,
характерные для польского (и для украинского), но не для русского
языка. Иначе говоря, текст несет на себе очень ощутимое влияние
оригинала, а если еще добавить, что перевод в основе своей дословен —
лишь с незначительными отступлениями от текста в некоторых местах,
то станет ясно, что переводческое мастерство здесь отсутствует. Но
интересы читателя были учтены — в тексте имеются сокращения,
которые делались по следующим принципам: упразднялись незнакомые
географические названия, даты, описания внешности, имена
второстепенных персонажей, эпизоды, не имеющие никаких
соответствий в русском быте той поры; есть и просто редакторские со-
кращения объема текста. Характерно, что несмотря на большую
популярность «Повести...» и на то, что книгопечатание стало
распространяться на Руси с середины XVI в., рыцарские повести не
печатались, а распространялись в рукописных списках, поскольку
книгопечатание было государственно-церковной монополией.
Говоря о беллетристической литературе, нельзя не упомянуть
переводы сборников новелл различного содержания. Но и здесь
«переводная новелла сближается с русской оригинальной повестью и
238
сказкой, с русской сатирической литературой» [76, 11]. Сборники новелл
переводились с польского языка и, в свою очередь, были переведены на
польский с западноевропейских оригиналов. В 30-е годы XVII в. была
переведена «Повесть о семи мудрецах», а затем, на протяжении XVII
в.— «Римские деяния», «Великое зерцало» и «Фацеции».
«Повесть о семи мудрецах» представляет собой сборник новелл,
объединенных одним сюжетом. Он восходит к переводу,
осуществленному во Франции в XII—XIII вв. на латинский язык с
древнееврейского, но сам по себе уходит в глубь веков в Индию.
Посредниками на пути сборника в Европу были арабский, персидский,
сирийский и греческий переводы. На польский язык сборник перевели в
XVI в. В результате весьма вольного обращения с польским текстом
русского переводчика получился, скорее, пересказ, чем перевод.
«Римские деяния» XIII в. (возможно, в норманнской Англии по-латыни)
объединяют псевдоисторические новеллы, некоторые из них повествуют
о римской жизни. Русский перевод близко следует польскому.
В «Фацециях» представлены новеллы, собранные в польское
издание из латинских и немецких источников. Русский переводчик в
основном прибегает к дословному переводу, однако иногда обращается с
польским текстом весьма свободно, придавая ему православный дух,
убирая повторы, заменяя прямую речь косвенной. Непонятным словам
польского текста даются толкования. «Переводная новелла-фацеция
прочно вошла в русскую повествовательную литературу... Она
усваивалась не только литературой, но и лубком, и фольклором» [76, 94].
Сборник «Великое зерцало» ведет свое происхождение от
латинской книги конца XV в., составленной в Нидерландах. Новеллы в
основном имеют глубоко религиозно-дидактический характер. Несмотря
на католическое происхождение, они вызвали интерес на Руси и были
переведены на русский язык по повелению самого царя Алексея
Михайловича в 1677 г. Перевод выполняли пять переводчиков
Посольского приказа: Семен Лаврецкий, Гавриил Дорофеев, Григорий
Кульчицкий, Иван Гуданский, Иван Васютинский, «хотя они и не были
людьми, специально подготовленными к литературной работе» [77, 5].
Известно также, что Иван Гуданский переводил ранее роман о
Мелюзине. В сохранившемся распоряжении о переводе имеется и
указание о вознаграждении: «Дать им по 100 свеч салных из
Новгородцкого от доходов новой абтеки» [77, 27].
Новым здесь является указание царя осуществить перевод, а
239
также сообщение о вознаграждении переводчикам. Перевод тщательно
редактировался, скорее всего представителем церкви, и не все новеллы
польского перевода вошли в перевод русский. В основе своей русский
перевод — дословный, однако вследствие правки устранен католический
оттенок. Образ Богородицы — центральный образ сборника — явно
облагорожен в соответствии с православной традицией. Ряд деталей
(некоторые имена, реалии быта) опущены: шляхта превращена в
«богатых» и «благороднейших», народ — в «нищих», «горожан», «со-
жителей» богатых. Введены и некоторые подробности, несколько
русифицирующие текст. В конце XVII в. был сделан новый перевод, и
тексты переводов различаются: «В первом переводе (текст) выглядит
суше, во втором — в ряде случаев — мягче, лиричнее, а иногда острее,
сатиричнее» [77, 44). Во втором переводе также четче прослеживается
стремление переводчика приблизить изложение к русской
действительности. Можно предположить, что второй перевод делался не
по заказу, а «для себя» и отношение к тексту было значительно
свободней.
Заметный след в русской культуре XVII в. оставил переводчик
Епифаний Славинецкий. Место его рождения неизвестно —можно
предположить, что его родиной могла быть и Белоруссия, и Украина.
Известно, что он учился в Киеве и, возможно, в Польше. Жил Епифаний
в Киево-Печерской Лавре, а потом в Братском монастыре, откуда был
приглашен в Москву для преподавания латинского и греческого языков,
знатоком которых слыл, и для правки богослужебных книг. Славинецкий
переводил с польского, греческого и латинского. Существенное место
среди его переводов и переводов, выполненных под его руководством,
занимает научная литература. Среди переводов, которые он
редактировал, имеется «Космография» голландца Иогана Блеу, в которой
излагается система мира как Птолемея, так и Коперника. Перевод не был
напечатан и остался в рукописи, но даже несмотря на узкий круг
читателей, это было первое знакомство Руси с системой мира Коперника.
В 1657—1658 гг. Славинецкий перевел труд А. Везилия по
анатомии (1543 г.) «О строении человеческого тела», что для Руси, где
медицина была исключительно «народной», было событием
немаловажным. К сожалению, перевод не сохранился, и судить о степени
его распространенности трудно.
В 1674 г. по поручению Собора русских архиереев Славинецкий
вместе с учениками-переводчиками и помощниками (всего семь человек)
240
приступил к новому переводу Библии, причем инициатором перевода
был царь Алексей Михайлович. Следует обратить внимание на то, что
Славинецкому предлагалось следовать в переводе не одному изданию, а
нескольким, что говорит уже о довольно высоком для того времени
уровне филологической науки. Переводчикам были созданы для работы
все необходимые условия. Кроме указанных Собором изданий текстов
Библии, переводчики пользовались и другими рукописями, в том числе
списком Нового Завета 1355 г., составленным митрополитом Алексием.
К сожалению, мы не можем судить, насколько результат соответствовал
идеальным условиям для переводческой работы: Епифаний умер, успев
перевести лишь часть Нового Завета. Материалы затерялись, и новая
попытка перевода Библии была сделана уже лишь в XVIII в.
Епифаний Славинецкий известен также как составитель греко-
славянского и латинско-славянского лексиконов. Первый такой лексикон
Епифаний составил еще в 1642 г. («Лексикон латинский з Калепина
преложеный на славенский»). В основу словаря положен многоязычный
словарь А. Калепина, изданный в Италии в 1502 г. Когда позже, после
приезда в Москву, Епифаний продолжил работу над созданием словарей,
он использовал также греко-латинский словарь Иоанна Скопулы
выпуска 3552 г. В большинстве случаев латинское или греческое слово
переводится одним-двумя словами; в некоторых случаях даются краткие
пояснения (тигр — зверь, дельфин — рыба, свинья морская); в ряде
случаев Епифаний прибегал к калькированию: Binominis — двоименный;
Monogamia — единожение; Polyphagia — многоядение; Reclamasio —
сопротивословие. «Говоря о лексическом составе русского языка, каким
он предстает перед нами в переводной части», следует отметить, что
«лексикон Славинецкого не затронут стихией разговорной речи...
Одновременно лексикон почти свободен от церковнославянских слов,
которые в XVII в. были признаком высокого стиля» [328, 18]. Эти
утверждения исследователя представляются нам если и не
взаимоисключающими, то весьма противоречивыми. Из них имплицитно
вытекает мысль о существовании нейтральной русской лексики уже в
середине XVII в., что плохо соотносится с языковой обстановкой того
времени. Письменный язык был еще в основе своей
церковнославянским, оформление русского литературного языка
произошло значительно позже, а осмысление стилей принято возводить
ко временам Ломоносова, но не к XVII в. Переводы Епифаний делал на
церковнославянский русской редакции. Его словари остались в