Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Перевод в Древнем мире и в Средневековье
Подождите немного. Документ загружается.
221
появляется больше произведении светского характера. В XV в.
появляется новая, сербская «Александрия», вытеснившая старый
перевод. Считается, что на Руси новый перевод подвергался
редактированию. «Троянская война» была переведена, по всей
видимости, уже не с греческого, а с латинского произведения Гвидо
делле Колонне. Первоначально был сделан буквальный перевод, но
широкого распространения он не получил, а несколько позже на основе
этого перевода были созданы более краткие пересказы, которые уже
находились ближе к оригинальной литературе, чем к переводам. Оба
произведения, несмотря на сюжетную причастность к античности, по
существу, являются рыцарскими романами, но собственно рыцарских
романов, ни переводных, ни оригинальных, на Руси не было. К басенно-
сатирическому жанру можно отнести сказания о Соломоне и Китоврасе.
Высказывались предположения, что этот памятник переводился с
древнееврейского, что обнаруживается в специфическом синтаксисе,
отражающем синтаксис оригинала, и сборник басен «Стефанит и
Ихнилат», восходящий к индийской «Панчатантре». Считается, что
перевод был сделан еще в XIII или в XIV в. либо сербами, либо
болгарами, но на Русь попал лишь в XVI в.
На Руси не делались прямые переводы классической античной
литературы, но в различных сборниках были представлены фрагменты и
высказывания античных авторов, например в «Пчеле» обнаруживаются
высказывания Аристотеля и Демокрита. В конце XIV — начале XV в.
появляется сборник изречений из комедий Менандра. В тот же период
был переведен памятник стоической философии «Енхидрион».
Значительным событием культурной жизни XIV в. явился перевод
сочинений Псевдо-Дионисия Ареопагита вместе с комментариями
Максима Исповедника, а эти комментарии, выполненные к VII в.,
представляют большую ценность. Следует отметить, что в раннее
Средневековье ареопагитские сочинения были переведены на сирийский,
а также коптский, латинский, грузинский. И каждый раз «перевод...
оказывался значительным и многогранным вкладом в культуру тех
стран, которым ареопагитский корпус он открывал» [229, 6]. Из
предисловия к переводу XIV в. узнаем, что сделан он был «иноком, что
звали его Исайей, что переводами с греческого он занимался и раньше,
за Дионисия Ареопагита взялся по «принуждению» митрополита...
Феодосия (из города Сера в Македонии), трудился, переводя его,
222
годы, а закончил работу в 1371 году» [229]. В своем предисловии
переводчик также жалуется па «тяжести прелагания» греческого текста
сочинений Ареопагита на славянский язык. Некоторые исследователи
полагают, что инока Исайю можно идентифицировать с сербом, старцем
Исайей, игуменом русского Пантелеймоновского монастыря на Афоне,
крупным церковным и общественным деятелем своего времени.
Исайя переводил пословно, поэтому перевод во многих местах
получился настолько темным, что понимание его без сверки с греческим
текстом практически невозможно. Исайе пришлось изобретать свою
философскую терминологию для передачи ареопагитской терминологии,
которую во многих случаях Псевдо-Дионисий изобретал сам. Помимо
прозаического текста, Исайя сделал попытку перевести эпиграммы,
предпосланные книгам Псевдо-Дионисия, прибегнув к гексаметрической
схеме стихов. Эту попытку можно рассматривать как одно из первых
переложений иноязычного стихотворного текста стихами — грузинские
переводы этих же эпиграмм были вольными и в смысле передачи
лексики, и в смысле передачи размера.
XIV веком датируется еще один перевод, ставший значительным
событием в литературной жизни славян,—«Диоптра» («душезрительное
зерцало») Филиппа Монотропа (Пустынника). «Диоптра» представляет
собой поэму, состоящую из нескольких частей (объемом в четыре с
половиной тысячи стихов) и относящуюся одновременно к гимнографии
и богословию (основной мотив поэмы — сопоставление души и плоти).
Написана поэма в конце XI в. На славянский она была переведена,
возможно, уже в XIII в., но на Руси получила известность в XIV в. и
переписывалась вплоть до XIX в. Перевод был сделан прозаический:
«Он почти буквален, порядок слов за редким исключением следует
порядку слов оригинала, что иногда делает славянский текст трудным
для понимания. Но ритмическая природа... оригинала все же отчасти
отражается в нем — в... порядке слов, в смысловых вариациях, в си-
нонимических повторениях, в ритме синтаксических конструкций...»
[229, 69]. Поэма объемно и выпукло представляет «феномен человека» и
поэтому оказалась ценным вкладом в духовную культуру Древней Руси.
Древнеславянские переводы вообще и русские в частности в боль-
шинстве случаев анонимны (имена переводчиков встречаются лишь в
ранний болгарский период), однако начиная в XIV в. имена
переводчиков появляются все чаще.
Необходимо сделать несколько замечаний относительно
коммуникативного перевода на Руси. Славянское население Руси было
223
достаточно гомогенным и практически одноязычным, поэтому в
переводах указов, посланий и других документов необходимости не
возникало. Хотя с течением времени различие между великорусским и
церковнославянским языками все углублялось, однако вплоть до конца
XVI в. практически все переводы выполнялись на церковнославянский
(кстати, мы не обнаружили ни одного свидетельства осуществления
переводов на какие-либо другие языки, за исключением посланий,
отправляемых за пределы Руси). До монгольского нашествия Византия
была главным партнером Руси в международных сношениях.
Приезжавшие из Византии священнослужители должны были изучать
церковнославянский, на котором велась служба. Но при княжеских
дворах были необходимы переводчики, обслуживающие
дипломатическую переписку и посольства. Северо-Западная Русь еще в
домонгольский период вступала в контакты — и торговый, и военный —
со Скандинавией, с германскими орденами, что также требовало услуг
переводчиков. Когда значительная часть русских земель подпала под
монголо-татарское иго, потребовались переводчики, которые могли бы
переводить ордынские указы на русский и наоборот, причем здесь,
очевидно, можно говорить уже о переводах именно на русский, а не
церковнославянский. Исследователи отмечают влияние ордынской
канцелярской речи на стилистическое оформление великокняжеских
посланий и указов, которые закрепились в языке и остались в нем и
после избавления от ига. Кстати, именно в деловой переписке
обнаруживается не церковнославянский язык, а русский [260, 39]. Это
позволяет сделать вывод, который, конечно, требует дополнительного
обоснования, о том, что переводы, за исключением деловых документов,
делались вплоть до XVII в. на церковнославянский, в то время как язык
оригинальной литературы часто носил смешанный характер. Академик
А. И. Соболевский утверждает, что многие «русские деятели
сравнительно слабо знали церковнославянский язык. Таковы все наши
древние летописцы, таков Владимир Мономах, таков автор «Слова о
полку Игореве»... в их произведениях мы находим полное смешение
церковнославянского элемента с русским» [260, 37].
Как видим, языковая ситуация на Руси фактически вплоть до
начала XVIII в. была весьма своеобразной: языком письменности, за
исключением деловой, был церковнославянский и создавался
искусственно, как язык переводной. На этом языке писали, но никогда не
говорили (за исключением, разве что, церковной службы).
224
Последние десятилетия XV в. в переводческой деятельности на
Руси были отмечены появлением первого полного славянского свода
библейских книг. Первая полная Библия появилась в Новгороде,
который и стал центром переводческой деятельности на Руси.
Архиепископ Новгородский Геннадий (мирское имя Гонозов)
покровительствовал переводческому делу. При нем работал «толмач на
государственной службе» Дмитрий Герасимов (ум. ок. 1530 г.), который
по праву может быть назван первым крупным неанонимным русским
переводчиком в истории переводческой деятельности на Руси. Датой его
рождения условно принимают 1465 г., а место рождения — Новгород.
Считается, что Герасимов прожил некоторое время в Ливонии, где и
выучил латинский и немецкий языки. Кроме этих языков, Герасимов,
очевидно, знал итальянский и древнегреческий. Знание языков привело
Герасимова на службу «приказским толмачом», где он выполнял
дипломатические поручения и миссии, с которыми бывал за границей, в
том числе и в Риме. Еще в начале своей переводческой деятельности
Герасимов перевел латинскую грамматику Доната. По поручению
архиепископа он переводит некоторые литургические книги,
антииудейские книги де Лиры и Самуила Евреина, латинский трактат
против мирян. Архиепископ Геннадий привлек Герасимова к работе над
составлением полного библейского кодекса, для чего требовалось
перевести ряд книг, отсутствовавших в славянских переводах. Есть
сведения, что в работе участвовали еще два переводчика, одним из
которых был монах-доминиканец Вениамин. В одном из списков Библии
Геннадия имеется такая приписка: «Сии книги Маккавейские
преведошася с латинского на русский... повелением... архиепископа
Геннадия от... мниха обители Святаго Доминика Вениамина, родом
словенина, ведуща Латинский язык и грамоту, сведуща же отчасти
Греческа языка и Фряжска» [цит. по: 236, 57]. Здесь же указан год—
1439 г.,— что может означать весьма раннее начало работы над новой
Библией, еще до принятия Геннадием архиепископского сана. Очень лю-
бопытны сведения о знании Вениамином латыни и частичном
знакомстве с греческим и с каким-то западноевропейским языком,
скорее всего немецким. Третьим переводчиком, участвовавшим в
составлении новой Библии, называется некий Власий.
Потребность в полном и обновленном своде Библии ощущалась к
тому времени уже давно, а побудительным мотивом, несомненно,
явилось распространение в Новгороде опасной ереси, близкой к
иудаизму. В имевшихся списках библейских книг накопилась масса
225
неточностей, ошибок. Архиепископ Геннадий, будучи воинствующим
гонителем еретиков, очевидно, полагал, Что новая Библия укрепит дух
верующих.
Недостающие книги Библии переводились в основном с латинской
Вульгаты, некоторые отрывки — с древнееврейского, а некоторые — с
немецкого Перевода Вульгаты. Расположение ветхозаветных книг также
было перенесено из Вульгаты. Причины такого поворота от
византийской православной ориентации к западной католической до
конца не выяснены. Среди них можно отметить: отсутствие надежных
греческих списков, недостаточное знание переводчиками греческого и
древнееврейского языков, общие прозападные настроения, которые
стали ощущаться на Руси после падения Константинополя и
Флорентийского собора в 1489 г., где перед лицом турецкой опасности
было принято решение об унии константинопольской православной и
католической церквей с безусловным приматом папы, опыт
католической церкви в борьбе с ересями и др. Истина заключается,
скорее всего, в сумме всех факторов, среди которых нельзя
недооценивать и личных пристрастий самого Геннадия. Работа над
новой Библией была закончена в 1499 г. Новой ее можно назвать лишь
условно, так как она включала значительную часть, хотя и несколько
отредактированных, старых переводов. Геннадиев свод был принят
московской православной церковью как канонический. В течение
последующих двухсот лет эта Библия служила основой всех новых
изданий.
Как уже отмечалось, русские переводчики долго оставались
анонимными, но с приходом XV в. появляются документированные
свидетельства о переводчиках, и Геннадиевы толмачи — среди самых
ранних из известных нам. В новых переводах обнаружено множество
неточностей и прямых ошибок, а общий принцип подхода к переводу
пока остается буквалистским.
В XVI в. центр переводческой деятельности переместился в
Москву. В это время можно также говорить о переводах, выполнявшихся
в Белоруссии и на Украине, но то были в основном переводы уже на
белорусский и на украинский, а не на русский или церковнославянский
языки.
Первые десятилетия XVI в. ознаменовались на Руси весьма
заметными переводческими событиями, которые в значительной степени
связаны с прибытием в Москву афонского ученого монаха Максима,
прозванного Греком.
В 1515 г. великий князь московский Василий III отправил на
226
Святую гору Афон в Греции грамоту, обращенную ко всем игуменам и
Монахам восемнадцати монастырей Афона, в которой просил прислать в
Москву старца Савву, книжного переводчика, монаха Ватопедского мо-
настыря. «Игумен этого монастыря отвечал, что Савва не может
отправиться по старости и болезни в ногах, но вместо него Вотопед
(монастырь) посылает другого инока, Максима, искусного и годного к
толкованию и переводу всяких книг церковных и... эллинских» [262, т. 3,
330]. Лишь в 1518 г, в Москву прибыло после длительного путешествия
греческое посольство, в составе которого и находился Максим.
Ответа на вопрос, что побудило князя Василия III обратиться с
такой просьбой к афонским книжникам, в литературе найти не удалось.
Ясно лишь, что перемены культурной обстановки на Руси требовали
освоения новых культурных пластов. Главными, однако, нам представля-
ются религиозные мотивы — распространению ереси нужно было
противопоставить укрепленное православие, чему очень способствовали
бы новые переводы и редакции соответствующей христианской
православной литературы. Однако «неизвестно, сколь обширны были
замыслы церковной и светской власти по поводу переводческой деятель-
ности Максима Грека» [248, 63]. Максим не знал церковнославянского
языка или вообще какого бы то ни было славянского языка, и поэтому
ему пришлось учить его на месте. Зато он, кроме родного греческого,
знал латынь и, очевидно, итальянский. Современные исследователи [69,
14 и далее] пришли к выводу, что до пострижения Максима звали
Михаилом Триволисом, что позволило проследить светскую часть его
биографии. Родился он в 70-е годы XV в. Род Триволисов был весьма
известен в Греции. В юности Михаил получил хорошее образование (его
дядя Димитрий обладал большой библиотекой, в которой была
представлены не только христианские книги, но и сочинения Платона,
Аристотеля, Плотина и других мыслителей.) Триволис учился в Италии
(в Падуе, Болонье, Ферраре, Милане), но особо важным было для него
пребывание во Флоренции и общение с итальянскими гуманистами. Во
Флоренции, в частности, он слушал проповеди Савонароллы,
подвергавшего жестокой критике не только пороки церкви, но и самого
главу ее — папу римского. Возможно, трагическая судьба Савонароллы
— он был сожжен на костре —толкнула Михаила на постриг, который
он принял в доминиканском монастыре Св. Марка во Флоренции. Но в
Италии Триволис не остался, а перебрался в цитадель православия — на
Афон.
227
Очевидно, Михаил переводческой деятельностью занимался еще в
Италии. Итальянские гуманисты ценили знание греческого языка — ведь
на нем были написаны столь многие произведения античности, так ими
почитаемой. Максим, скорее всего, продолжал заниматься переводами и
на Афоне —иначе как объяснить то, что на него пал выбор как на
«книжного переводчика» для отправления в Москву вместо Саввы?
Максим не оставался пассивным созерцателем русской жизни. Он
вступал в полемику по разным поводам церковной и политической
жизни страны, в связи с чем в 1525 г. церковный собор осудил его как
еретика и даже как государственного изменника и сослал в заточение в
Иосифо-Волоколамский монастырь. В 1531 г. его осуждение было
подтверждено новым собором. На обоих соборах Максиму были
предъявлены обвинения в попытках околдовать великого князя, в
шпионаже в пользу турецкого султана, в клевете на духовенство, в
презрительных отзывах о русских «святых книгах» и во внесении в них
«еретических и богохульных» изменений. Приговором Максим был
сослан и отлучен от причастия, т. е. фактически от церкви. Его лишили
даже возможности читать и писать. Но через несколько лет условия
заточения были смягчены. Каковы были истинные причины его
осуждения, до конца так и осталось невыясненным. Исследователями
назывались его «слишком самостоятельные взгляды» в делах внешней
политики, его резкие полемические выступления. Но главным, по-
видимому, все же остается то, что, внося в переводы исправления, он
покушался на вековые традиции: «Максим три раза повергался перед
судившим его собором, умоляя о помиловании ради милости божией,
ради немощей человеческих, со слезами просил простить ему ошибки,
вкравшиеся в его книги» [262, т. 3, 332]. В 1531 г. осужденного перевели
в Тверь. где он уже имел доступ к книгам и мог писать. Лишь в конце 40-
х годов он был освобожден, возможно, при вмешательстве царя Ивана
IV,. который посетил старца в Троице в 1551 г. Умер Максим в 1555 или
1556 г. Нас интересует прежде всего переводческая деятельность
Максима. Следует подчеркнуть, что он не был просто перелагателем
чужих мыслей, а мыслил себя просветителем, толкователем,
комментатором. Мы уделяем Максиму особое внимание, так как он
оставил развернутые размышления о трудностях и задачах перевода. (В
изложении материала о Максиме мы в основном опирались на работы М.
Н. Громова [69, 14—70]. Н. В. Синицыной [248, 61—71], Ковтуна [144,
6—115]).
228
Что же переводил Максим Грек? Все переводы делались с
греческого и лишь один — с латыни. Первым был предпринят перевод
«Толковой Псалтыри». К первому периоду жизни Максима на Руси
также относят переводы из Симеона Метафраста, Василия Великого и
византийского Лексикона X в. Впоследствии также переводились, а в
ряде случаев и комментировались творения Иоанна Златоуста, Григория
Богослова, было переведено одно из сочинений Иосифа Флавия. С
латыни Максим перевел повесть итальянского гуманиста Энея Сильвия
«Взятие Константинополя турками». Незадолго до смерти он заново
переводит псалмы (1552 г.), но уже без толкований. Этог перевод он
осуществлял совместно с монахом Троицко-Сергиевой лавры Нилом
Курлятовым, которого одновременно обучал греческому языку. Максиму
было поручено внести исправления в некоторые богослужебные книги,
куда в результате многочисленных переписываний вкралось множество
ошибок (имелись там и изначальные переводческие ошибки).
Так как Максим не знал ни русского, ни церковнославянского
языков, к нему в помощь были приставлены переводчики из Геннадиева
окружения — Дмитрий Герасимов и Власий, а также несколько писцов.
Первый перевод «Толковой Псалтыри» осуществлялся как двойной: сна-
чала Максим переводил с греческого на латынь, а потом «с голоса»
Герасимов и Власий переводили на церковнославянский, а уже под их
диктовку писцы записывали текст. С таким способом перевода мы уже
встречались (вспомним, например, Испанию, Альфонсов кружок), од-
нако его нельзя назвать ни распространенным, ни продуктивным. Когда
Максим выучил церковнославянский, он стал пользоваться этим языком.
К сожалению, в доступных источниках отсутствует единое мнение о
сходствах и различиях русского и церковнославянского языков.
Собственные сочинения Максима написаны «по-русски», а один из
учеников Максима, Нил Курлятов, называл Максимов второй перевод
Псалтыри «русским» [144, 68—69].
Кроме «Толковой Псалтыри», устно-письменным способом
Максимом были переведены толкования Иоанна Златоуста на Евангелие
от Иоанна («...переведена сия книга... с греческого языка на росиский
Максимом Греком... споспешници же в переводе Максиму толмачи
латынськие Власий и Димитрий, Максиму убо смотряющю в греческую
книгу и сим изъявляя латынским языком, они же сказаваху писцом
рускою беседою...») [144, 8]. Известно, что после заточения Максима
229
Герасимов снова переселился в Новгород, служил толмачом у
архиепископа Макария и перевел с латинского «Толковую Псалтырь»
немецкого автора Брунона, снабдив выполненный перевод своим после-
словием.
Теперь обратимся к переводческой практике Максима и его
взглядам на вопросы перевода. Переводы Максима в целом не выходили
за рамки принципов пословности, принятых для богослужебных книг
еще со времен Кирилла и Мефодия. Правки Максима, которые имели для
него печальные последствия, были в основном лексического характера.
Приведем пример. В переводе символа веры Максим заменил слово
«чаяти» на «ждати» («жду воскресения мертвым»). «Инок Зиновий
(комментировавший исправления Максима.— Авт.) видит в этом злое
влияние московских вельмож, от которых, якобы, Максим, недостаточно
знавший язык, и усвоил, что слова «чаяти» и «ждати» различаются в
оттенке значения: первое из них выражает надежду без уверенности, а
второе не имеет оттенка сомнения» [144, 48]. На самом же деле, по
мнению Зиновия, «ждати» относится к народной речи, а «чаяти» — к
книжной, а церковнославянский нужно оберегать от воздействия
народной речи.
Свои мысли, связанные с переводом, Максим высказывал по
разным поводам и в разных сочинениях, но в основном их можно найти в
«Послании к великому князю Василию Ивановичу», сопровождавшем
его перевод «Толковой Псалтыри», и в «Словах отвещательных об
исправлении книг русских». Максим оценивает перевод с греческого как
дело весьма сложное, требующее тщательного анализа смысла
переводимого текста. Особенно это касается такого текста, как
Псалтырь, в котором, помимо буквального, заложены еще скрытые,
иносказательные смыслы. Переводчик должен быть
высокообразованным человеком, знающим не только греческий язык как
таковой, но и все грамматические и языковые тонкости. Ученик Максима
Сильван, переводивший уже сам Иоанна Златоуста, в предисловии к
своему переводу высказывает мысли, сходные с Максимовыми.
Максим предполагал, что и его переводы будут, в свою очередь,
подвергаться исправлениям, но правщики при этом, по его мнению,
должны обладать достаточными знаниями как языковыми, так и
богословскими. О вреде, который могут принести невежественные
правщики, высказывался и Сильван. Наблюдения, которые делал
Максим относительно специфики ритмической речи, фонетических
особенностей греческого языка, позволяют предположить, что
230
Максима интересовали и проблемы стихотворного перевода, хотя
таковых до нас не дошло.
Записи и глоссы, сделанные Максимом для обучения своих
учеников (в частности Вениамина), говорят о глубоких филологических
познаниях афонца. О том же свидетельствует и тщательная подготовка,
проведенная при втором переводе Псалмов: были проанализированы
Септуагинта, переводы Аквилы, Симмаха, Феодотиона, «пятого
преводника», анонимного. В работе были использованы филологические
разыскания Оригена и других экзегетов. Интересны и глоссы, сделанные
Максимом в греческом тексте для учебных, очевидно, целей; на
основании их мог бы быть составлен двуязычный греческо-славянский
словарь. Большое значение придавал Максим доскональному знанию
грамматики (понимаемой широко — как сумма углубленных знаний о
языке, и узко — как конкретные филологические познания), которую
Максим мыслил как преддверие философии. Вот что он писал в одном из
своих грамматических сочинений: «Грамматика есть... учение весьма
искусное у эллинов, ибо оно является началом постижения философии и
потому нельзя в малых словах и в малое время уразуметь значение ее, но
подобает сидеть у отменного учителя целый год, удалившись от всех
житейских волнений и печалей... и воздерживаться от... чревоугодия, и
сна, и винопития. И то учение у нас, греков, весьма искусно, не то что у
вас, поскольку у нас издавна были великие и премудрые философы,
которые для себя создали речь весьма изощренную и приукрашенную
выражениями, трудно понимаемыми даже нами, греками» [69, 181].
Максим видел, конечно же, неразработанность филологических знаний
на Руси того времени, на что и указывает в процитированном отрывке.
Своими сочинениями Максим внес существенный вклад в развитие
филологии на Руси. Ему же принадлежит словарь «Толкование именам
по алфавиту», в котором описаны имена собственные и некоторое
количество нарицательных. Греческие имена в словаре преобладают,
хотя присутствуют и имена латинские и еврейские, причем
принадлежность их латинскому и еврейскому языку обычно
оговаривается. Словарь Максима не был двуязычным греко-славянским,
но имел прежде всего просветительское значение.
«Из сочинений Максима Грека русский читатель узнавал много
нового и поучительного» [69, 69]. Благодаря им распространяются
географические познания, русские книжники приобщаются к
утонченным филологическим изысканиям. И что очень важно —