Ястребицкая А.Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке

Подождите немного. Документ загружается.

Данное издание представляет собой авторскую

работу, подготовленную в рамках программы «Об-

новление гуманитарного образования в России», ко-

торая осуществляется Государственным комитетом

Российской Федерации по высшему образованию и

Международным фондом «Культурная инициатива».

Спонсором программы является известный аме-

риканский предприниматель и общественный дея-

тель Джордж Сорос.

Стратегический комитет программы:

ВЛАДИМИР КИНЕЛЕВ

ВЛАДИМИР ШАДРИКОВ

ВАЛЕРИЙ МЕСЬКОВ

ТЕОДОР ШАНИН

ДЭН ДЭВИДСОН

ВИКТОР ГАЛИЧИН

ПРОГРАММА

ОБНОВЛЕНИЕ

ГУМАНИТАРНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

В РОССИИ

A.A. ЯСТРЕБИЦКАЯ

Средневековая культура

и город в новой

исторической науке

МОСКВА

ИНТЕРПРАКС

1995

ББК 63.3(4)

Я 85

'ОСУДАРСТВЕННЫЙ

ВЕРСИТЕТ

ИНСТИТУТ ЭКОНОМИКИ И УПРАВЛЕНИЯ

КАБИНЕТ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК

г.ИЖЕВСК

Ястребицкая AJI.

Я 85 Средневековая культура и город в новой исторической

науке. Учебное пособие. М.: 1995. — 416 с.

ISBN 5-85235-227-6

В книге дано описание средневекового города не только как эконо-

мического, административного, социального, но и социокультурного

феномена. Новое прочтение и критическое осмысление традиционной

историографии, преодоление исторических мифов и успехи новой со-

временной медиевистики показаны на богатейшем материале исследо-

ваний зарубежных и отечественных ученых XIX и, в основном, XX

века. Анализ опирается на многочисленные источники.

Предназначается для студентов всех гуманитарных специальностей

и, прежде всего, историков.

ББК 63.3(4)

л'Щ рТЙХОГ©

ISBN 5-85235-227-6 © Интерпракс, 1995.

Введение

ИСТОРИЯ В ДВИЖЕНИИ

Это учебное пособие имеет целью приобщить читателя, и

в первую очередь студентов гуманитарных вузов, к новому исто-

рическому знанию и к тому, как происходило его становление;

ввести студента в лабораторию современной медиевистики с ее

методами, тематикой, исследовательским инструментарием, дать

представление о том, как менялось исследовательское сознание и

рождалась новая историческая наука — социальная и культуроло-

гическая, достижением которой стало открытие Средневековья как

особой культуры, особой цивилизации.

За отдельными именами, работами, направлениями зачастую

ускользает представление об истории как науке и специфике

приемов творчества историка. Историческая наука, пишет Марк

Блок в своей знаменитой «Апологии истории» — «стремление к

лучшему пониманию, следовательно — нечто, пребывающее в

движении»

*. Действительно, каждая эпоха предлагает нам новые

оценки и решения, казалось бы уже давно решенных проблем.

Что составляет мотор этого движения? Конечно, только «пло-

хая» история есть, по формулировке М.Н. Покровского, «полити-

ка, опрокинутая в прошлое», но именно тесная связь с современ-

ностью исторической науки, ее постоянное обогащение знанием

настоящего, высвечивающим новые горизонты и порождающим

новые вопросы, приводит к тому феномену, который поражает и

раздражает обывательский здравый смысл — к тому, что история

меняет свои представления и оценки прошлого.

И далеко не случайно, что тот глубокий качественный перево-

рот в историческом сознании и историческом познании, под

знаком которого прошла вся вторая половина нынешнего столе-

тия, приходится именно на послевоенные десятилетия. Пережи-

* Примечания приводятся в конце каждого очерка.

тые трагедии фашизма и национал-социализма, второй мировой

войны, социальные потрясения («студенческие революции» в Ев-

ропе и США) 60—70-х годов вызвали разочарование в глобальных

теориях прогресса, научно-технической революции с разумно ор-

ганизованным обществом в качестве апофеоза прогрессивного

линейно-поступательного развития, поставили европейское обще-

ство перед проблемой индивидуальной ответственности и роли

человека в истории.

Именно реальной жизнью была подсказана важность изучения

чувственного, эмоционального мира человека в различные перио-

ды истории, массовых представлений и фобий, их влияния на

идеологию, политику, институциональные устройства; официаль-

ной и народной религиозности; фольклорных традиций, ритуа-

лов, также как и «мира» человека: питания, одежды, технических

орудий труда, его языка, представлений и способов мышления.

Именно эти темы стали предметом изучения исторической или

культурной антропологии и входящей в ее поле истории повсе-

дневности.

Однако это постоянное движение исторической науки объяс-

няется отнюдь не только наличием системы ее гибких связей с

настоящим, но и постоянным видоизменением, совершенствова-

нием метода подходов и приемов исторического исследования,

протекающим постепенно, а временами скачкообразно.

Дело в том, что специфика «ремесла» историка, его профессии,

определяется тем, что познание им прошлого носит непрямой

характер: оно всегда опосредовано совокупностью памятников,

которые мы именуем источниками. Это отнюдь не значит, что

работа историка есть только описание источников или стоящих за

ними фактов, «как они происходили». Историк всегда начинает

свою работу, имея определенную презумпцию, порожденную его

предшествующим опытом, его мировоззрением, его убеждениями.

Сложность этого процесса познания прошлого состоит в том, что

в нем также существует обратная связь: презумпция исследователя

не есть нечто жестко обусловленное, рождающееся вне и до работы

над источником, — напротив, она формируется и перестраивается

в ходе этой работы и под влиянием ее. Изменение отношения к

источнику и изменение общего подхода к истории вдут, как

правило, рука об руку.

История исторического ремесла проходит в своем развитии

несколько этапов. На заре Нового времени история являла собой

такую дисциплину, какой представляет историю и по сей день

обыватель, — это была история пересказывающая, когда эрудиты

пересказывали свидетельства старЪіх хроник, соединяя (подчас

механически) одну хронику с другой. Деятельность выдающихся

людей выступала главным объектом описания, а морализация по

поводу их деятельности дополняла повествование. Нужно ли гово-

рить, что ход истории представал в ту пору совокупностью случай-

ностей или же его закономерность искали за пределами собственно

истории — в богословских построениях, осмыслявших существо-

вание человеческого общества телеологически — как направленное

Богом к определенной цели?

Поворот был совершен в конце XVII в. и суть его состояла в

рождении критики: от пересказывающего повествования к крити-

ческому изучению источника — таково содержание совершившей-

ся перемены. Если презумпцией пересказывающей истории было

доверие к источнику, то презумпцией историков нового поколения

стало недоверие, потребность в критической проверке и уже на

этой основе — выдвижение новых утверждений и «великих ги-

потез».

Критический метод, начало которому было положено в XVII в.,

составляет одно из основных средств исследования и современного

историка. «В основе почти всякой критики, — пишет М.Блок в

«Апологии истории», — лежит сравнение. Если до нас дошло два

противоречащих рассказа об одном событии, то один из них по

крайней мере является ложным, напротив, если два рассказа

слишком совпадают между собой, весьма вероятно, что один из

них заимствован из другого. Наиболее ценным оказывается совпа-

дение источников различного типа, абсолютно между собой не

связанных, скажем, письменных, археологических и иконогра-

фических свидетельств. Так — в принципе. На практике же не

существует никаких готовых рецептов, никаких механических пра-

вил критического анализа. Поэтому нет ничего удивительного, что

абсолютизированный критический метод привел в конечном счете

к тому, что принято называть гиперкритикой: сомнению и отри-

цанию подверглись такие свидетельства, которые отнюдь не явля-

ются недостоверными. В ходе гиперкритики была отвергнута,

скажем, реальность Троянской войны и вся ранняя история Рима

была объявлена вьщуманной, однако дальнейшее развитие науки

показало, что в основе многих легенд и преданий лежали действи-

тельные события.

Параллельно развитию критики создавалось рационалистичес-

кое объяснение истории. Это естественно, ибо оба явления исхо-

дили из веры во всемогущество человеческого разума. Истори-

ческий рационализм проявлялся двояко: во-первых, в том, что

Деятельность отдельных лиц переставала рассматриваться с пози-

ций морали и получала обоснование в их интересах; иными

словами, за кажущимся хаотичным движением людей открыва-

лась борьба глубоких сил и интересов; во-вторых (и это, видимо,

тесно связано с первым), в повышенном внимании к каузальным

связям. Поиск ответа на вопрос, почему возникло то или иное

явление, что было его причиной, из какого эмбриона оно выросло,

становится одной из главных задач исторической науки в XVIII и

XIX вв. Телеологический принцип был отброшен и заменен стрем-

лением найти законы, по которым с внутренней необходимостью

развивается человеческое общество, переходя от одной стадии к

другой.

Развитие рационалистического метода сопровождалось весьма

важным процессом в исследовательском сознании. Если критика

имеет дело с изолированным фактом, который сопоставляется с

другой группой фактов, то исторический рационализм предполагал

абстракцию, «разумное упорядочение материала», ведущее к «об-

нажению силовых линий огромного значения». В то время как

деятельность отдельных личностей выступает перед нами в непо-

вторимом своеобразии, историческая наука, обнаруживая общее,

родственное между явлениями, оказалась способной выявить за-

кономерные тенденции в развитии общества. Общества оказались

более схожими между собой, нежели индивиды, и пути их эволю-

ции могли быть обобщены в определенные типы. Такова бесспор-

ная заслуга рационализма историков XVIII и особенно XIX в.,

пытавшихся понять прошлое в категориях закономерности.

Развитие науки в XX столетии внесло, однако, ряд существен-

ных нюансов. Прежде всего, оно изменило наше отношение к

ньютоновской механистической закономерности, которую заме-

нили понятием относительности и вероятности, и в силу «полубес-

сознательного осмоса» эти принципы стали проникать и в исто-

рическую науку. Железная схема исторической поступи, как она

представлялась Гегелю с его триадой (от несвободы к свободе и

затем к осознанию свободы), была заменена гораздо более гибким

(вероятностным) представлением о развитии человеческого обще-

ства: переход от одной формы общественного бытия к другой стал

мыслиться не абсолютно предопределенным, не знающим колеба-

ний законом, но более или менее вероятным и потому допускаю-

щим разнообразные отклонения и вариации. Вместо ограничен-

ного набора исторических форм общественного существования (в

духе гегелевской триады) обнаружилось довольно большое коли-

чество различных «культур», «цивилизаций» или «регионов», сво-

димых в определенные типы по совокупности различных «приз-

наков», «феноменов» или «элементов» — хозяйственных, полити-

ческих, идеологических и прочих.

Само отношение к этим «признакам», «феноменам» и «элемен-

там» цивилизации изменилось по сравнению с прошлым столети-

ем. Для большинства исследователей XIX в. каждый из этих

феноменов вел «самостоятельную» жизнь: он эволюционировал от

более простых форм к более сложным и эта эволюция имела

каузальное оправдание — происхождение институтов, обычаев,

литературных или архитектурных приемов гипнотизировало иссле-

дователей. Но — и это весьма существенно — феномены цивили-

зации не соотносились с другими элементами той же цивилизации.

Силовые линии исследования шли как бы только в вертикальном

направлении, по методу филиации, — понятие системно-структур-

ного единства общества в исторической науке XIX в. еще не

существовало. Его становление связано с коренной перестройкой

исследовательского сознания и рождением новой социальной ис-

тории — детища XX столетия.

Историки-медиевисты Марк Блок (1886—1944) и Люсьен Февр

(1878—1956), основатели первых «Анналов» (1929—1939 гг.), бы-

ли одними из тех европейских ученых, которые содействовали

своими исследованиями утверждению социокультурного подхода

к изучению истории общества; в нем они видели не механическое

соединение несходящихся между собой областей бытия (и, соот-

ветственно, исследований), но определенную систему, составные

части которой были взаимосвязаны — пронизаны общим прин-

ципом.

Именно эта концепция истории лежала в основе того прорыва

в социальных, а затем и культурологических исследованиях, кото-

рым отмечены послевоенные десятилетия и который является

«потрясающим достижением истории как дисциплины»

Фран-

цузский медиевист Пьер Нора, оценивая состояние исторических

исследований в 60—70-е годы, пишет: «Мы живем в эпоху взрыва

интереса к истории. Постановка новых проблем, оплодотворенных

привлечением идей из смежных дисциплин, а также распростра-

нение во всем мире исторического сознания, длительное время

ограниченного пределами Европы, невероятно обогатили перечень

вопросов, которые историки адресуют прошлому. Посвященная до

недавнего времени рассказу о событиях, которые впечатляли со-

временников, биографиям великих людей, политическим судьбам

народов, история как дисциплина изменила свои методы, струк-

туры и цели... Анализ экономики и общества сегодня расширился

за счет исследований материальной культуры, цивилизаций и

менталитета. Политическая история вплотную подошла к изуче-

нию механизмов власти. Использование количественных методов

предложило более надежную основу для развития демографичес-

ких, экономических и культурологических исследований. Текст

как таковой уже не правит бал: неписаные свидетельства — ар-

хеологические находки, образные представления, устные тради-

ции — расширяют пределы истории... В то же время ускорение

исторического процесса привлекло внимание к противоположно-

му явлению, обусловив более глубокое изучение постоянного и

неизменного в истории общества

Этот взрыв породил величайшие исторические труды, многие

из которых возникли в недрах «Школы Анналов», ставшей мощ-

ным двигателем нововведений в исторической науке и иницииро-

вавшей развитие в 70—80-е годы одного из наиболее влиятельных

в европейской историографии направлений, известного под назва-

нием «Новая историческая наука» (или «Новая социальная исто-

рия»)

Если же попытаться кратко определить суть того метода, под

знаком которого осуществлялось движение исторической мысли

(в частности, в интересующей нас области изучения европейского

Средневековья) в наше, подходящее уже к своему рубежу XX

столетие, то можно с полным правом сказать, что это — утверж-

дение сознания единства общества, цивилизации как культурной

целостности, отход от исключительно рационалистического, унас-

ледованного от XIX в. истолкования деятельности людей, общест-

венных групп и целых государств. Исследования историков-ме-

диевистов, особенно в последние два десятилетия, обнаружили,

что поведение людей подчас оказывается обусловленным не

их действительными и осознанными интересами, а привычками,

«обычаем», «ролями», которые укоренились в обществе, автома-

тизмами сознания (ментальностью), ценностными ориентациями.

Современные историки все больше отходят от анализа прямого и

осознанного содержания, запечатленного текстом. Стараются про-

никнуть за идеологическую сферу, присутствующую в каждом

историческом памятнике, в его социально-психологический мир,

выраженный бессознательно. Конкретно-исторические исследова-

ния в этом направлении показывают, что мнимо «случайное» и

«иррациональное» в источнике имеет свою систему и с большой

вероятностью выражает систему представлений людей о мире и о

себе в этом мире, присущую данному обществу как культурной

целостности.

Об этом последнем следует, пожалуй, рассказать подробнее.

«Культурная целостность» — как это понимать? И вообще,

какой смысл вкладывают в данном случае социальные истори-

ки в само понятие «культура»? Обратимся к ним самим. Вот как

раскрывает суть проблемы А.Я. Гуревич, один из ярких предста-