Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше
Подождите немного. Документ загружается.
зы, имеющие весьма немного общего с тем, как проходило
общение в доме Вагнеров
37
. Точно так же легендой является
утверждение о внезапности туринской катастрофы, став
шей гранью здоровья и болезни, когда Ницше отождествил
себя с Дионисом. Ведь он делал это задолго до января 1889 г.
Но было бы излишне романтично предполагать, будто
Ницше вел двойную жизнь, скрывая под существованием
профессора на пенсии тайный опыт мистического пережи
вания. Или будто в СильсМария жил писатель, критик,
философ, а в Ницце на берегу моря — греческий бог.
Гипотеза о масках, под которыми Ницше якобы прятал
свое лицо, была высказана Лу Саломе, чтобы оправдать его
злые мысли. Исходя из этого предположения, некоторые
авторы превратили философа в Фантомаса. Но у Ницше не
было причин скрываться. Ведь Дионис учил отбрасывать
стыд. Кроме того, Ницше говорит от имени Диониса, а не
носит его маску. И вряд ли у него есть чтото общее с ми
фическим Дионисом, кроме имени. Точно так же ни к чему
не ведет сведение Ариадны к Козиме Вагнер или Лу Сало
ме. Разговоры Ариадны с Дионисом совершенно обес
смысливаются, если понимать их как иносказание, как со
крытие чегото тайного.
Первоначально, в период увлечения историей античной
культуры и музыкальными идеями Вагнера, Дионис для
Ницше был символом возрождения и спасения Германии.
Да, Ницше был патриотом. В детстве он, как и многие дру
гие мальчишки, играл в войну, в юности хотел служить в
армии, а в зрелом возрасте добровольцем пошел на войну.
Конечно, все это оборачивалось отнюдь не героическими
сторонами: как новобранец Ницше свалился с лошади, а
как доброволец заболел, сопровождая больных в госпи
таль. Скептично он наблюдал за действиями Бисмарка по
сборке рейха. Ницше не был квасным патриотом и много
писал о недостатках немцев; характеризуя государство как
холодное чудовище, он не оставлял надежд на возрождение
любви к отечеству.
В работе «По ту сторону добра и зла» Ницше называл
Диониса «гением сердца», таинственным искусителем,
проникающим в самую преисподнюю души. Он писал:
74
«Уже то обстоятельство, что Дионис — философ и что, ста
ло быть, и боги философствуют, кажется мне новостью, и
новостью довольно коварной, которая, быть может, долж
на возбудить недоверие именно среди философов,— в вас
же, друзья мои, она встретит уже меньше противодействия,
если только она явится своевременно… <…> Если бы это
было дозволено, то я стал бы даже, по обычаю людей, на
зывать его великолепными именами и приписывать ему
всякие добродетели, я стал бы превозносить его мужество в
исследованиях и открытиях, его смелую честность, прав
дивость и любовь к мудрости. Но вся эта достопочтенная
ветошь и пышность вовсе не нужна такому богу. „Оставь
это для себя, для тебе подобных и для тех, кому еще это
нужно! — сказал бы он.— У меня же нет никакого основа
ния прикрывать мою наготу!“ — Понятно: может быть, у
такого божества и философа нет стыда? — Раз он сказал вот
что: „порою мне нравятся люди,— и при этом он подмиг
нул на Ариадну, которая была тут же,— человек, на мой
взгляд, симпатичное, храброе, изобретательное животное,
которому нет подобного на земле; ему не страшны никакие
лабиринты. Я люблю его и часто думаю о том, как бы мне
еще улучшить его и сделать сильнее, злее и глубже“.—
„Сильнее, злее и глубже?“ — спросил я с ужасом. „Да,—
сказал он еще раз,— сильнее, злее и глубже; а также пре
краснее“ — и тут богискуситель улыбнулся своей халкио
нической улыбкой, точно он изрек чтото очаровательно
учтивое. Вы видите, у этого божества отсутствует не только
стыд; многое заставляет вообще предполагать, что боги в
целом могли бы поучиться коечему у нас, людей. Мы,
люди,— человечнее…»
38
В «Сумерках идолов» Ницше, рассуждая о прекрасном и
безобразном, вновь упоминает Диониса. Он пишет: «Чело
век считает и самый мир обремененным красотою,— он за
бывает себя как ее причину. <…> Скептику именно ма
ленькое недоверие может шепнуть на ухо вопрос: действи
тельно ли мир украшается тем, что как раз человек считает
его прекрасным? Он очеловечил его — вот и все. Но ничто,
решительно ничто не может быть порукой в том, что имен
но человек служит моделью прекрасного. Кто знает, как
75
выглядит он в глазах высшего судьи вкуса? быть может,
рискованно? быть может, даже забавно? быть может, не
много своеобразно?.. „О, Дионис, божественный, зачем
тянешь ты меня за уши?“ — спросила раз Ариадна во время
одного из тех знаменитых диалогов на Наксосе своего фи
лософалюбовника.— „Я нахожу какойто юмор в твоих
ушах, Ариадна; почему они не еще длиннее?“»
39
Рассуждения Ницше о Дионисе являются настоящим
испытанием для читателя. Он сам для себя должен прояс
нить ситуацию, отбросить прежние убеждения как пред
рассудки и заново возродиться. Первоначально Дионис
был для Ницше продуктом игры фантазии, затем симво
лом возрождения нации, затем фантомом, окончательно
заслонившим реальность. Более или менее ясно, символом
чего был Дионис. В «Рождении трагедии» этот бог персо
нифицирует у Ницше языческое отношение к жизни со
всеми ее невзгодами. Аполлонический человек, культиви
руемый сократической философией, надеется избежать
судьбы Эдипа, объяснить и оправдать болезнь, смерть и
другие несчастья, а также преодолеть свою конечность
благодаря познанию вечного мира идей. Однако резониро
вание по поводу тягот жизни оказывается плохим утеше
нием. Рефлексия затормаживает действие. Синдром Гам
лета — нерешительность. Он не глуп и не труслив, но
именно мысль держит его в железных оковах; и там, где
надо решительно действовать, он непозволительно медлит.
Дионисийский человек — это другая важная часть нашего
Я, которая в минуты опасности заставляет нас преданно и
безрассудно защищать то, что дорого,— свою жизнь, близ
ких, родину,— все без чего человек не может существовать.
Важное различие двух типов человека проходит по линии,
разделяющей не только разум и сердце, но и индивидуа
лизм и коллективизм. Аполлон — это выражение индиви
дуальной свободы, стремления к автономности и личной
независимости. Дионис — символ человека как родового
существа, который мыслит себя частью природы, звеном в
цепи поколений, членом коллектива. Такой человек не бе
зумец, он сливается с бытием, своим родом и землей, на
которой вырос вовсе не в пьяном экстазе, а вполне созна
76
тельно и посвоему разумно. Ницше, как и все, воспитан
ные в рамках индивидуалистической культуры, уже не мог
понять эту рациональность и поэтому прибегал к ссылкам
то на хоровое пение, то на оргии. Между тем ночные фа
кельные шествия у фашистов, оргии интеллектуалов — это
суррогаты слияния с бытием, которые не могут стать опо
рой жизни.
Если с образами Диониса и Тезея у Ницше все более или
менее ясно, то образ Ариадны явно не проработан. Может
быть, это объясняется стыдливостью Ницше, воспитанно
го в рамках «пуританской» культуры. Конечно, он думал о
женщинах и предавался романтическим грезам на этот
счет. Возможно, Ариадна и есть отражение таких галлюци
наций. Но если в трактовке образа Диониса фантазмы
Ницше оказались и нашими проблемами, тоивотноше
нии Ариадны стоит поломать голову и попытаться увидеть
не только психологию невротической личности, но и не
кий культурноисторический тип женщины. Ариадна, мо
жет быть, не самая умная и красивая женщина, которая
ушла от надежного трудолюбивого Тезея к гуляке Дионису
и понесла от него ребенка. Это не разумно и не морально.
Но с точки зрения «природы», «чувства» это, наверное, ес
тественно. Глупая и капризная, поступающая согласно ве
лению своих чувств женщина — это настоящий камень
преткновения для мужчининдивидуалистов и рационали
стов. Можно понять дуру, модницу и даже распутницу, тем
более что мужчины сами культивируют подобный тип жен
щины, но невозможно понять и простить женщинупри
роду, которая кажется ведьмой. Конечно, в Ариадне почти
ничего не осталось от культа великих богинь. Сведя ее к
маске Козимы Вагнер, интерпретаторы окончательно из
вратили и без того бледноромантически прописанный об
раз. Однако отгадка смысла этой фигуры, так же как и фи
гуры Диониса, таится в миропонимании родового челове
ка. Мужчины и женщины в прошлом не предавались
эротическим фантазиям. Их каменные бабы и фаллосы
выражали то, что они выражали,— не маловразумительное
и бесполезное «либидо», не эрогенные зоны и даже не
эректильные органы, а нечто сакральное. В конце концов,
77
разве человеческая детородная система не есть некая пер
вичная медиасистема, а сама женщина разве не есть свое
образный канал, по которому мы появляемся на свет? Су
ществуют две матери: одна рожает нас, другая принимает
обратно. Это — матьсыра земля. Такое суровое воспри
ятие женщины явно превосходит наши пасторальные или
демонические картинки. Ариадна — неразгаданная тайна
не только Ницше, но и всех нас, забывших о своей родовой
сущности в эпоху высокой культуры. Однако раз она выво
дит героя из лабиринта, стало быть, она знает его. Близкая
к хтоническим силам Земли, она и есть наша «матьсыра
земля». Хотя Ницше пишет ее образ пастелью и представ
ляет как романтическую возлюбленную Диониса, он видит
ее настоящее предназначение не в том, чтобы давать насла
ждение, а в том, чтобы спасти мужчину.
Дионис — бог, заблудившийся в лабиринте. Он может
избежать, точнее, забыть об ужасах лабиринта жизни, как
сатир в дионисийских оргиях. Этот другой Дионис, как
аlter ego автора, часто табуируется ницшеведами. Между
тем меланхолической музыке Вагнера Ницше противопо
ставлял марш, канкан, бурлеск Оффенбаха и видел орги
азм не так, как его изображали на античных вазах, а скорее
так, как Густав Доре изображал своего «Орфея». Дионис
должен был излечить немецкую душу от меланхолической
сентиментальности.
Здоровье и болезнь. Философская проза Ницше, как ни
какая другая, автобиографична. Методом философствова
ния у него стала собственная телесность, собственная
душа. Любой философ опирается на способность реагиро
вать как на события, так и на услышанные мнения. Правда,
философия — это еще переинтерпретация, переописание
мира. Она предполагает две способности души: впитывать
в себя, быть чувствительной к проявлениям жизни и реаги
ровать — принимать или отвергать, переваривать и интер
претировать. То, что познание посредством понятий ино
гда приводит к заблуждениям,— не секрет. В отличие от ре
лигиозных научные тексты предполагают право на сомне
ние, критику и проверку. Но чувственное познание счита
78
ется достоверным. Ницше отдавал приоритет не столько
разуму или душе, сколько телу. Бытие пишет свои знаки на
нашем теле. Вместе с тем, он не исключал, что наши душа,
сердце и само тело, как продукты цивилизации, могут нас
обманывать. Что же такое тело в понимании Ницше, какие
знаки оно воспринимает от бытия и как научиться их чи
тать? Наше тело не самый совершенный продукт биологи
ческой эволюции. Будучи незавершенным и пластичным
от природы, оно может существовать лишь в искусствен
ных условиях. До рождения теплицей выступает лоно ма
тери, а после рождения — дом и ближайшая окружающая
среда, оберегающая младенца от суровых воздействий
внешнего мира. Искусственная среда обитания, называе
мая культурой или цивилизацией, уже мало напоминает
материнский инкубатор и пластифицирует тело в соответ
ствии с потребностями общества. Это вызвано не только
потребностями производства и социума, но и тем, что как
незавершенное существо человек не наделен инстинкта
ми, регулирующими поведение.
Поскольку он является рабом аффектов и склонен к
стрессам, постольку жесткая дрессура является неизбеж
ной. Однако не следует перегибать палку в борьбе с телес
ными желаниями. Ницше в своих ранних работах осуждал
философию, которая противилась дионисическим поры
вам, а в конце своей жизни обрушился на религию, за то,
что она культивировала аскетизм. Следствием аскетизма
оказались подавленные желания, находившие выход в из
вращенных формах. Таким образом, Ницше, как воспита
тель человечества, оказался перед сложной дилеммой. Он
понимал, что, с одной стороны, аффективные личности
авантюристического склада и даже безумцы необходимы
для культурного взрыва, с другой стороны, они неуправ
ляемы и опасны. Своим учением о воле к власти Ницше
реабилитировал лабильность и экстатичность, а концеп
цией сверхчеловека, который управляет своими желания
ми, попытался снять опасные последствия страстей.
Ницше, по сути дела, вынужден был заново сделать сам
себя. Он не хотел быть ни креатурой Бога, ни функционе
ром государства, ни «жертвой» карьеры профессора. Счи
79
тается, что причиной тому стала его болезнь. Однако вся
кий больной мечтает о возвращении здоровья и снова хо
чет вести тот образ жизни, который и привел его к болез
ни. Ницше же воспринял болезнь как величайший урок.
Опыт болезни он превратил в философский метод. Ниц
ше пишет: «Рассматривать с точки зрения больного более
здоровые понятия и ценности, и наоборот, с точки зрения
полноты и самоуверенности более богатой жизни смот
реть на таинственную работу декаданса — таково было
мое длительное упражнение, мой действительный
опыт…»
40
Медицина, предлагаемая Ницше, не совпадает с
расхожей психотерапией. Его принцип состоит в том, что
надо жить, а не лечиться: здоровая жизнь состоит в абсо
лютном одиночестве, отказе от привычных условий жиз
ни, от заботы о себе и лечения. Ницше пишет: «…удачный
человек приятен нашим внешним чувствам, он вырезан
из дерева твердого, нежного и вместе с тем благоухающе
го. Ему нравится только то, что ему полезно; его удоволь
ствие, его желание прекращается, когда переступается
мера полезного. Он угадывает целебные средства против
повреждений, он обращает в свою пользу вредные слу
чайности; что его не губит, делает его сильнее. Он ин
стинктивно собирает из всего, что видит, слышит, пере
живает свою сумму: он сам есть принцип отбора, он много
пропускает мимо»
41
.
В «Ессе Номо» Ницше говорит о необходимости соблю
дения чистоплотности в отношении самого себя. При этом
имеется в виду не просто интеллектуальная честность.
Ницше говорит о «близком взаимодействии», в процессе
которого дело доходит до обоняния потрохов чужой души.
Отсюда гуманизм понастоящему проявляется не в про
славлении человека на основе принципа любви к дальнему.
Абстрактный гуманист — отшельник, святой, профессор —
призывает к любви, дистаницируясь от людей. Ницше, на
против, говорит о терпении к другому. Он пишет: «…моя
гуманность состоит не в том, чтобы сочувствовать челове
ку, как он есть, а в том, чтобы переносить само это сочувст
вие к нему… <…> Отвращение к человеку, к „отребью“
было всегда моей величайшей опасностью…»
42
80
Насколько жизнь может влиять на философское творче
ство? На этот вопрос не может быть однозначного ответа.
Некоторые люди являются настолько «толстокожими», что
никакие трудности не могут поколебать их оптимизма и
врожденного веселья (и наоборот, есть баловни судьбы, яв
ляющиеся ужасными мизантропами и пессимистами).
Другие, как это сказано о молодом Будде, настолько чувст
вительны, что им для понимания сути жизни достаточно
единожды испытать то, что обычные люди, порой даже по
стоянно переживая, с трудом осознают. Вопрос о литера
турном творчестве упирается не только в измерение про
ницаемости кожного покрова. Как раз наиболее чувстви
тельные и нервные мыслители часто стремятся спрятаться
за стенами научного объективизма и избегают постановки
экзистенциальных проблем. Так философия может стать
убежищем от жизни. В литературе о Ницше неоднократно
возникали споры о том, насколько он впускал свой жиз
ненный опыт в философию. Хайдеггер утверждал, что
Ницше сделал из своей жизни эксперимент, что филосо
фия — это и есть его возможность жить так, чтобы мыслить
и писать книги. Деррида, напротив, стремился отстоять
имя и подпись как следы живого Ницше, который всегда
оставался язычникомдионисийцем.
Вообще говоря, необходимо обсудить вопрос о том, как
мы понимаем различие между философией и жизнью.
Принцип бинарности заставляет нас понимать жизнь как
чрезмерное потребление, например пирогов и пива, или
радование себя, например любовными утехами, а фило
софствование — как аскетический отказ от пива и женщин
во имя поисков истины. Однако, как это обнаружилось
еще в «Филебе» Платона, такое различие является беспер
спективным для примирения истины и удовольствия, фи
лософии и жизни. В философском дискурсе Ницше стре
мился дать слово тем, кто не чурается жизни, а проживает
ее в радости и в горе. Если аскетические мыслители стре
мятся дезавуировать любителей еды, питья, секса и власти,
то философы жизни стремятся реабилитировать их. Есть
еще один момент: в отличие от магистров игры в бисер
Ницше был вынужденным аскетом, болезнь отделила его
81
от жизненных удовольствий. Возможно, он оправдывал их
потому, что недополучил от жизни. Традиционный фило
софский дискурс содержал речи об удовольствии души, о
любви к истине. Однако редкий философ оправдывал «на
туралов», ориентированных исключительно на телесные
удовольствия. Более того, сами раблезианцы стесняются
своих привычек и соглашаются, что стремление поесть и
выпить является порочным. Ницше эпатировал публику
тем, что раскрывал алчные души аскетов, которые на сло
вах чураются еды и женщин, а в действительности непре
станно о них думают. Опасность такого ханжества, собст
венно, не ограничивается ресентиментом. Реализованное
в форме культурной политики оно разрушает иммунную
систему общества. Аскетическая культура приводит к пер
версиям, а дисциплина убивает талант.
Глава 2
СОЧИНЕНИЯ И ИДЕИ НИЦШЕ
Ницше и философия XIX столетия
Без учета того, как была устроена сфера европейской ис
тории, немецкого социума, профессионального, друже
ского и семейного окружения, мы не сможем разобраться
ни в одном из сочинений Ницше. Каждое из них было от
ветом на ту боль, которую вызывала в его сердце действи
тельность. Известно, что жизнь всегда неласкова к талант
ливому писателю, но то, какими сторонами она поворачи
валась к Ницше, внушает ужас. Уже в «Рождении трагедии»
он писал о подлинной истине, сокрытой тайне бытия как о
чемто ужасном и даже чудовищном. Одного ощущения
того, что человек безнадежно одинок и необходимо смер
тен, уже достаточно для пессимизма. Но если бы Ницше не
заболел, а удачно женился и продолжал преподавать в Ба
зельском университете, то не прятал ли бы он свой песси
мизм под маской оптимизма и не писал ли бы несколько
меланхолические, но благожелательно воспринимаемые
публикой сочинения?
Ницше не так много, как Хайдеггер, писал о тайне смер
ти. Зато он много размышлял о тайне здоровья. Сам долго
и страшно страдавший от мучительных болей, он выдви
нул парадоксальный тезис о том, что все вокруг — эти
крепкие упитанные люди — опасно больны. Деградируют
не столько тела, сколько души людей; сама их телесность
деформирована неестественными желаниями. Ницше,
действительно, все время писал об одном и том же — самом
важном, о чем не говорят. Он раскрывал недостатки обще
ства, которых не видят, указывал на болезни, о которых не
знают, и в этом, несомненно, был учителем современного
83