Церковный храм первоначально — единственное общественное
сооружение в городе. Располагавшееся в самом сердце его, оно
резко выделялось из массы городских строений своей высотой
внушительностью форм. Церковные башни, колокольни, как выс-
шие точки внутригородского пространства, определяли своеобра-
зие и внешнего силуэта города. В XIII—XIV вв. во многих городах,
как мы видели, они принадлежали уже не церковной, а
городской общине и их колокола звучали не только для церковной
службы, но и для мирских дел. Как и беффруа над ратушей,
колокольни коммунальных церквей и монастырей символизиро-
вали политическое самосознание горожан, соперничая подчас
своей высотой и внушительностью с башнями сеньориальной
крепости. Это вызывало порой ответную реакцию, как это случи-
лось, например в Данциге, сеньор которого, Немецкий орден,
потребовал снизить их высоту. Добившиеся свободы в середине
XV в., горожане разрушили орденский замок в городе и нарастили
на два этажа Мариенкирхе и беффруа ратхауза.
Как религия городская по самой своей природе, христианство,
церковь, поддерживало на Западе городское развитие с самого его
начала. Из римских городов в Средневековье, как известно, пере-
шли в большинстве своем те, которые являлись епископскими
резиденциями. Они были теми немногими, что сохранили и в
раннее Средневековье свои экономические функции, хотя и в
сильно урезанном и деформированном виде. Церковь взяла город
под свой контроль, однако, чтобы сохранить его в дальнейшем,
она должна была изменять себя — приспосабливаться к эволюции
города, обеспечивая его необходимыми духовными ориентирами,
трансформируя традиционные и создавая новые формы организа-
ции самой религиозной жизни, отвечающие как чаяниям и пред-
ставлениям горожан, так и задачам самой церкви, ее потребности
в наиболее эффективном идеологическом инструменте воздейст-
вия на их сознание.
Церковь производит в течение XI—XII вв. переоценку основных
христианских ценностей, касающихся, в частности, труда. С конца
XII—XJII вв. широко распространенное (согласно Книге Бытия)
представление о труде как проклятье и несчастье, как каре человеку
за первородный грех начинает вытесняться новым идеалом труда-
созидания, труда как инструмента искупления и спасения челове-
ка. Это нашло отражение в столкновении в скульптуре и иконогра-
фии начала XIII в. двух образов Адама — традиционного, раз-
давленного трудом-проклятьем, и нового Адама-созидателя
35
Одновременно воспитывалась нетерпимость и подозрительность к
тем, кто добровольно или вынужденно пребывал в праздности.
268