Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше
Подождите немного. Документ загружается.
нальном переутомлении. Ницше аргументировал: история
ослабляет личностное начало, она превращает историка в
актера, перевоплощающегося в чужие роли; она заторма
живает и даже разрушает необходимые для жизни ин
стинкты, ибо создает иллюзию рациональности и справед
ливости исторического процесса. Человек, чтобы действо
вать, нуждается в памяти, если мы верны своим предкам,
то их дух помогает нам и придает уверенность. Но история,
если мы расцениваем ее как ужасную, может внушать
страх, и тогда становится необходимым забвение. Основ
ной вопрос антропологии истории состоит в том, обладает
ли человек достаточной пластической силой, чтобы выне
сти груз истории. Таким образом, условием истории явля
ется крепость и сила личного начала. Ницше пишет: «По
гляди на стадо, которое пасется около тебя: оно не знает,
что такое вчера, что такое сегодня, оно скачет, жует траву,
отдыхает, переваривает пищу… и так с утра до ночи»
62
.
Встреча с взглядом животного тягостна для человека: с од
ной стороны, ему жаль бессловесную тварь, а с другой — он
завидует ее безмятежности. Источник животного счастья
Ницше видит в способности забывать, и эту способность
он понимает как условие наслаждения жизнью в настоя
щем, в то время как все увеличивающийся груз памяти во
влекает человека в глубочайшую меланхолию и не дает ему
свободно и безрассудно творить жизнь. Конечно, рассуди
тельность тоже необходима, но до какого предела? Какую
тяжесть прошлого может вынести культура без ущерба для
здоровья живущих на Земле людей? Так можно сформули
ровать проблему Ницше. К искусству, философии и поли
тике Ницше применяет один критерий: они должны спо
собствовать усилению иммунитета к чужим влияниям.
Ницше различает два крайних типа людей: одни бук
вально «истекают кровью» от самого незначительного пе
реживания, вызванного легким страданием или чувством
несправедливости; другие, напротив, обладают толстой
кожей, их не задевают самые ужасные невзгоды и злые дея
ния. Первые даже в сравнительно мягких условиях жизни
чувствуют себя «униженными и оскорбленными», вторые
при самых неблагоприятных обстоятельствах достигают
164
благополучия и спокойствия. Причину этого Ницше ус
матривает в «корнях внутренней природы». Грубые необуз
данные натуры вообще не обладают историческим чувст
вом: то, что они не могут подчинить себе, они тотчас же за
бывают. Ницше формулирует всеобщий закон: «все живое
может стать здоровым, сильным и плодотворным только
внутри известного горизонта; если же оно не способно ог
раничить себя известным горизонтом и в то же время
слишком себялюбиво, чтобы проникнуть взором в преде
лы чужого, то оно истощается, медленно ослабевая, или
порывисто идет к преждевременной гибели»
63
. Несмотря
на ограниченность исторического образования, ложные
убеждения, приверженность устаревшим традициям, люди
могут обладать отменным здоровьем и жизнерадостно
стью. И наоборот, восприимчивый образованный человек
оказывается неспособным освободиться от сети тонких, но
прочных зависимостей. Он чахнет в клетке цивилизации и
комфорта. О, эта зависть к свежему виду всякого рода гедо
нистов! Трудно освободиться от мысли, что она поселяется
в душе физически больного человека. Но Ницше был оза
бочен не столько физическим, сколько духовным здоровь
ем своих современников. По идее, физическое здоровье не
является какойто исторической константой. Оно не обя
зательно проявляется в атлетическом виде и румяном лице:
красивые и хорошо сложенные люди не самые выносли
вые, не самые способные нести тяготы даже физического
труда. Если же говорить об умственных усилиях и заняти
ях, то к ним атлеты чаще всего вообще мало приспособле
ны. Последние требуют иной гимнастики и диэтики, неже
ли культуризм.
Ницше выдвигает тезис об историческом, точнее неис
торическом, чувстве, которое способствует правильному
образу жизни. Он пишет: «Мы должны считать способ
ность чувствовать в известных пределах неисторически бо
лее важной и более первоначальной, поскольку она явля
ется фундаментом, на котором вообще только и может
быть построено нечто правильное, здоровое и великое, не
что подлинно человеческое»
64
. Вместе с тем привержен
ность рассудительности заставляет Ницше признать, что
165
только благодаря продумыванию, осмыслению инстинк
тивного чувства, благодаря способности обобщать, срав
нивать, анализировать прошедшее, превращать его в исто
рию человек становится человеком. Изучая историю,
школьник цивилизуется, однако вследствие избытка исто
рического образования ученый деградирует.
Под «неисторическим чувством» Ницше понимал силь
ную страсть к женщине или приверженность великой идее.
Слепая страсть порождает часто несправедливое, но дейст
вительно великое деяние. Всякий деятель, ссылается Ниц
ше на Гете, бессовестен, ради одной цели он забывает все
остальное, во имя любви к одному он несправедлив к ос
тальным. Историческими людьми Ницше называет таких,
для которых обращение к прошлому связано со стремлени
ем к будущему. Они верят, что смысл существования будет
раскрываться по мере исторического прогресса, они огля
дываются назад только затем, чтобы понять настоящее и
предвидеть будущее. Такие люди, утверждает Ницше, слу
жат не чистому познанию, а жизни и просто не осознают
своей неисторичности. Он формулирует первый парадокс:
историческими оказываются такие люди, которые опира
ются на неисторическое чувство.
Надысторические люди — это такие, которые считают
мир как бы остановившимся. Новый опыт дает ничуть не
больше, чем старый. Описывая их миросозерцание, Ниц
ше дает одну из первых формулировок своей гипотезы веч
ного возвращения. Он пишет: «В противоположность всем
историческим точкам зрения на прошлое, все они с пол
ным единодушием приходят к одному выводу: прошлое и
настоящее — это одно и то же, именно нечто, при всем ви
димом разнообразии типически одинаковое и, как посто
янное повторение непреходящих типов, представляющее
собой неподвижный образ неизменной ценности и вечно
одинакового значения»
65
. Надысторические люди — это,
говоря современным языком, метаисторики. Метаистори
ческий подход претендует на выход за пределы существую
щих исторических описаний, т. е. создание нового, более
богатого языка, охватывающего все существующие подхо
ды. Но охватывает ли такой «метаязык» исторические со
166
бытия и их описания, выполняет ли он функцию понима
ния, или остается всего лишь более совершенным синтак
сическим средством? Претендует метаисторик на абсолют
ное знание и на звание «последнего историка» или согла
сен с тем, что никто не может знать то, чего не знают дру
гие, и поэтому допускает, что по отношению к нему также
возможна метаисторическая позиция?
Какой бы уязвимой ни была такая позиция, она кажется
неизбежной для любого писателя. При осмыслении пози
ции Ницше возникают вопросы: не является ли сам автор
типичным бумажным мальчиком? что он пережил в жиз
ни? какие страсти обуревали его? не был ли он чемто вро
де студентаотличника, которым овладел дискурс? Этим
вопросам можно противопоставить другие: если некто,
обуреваемый «неисторическими» страстями, чудом умуд
рился не только наделать кучу безрассудств, но и написать
чтонибудь, и не кровью, а чернилами, то как оценивать
такое письмо? не являлось ли бы оно свидетельством не
достаточной страстности и трусливого ухода в историче
ские сравнения с целью утешения самого себя примерами
прошлых неудач? наконец, что заставляло Ницше так пи
сать об истории? Можно предположить, что поводом стал
собственный опыт болезни, который обнаружил, что, не
смотря на феноменальную образованность и признанную
гениальность, человек оказывается беспомощным, когда
утрачивает здоровье. И если образование угрожает здоро
вью, т. е. самой жизни, ради улучшения которой оно собст
венно и формировалось, то это и является самым серьез
ным приговором, причем приведенным к исполнению. Но
ссылка на болезнь для объяснения ранних работ Ницше
явно преждевременна. Скорее, они являются все же «ме
стью нудным урокам истории». Если уж педагоги не могут
обеспечить мальчишкам возможность совершать подвиги,
то пусть хотя бы играют с ними в войну.
Ницше резюмировал: «Историческое явление, всесто
ронне познанное в его чистом виде и претворенное в по
знавательный феномен, представляется для того, кто по
знал его, мертвым: ибо он узнал в нем заблуждение, не
справедливость, слепую страсть и вообще весь темный
167
земной горизонт этого явления и вместе с тем научился ви
деть именно в этом его историческую силу. Эта сила сдела
лась теперь бессильной для него как познавшего, но, мо
жет быть, еще не сделалась таковой для него как живуще
го… Историческое образование может считаться целитель
ным и обеспечивающим будущее, только когда оно сопро
вождается новым могучим жизненным течением, напри
мер нарождающейся культурой… История, поскольку она
сама состоит на службе у жизни, подчинена исторической
власти и поэтому не может и не должна стать, ввиду такого
своего подчиненного положения, чистой наукой вроде, на
пример, математики. Вопрос же, в какой степени жизнь
вообще нуждается в услугах истории, есть один из важней
ших вопросов, связанных с заботой о здоровье человека,
народа и культуры. Ибо при некотором избытке истории
жизнь разрушается и вырождается, вслед за нею вырожда
ется под конец и сама история»
66
. Надысторическим лю
дям свойственно пресыщение жизнью и скука. Подобное
мироощущение выражено в эпитафии Дж. Леопарди:
«Среди живущего нет ничего, что было бы достойно твоего
сочувствия, и земля не стоит твоего вздоха. Наше сущест
вование есть страдание и скука, а мир не что иное, как
грязь. Успокойся».
В принципе возможны два пути реализации абсолютно
го или относительного «метаисторического» знания об ис
тории. Вопервых, это создание чегото подобного «маши
не времени», благодаря которой мы могли бы знать, как
все было «на самом деле», и таким образом поставить точку
в спорах историков. Вовторых, и это не кажется техниче
ски невозможным, объявить о конце истории. Для реали
зации понастоящему метаисторической позиции требу
ются оба допущения: полное и точное знание о прошлом и
будущем, которые также исключают сомнение, что настоя
щее нам принципиально открыто и доступно. Однако даже
если бы какимто чудом была создана машина времени и
появилась возможность увидеть как все было «на самом
деле», то это не решило бы проблему исторического позна
ния, а только обострило бы проблему понимания. А вот
глобализация мира действительно серьезна, ибо ее «мета
168
историческое» следствие состоит в том, что мир может пе
рестать быть историческим — утратить угрозу иного как на
цивилизационном, так и на теоретическом уровнях. Если
жизнь становится все более гомогенной, то ее описания,
несмотря на воображение, все менее различаются качест
венно. Ницше не собирается скучать от пресыщения зна
ниями и призывает радоваться сегодня от всего сердца на
шему неразумию, он приветствует тех, кто «деятельно идет
вперед и поклоняется процессу».
Ницше исходил из простой и ясной дифференциации
истории и жизни. История как наука препарирует жизнь,
она превращает человека в рефлексирующего субъекта,
которому многознание мешает действовать. Напротив,
жизнь не нуждается в иных основаниях, кроме самой себя,
ибо характеризуется волевой решимостью. Постепенно эта
ясная противоположность науки и жизни размывается.
Согласно распространенному мнению, история ничему не
учит. Что, собственно, имеется в виду? Идет ли речь о лю
дях с короткой памятью, которые наутро забывают о вче
рашнем и снова совершают новые глупости и повторяют те
же самые ошибки? О таких умеющих забывать историю
личностях Ницше отзывался чуть ли не с восторгом. Если
брать историю как никем не планируемое становление, как
стихийно текущий поток событий, т. е. как настоящий
хаос, то вечно юные сердцем, не замечающие рубцов жиз
ни на теле люди, даже если они живут долго,— всего лишь
однодневки. Но не лучше и осторожные, памятливые и
сдержаннодальновидные люди. В сущности, они не спо
собны принимать решение, потому что никто не может
предусмотреть последствия своих действий. Нерискующее
поведение невозможно. Даже если каждый станет действо
вать посвоему рационально, то все равно получится то,
чего никто не хотел. Понятно, что истина, как учили греки,
лежит посредине, т. е. состоит в политике компромисса.
Но тут тоже возникает проблема не только необходимых
для гармонии частей смеси, но и сосуда, в котором проис
ходит смешивание. Как и где могут соединяться азартная и
рискующая жизнь с осторожной рефлексией? Жизнь не
дает полной и ясной истины. В теории же мы имеем дело
169
только со знаками. Компромисс между ними возможен,
если сами события становятся знаковыми, а знаки вызыва
ют действия. В каком смысле можно говорить о знакахсо
бытиях? Историческая психология В. Дильтея исходила из
единства теории и жизни в феномене переживания. Мож
но ли предположить, что Ницше предвосхищает этот пред
ложенный неокантианской философией жизни способ со
единения реального и символического?
Определяя власть как знаковый процесс, Ницше пони
мал знаки не только так, как это принято в семиотике, т. е.
не только как представители, заместители других предме
тов и значений. Он полагал, что знаки наделены и собст
венной силой. Например, деньги — это бумага, а женщи
ны — символы или фантазмы мужчин; при этом они не
только обозначают реальные предметы или отсылают к их
образцамидеям, но имеют также свою автономность и
ценность. Если в семиотике знаки действуют на нас не
сами по себе, а благодаря отсылке к истине, то в жизни они
часто заставляют действовать нерефлексивно.
Богатство, власть, женщины — все это знаки, однако мы
привязаны к ним соответствующими страстями. Знаки
Ницше — это знаки бытия. Можно ли сказать, что они по
добны сигналам, которые действуют на нас, как свет лам
почки на дрессированных собачек Павлова, т. е. непосред
ственно вызывают реакции. А может быть, они подобны па
леосимволам, которые освобождают заторможенные жела
ния, вытесненные на бессознательный уровень и реализую
щиеся в обход моральной цензуре? Ницше был весьма вни
мателен к тайной физиологии ученых и аскетов
67
. Мы стре
мимся сохранить рефлексивную позицию по отношению к
этим сильным страстям и, таким образом, если использо
вать аргументацию М. Фуко против психоанализа, не толь
ко не ограничиваем занятия наукой, подчинив ее жизни, но,
наоборот, окончательно устраняем стихийные проявления
жизненных инстинктов. Против этого и выступил Ницше.
Он скандально указал на то, что ученые, моралисты и аске
ты, призывающие к сдержанности, сами трансгрессивны.
Любители удовольствий оказываются более умеренными и
дисциплинированными людьми, чем фанатичные аскеты.
170
Утомившись от разрушения кумиров, Ницше понял, что
действовал не поперек истории, а по ее силовым линиям.
Все возвращается, в том числе и разбитые кумиры. Люди
неутомимо делают одно и то же; пережив одну несчастную
любовь, они тут же втягиваются в новую авантюру. Но
всетаки ничто не проходит бесследно, и к концу жизни
человек становится сдержаннее. Проблема только в том,
как передать жизненный опыт молодым. Мы облекаем его
в форму научных доказательств, однако рассуждение бес
помощно перед страстью. Ницше думал, что это благо. Но
так ли это? Чего он добивается своими книгами? Ницше
резко критикует мораль, религию и науку, а также морали
стов, священников и ученых. Его критика необычна. Вме
сто научных аргументов, Ницше прибегает к ненаучным.
Это вызвано тем, что он хотел не просто избавить вышепе
речисленные формы духовной деятельности от заблужде
ний, а искоренить их как таковые.
Такое восстание против культуры кажется опасным. По
нятен страх перед Ницше. Но, по идее, морального скепти
ка и нигилиста нечего бояться — он обречен на самоубий
ство, как Кириллов у Достоевского. Хотел ли Ницше вы
черкнуть себя из европейской культуры? Нет, он критико
вал, писал и публиковал книги, был заинтересован в пони
мающих читателях. Но можно ли сказать, что он вступил в
диалог с научной общественностью и способствовал тем
самым выявлению сути дела? Вряд ли! Таким образом,
главное затруднение при интерпретации Ницше — это по
нимание, что его критика представляет собой попытку ис
пытать на прочность позитивные ценности и выявить сре
ди них такие, которые ведут к деградации культуры.
Ницше руководствовался духом не только отрицания,
но и утверждения. Тезис о том, что жизнь нуждается в услу
гах истории, сформулирован и доказан им столь же ясно и
четко, как и тезис о вреде для жизни избытка истории. По
лезная история не очерняет, а прославляет прошлое. Даже
те события, которые, на взгляд моралистов, являются
ужасными, должны быть адекватно восприняты. Мы не
должны осуждать жестокость наших предков, живших в
неизмеримо более суровых условиях, чем те, в которых жи
171
вем мы. Более того, знание этой истории может помочь
нам сделать выбор, когда мы сталкиваемся с «нецивилизо
ванным» поведением других. Оно учит нас сопротивлению
злу силою. Разумеется, это не означает применения прин
ципов «пещерного мышления» в условиях цивилизации.
Речь идет только о сопротивлении варварству.
Количественные предикаты «больше», «меньше», «из
быток», «недостаток» запутывают как самого Ницше, так и
наше понимание его действительных намерений. Вероят
нее всего, необходимо качественное изменение понятия
«история», в которое какимто образом должна войти
жизнь. Правда, не ясно, как это возможно: жизнь, схвачен
ная в понятия, это уже не жизнь. Если история как наука —
«диспозитив» власти, то ни в каком виде, ни в каком коли
честве и качестве она не является полезной для жизни.
И все же Ницше убежден в пользе истории и считает
перспективным искать ее подлинную форму. Он пишет:
«История принадлежит живущему в трояком отношении:
как существу деятельному и стремящемуся, как существу
охраняющему и почитающему и, наконец, как существу
страждущему и нуждающемуся в освобождении»
68
. Силь
ный и деятельный человек нуждается в образцах и приме
рах успешного достижения благородных и великих целей.
Например, Полибий считал историю лучшей школой для
подготовки людей, способных управлять государством.
В отличие от мелких обывателей они готовы жертвовать
собою ради великих целей. Ницше с большим пафосом об
личает современных политиков, которые, опираясь на де
мократическое большинство, подвергают гонениям мало
численных гениев и утверждают расхожие ценности. Изу
чение монументальной истории, истории героев Ницше
считает хорошим лекарством для оздоровления нации, по
грязшей в мелких повседневных заботах. Как наука такая
монументальная история грешит множеством недостат
ков. Ницше характеризует ее как собрание «эффектов в
себе», т. е. таких событий, которые празднуют. Эти события
часто приукрашиваются и даже превращаются в фикции,
ибо их цель — вызвать воодушевление и стремление к под
ражанию. Эта история — род консервации прошлого. От
172
такого подхода страдает само прошлое, действительные
причины и следствия которого оказываются в тени героев.
Настоящим бедствием являются и фанаты, которым не
дают покоя монументы героев. Ницше пишет: «Когда та
кого рода история западает в головы способных эгоистов и
мечтательных злодеев, то в результате подвергаются разру
шению царства, убиваются властители, возникают войны
и революции, и число исторических „эффектов в себе“,
т. е. следствий без достаточных причин, снова увеличива
ется»
69
. Понимает историю тот, кто охраняет прошлое, с
верностью и любовью обращается туда, откуда появился.
Иногда приходится пересматривать расхожее представле
ние о прогрессивном и реакционном. На арене истории
вдруг появляются сильные, но дикие, архаичные лично
сти, воскрешающие пройденную фазу истории. Ницше на
зывает их «заклинателями прошлого». Они собирают ши
рокую аудиторию и своим магнетическим взглядом и ре
чью доводят ее до аффективной готовности совершать ге
роические действия самопожертвования и ставить на карту
все ранее достигнутое. Это означает, что люди еще не забы
ли свое предназначение — экспериментировать и искать
новое, а не только адаптироваться к условиям среды. К та
ким людям относится Лютер, учение которого на фоне
просвещенного гуманизма и либерализма усталой католи
ческой цивилизации казалось возрождением раннехристи
анского фанатизма.
О чем, собственно, идет речь: не становятся ли уязвимы
ми зашедшие слишком далеко по пути прогресса цивили
зации? Рим был разрушен архаичными ордами варваров.
Сегодня западной цивилизации угрожает Восток, который
применил «партизанскую» стратегию, всегда приводив
шую в ужас профессиональных военных. Не означает ли
это, что современное, основанное на демократии и просве
щении, на гуманизме и защите прав человека общество,
сделавшее ставку на комфорт, будет неизбежно завоевано и
разграблено менее цивилизованными жадными соседями?
Теперь уже очевидно, что оно крайне уязвимо. Любой тер
рорист может не только причинить вред, но и посеять па
нику, которая сама по себе означает радикальную транс
173