Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше
Подождите немного. Документ загружается.
этого «духа мести», но его не только не услышали, а, наобо
рот, использовали как национального мессию.
Кроме Сократа и Платона настоящим гением коммуни
кации в форме посланий был ап. Павел. Именно корректи
ровкой его стратегии и был озабочен Ницше. Кроме по
сыльного он стремился поменять отправителя сообщения.
Назначение его маневра — извлечь из Послания вирус ре
сентимента, интервенция которого в европейскую культу
ру была начата ап. Павлом. Ницше также хотел сохранить и
перенаправить евангелический порыв. Это была грандиоз
ная задача, требующая много времени и сил. Ницше писал,
что хотя он не смог вполне осуществить ее, его имя оста
нется в веках. Он называл свою книгу поразному: как
«книгу поучений» (Erbauungsbuch), как «святую книгу»,
как книгу «преодолений», как «Завет», как «пятое еванге
лие». Для самоназвания он использовал этикетку «сын За
ратустры», а сам текст представлял как новую религию. Но
причины всех этих именований лежат по ту строну пароди
рования. Прежние «евангелия» были ложными, они строи
лись как «благие послания», а оказались триумфом мизо
логии. Все четыре евангелия есть не что иное, как корпус
плохих посланий, написанных священниками, теолога
ми — адвокатами Ничто, кастой слабых, но жаждущих вла
сти людей, которые обрели власть над сильными и смелы
ми личностями, обвинив их во всех грехах. Эту же страте
гию продолжают современные журналисты и филосо
фыидеалисты, которые пропагандируют ресентимент и
наслаждаются чувством страха, который они сами и куль
тивируют. Ницше поставил задачу опровержения этой ми
зологической пропаганды и утверждения себя первоот
крывателем нового пути культуры. Он писал: «Я изобрета
тель дифирамба. Пусть послушают, как говорит Заратустра
с самим собою перед восходом солнца: таким изумрудным
счастьем, такой божественной нежностью не обладал еще
ни один язык до меня»
132
.
Евангелие Ницше порывает с тысячелетней традицией;
в противоположность «хорошему посланию», он написал
плохое. Свою задачу Ницше видел в том, чтобы устранить
отравленное послание и заменить его новым, оказываю
234
щим целительное воздействие на читателей. Если старое
послание вело к отречению от жизни, то послание Ниц
ше — утверждение жизни. Оно противостоит энтропии
культуры. В современном понимании этого слова «инфор
мативным» является такое сообщение, которое уменьшает
неопределенность, хаос и обеспечивает порядок. Но по
скольку далеко не все люди способны творить и управлять
собою, то евангелие Ницше для меньшинства, для избран
ных, более того, оно — «для никого». Это послание не име
ет адресата, ибо сейчас еще нет никого, кто бы мог его вос
принять. Меланхолия Ницше во многом была вызвана тем,
что за годы после выхода «Заратустры» у него так и не поя
вилось ни одного ученика. Не противоречит ли это мне
нию, что Ницше осуществил «виталистский» поворот в
мышлении эпохи тем, что ассимилировал вся языки, ут
верждающие жизнь, и создал принципиально новое славя
щее ее послание? «Действенноисторическое» значение
«Заратустры» оказалось не таким, как ожидал Ницше. За
ратустра был объявлен пророком воли к власти. Не опро
вергает ли это тезис об отсутствии адресата послания Ниц
ше? Причину этого расхождения следует искать во внут
ренней экономии нового послания, которое требовало за
право его распространения поистине невозможную плату.
Тот, кто его распространяет, считается проповедником
«плохого послания». Проблема в том, что если я, как фило
соф, заблуждаюсь, например сейчас, когда пишу эти стро
ки, то это можно признать. Совсем другое дело, когда гово
рят: Вы — плохой человек, Вы пропагандируете зло. Это
нельзя признать, как в случае критики ошибок.
Ницше стал изгоем. От своих учеников он требовал
слишком радикальной абстиненции от иллюзий и стерео
типов, настолько радикальной, что обрекал их на одиноче
ство. О. М. Ф. РозенштокХюсси назвал Ницше, Фрейда,
Маркса и Гобино четырьмя «дизангелистами» XIX столе
тия. «Пятое евангелие» Ницше продолжает стратегию раз
рушения иллюзий, начатую им в «Веселой науке». Эта
стратегия кажется безнадежной и тупиковой. Она строится
на «разволшебствовании», стремление к которому само
имеет суицидальный подтекст. Ницше хотел вернуть миф.
235
Он, конечно, понимал связь своей психологии и метафи
зики и видел в своем философствовании чудовищный по
знавательный эксперимент: собственные страдания он по
ставил на службу познанию. Чем больше Ницше платил
страданиями за открытые истины, тем сильнее удалялся от
людей, разрушая ложь, которой они жили. Со все большего
расстояния он созерцал идолов Рода, Рынка и Пещеры.
Как «гипербореец» Ницше обрел слишком высоко распо
ложенное и холодное убежище. Оно напоминало ад. Это и
объясняет тот факт, что у него не было учеников. То, что
Ницше предлагал людям, отпугивало их. Его теория исти
ны как «болезни к смерти» — атака на «алетейю», концеп
ция которой имеет иммунное значение. Такое охранитель
ное значение имеют мифы и предрассудки. Если их отбро
сить, человек окажется в пустом и безжизненном про
странстве беспомощным и беззащитным. Этот «экономи
ческий», может быть «экологический», недостаток посла
ния мы должны осознать и попытаться компенсировать
его творческим мобилизующим людей на жизнь и борьбу
содержанием. Ницше понимал это. Возможно, образ
«сверхчеловека» был вызван потребностью исправления
недостатков послания Диониса.
Радостная наука
Название «Веселая наука» (1882) вызывает ассоциацию с
чемто смешным. Между тем Ницше не балагурил, а мыс
лил предельно серьезно. Он предлагал идею новой науки,
имеющей активный, утверждающий характер. Крити
корефлексивный метод, подрывающий представления
здравого смысла, был дополнен им конструированием по
зитивного, жизнеутверждающего знания. Радостная наука
раскрывает мир как сферу бытия человека, описывает его с
точки зрения воли к власти. Суть предложения Ницше со
стоит в том, чтобы сделать науку полезной для жизни. Но
было бы ошибкой считать его прагматикоутилитарист
ским. Ницше отвергает критерии как истинности, так и по
лезности. Наука — это не бескорыстное искание истины, а
236
воля к знанию и инструмент власти. Оценка исторических
деяний человека с точки зрения пользы для жизни — таков
первоначальный замысел Ницше. Однако как сделать по
знание формой жизни? События случаются в результате
борьбы сил, которые представляют деятели. Но они не по
знают, а ученые не действуют. Поэтому противоположность
науки и жизни неизбежна. В «Веселой науке» Ницше уточ
нил свой критерий: кто спрашивает о пользе, для кого по
лезны или вредны рассматриваемые события? О пользе
спрашивает ученыйнаблюдатель, который осуществляет
подмену жизни абстракциями и стремится извлечь выгоду
из той или иной интерпретации события.
Наука как форма жизни. Итак, научное познание — это
деятельность и форма жизни. Конечно, это деятельность
рефлексии, но не только. Тот, кто действует, живет и, стало
быть, вкладывает в наблюдение событий человеческое со
держание. Если наука представляет собой форму жизни (а
именно на этом настаивали греческие мудрецы), то ее сле
дует оценивать прежде всего с точки зрения пользы или
вреда для самого ученого. Так называемая истина есть фор
ма самоутверждения. Однако Ницше не отрицает, что нау
ка — это всетаки познание объективных положений дел,
хотя и в форме интерпретаций, которые могут иметь полез
ные или вредные последствия для общества. Таким обра
зом, наука должна оцениваться комплексно: как знание,
инструмент общества и форма жизни ученого. По мнению
Ж. Делёза, активная наука предстает в трех формах. «Как
симптоматология, поскольку она интерпретирует феноме
ны, трактуя их как симптомы, смысл коих нужно искать в
продуцирующих их силах. Как типология, поскольку она
интерпретирует сами силы с точки зрения их качества, ак
тивного или реактивного. Как генеалогия, поскольку она
оценивает происхождение сил с точки зрения их благород
ства или низости»
133
. Ницше соединил все три фактора, оп
ределяюшие науку, с точки зрения воли к власти. Таким об
разом, ему удалось сформулировать интегральное требова
ние: наука полезна для жизни, если она не унижает, а воз
величивает человека.
237
«Веселая наука» — радостная, действительно, оптими
стическая книга. Ницше только что вышел из состояния
духовного кризиса и охотно раздавал советы, как жить. Его
простые рецепты могут показаться наивными искушенно
му человеку. Вместе с тем в них есть главное: наука должна
расцениваться не только с точки зрения истины, но и как
род мифа, дающего энергетический импульс. Именно в
этом состоит ее позитивное воспитательное значение для
юных умов. Ницше советовал: «…вперед по пути мудрости,
бодрым шагом и с бодрым доверием! Каков бы ты ни был,
служи себе самому источником опыта! Отбрось неудоволь
ствие своим существом, прости себе свое собственное Я:
ибо во всяком случае ты имеешь в себе лестницу с тысячью
ступенями, по которым ты можешь подыматься к позна
нию. <…> Нужно пережить любовь к религии и искусству,
как к матери и кормилице,— иначе нельзя стать мудрым.
Но нужно уметь смотреть поверх них, перерасти их… <…>
Пройди еще раз по следам человечества его великий, пол
ный страдания путь через пустыню прошлого… <…> Цель
состоит в том, чтобы самому стать необходимой цепью
звеньев культуры и от этой необходимости заключать к не
обходимости в ходе всеобщей культуры»
134
. Книгу Ницше
не следует читать как пособие по методологии науки.
В ней делается попытка привить к сухому дереву познания
живые черенки мифа и хвалебного дифирамба. Иными
словами, уточняется и совершенствуется прежняя попыт
ка дополнить рассудочный аполлонизм дионисийской ор
гией.
Откуда берутся свободные умы? — спрашивал Ницше и
отвечал: гении — это побочные продукты страшных муче
ний и даже истязаний, которым подвергаются люди в про
цессе социальной и культурной дрессуры. С одной сторо
ны, люди вырастают в искусственной культурной среде.
С другой стороны, избавляясь от нужды, они предаются
сумасбродству. Поэтому для выживания рода людского не
обходимо соблюдать равновесие комфорта и нужды, сво
боды и контроля. Современное государство, создавая при
емлемые и даже комфортабельные условия существования
для большинства людей, устраняет почву, на которой вы
238
растают гении. Чрезмерно усиливая дисциплинарные ин
ституты, государство в конце концов уничтожает свобод
ную личность и, таким образом, разрушает свою первона
чальную цель. В частности, современная школа сложилась
как род заведения, в котором молодежь подвергается ин
теллектуальной дрессуре. Интенсивное развитие самокон
троля создает у нее нервное напряжение, ведущее к невра
стении. Чтобы избежать этого, следует уменьшить груз
культуры и дать выход стихийным силам бытия, даже если
они выражаются в форме эксцессов. В отличие от невроти
ков и психотиков из современных психиатрических кли
ник дураки и дуры, юродивые и кликуши в традиционном
обществе никогда не подвергались коррекции психики. Их
бесцельный, дурашливый образ жизни, в сущности, и был
крайней степенью выражения человеческой свободы. Ко
нечно, общество предполагает нормализацию поведения.
Однако в кризисные моменты его развития, когда проис
ходит ломка старого порядка, на первый план выдвигаются
личности, которые по прежним меркам считались ненор
мальными.
Существует три формы самосознания науки. Согласно
одной, наука как нечто заменяющее метафизику и теоло
гию, раскрывая порядок бытия, способствует раскрытию
божественной благости и мудрости создателя. Другая вер
сия науки связана с верой в полезность истины, на основе
которой можно примирить мораль и жизнь. Третье само
понимание науки манифестирует познание как нечто бес
корыстное и самодостаточное. Какое же из этих заблужде
ний разделял Ницше? Большинство комментаторов на
стаивает на существовании позитивистской стадии в его
эволюции. Между тем Ницше весьма критично относился
к фигуре не только священника, но и ученого. «„Веселая
наука“,— писал он в предисловии ко второму изданию,—
это означает сатурналии духа, который терпеливо противо
стоял ужасно долгому гнету — терпеливо, строго, хладно
кровно, не сгибаясь, но и не питая иллюзий,— и который
теперь сразу прохватывается надеждой, надеждой на здо
ровье, опьянением выздоровления»
135
. Выздоровление, о
котором писал Ницше, заключалось в самопреодолении
239
романтического одиночества, мизантропии, тирании гор
дости и наслаждения страданием. Осознание этих состоя
ний духа как следствия болезни тела привело его к выводу,
что есть необходимая связь здоровья и философии. На во
прос «кто философствует?» Ницше отвечал: «У одного фи
лософствуют его недостатки, у другого — его богатства и
силы»
136
. Для одного философия — утешение, компенса
ция, для другого — роскошь и наслаждение. Пацифизм, гу
манизм, финализм, стремление к потустороннему и выше
стоящему инспирированы болезнью. Они являются ее
симптомами, искусство чтения и интерпретации которых
предполагают философствующего врача. Ницше писал:
«Бессознательное облечение физиологических потребно
стей в мантию объективного, идеального, чисто духовного
ужасает своими далеко идущими тенденциями,— и до
вольно часто я спрашивал себя, не была ли до сих пор фи
лософия, по большому счету, лишь толкованием тела и пре
вратным пониманием тела»
137
. Речь идет не о привычных
болезнях, проходящих по ведомству медицины. Ницше за
думал описать широкомасштабную картину порожденных
цивилизацией симптомов болезни народа, эпохи, расы,
человечества. Историю философии он описал с точки зре
ния ее влияния на деградацию телесности. «Во всяком фи
лософствовании,— отмечал Ницше,— дело шло доныне
вовсе не об „истине“, а о чемто другом, скажем о здоро
вье, будущности, росте, силе, жизни…»
138
Отсюда возник проект трансформации знания, двигате
лем которого является личное страдание, болезнь и выздо
ровление философа. «Философ,— писал Ницше,— про
шедший и все еще проходящий сквозь множество здоро
вий, прошел сквозь столько же философий: он и не может
поступать иначе, как всякий раз перелагая свое состояние
в духовнейшую форму и даль,— это искусство трансфигу
рации и есть собственно философия»
139
. Жизнь философа
совпадает с его творчеством, ибо философствование есть
не что иное, как «рождение мыслей из нашей боли». Ниц
ше утверждал: «Только великое страдание, то долгое, мед
ленное страдание, которое делает свое дело, никуда не то
ропясь, в котором нас сжигают как бы на сырых дровах,
240
вынуждает нас, философов, погрузиться в нашу послед
нюю глубину и отбросить всякое доверие, все добродуш
ное, заволакивающее, кроткое, среднее, во что мы, быть
может, до этого вложили нашу человечность»
140
. В том, что
жизнь ужасна и трагична, Ницше был убежден еще смоло
ду. В «Рождении трагедии» ужас преодолевается музыкой.
В «Человеческом» средством против нигилизма или «нир
ваны» выступает объективное знание. В «Веселой науке»
Ницше охарактеризовал «волю к истине» как дурной вкус.
Познание как раскрытие, разоблачение, снятие покровов
Ницше выводил из сексуальных практик и трактовал по
знание природы по аналогии с отношением к женщине.
Он писал: «Быть может, истина — женщина, имеющая ос
нования не позволять подсматривать своих оснований?»
141
Философский проект «Веселой науки», как свидетельст
вует написанное позже Предисловие, претерпел серьезные
изменения. С одной стороны, Ницше разоблачает пре
краснодушную мысль и стремление к возвышенному как
компенсацию за рост душевных страданий. Современная
цивилизация дает комфорт, однако за удобства приходится
платить нервными стрессами. С другой стороны, наука как
проявление «интеллектуальной честности», как стремле
ние выводить наружу все тайное и скрытое кажется теперь
Ницше непотребной и бесстыдной. Он осознал «волю к
истине» не как нечто выводящее за рамки субъективного, а
как вполне человеческую форму «воли к власти». Она не
несет освобождения, потому что сама является заблужде
нием, точнее, болезнью.
Что же остается после «смерти истины»? Ницше снова
говорит об искусстве, о том, что философ должен быть ху
дожником, т. е. человеком, владеющим искусством интер
претации, выражения жизни в звуке, форме и слове. Он
пишет: «…это другое искусство — насмешливое, легкое, ле
тучее, божественно безнаказанное, божественно искусное
искусство, которое, подобно светлому пламени, возносит
ся в безоблачное небо!»
142
Позднее Предисловие не вполне
соответствует тексту «Веселой науки», в которой мы нахо
дим весьма немного из предложенного проекта. В основ
ном тексте выражена вера в науку как радикальное лекар
241
ство против религии и гуманистической морали. Ницше
еще не освободился от своей «критикоидеологической»
стратегии разоблачения морали и религии как поддержи
ваемых современным государством способов наркотиза
ции людей. Радикализм Ницше смягчается художествен
ной иронией и позволяет достичь определенного баланса
между нигилизмом и позитивизмом. Не всем его высказы
ваниям достает юмора, однако даже наиболее злобные
сентенции он советует воспринимать как шутки, провока
ции и насмешки над общепринятой моралью. Сведется
это к постмодернистскому балагурству или окажется
чемто более серьезным, помогающим людям сохраниться
и выживать в современных условиях, будет зависеть от чи
тателя.
«Веселая наука» начинается с рассуждения о человече
ском роде и заботе о его сохранении. Она определена не
пацифизмом и гуманизмом, а инстинктом человеческого
стада. Ницше пишет: «Ненависть, злорадство, хищность,
властолюбие и что бы еще ни называлось злым принадле
жат к удивительной экономии сохранения рода…»
143
Ниц
ше доказывал, что жить дурно — неразумно, если понимать
эти слова как нечто вредное для рода. В принципе это не
возможно: то, что могло вредить роду, давно вымерло.
Многое из того, что считается дурным, на самом деле необ
ходимо для жизни. Сказанное можно понимать как про
должение прежней стратегии «отбеливания» так называе
мого зла, доказательством позитивного значения которого
Ницше всегда был озабочен. Однако здесь появляется но
вая тональность, соединяющая мудрость и смех. Ницше
предлагает говорить не о трагедии, а о комедии существо
вания. Это заставляет вновь вспомнить его «Рождение тра
гедии». Там трагизм индивидуального бытия преодолева
ется дионисийским экстазом, лучше всего выражающимся
в музыке. Здесь же Ницше предлагает ироническое отно
шение к себе как индивиду, ищущему поддержки у транс
цендентного. Он пишет: «Отдайся лучшим твоим или худ
шим влечениям и прежде всего погибни! — в обоих случаях
ты, повидимому, окажешься в некотором смысле все еще
покровителем и благодетелем человечества и сможешь на
242
основании этого иметь своих хвалителей — и равным обра
зом пересмешников!»
144
Такую инстинктивную жизнь
Ницше называл «мушиным и лягушачьим убожеством».
Смеяться над самим собой — вот единственно достойное
человеческое решение экзистенциальной проблемы. Что
бы научиться правильно смеяться, необходимо соединить
правдивость и гениальность: когда смех сольется с мудро
стью, быть может, из всех наук останется лишь «веселая
наука». Сегодня комедия еще не пришла к самосознанию и
царит трагедия — время нравоучений и религий. Конечно,
и «трагики» способствуют сохранению рода тем, что уте
шают и укрепляют веру в жизнь. Они надстраивают над по
вседневностью «подлинное» бытие и учат о высшей цели
существования, однако при этом остаются абсолютно
серьезными и не допускают иронии. Ницше замечает: «Че
ловек понемногу стал фантастическим животным, которое
в большей степени, чем любое другое животное, тщится
оправдать условие существования: человеку должно время
от времени казаться, что он знает, почему он существует, его
порода не в состоянии преуспевать без периодического до
верия к жизни! без веры в разум, присущий жизни!»
145
Такая
вера предполагает абсолютную серьезность, впрочем, пре
рываемую смехом. Короткая трагедия сменяется долгой
комедией существования. Констатировав наличие прили
вов и отливов смеха и серьезности, Ницше, так сказать, для
баланса избрал в философии методологическую позицию
«веселой мудрости». Многие считают Ницше родоначаль
ником философии ужаса. Это несправедливая оценка. Его
книги скорее предупреждают об опасности, чем пророче
ствуют на тему Судного дня. Своими сочинениями Ницше
хотел внушить чувство уверенности и для этого осущест
вил инъекцию евангелической риторики в засыхающий
дискурс науки.
Недостаточно иронизировать по поводу несовместимо
сти науки и религии. Их критика предполагает предельную
серьезность. Ницше пишет: «…подавляющее большинство
не считает постыдным верить в то или другое и жить сооб
разно этой вере, не отдавая себе заведомо отчета в послед
них и достовернейших доводах за и против, даже не утруж
243