Ястребицкая А.Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке

Подождите немного. Документ загружается.

ние их обитателей прочно входит представление, которое до этого

оставалось неопределенным и абстрактным, о разделении суток на

двадцать четыре равных между собой часа. Позднее, видимо уже в

XV в., входит в практику и новое понятие — минута. Почти через

полвека после Штромера другой нюрнбержец, купец и предпри-

ниматель Эндрес Тухер, следующим детальнейшим образом опи-

шет в своем дневнике под 17 июня 1433 г. солнечное затмение,

свидетелем которого он был: «Большое солнечное затмение нача-

лось в Нюрнберге около 11 часов 17 минут, а около 12 часов 16

минут оно сделалось полным, так что стали видны звезды на небе

и пришлось зажечь свет. Продолжалось это недолго, около семи

минут» .

Об индивидуализации времени свидетельствуют не только уси-

лия городов иметь общественные часы (и зачастую не одни, а

несколько), но и распространение портативных, карманных меха-

низмов для измерения времени. Речь идет прежде всего о песочных

часах. Они широко употреблялись в Европе с ХГѴ в. Ориентиро-

ванные на небольшие отрезки времени — четверть часа, половина,

час — они позволяли измерять короткие интервалы «личного»

времени. Их использовали также во время богослужения, для

контроля за продолжительностью отдельных его этапов, при чте-

нии проповеди. Песочные часы регулярно применяли на кораблях,

где они были ориентированы на получасовые отрезки времени. С

их помощью отсчитывались продолжительность вахты («восемь

склянок», т.е. четыре часа) и время в пути. В музее немецкого

города Вупперталя хранятся роскошные песочные часы, отлитые

из толстого стекла, с гравировкой и циферблатом на внешней их

стороне. Иссякающий ход песочных часов, их ориентированность

на короткие отрезки времени ассоциировались в сознании средне-

векового человека с быстротекущим временем земной жизни и

смертью.

В XV в. чрезвычайный спрос возникает на карманные солнеч-

ные часы, несмотря на то, что их употребление было ограничено

погодными условиями. Основные их элементы составляли палоч-

ка, отбрасывающая тень, разделенная часовыми линиями плос-

кость, на которую она падала, отвес и компас для их ориентации.

В торговом инвентарии нюрнбергского предпринимателя и купца

Ханса Тухера за 1484 г. упоминается «не менее 255 дюжин» сол-

нечных карманных часов на складе его фактории в Женеве. В Ба-

варском национальном музее и в Иоханнеуме в австрийском Граце

хранятся солнечные карманные часы императора Фридриха III,

сделанные из серебра. Для массового потребителя в середине XV в.

в Нюрнберге их мастерили из латуни.

239

Вместе с тем, в это столетие в домах городской патрицианской^

и интеллектуальной элиты, богатого купечества появляются «пере.,

носные», механические часы, хотя еще и не рассчитанные іщ

ношение у пояса или на шее. В 1476 г. нюрнбергский купец

Ханс

Праун записал в своей расходной книге об уплате «мастеру Люд-

вигу, слесарю», одного гульдена за «будилъничек или часики».

«Переносные» и настенные механические часы становятся частым

объектом и в миниатюре XV в.

«Продажа» и «присвоение» времени. Средневековье исхо-

дило из принципа, что время суть творение Бога и Богу принадлежит.

На основании этого церковь выступала против взимания процентов:

кредитор, утверждали церковные писатели, требуя проценты, прода-

вал то, что не было его собственностью — время. Но в XIV в. купцы

и ремесленники осознали время как принадлежащую им ценность.

Кредитные операции широко распространились и «продажа време-

ни» сделалась будничным явлением. Меняльные конторы и вырос-

шие на их основе «банки», занимавшиеся операциями по вкладам и

займам, переводу денег по векселям и просто ростовщичеством, в

XIV—XV

вв.

становятся важнейшим элементом хозяйственной жизни

іфупных торговых, ярмарочных и промышленных городскгос центров

от Средиземноморья до европейского Северо-Запада, повергая в

растерянность моралистов. В начале XVI в. вопрос о законности

коммерческих операций и действий по извлечению прибыли «фи-

нансистов» из Толедо и их коллег в Брюгге и Антверпене стал

даже предметом специального обсуждения профессорами—теолога-

ми Сорбонны. Они вынуждены были признать «моральной» при-

быль, получаемую из обмена монет, приравняв ее к «справедливой

плате, получаемой за товар», но они единодушно осудили вексель-

ные операции, усмотрев в них разновидность растовщичества.

Об осмыслении времени как ценности, о «присвоении» его хо-

зяйственно активной частью городского населения свидетельству-

ют и цеховые установления относительно организации рабочего

дня. В уставе цеха плотников немецкого города Франкфурта-на-

Майне (1424, 1438 гг.) читаем: «Плотники должны утром начинать

работу во-время и уходить вечером также во-время: не раньше, чем

начнут звонить у св. Николая; днем же, когда часовой колокол

пробьет 11, они прекращают работу и идут обедать, с тем, чтобы к

12 часам быть обратно» Аналогичное положение записано и в

уставе кровельщиков. Собственно говоря, в той или иной форму-

лировке это требование соблюдения рабочего временного ритма

является стереотипным для уставов всех ремесленных и купеческих

корпораций.

240

Показательна и возникающая уже в ХГѴ в. тенденция к удли-

нению рабочего дня. Старинные цеховые статуты строго ограни-

чивали продолжительность рабочего времени. Он лимитировался

природными рамками — работали от зари до зари. Работа при

свечах категорически воспрещалась, за исключением самых тем-

ных зимних месяцев (так, страссбургский цех сукноделов разрешил

стригальщикам работать вечерами лишь с 30 ноября по 24 декабря).

Принято считать, и не без основания, что подобные ограничения

диктовались, с одной стороны, заботой о качестве продукции, а с

другой — самосохранением средневекового ремесла с его узким

локальным рынком, стремлением предотвратить конкуренцию.

Но, вместе с тем, не стоят ли за этими ограничениями также и

связанные с христианской традицией представления о благом

времени и дне, как благословенном Богом времени праведного

труда (...кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что вцдит свет

мира сего, а кто ходит ночью — спотыкается, потому что нет света

с ним...» — Иоанн, XI, 9, 10)?

В XIV столетии впервые раздаются требования выйти за преде-

лы рамок природного времени, работать после заката, используя

искусственное освещение. Показательно, что эти требования ис-

ходили не только от преуспевающих мастеров, занимавшихся

торгово-предпринимательскими операциями, но и от подмасте-

рьев, рассчитывавших таким путем увеличить свое жалованье

Упрочение бюргерства, таким образом, меняет представления о

времени, ломает церковные принципы его оценки и исчисления.

Время церкви сдавало свои позиции под натиском времени куп-

цов-предпринимателей по мере превращения их во влиятельную

общественную силу. Церковная звонница и городская башня с

колесными часами, механически отбивающими время, противо-

стояли друг другу как два феномена разных социальных систем. В

1456 г. увидел свет необычный календарь. Отпечатанный типо-

графским способом, этот календарь был сделан математиком и

астрономом, профессором Венского университета магистром Ио-

ганном де Гамундиа. Примечателен же он тем, что в отличие от

традиционных календарей, содержал изображение не крестьянских

трудов, но занятий горожан: в конторе и лавке, в саду и в поле, в

лесу на рубке деревьев и даже на «досуге» (господин на скамеечке

перед деревянной ванной с купальщицей); указывал он и церков-

ные праздники. Но главной особенностью календаря было то, что

помимо астрономических сведений для каждого месяца, он еще

сообщал и о количестве часов, приходящихся в каждом из них на

Дневное и ночное время. Это должно было помочь лучше органи-

зовать профессиональные занятия и дела по хозяйству, а также

241

распределить во времени свои обязательства. Календарь де Гамун-

диа, в отличие от тех, что ему предшествовали, утверждал мысль о

изменяемости времени и важности рационального использования

его человеком. Здесь, пусть пока еще и в тенденции, уже вполне

различимы специфические компоненты современного представле-

ния о времени как о некоей субстанции, независимой от природ-

ных явлений, непрерывной и необратимой. Это прямой вызов

традиции и одновременно разрыв с ней.

«Как и в делении времени дня, так и в измерении года Средневековье

пользовалось двумя

взаимосвязанными

и вместе

тем

противоположными

системами — природным и церковным временем. В основе природного

времени года лежала античная традиция двенадцати месяцев, каждый из

которых сопрягался с каким-нибудь особым видом деятельности; разде-

ление это, следовательно, также не воспринималось как астрономическая

абстракция, а как органическое явление, как своеобразное сочетание

человека с окружающей его природной средой. Символика двенадцати

месяцев

—

одна

из

излюбленных

тем

средневековых

художников и

скульп-

торов. В иллюстрациях рукописных книг

в орнаментальных украшениях

храмов сохранились изображения человеческих

трудов

(целые циклы), где

каждая сцена передает специфику того или иного месяца. На портале

церкви св. Зенона в Вероне (XII в.) — один из лучших образцов таких

циклов. Изображения очень четки и названия месяцев подписаны под

каждым из них. Январь самый холодный месяц... Он представлен закутав-

шимся человеком, греющим руки над огнем. Февраль в Италии — пора

пробуждения природы, и его символизирует крестьянин, подрезающий

лозу. Март иллюстрирован странной фигурой, вероятнее всего олицетво-

ряющей ветры: мужчина в плаще, дующий в два рога — один в левом,

другой в

правом уголке рта. Апрель —

человек

цветами, аллегория весны.

Май представлен всадником в доспехах: это месяц военных экспедиций,

походов, вооруженных нападений. Июнь вновь возвращает нас к крес-

тьянским трудам, его символ — человек, забравшийся на дерево и соби-

рающий плоды. Июль — крестьянин в остроконечной шапке, серпом

убирающий хлеб. Август — это бондарь: приближается пора сбора вино-

града и крестьянин все в той же шапке, подготавливает бочку. Сложное

изображение сентября тем не менее очень точно: крестьянин срывает

гроздь, несет на плечах корзину с виноградом и одновременно давит его

ногами — готовит вино. Предельно насыщенная деятельность полно

передает сентябрьскую страду итальянского земледельца. Октябрь —

время откорма свиней: крестьянин палкой сбивает жолуди с дуба, под

которым кормится пара животных. Только недолго им кормиться —

ноябрь символизирует крестьянин, закалывающий борова; другой боров

уже висит под потолком и видимо коптится. И, наконец, декабрь опять

возвращает нас к теме холодов — крестьянин собирает топливо.

Природному календарю противостоял церковный, складывавшийся из

двух независимых организующих рядов: передвижных и непереходящих

242

праздников. Непереходящие праздники были точно фиксированы в при-

родном (солнечном) календаре: таково, например, празднество Рождества

Христова, справлявшееся 25 декабря и, может быть, не случайно приуро-

ченное к моменту солнцеворота, к началу возрастания дня, то есть к

существенному моменту природной жизни. Другие непереходящие празд-

ники отмечали те или иные события земной жизни Христа и близких ему

лиц (Богородицы, Иоанна Крестителя, апостолов), а также память святых

христианской церкви.

Но в отчетливой противоположности к ряду непереходящих праздни-

ков стоял другой ряд, в основе которого лежал праздник Пасхи, отмечав-

шийся как день воскресения распятого Христа. Здесь не место говорить

о его сложном генезисе, важно лишь то, что первоначально он отмечался

по

древнееврейскому лунному (а не солнечному) календарю, и эта тради-

ция удержалась и после того, как христианство отреклось от своего

еврейского прошлого. Вычисляемый в зависимости от сочетания лунного

и солнечного календарей праздник Пасхи приходится на различные дай

солнечного года и поэтому является передвижным, переходящим. А так

как определенные события церковного календаря (Великий пост, Пяти-

десятница — день сошествия Св. Духа на апостолов и др.) исчисляются в

соотношении с Пасхой,

то

создается особый

ряд

переходящих праздников,

отмечаемых в разные дни.

Как ни противоречива была система церковного календаря, она, в

отличие от природного время исчисления, по самому своему характеру

неопределенного, нестойкого, создавала жесткую систему членения года,

закрепленную особыми формами богослужения, обрядами и церемония-

ми, свойственными каждому праздничному

дню.

Рождество, Пасха, обыч-

ное еженедельное воскресенье — все это имело свой ритуал, по-своему

закреплялось в общественной памяти. Следовательно, церковь господ-

ствовала не только над временем дня, отсчитывая его колокольным

звоном, но и над временем года, ею организованным и систематизиро-

ванным.

Как природный, так и церковный счет времени отличался одной

особенностью — цикличностью. Повторение феноменов было в этой

системе счета нормальным и обязательным; и как весна обязательно

сменяла зиму, как сентябрь-виноградарь приходил вслед за августом-бон-

дарем, так с жесткой обязательностью ежегодно повторяли себя важней-

шие события священной истории — христианского мифа, закрепленного

литургией: рождение Христа, его крещение, его вступление в Иерусалим,

воскрешение им Лазаря, его распятие и воскресение, его явление учени-

кам. Средневековое время постоянно повторялось. Оно было тем же

самым, что и в прошлом году — во всяком случае в своей мифологичес-

ки-литургической сущности.

И эта концепция постоянно повторяющего себя времени закреплялась

типичным для Средневековья противопоставлением «время — вечность».

Вечность лежала в начале и в конце бьггия, вернее, до начала и после

конца; время мыслилось промежутком (в этическом смысле ничтожным,

243

малозначимым между сотворением земного мира и его концом

—

Страш-

ным судом и воздаяниям людям по их делам и заслугам).

По учению средневекового философа и богослова Фомы Аквинского

(1225—1274), каждая субстанция, будучи сотворенной, существовала и во

времени,

и вне

времени. Всякий движущийся (находящийся

вне

вечности)

объект может быть рассмотрен и как субстанция, и как движущееся тело.

Как субстанция он не подлежит измерению временем, он принадлежит

вечности, но как движущееся тело он измеряется временем. При этом, в

отличие от вечности, время не имеет объективной реальности: прошлое

уже не существует, будущее еще не существует, а настоящее не имеет

протяженности.

Время оказывается только психологической категорией: оно сущест-

вует в нашей душе, в нашей памяти. Оппозиция вечности и времени

господствовала

над

представлениями средневекового человека, заставляла

его глядеть на земное бытие как на преходящее и устремляться мыслью к

нетленной вечности,

жить

в отрицании времени (земного)

в постоянном

предуготовлении своей загробной судьбы. Конечно, это было идеалом

поведения, расходившимся с практикой, но идеалом, который не мог не

влиять на практику.

Концепция цикличного времени наталкивалась на противоречия в

самом христианском учении. Согласно учению церкви, время повторяло

себя, настоящее было тождественно прошлому, но вместе с тем время

оказывалось линейным, оно было направлено вперед, ибо христианство

мыслило историю телеологически, оно рисовало путь человека от грехо-

падения Адама через воплощение Христа, сына Божьего, к Страшному

суду.

Циклическое и линейное — таково было церковное время Средневе-

ковья, наложенное поверх природного времени, совпадающее и вместе с

тем не совпадающее с ним, — единственная организованная форма

исчисления времени вплоть до ХГѴ в., когда вместе с механическими

часами внедряется новая система осмысления времени, по сути дела,

порожденная бюргерством. Ей присущи, правда пока еще в тенденции,

специфические компоненты современного представления о времени как

о некоей субстанции, независимой от природных явлений, сознание его

значимости, непрерывности и необратимости...»

* ПРОСТРАНСТВО

Город перед стенами. Так же как и проблема времени,

проблема пространства для города —это одновременно проблема

власти и организации господства. Это проблема политическая и

одновременно социально-психологическая, важный фактор кон-

ституирующий городское самосознание. Городское пространст-

во — пространство, отвоеванное у городского сеньора или по-

244

жалованное королевской властью, закрепленное юридически

привилегиями и городским правом, физически обособленное от

внешнего мира оборонительной системой. Оно включает площади

и объекты, представляющие хозяйственный и экономический ин-

терес для горожан и важные с точки зрения обеспечения их

безопасности и самообороны. Оно покоится на системе водных и

сухопутных путей во вне и на сети дорог и продолжающих их улиц

внутри городских пределов. Городское пространство по своей

природе — «суть пространство коммуникаций и обмена, это —

производная от коммунальных и общественных потребностей»

Такое содержание понятия городского пространства легко прочи-

тывается в текстах жалованных городам грамот и привилегий.

Из грамоты, пожалованной Любеку в 1188 г. Фридрихом Барбароссой:

«[п. 1] Вот пределы, предоставленные на пользу этому городу, нам

подвластному, в силу нашего пожалования: от города на восток до реки

Стубницы и вверх по Стубнице до Радигоща... В этих пределах все

населяющие город наш Любек, какого бы они не были положения, будут

иметь право всяческого пользования: путем и беспутьем, полями и пус-

тошами, водами и рыбными ловлями, лесами и пастбищами...[п. 2].

Равным образом... мы передали горожанам пользование угодьями в ниже-

описанных границах: от города вверх

до

местечка Ольдесло, так, чтобы по

обеим берегам реки Травы они пользовались лесом на две мили расстоя-

ния, притом дровами, лугами и пастбищами, за исключением части леса,

приписанного к

монастырю Девы

Марии.

Сверх того,

предоставлено будет

самим горожанам и их рыбакам заниматься рыболовством, как они

привыкли делать во времена герцога Генриха, от ...Ольдесло до моря, за

исключением тоней графа Адольфа. Также будут они пользоваться вся-

чески лесами... с тем, что могут рубить в них деревья как для топки, так

и на корабли, на дома и прочие городские постройки... Сверх того, пусть

они пасут своих свиней, мелкий и крупный рогатый скот по всей земле

графа Адольфа, однако с тем, чтобы свиньи и весь скот могли в тот же

день вернуться с пастьбы в загоны, откуда они вышли утром... Сверх того,

на удовлетворение их нужд мы пожаловали им[п. 3]... патронат над

гтриходской церковью Девы Марии, чтобы по смерти одного священника

горожане, как бы патроны, выбирали себе другого, кого захотят и пред-

ставляли его епископу...

тому же

[п. 4]

пусть они

свободно передвигаются с товарами

по

всему

герцогству без поборов и пошлины, за исключением Артеленбурга (на

Нижней Эльбе), где пусть уплачивают 5 денариев с воза...

Сверх того [п. 13], нарочитым пожалованием мы подтверждаем, чтобы

никто, ни знатный, ни худородный не захватывал своими зданиями или

Укреплениями территории вышеназванного города ни внутри, ни вне его

пределов; если же кто-либо каким-либо способом соорудит укрепление

на суше или воде, то пусть они (консулы), опираясь на Нашу волю, его

245

извлекут, а укрепление уничтожат. А кто преднамеренно захватит зданий

города и будет обличен, платит 60 фунтов [п. 14]. А граждане упомянутого

уже города не будут ходить в поход, а

будут

только защищать свой город.^

Кроме того [п. 17] жалуем им Нашею милостью, чтобы они, в пределах

того места, куда заходит во время разлива река, называемая Трава,

пользовались во всем тем же судом и свободой, как и в пределах города.

Также желаем мы, чтобы они в пределах до моста пользовались тем же

судом и свободой, как и в городе...»

В 1226 г., согласно другой ірамоте уже Фридриха II Любеку был

уступлен «также [п. 9] лежащий против замка Травемюнде остров, назы-

ваемый Приволк, пусть они владеют им на городском праве, которое

называется правом городской черты (Вайхбильд)... Сверх того [п. 10] мы

желаем и приказываем соблюдать накрепко, чтобы никто, знатный или

худородный, клирик или мирянин, никогда не вздумал соорудить укреп-

ление или замок близ реки Травы, в пределах от города вверх по течению

реки до ее истока, и от города вниз до моря, и по обе стороны реки на

расстоянии двух миль; при этом строжайше воспрещается какому бы то

ни было постороннему фогту в пределах городских проявлять свою власть

или творить суд... Мы накрепко запрещаем [п. 11] на всем пространстве

герцогства Саксонского взимать или взыскивать с

них тот

побор, который

зовется унгельт (чрезвычайный побор,

или

добавочная пошлина)... [п. 12],

Кроме того, никто из князей,господ или знатных из прилегающих облас-

тей, да не дерзнет воспрепятствовать подвозу всего необходимого в город

Любек, откуда бы то ни было, из Гамбурга ли или из Рацебурга, или из

Витгенберга (на Эльбе), или из Шверина, или даже изо всей земли

Бурвина (из Мекленбурга) и сына его; сквозь все эти земли и по самим

этим землям любой любекский бюргер, богатый ли, бедный ли, пусть

проходит для купли и продажи беспрепятственно...

Выразительны, с

точки зрения

формирования «внутреннего» простран-

ства города, грамоты маркграфов бранденбургских Иоанна и Отгона ІП

основанному ими городу Стендалю: «Мы передаем им (горожанам) поль-

зование мясных наших ларей (складов), а также тринадцати лавок под

домом кожевников и всех, какие еще окажутся отданными каким-либо

частным лицам на феодальном праве, при условии, чтобы они как

полагается, выкупили их законным выкупом. Сверх того и весь рынок,

который до сих пор был у нас в совместном владении, мы милостиво

передали на пользу общине в вечное владение и на благое пользование

(14 фефр. 1227 г.). В апреле 1243 г. маркграфы Брацценбурга передали

городу «все свои права собственности на торговое подворье в Стендале,

чтобы они означенное подворье обратили в свое пользование и владели

им на правах собственности... В апреле 1249 г. «по настоятельной

просьбе» стендальских бюргеров маркграфы бранденбургские также по-

жаловали им на правах собственности два манса земли «у самого города»

для разведения виноградников путем новой посадки...« с условием, что

если кто-либо из бюргеров этого города впервые обработает какую-либо

часть этого поля под виноградник, то он пусть и пользуется на правах

246

собственности этой частью или этими частями для себя и на правах

наследства для своих наследников. Мы уже уступили вышеупомянутые

участки городу нашему

со

всею полнотою прав, какие мы на них имели...

Сеньор французского города Марманде, даруя городу право, указывал

в жалованной грамоте (кутюме) пределы его пространства, в которое

включались: «все воды города — все водоемы и большие рвы, входы и

ворота, дороги и улицы, выходы, прибрежья, мосты и фонтаны и все

проточные, текущие воды, которые есть и будут в юрисдикции города

Городское пространство, таким образом, складывалось из

«внешнего» и «внутреннего». Внешнее пространство — это та пред-

округа, на которую распространялась городская юрисдикция и

которая частично или полностью входила в сферу хозяйственных

интересов и политических притязаний города; она в свою очередь

подразделялась на ближнюю и дальнюю.

В непосредственной близости от города, составляя его продол-

жение, располагались коммунальные сельскохозяйственные уго-

дья: выпасы, виноградники, пашни, рыбные ловли. Здесь выгули-

валось городское стадо, паслись лошади и свиньи нагуливали жир

в принадлежавшем городу лесу. В непосредственной близости от

города располагались также городские мельницы, кузни, мастер-

ские по обработке металлов и другие производства, производившие

шум, или, подобно кожевникам, загрязнявшие атмосферу дурны-

ми запахами, или же, как производители бумаги, использовавшие

силу воды. В городах с высоко развитым экспортным ремесленным

производством это приводило, особенно в позднее Средневековье,

к созданию подлинной «промышленной» зоны, подобно той, что

под Нюренбергом, запечатленной на известной гравюре Альбрехта

Дюрера (1494): мастерские для производства проволоки с воло-

чильными приспособлениями и молотами, приводимыми в дви-

жение с помощью водяной мельницы. Здесь же под стеной, в

непосредственной близости от ворот, осуществлялась торговля,

имелись жилые постройки.

В «подгородье» строили специальные приюты-госпитали для

больных антоновым огнем, проказой и другими заразными болез-

нями. Таков, например, госпиталь св. Юргена, основанный в

XIII в. в шести километрах от Любека для заболевших проказой

бюргеров. Он просуществовал вплоть до начала XVI в., когда был

перестроен и превращен в городскую богодельню.

Предгородское пространство служило также местом для приве-

дения в исполнение смертных приговоров. Виселица и колесо для

четвертования — характерный элемент этого скорбного места,

присутствующий, как и черепа казненных, на многих миниатюрах

247

с изображением города. В музее истории Гамбурга хранятся столбы

с черепами казненных, выставлявшиеся в назидательных целях на

всеобщее обозрение в месте казни. На картине неизвестно^

мастера XV в., изображающей библейскую сцену обезглавливания

Иоанна Крестителя, лобное место расположено перед городом, по

другую сторону крепостного моста

Казнь представлена как об-

щественный спектакль: в «ложах» на городских воротах восседают

знатные горожане, люд попроще теснится в проемах стены, у

ворот, на мосту через ров стоят зеваки и нищие. Палач выделяется

экстравагантностью костюма. Он вне общества. Его презирают, но

он порождает и священный ужас; его терпят, ведь он необходим;

им даже восхищаются: он профессионал в своем деле, требующем

физической силы и сноровки. Но неудачи ему не простят. В

средневековом Геттингене, совет которого не обладал правом

высшей юрисдикции, сохранявшейся за сеньором города герцогом

Брауншвейгским, казни по приказу последнего происходили за

городской чертой, на первой же возвышенности, расположенной

на западной дороге. Печальное место это было отмечено липой,

сохранившейся до сего времени. Так же, на некотором расстоянии

от городской стены, часто поблизости от важной дороги, в поле

зрения всех уходящих из города и в него прибывающих, сооружа-

лась и виселица. Это место было излюбленным местом прогулок

горожан.

Сложение территории. Дуализм города и деревни. Город

создавал свою территорию целенаправленно. Это были не только

сеньориальные пожалования. По мере хозяйственного роста го-

родов, богатое купечество и состоятельные цеховые мастера на-

чинают интенсивно вкладывать часть своих имуществ в землю.

Завещательные акты бюргеров, в частности, ганзейских городов

пестрят указаниями на крестьянские дворы, участки пахоты, лу-

га, пастбищ, виноградников, приобретенные в окрестных и даль-

них деревнях. Земельные приобретения осуществлялись не только

бюргерами, но и магистратами и отдельными городскими инсти-

туциями, в частности больницами-госпиталями Сочетающие в

себе благотворительное и лечебное учреждение, перешедшие из

под контроля церквей под контроль городских советов или ими

основанные, они выступали также в качестве орудия их террито-

риальной политики. Эта сторона «госпитальной» практики уже

достаточно хорошо изучена, в частности в городах Юго-Западной

Германии. Так, в 1295 г. больница города Эслингена приоб-

рела у графа Готфрида фон Тюбингена его права и владения в

деревне Мэринген, через два года — в деревне Вайхинген, а у

248