Ястребицкая А.Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке

Подождите немного. Документ загружается.

лишь частично, в той мере, в какой это диктуется его изложе-

нием*.

ОВЛАДЕНИЕ ВРЕМЕНЕМ И ПРОСТРАНСТВОМ

Основой и сердцевиной культурно-созидательной деятель-

ности города является новое восприятие времени и пространства,

реализовавшееся в урбанистическом образе жизни. Для того, чтобы

оценить это новаторство в полной мере важно представлять себе, как

люди средневекового Запада вообще осмысляли эти категории.

Вопрос этот отнюдь не праздный для историка культуры, хотя

и непривычный для традиционной историографии. Действитель-

но, вплоть до середины нынешнего столетия проблема простран-

ства относилась историками исключительно к компетенции исто-

рической географии, картографии, экологии, а единственная фор-

ма времени, которая их интересовала, это, по меткому выраже-

нию А.Я. Гуревича, — «время хронологических и синхронистичес-

ких таблиц». Вне поля зрения историков долгое время оставались

проблемы, волновавшие ученых других областей науки в связи с

теорией относительности, с психологией восприятия и т.п., так-

же как и наблюдения лингвистов, антропологов, историков ис-

кусств, говорящие о том, что категории времени и пространства

имеют не только естественно-научную природу, но и социально-

культурную.

Перелом в оценке историками значения изучения пространст-

венно-временных структур исторического прошлого приходится

на 60—70-е годы, когда в русле обновляющейся медиевистики

утверждается концепция исследования Средневековья как само-

стоятельной эпохи со специфической системой социальных от-

ношений и культурных представлений, а в практику историчес-

ких работ входит новое понятие культуры как всей совокупности

творческой деятельности конкретного общества — от производ-

ства материальных благ до мифологии и художественных идеа-

лов. Наиболее полно и последовательно это видение истори-

ческого прошлого, как отмечалось выше реализовалось в иссле-

дованиях историков французской «Школы Анналов» (М. Блока,

* Интересующегося проблемами средневековой культуры читателя автор отсы-

пет к материалам и библиографии специального учебного пособия «Средневековая

Европа глазами историков и современников. Книга для чтения. Части I—V. Серия

«Всемирная история и культура глазами современников и историков». М., Интер-

факс, 1994.

229

Ж. Jle Гоффа, Ж. Дюби и др.) и их приверженцев в других странах.

В отечественной историографии оно заявило о себе в исследова-

ниях историков-медиевистов А. П. Каждана о византийской куль-

туре и А. Я. Гуревича о категориях средневековой культуры

На

конкретно-историческом материале авторы раскрыли важность

изучения историками «концептуального и чувственного инвентаря

культуры» (А.Я. Гуревич) как необходимого условия адекватного

истолкования подлинных стимулов социальной и интеллектуаль-

ной практики людей исторического прошлого, предостерегая от

опасности приписывания не свойственных им мотивов поведения

по аналогии с днем сегодняшним.

ВРЕМЯ

От церковной звонницы к городскому колоколу. «Человек

не рождается с «чувством времени», его временные и пространст-

венные понятия всегда определены той культурой, которой он

принадлежит» (А. Я. Гуревич).

В современном его восприятии время бесконечно и необрати-

мо, оно мыслится как абстракция, как априорное понятие, скры-

вающее за собой объективную реальность, существующую в при-

роде вне и помимо людей и их деятельности. Мы четко разгра-

ничиваем прошедшее, настоящее и будущее. Умеем хорошо изме-

рять время с помощью совершенных технических устройств. Со-

временному общественному сознанию в высшей степени присуще

ощущение ценности времени, стремительности его течения. Но

подобные представления о времени — достояние общества техни-

чески высокоразвитого, они имеют мало общего с тем, как пере-

живалось и воспринималось время людьми так называемого аг-

рарного общества, а ведь именно таким, наряду с первобытным

миром и Античностью, являлось Средневековье. Нам, привыкшим

жить «не сводя глаз с часов», трудно представить себе ту далекую

эпоху, когда часы были редкостью, когда о движении дня и ночи

человеку напоминали жаворонок и соловей, звезды и заря, цвет

неба и ветер с гор, раскрывающиеся и смыкающиеся чашечки

цветов — напоминали, конечно, с большим «приближением». В

раннее Средневековье античное искусство строить солнечные и

водяные (клепсидры) часы сохранилось только в Византии и в

арабском мире. На Западе они были редкостью. И хроника особо

отмечает, что арабский халиф Харун ар-Рашид прислал императору

Карлу Великому (728—814) в Аахен водяные часы, устроенные

довольно сложно.

230

Уже в древности создалось представление о том, что сутки

разделялись на двадцать четыре часа. Считалось, что двенадцать

часов принадлежит ночи и двенадцать — дню, который исчисляли

от восхода солнца до заката («Не двенадцать ли часов во дне?» —

сказал Иисус на пути в Вифанию для воскрешения Лазаря. —

Иоанн, XI, 9). Дневные часы подразделяли на четыре части по «три

часа» в каждой — на «тричасия». Подобно дневному, ночное время

также еще в древности делили на четыре периода — «четыре

ночные стражи» (Матф. XIV, 25); «вечер», «полночь», «пение пе-

тухов», «утро» (Марк, XIII, 35).

Длина ночных и дневных «часов», однако, оказывалась различ-

ной в зависимости от времени года. Сложность измерения времени

и немногочисленность часов приводили к тому, что на практике

точного отсчета времени не было. Время дня разделялось на

ориентировочные периоды — утро, полдень, вечер — с нечеткими

гранями между ними. Его движение измеряли по продолжитель-

ности горения масла в лампаде или лучины. В конце IX в. при

дворе англо-саксонского короля Альфреда засвидетельствовано

применение свечи в качестве инструмента измерения времени. По

длине неизбывно укорачивавшейся свечи измерял ночами протек-

шее время и французский король Людовик IX (1214—1270). Этому

обычаю следовал и Карл V в XIV в.; обращались к нему и во

времена Шекспира, Не было не только точного, в современном

понимании, отсчета времени, но и само представление о нем

человека Средневековья было иным. Природное время, время, еще

не оторванное от солнечного круговорота и связанных с ним

явлений, господствовало в представлениях той эпохи вплоть до

самого ее исхода, и герои шекспировской драмы живут еще в этом

«естественном» времени:

Джульетта

Уж ты идешь? Еще не скоро день...

То соловья, не жаворонка голос

В твой боязливый слух вонзился звоном...

Ночью всегда поет он на гранате...

Поверь мне, милый, это соловей!

Ромео

Нет! Жаворонок это — вестник утра,

Не соловей! Взгляни, любовь моя:

Завистливые проблески уж ярко

Край облаков востока золотят...

Сгорели свечи ночи, день веселый

Встал на дыбки на высях гор туманных...

(Пер. Аполлона Григорьева)

231

В средневековом доме не было потребности в часах как инстрѵ

менте, организующем жизненный ритм, точно также как не было

сознания самоценности времени как такового у его обитателей

особенно той их части, чьи интересы не выходили за предел^

домохозяйства. Человек Средневековья, по выражению М. Блока,

«в общем и целом индифферентен ко времени». Рутина средневе-

ковой жизни, постоянное воспроизведение вчерашнего опыта,

тесная связанность каждого человека с природным ритмом — все

это приводило к тому, что время не ощущалось (в той степени как

это свойственно современному общественному сознанию) как

ценность. Его «не считали» — и за редкостью измерительных

инструментов и потому, что создание товаров, которое предпола-

гает рационально осмысленную затрату времени, еще не стало, как

при капитализме, смыслом жизни. Время растекалось на церемо-

нии и празднества, на медленные «хождения», паломничества в

дальние страны, молитвы. Время утекало часто в ущерб человеку,

но это была другая эпоха, которая не столько измеряла время,

сколько жила в «естественном» времени, в органическом ощуще-

нии смены утра, полдня и вечера. Разумеется, сеньор мерил время

крестьянина на барщине, но мерил не в часах, а, скажем, от зари

до зари.

Первым и единственным (почти до XII века) учреждением

Средневековья, которое пыталось организовать время, была цер-

ковь. На первый взгляд, церковное время, казалось, отличалось от

«естественного» времени, противостояло ему. Церковь разделяла

сутки не по природным явлениям, а в соответствии с задачами

богослужения, ежедневно повторяющего свой круг. Следуя ветхо-

заветной традиции, она начинала отсчет от заутрени (к концу ночи,

с рассветом), а затем с восходом солнца отмечала «первый час»

(ок. 5—6 часов) и дальше последовательно «третий час» (утром, ок.

9 часов), «шестой» (приблизительно, в полдень, 12 часов), «девя-

тый» (послеполуденный, ок. 15 часов), вечерню (заход солнца) и

так называемую completa hora — «завершающий час», знаменовав-

ший конец суточного богослужения. Однако названия служб (пер-

вый, уретий, шестой, девятый «часы») не должны вводить нас в

заблуждение — они отмечали не строго соизмеримые отрезки

суток, но начало определенных этапов суточного богослужения,

которые, в соответствии с временем природного цикла, по разному

фиксировались зимой, весной или летом.

Но церковь сумела материализовать свой счет времени — она

отбивала время, «вызванивала» его на колокольнях. Христианство,

пишет Ж. Jle Гофф, благодаря изобретению колокола, дало Западу

в VI—VII вв. новый способ обнаружения времени — акустический.

232

pro изобретение революционизировало церковную архитектуру и

зло жизнь новому времени — времени церкви, клириков, монас-

тырскому прежде всего. Канонические (церковные) «часы» при

всеМ их внутреннем произволе оказывались внешней рамкой,

подчинявшей себе природное время. Они приобретали иллюзию

объективности, поднимаясь над субъективным опытом отдельного

человека. Провозглашенное с колоколен время уже не принадле-

жало органически крестьянину или ремесленнику — это было

навязанное извне время господствующего класса. Время обрело,

таким образом, социальное содержание.

Конечно, время церкви определяло прежде всего время молит-

вы и церковного богослужения, но также и трудовых занятий —

монастырской братии, конверсов в первую очередь. Вся жизнь

обители, обрамленной сельскохозяйственными угодьями, и под-

властной монастырю крестьянской округи регулировалась этим,

церковным, временем. Жители окрестностей различали «колокол

жатвы», «колокол тушения огней», «колокол выгона в луга» и т.п.,

подчиняя им ритм своих повседневных занятий и забот. Подчи-

ненность крестьянской жизни церковному времени была настоль-

ко велика, что дала основание для фантастической, но по своему

знаменательной этимологии слова «колокол» — лат. сатрапа

Университетский магистр Жан де Гарланд утверждал в начале

XIII в., что «часы (сатрапе) получили свое название у живущих в

полях (in сатро — в деревне) крестьян, которые не умеют

определять время иначе, как с помощью колоколов (per cam-

panas).

Церковное время, соединившее в себе время молитв и время

природное, легко было адоптировано сельским населением, но оно

мало отвечало характеру и ритму трудовой практики и обществен-

ной жизни горожан. Труд и самостоятельных ремесленников,

мастеров и подмастерьев, работающих по найму, и поденщиков

требовал измерения во времени, но это время не было уже при-

родным, но — «технологическим». И то, что заставляло горожан

приходить в движение не было связано с фиксированными часами

Церковных служб и молитвы. Пожары, приближение неприятеля,

собрание городской общины, восстание в защиту попранных сво-

бод или сотоварищей, заключенных в темницу по приказу враж-

дебного цехам городского Совета, — вот на что должен был

откликаться прежде всего колокол. Город нес с собой новый

жизненный ритм, новые интересы и потребности, и горожанам

важно было иметь звонницу в собственном исключительном рас-

поряжении. Не в последнюю очередь это диктовалось потребнос-

тями организации трудового процесса прежде всего в работающих

233

на экспорт отраслях производства — сукноделии Фландрии и

Италии, рейнских городов. Углубление разделения труда в рамках

мастерской и между смежными профессиями и отраслями требо-

вало тщательно структурированного и строгого измерения продол-

жительности рабочего дня.

Этот идеал нашел «свое воплощение» в монументальном соору-

жении «беффруа» (beffroi) — возвышающейся подобно собору над

всеми городскими постройками, хорошо видной издали башни,

возведенной из камня и с укрепленным на ее вершине колоколом.

История городских коммун, история борьбы за привилегии начи-

нается с борьбы за право сооружения беффруа как символа этой

свободы и сплочения горожан. И характерно, что беффруа особен-

но часто встречаются именно на севере французского королевст-

ва—в приграничных епископских городах с развитым сукно-

делием и торговлей текстилем, стоявших у истоков так называемой

«коммунальной революции». Уже в XI в. начинают они борьбу за

высвобождение из-под церковной опеки, за самоуправление и за

право иметь «свое» время. В 1188 г. король Филипп Август даровал

жителям Турнэ право коммуны и разрешение соорудить беффруа,

как говорилось в грамоте, «в подходящем для этого месте ситэ с

тем, чтобы звонить в соответствии со своими добрыми намерения-

ми и в интересах своих торговых дел в городе»

Набатная башня

и звонница — один из первых символов городского статуса. В

«Коммунальной хартии» города Лаона, дарованной его жителям

Филиппом Красивым в 1295—1296 гг., после их победоносного

восстания против городского сеньора, говорилось: «мы жалуем

вам... колокол, печать, коммунальный архив и другие вещи, при-

читающиеся коммуне»

Соответственно, поражение горожан могло привести к утрате

беффруа как это произошло, например, в городе Камбрэ. К 1221 г.

жители этого города уже владели «большими и малыми колоког

лами и башней, называемой беффруа». Однако, после неудачи в

очередном военном конфликте с епископом-сеньором города,

они лишились коммунальной башни: епископ приказал ее разру-

шить, а колокол, «по сигналу которого они собирались на свои

сборипй», разбить. Это сделано для того, говорилось, в постанов-

лении, изданном епископом в 1227 г., чтобы горожане не могли

больше предпринимать «кровавые восстания против своего гос-

подина»

На беффруа могло быть несколько колоколов и каждый имел

свое предназначение. В Аббевиле один из колоколов, по прозвищу

«Аппель эскевен», собирал на собрание членов городского маги-

страта — эшевенов; другой — «Хидеузе» («Гнусный») оповещал

234

об экзекуциях и казнях, призывая горожан на площадь; третей

отбивал время начала и конца рабочего дня в ремесленных мас-

терских.

Беффруа — не всегда изолированная постройка, специальная

башня-звонница. Нередко он включался в ансамбль торгового

подворья — рядов, например, суконщиков, как это было в Брюгге.

Первый этап строительства этой 80-метровой башни был начат в

1248 г., следующий приходится на период с 1282 по 1296 гг.,

четвертый — на 1395 г.; венчающая его восьмигранная башенка

была возведена в 1482 г. Иногда, в качестве беффруа использова-

лась башня сеньориального замка: перестроенный в XIII в. 47-мет-

ровый беффруа города Булонь-сюр-Мер в своей нижней части,

относящейся к XI в., представлял собой старинный донжон граф-

ского замка. Беффруа, особенно в немецких землях, часто вклю-

чали в ансамбль городской ратуши. Это практиковалось и во

Франции. Натали Иегуне-Надаль описывает беффруа в Перигоре.

Возведенный в 1328—1329 гг., он дополнил ансамбль ратуши,

получив название «Башня консулата» Она имела шесть этажей,

бойницы; колокола на ее верху оформляли своим боем муници-

пальную и политическую жизнь, подобно тому как звонницы

аббатств Сен-Фрон и Сен-Силен призывали к божественной служ-

бе. В колокол били, «призывая почтенных людей на заседания

совета и они были обязаны явиться тотчас же»

В нижних этажах

беффруа при ратушах обычно помещался архив, а иногда и тюрьма.

Но в городе могло и не быть специальной муниципальной звон-

ницы. Функции ее выполняли церковные колокола, как это часто

было например в Италии.

Колокол — один из важнейших элементов городской коммуни-

кации и средневековый горожанин хорошо ориентировался в

«знаковой системе», его ударов. «Если я бью в один край, гласила

надпись на набате в Кёльне, — это восстание, пожар или убийство,

но если я бью в оба края — значит избран новый совет». Третий

удар «вечернего» колокола соответствовал наступлению темноты.

Тому, кто собирался покинуть свое жилище, он предписывал взять

с собой фонарь. После удара «вечернего» колокола следовало

соблюдать порядок и тишину, нарушитель рисковал быть аресто-

ванным стражей и провести ночь в темнице, и к тому же уплатить

штраф. В итальянской Падуе удар «ночного» колокола означал

запрет переезжать через реку. Во многих итальянских и крупных

немецких городах — в Нюрнберге, Кёльне, Регенсбурге и многих

Других городах Рейнской области — «ночной» колокол служил

знаком к прекращению продажи спиртного. Отсюда его название:

«Питейный колокол». В южных городах его прозвали «Винным

235

колоколом», а там, где, как например в Регенсбурге, излюблен-

ным напитком было пиво — «Пивным колоколом». После удара

ночного колокола в тавернях, трактирах обязаны были прекра-

тить продажу спиртного, азартные игры и развлечения, не подавать

еду и питье вновь пришедшим. В некоторых городах (Кёльне,

Милане. Болонье, Павии иногда делали исключение для иност-

ранцев)

С XIII в. в ремесленных и торговых центрах Фландрии, Герма-

нии, Италии прочно входит в повседневную жизнь звук рабочею

колокола, отбивающего время заключения торговых сделок и часы

работы мастерских, прежде всего суконщиков, но также и бума-

зейщиков. Акустическое обозначение времени сохраняло свое

значение в больших и малых городах на протяжении всего позднего

Средневековья, в XIV—XVI вв. и даже в XVII столетии. В горном

альпийском городке Фельдкирхе (в Форарлберге) специальный

«кузнечный колокол» отмечал время обязательного окончания

работы во всех кузнечных мастерских с тем, чтобы не нарушать

покой соседей шумом, тем более в ночные часы. Во Фрайбурге-в-

Брейсгау специальный «Чиншевый колокол» дважды на дню в

период меду днем св. Михаила (11 ноября) и Рождеством напоми-

нал должникам о необходимости платить подати, чинш.-И еще в

XV в. в Брауншвейге колокол на беффруа ратхауза сзывал членов

рата на совет — восьмью ударами летом, девятью зимой.

Таким образом, хотя бюргеры еще и сохраняют церковную форму

отсчета времени, но содержание самого времени становится иным:

это время не общения с Богом, а время торговли и производства,

общественных, городских дел. В средневековом понимании времени

образуется серьезная брешь, она становится еще более глубокой с

распространением механических, колесных часов.

Механические часы. Чувство времени. Когда появились

механические часы — сказать трудно. В XIII в. они, во всяком

случае, уже существовали. Упоминания о них имеются в записках

французского архитектора Виллара Хоннекурта (1250). В 1288 г.

механические часы были установлены в Вестминстере; их знает

Данте.*

Первые механические часы были башенными, с одной стрел-

кой, отмечавшей только часы. Маятника в них не было (его

изобрел Галилей, а в применении к часовому механизму он из-

вестен лишь с конца Средневековья). В начале XIV в. итальянцы

Джованни и Якопо Донди сделали часовой механизм, кото-

рый был установлен мастером по имени Антонио на башне палац-

цо Капитано в Падуе. Итальянская хроника под 1335 г. упоминает

236

0 первых механических часах с боем на церкви Сен-Готардо в

Милане. Своим могучим колоколом, пишет хронист, они отбивают

каждый час из двадцати четырех часов дня и ночи, что «очень

полезно для всех людей». В 1350 г. такие часы появились на соборе

в Вюрцбурге, в 1356 — на «Фрауенкирхе» в Нюрнберге. Обладание

часами повышало престиж города. Их ставили не только на цер-

ковных колокольнях, но и на башнях ратхаузов: в 1402 г. в Аугс-

бурге часы с боем были установлены на колокольне Св. Ульриха и

Афра, через два года — на башне ратхауза. В 1425 г., сообщает

хроника, на башне ратхауза «к чести и удобству бюргеров» были

сооружены часы с боем, стрелка которых указывала «каждый час

и каждую половину часа, так что каждый мог видеть, где время

располагается»

Механические башенные часы подчас представляли собой под-

линное художественное произведение, настоящий механический

театр. Подивиться на них приезжали издалека. Самый известный

пример таких часов — часы на Страссбургском соборе. Установле-

ны они в 1352—1354 гг., в 1372 г. были снабжены колоколом,

отбивавшем каждый час. Они показывали часы и части суток,

отмечали праздники церковного календаря: Пасху и зависящие от

нее праздники. В поддень перед фигурой Богоматери склонялись

трое волхвов, а петух кукурекал и бил крыльями; специальный

механизм приводил в движение маленькие цимбалы, отбивавшие

время. К настоящему времени от страссбургских часов уцелел

только петух.

Распространение практически во всех европейских странах ме-

ханических часов знаменовало новый важный шаг в обмирщении

времени. «Время мирское, время часов на беффруа утверждается

перед лицом клерикального времени церковных звонниц». Меха-

нические часы со стрелкой делали возможным и новое визуальное

восприятие времени, усиливая стремление к более точной его

фиксации. Они становились и украшением города, когда с XIV в.

стали уделять внимание их декоративности.

Впрочем, не следует слишком модернизировать характер пе-

ремен. Механические часы оставались еще, по образному выра-

жению Ж. Ле Гоффа, «данниками естественного, природного

времени», точка отсчета суток привязывалась обычно к такому

непостоянному моменту как восход или заход солнца

К тому же

введение современного счета на часы не означало унификации

самой системы отсчета времени суток, которая варьировала от

города к городу. То, как это выглядело конкретно показывает в

своем исследовании австрийский историк Г. Кюнель. В немецких

землях, Швейцарии, Нидерландах, затем в Англии, — пишет

237

он, был распространен «половинный счет времени» и часы с

циферблатом, разделенным на двенадцать часов. Время считали

дважды по двенадцать часов, начиная каждую часть с полночи и,

соответственно, — с полудня. В Чехии, Италии и во многих других

местах были приняты часы с «полным циферблатом», включавшем

все двадцать четыре часа, начинавшие отсчет времени с вечера.

Своеобразная система существовала в Нюрнберге. Ночное и днев-

ное время здесь, в соответствии с античной традицией, подразде-

ляли на равное число часов. После захода солнца часы отбивали

«Гарауз» (завершение части суток от нем. Garaus — «покончено»,

«разделаться с чем-кем») и через час — «первый час в ночь»; по

истечении двенадцати часов опять отбивали «Гарауз», и следую-

щий за этим час назывался уже «время на день». Исследуя про-

должительность рабочего дня нюрнбергских каменщиков, немец-

кий историк-медиевист П. Фляйшман следующим образом кон-

кретизирует «время Гарауз»: «в летние месяцы, — пишет он, — ра-

бота начиналась со звуком колокола «Гарауз», то есть ок. 5 часов

утра и заканчивалась за два часа перед «Гарауз», к шести часам

вечера»

Таким образом, система отсчета времени суток механическими

часами, принятая в средневековых городах, при всем кажущемся

терминологическом совпадении, имела еще мало общего с совре-

менной, и историку это особенно важно иметь в виду при работе

с источниками. Г. Кюнель, исследовавший с этой точки зрения

дневниковые записи известного издателя Нюрнбергской хроники

Ульмана Штромера, наглядно показывает сколь значительны не-

соответствия и сколь опасно прямое, некритическое следование

темпоральным свидетельствам средневековых памятников. Так,

под 12 февраля 1374 г. У. Штромер делает запись о рождении «в

четыре часа дня» его дочери Эльц: в пересчете же на современную

систему отсчета времени суток, это событие произошло за два часа

до полудня, то есть з 10 часов утра. Когда же Штромер под 1377 г.

сообщает о том, что 4 декабря «в ночь между 9 и 10 часами увидел

свет» его сын Ульрих, то на самом деле он стал отцом между

четырьмя и пятью часами. Соответственно, и другая дневниковая

запись ®од 1393 г., содержащая фразу о «последних часах ранне-

го утра» конкретизируется Кюнелем как «время между пятью и

шестью часами утра».

Но то, о чем бесспорно свидетельствуют дневниковые записи

Ульмана Штромера, так это о рождении «чувства времени», о

стремлении к его точной фиксации как времени индивидуального.

Действительно, с XIV в. время начинают усиленно считать. С

распространением в городах механических часов с боем в созна-

238