Ямпольский М. Физиология символического. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима

Подождите немного. Документ загружается.

644 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

положение в полной мере относится и к христианскому мо-

нарху, который в принципе может править только теми, кто

видит себя в нем, то есть христианами'.

В коронационной клятве он клянется в своих обязательствах

перед народом, но нужно, чтобы народ был христианским, для

того чтобы король имел перед ним обязательства. Еретик (а

еще хуже

—

язычник!), таким образом, изгоняется не только

из Церкви, но и из христианства. От язычника же, входяще-

го в сферу христианства, ожидают, что он поменяет веру, если

только он хочет жить. Этим объясняется нерешаемый и раз-

дражающий характер еврейского вопроса

234

В конце концов, считал Эллюль, все сводится к вопросу

о том, «как можно быть человеком и не быть христианином?

Ведь это ставит под сомнение саму фундаментальную концеп-

цию христианства»

235

Концепция народного суверенитета по-своему связана с

принципом христианского универсализма. С одной стороны,

она как бы лишала монарха исключительности и, по суще-

ству, растворяла его в единообразном конгломерате поддан-

ных. С другой стороны, она делала монарха катализатором

процесса гомогенизации общества, его зеркальным ликом.

Воля короля, его суверенность исчезали в народном сувере-

нитете, который со времен Марсилия Падуанского превращал

народ в некую однородную массу, исключавшую все сопро-

тивляющееся гомогенизации и машинной однородности.

Феодальное общество, похожее на лоскутное одеяло, терпи-

мо к различным проявлениям индивидуальности и ереси,

потому что оно само не однородно. По мере нарастания од-

нородности (чей принцип переносится на общество из хрис-

тианства в процессе секуляризации) нарастает и нетерпимость.

Историки давно отмечают трудно объяснимый рост пре-

следований определенных категорий населения начиная с

ко^ца X века. Именно между X и XIII веками начинаются

массовые преследования еретиков, евреев, прокаженных. В

этот период возникает то, что Фуко называл «большим сокры-

тием» (le grand renfermement), то есть изоляция групп населе-

ния, отклоняющихся в своем поведении от нормы. Фуко же

писал о возникновении так называемой «трансгрессивной си-

стемы»

236

, включающей в себя все формы отклонения от нор-

мы, будь то преступность или физическое уродство.

Связывание «трансгрессивной системы» на рубеже второго

тысячелетия в Европе предполагало невидимый дотоле мае-

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

штаб преследований «девиантов». Английский медиевист

Роберт Йен Мур даже говорит о складывании «общества пре-

следования» (persecuting society), в основных чертах сохраня-

ющегося до сегодняшнего дня. Выводы Мура в целом согла-

суются с нашими. Он связывает возникновение «общества

преследования» с переходом от того, что он называет «сег-

ментарным обществом», к относительно однородному госу-

дарственному устройству с централизованной властью. Сег-

ментарное общество признает в качестве преступлений лишь

некие действия, направленные против отдельных индивидов.

Наказание за такие преступления будет искуплением вины

перед пострадавшим индивидом. Типичным образцом тако-

го наказания является кровная вендетта, осуществляемая в

рамках рода или семьи. Мур пишет:

По мере того как возникает государство, его правители, на-

против, пытаются утвердить свое господство, создавая то, что

является, по существу, преступлениями без жертв, преступ-

лениями против абстракций, таких как «государь», «государ-

ство», «общество» или «нравственность»

237

Преследование еретиков или евреев основано как раз на

таких «преступлениях без жертв», направленных не на инди-

вида, но против всего сообщества. Исключение из сообщества

евреев, прокаженных или еретиков, а в некоторых случаях их

физическое уничтожение усиливают единство сообщества, его

связанность и однородность и одновременно конституируют

суверена как существо, стоящее над частностями индивиду-

альных человеческих отношений.

Волна преследований, несомненно, связана также и с тем,

что монархическая власть в Европе постепенно все больше

сближается с властью церковной. Европейская монархия все

более становится христианской. Меровинги, например, хотя

и покровительствовали церкви, целиком им подчиненной,

были абсолютно светскими властителями, чья власть целиком

основывалась на их личном богатстве, источником которого

была система налогообложения, унаследованная ими от

Рима

238

. Упадок Меровингов был связан с утратой ими источ-

ников финансирования. Каролингский государственный пе-

реворот резко меняет основания власти. Пипин всячески стре-

мится обосновать свою власть через церковь и дважды

проходит через процедуру помазания. В ответ на бесчислен-

ные услуги, оказанные им римскому первосвященнику, во

время второй церемонии помазания папа запрещает франкам

646 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

под угрозой отлучения от церкви выбирать королей не из рода

Пипина. Он же награждает Пипина и его двух сыновей ти-

тулом patricius Romanorum. Строго говоря, папа не имел права

раздавать светские титулы и короновать императора, потому

что Римская империя никогда не зависела от воли первосвя-

щенников и ее корни уходили в дохристианские времена.

Система зависимости монархии от церкви возникает при

Каролингах, а Карл Великий в беседе с папой Львом III уже

заявляет, что его народ — populus Christianus, тем самым ус-

танавливая окончательное равенство между своими поддан-

ными и христианами и создавая условия для преследования

всех тех, кто не вписывался в однородность христианской

общины. Утверждение равенства гражданских прав, реализу-

ющееся спустя много веков, получает основание именно че-

рез жест Карла Великого, устанавливающего равенство меж-

ду гражданином и христианином, то есть человеком. Но

уравнивание человека, гражданина с христианином открывает

возможность для создания «общества преследований» и бес-

конечного нарушения естественных прав человека.

Процессы эти идут вплоть до эпохи Просвещения, хотя,

естественно, приобретают иную, секуляризованную форму.

Только эпоха Просвещения и особенно Революция начали

мыслить права человека как некую всеобщую и естественную

основу прав гражданина. В «Декларации прав человека и

гражданина» 1789 года врожденные естественные права чело-

века определяются как «свобода, собственность, безопасность

и сопротивление угнетению»

239

Эти права предшествуют воз-

никновению общества, которое порождает права граждани-

на, чья основная функция заключается в реализации и защите

прав человека.

С такой точки зрения человек никогда не может быть

рабом, потому что, будучи «не более чем человеком», он все

равно обладает правом на свободу, безопасность и т.д. Это в

принципе означает, что исключение из сообщества, лишая

человека гражданских прав, не в состоянии лишить его врож-

денных, естественных прав, в том числе и права на без-

опасность.

Жан-Габриель Галло в своем проекте Декларации прав

писал о том, что существуют два основных естественных

права

—

на жизнь и на свободу. «Кроме этих первичных прав

человек в обществе получает от него три иных необходимых

права: на защиту, безопасность и спокойствие по отношению

к своей персоне и собственности со стороны всего обще-

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

ства»

240

По мнению Галло, гражданин может отказаться от

своих гражданских прав и в таком случае утрачивает защиту

со стороны общества. Первичные же права в принципе не-

отчуждаемы.

Доктрина, помещающая политическое в зону между «сво-

ими» и «врагами», не признает прав человека, если этот че-

ловек не включен в сообщество. Права человека полностью

заменяются правами гражданина, которые в принципе дол-

жны только обеспечивать первые. Права, данные сообще-

ством, нацией, сохраняются за счет естественного права че-

ловека.

Джорджо Агамбен справедливо отмечает, что права чело-

века позволяют вписаться биологической, естественной жизни

в политико-юридический порядок Национального Государ-

ства. Древние греки отличали zoe

—

жизнь в биологическом

смысле — от bios

—

политической жизни. То, что права да-

ются человеку от рождения, придает самой биологической

жизни политическое измерение. Но, как показал Агамбен,

рождение начинает интерпретироваться как вхождение в на-

цию, а не просто как явление на свет:

Здесь имплицитно присутствует некая фикция, заключающа-

яся в том, что рождение (nascita) происходит одновременно

в качестве нации, так что различие между этими двумя мо-

ментами не имеет смысла. Иными словами, права приписы-

ваются человеческому существу в той мере, в какой они яв-

ляются мгновенно исчезающей предпосылкой (предпосылкой,

которая в действительности может никогда и не обнаружить-

ся) гражданина

241

А это значит, что достаточно исключить человека из со-

общества, из нации, чтобы он автоматически лишился вся-

ких прав, в том числе и права на жизнь. Человек, исключен-

ный из общества, начинает интерпретироваться именно как

враг, которого можно и нужно уничтожать. У исключенного

нет права на жизнь. Исключение bios автоматически предпо-

лагает уничтожение zoe.

То, что право на жизнь связано с участием нации, делает

принадлежность к сообществу фундаментальной проблемой

всякого индивида. Участие же в нации оказывается неотде-

лимым от отношения между нацией и сувереном. Изобрете-

ние врага и его преследование, и прежде всего его исключе-

ние, подчеркивают зеркальность отношения народ/суверен, то

648 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

есть единство и однородность «народа» как нечто прямо свя-

занное с надындивидуальностью, безличностью, абсолютно-

стью суверена.

Но самое парадоксальное во всем этом то, что суверен,

будучи объединителем «народа», сам оказывается по-своему

исключенным из сообщества. При этом он исключен из него

не как Абсолютный Третий или как некое лакановское

сверхозначающее. Его исключенность оказывается зеркальным

отражением исключенное™ врага и отчасти отголоском ис-

ключенное™ Бога.

Суверен и Палач

Пространство политической репрезентации, о котором в ос-

новном шла речь в первой части, отчасти похоже на простран-

ство любой символической репрезентации. Члены сообщества

здесь смотрят в некое зеркало, которое предъявляет им лик

мифического Абсолютного Третьего, с которым люди иден-

тифицируют себя, хотя и переживают драматизм глубокого

несходства между собой и Абсолютным Третьим. Абсолютный

Третий в случае эффективно действующей политической реп-

резентации недостижим. Речь идет о глубоко нарциссической

ситуации, складывающейся вокруг сходства и фундаменталь-

ного отличия зеркального отражения. Абсолютный Третий —

это Бог, Царь, мифический герой-основатель, всматривание

в лик которых позволяет ввести себя в сообщество и осуще-

ствить глубокое отчуждение самого себя в этом образе. По

выражению Пьера Лежандра, «отразиться в божественном

образе означает осознать себя в качестве недостижимого

образа»

242

Именно зеркально-нарциссическая природа политической

репрезентации обнаруживает в ее основании реверсию пози-

ций актера и зрителя, которые как бы меняются местами,

будучи при этом одним и тем же лицом.

Ситуация революции, однако, радикально отличается от

классической ситуации. Абсолютный Третий здесь подверга-

ется решительному изгнанию, при том что структура цент-

рированности и квазителесного единства остается неприкос-

новенной. В случае Французской революции и Бог и король

становятся жертвами символической или физической казни.

В результате в центре репрезентативного пространства (ко-

торое продолжает строиться вокруг центра) оказывается пус-

тота, идентифицируемая с возвышенной неявленностью эн-

тузиазма и свободы. При этом сам жест вычеркивания,

отрицания, казни оказывается жестом основания. Образовав-

шаяся пустота не может избавиться от монархического прин-

ципа, который заполняет ее негативным отражением того

самого образа, на который направлена революционная агрес-

сия и в котором отражается, как в некоем странном негатив-

ном зеркале, лицо нового сообщества.

650 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

Бунт против образа Абсолютного Третьего, как мне ка-

жется, проходит через обнаружение и подчеркивание его ал-

легорической природы. По мере того как тело суверена ут-

рачивает магические, символические свойства и становится

аллегорией своей былой божественной силы, оно теряет свое

былое единство. Оно все более явственно становится состав-

ным аллегорическим телом, похожим на тело забытых и вновь

возрожденных демонических, языческих богов. Это аллегори-

ческое тело, оставаясь в фокусе сообщества, чья однородность

увеличивается, все в большей степени обнаруживает свою

собственную «составную» монструозность. Лучшим изображе-

нием такого монарха-монстра является гоббсовский Левиафан.

С одной стороны, он демонстрирует силу сообщества, состо-

ящего из анонимных и единообразных фигур, с другой сто-

роны, он являет пугающую монструозность механической

аллегории.

У гравюры из «Левиафана» есть неожиданный аналог. Это

эксцентрический портрет императора Рудольфа II, выполнен-

ный его придворным живописцем и конфидентом Джузеппе

Арчимбольдо. Это классический «составной» портрет Арчим-

больдо, на котором образ императора составлен из овощей и

цветов. На портрете Рудольф изображен в виде римского бога

Вертумна. Портрет очень нравился Рудольфу, а аллегория

императора как Вертумна считалась среди посвященных праж-

ского двора «глубочайшим символом»

243

Известен интерес Рудольфа к оккультным наукам, астро-

логии и аллегориям. Характерно, что Адриан де Вриес изва-

ял бюст императора в виде Геракла с львиной шкурой, на-

брошенной поверх доспехов. Связь же с Вертумном, в отличие

от Геракла, представляется достаточно загадочной. Вертумн

(Вольтумна) — этрусское божество, чье значение неизвестно.

В римский пантеон этот «темный бог» вошел в качестве пер-

сонификации перемен, метаморфоз, в чем-то сходной с Про-

теем или Цирцеей. Император Адриан заказал портрет свое-

го фаворита Антиноя в виде Вертумна

244

, вероятно намекая

на его непостоянство.

Наиболее полным комментарием к мифологии Вертумна

остаются «Метаморфозы» Овидия (XIV, 642—678), где опи-

сывается несчастная любовь бога к нимфе Помоне, занятой

своим садом. Чтобы приблизиться к Помоне, Вертумн посто-

янно меняет свой облик, то являясь к ней в сад под видом

жнеца с кукурузными початками в корзине, то как косарь с

пучками сена, обвязанными вокруг лба, то как погонщик

волов со стрекалом, то как виноградарь с лестницей на пле-

Арчимбольдо. Вертумн (1590 или 1591)

652 Л/.

Ямпольсгсий.

Физиология символического. Книга 1

че. В иных случаях он представал как солдат с мечом или как

рыбак с удочкой. Однажды он подпустил седины в волосы и

надел чепец, выдав себя за старуху.

Вертумн, таким образом, — это коллекция всех возмож-

ных ролей и атрибутов, скрывающих его истинную сущ-

ность — бога. Он бог масок и фальшивых личин. Арчимбольдо

превращает его и в божество плодородия, но в свойственной

ему манере рисует его как агрегат символических атрибутов,

за которыми нет никакого тела, но которые составляют не-

видимое мистическое тело монарха (бога).

В принципе в образе Вертумна должны признать себя и

виноградарь, и жнец, и косарь. Все они тут под видом своих

атрибутов. Именно в этом смысле Вертумн Арчимбольдо схо-

ден с гоббсовским Левиафаном. Вопрос, однако, заключает-

ся в том, что ни косарь, ни жнец, ни виноградарь не могут

признать себя в том составном монстре, в которого превра-

щен император. Будучи составной аллегорией, он как бы

собирает в себе некое хаотическое множество, но, будучи

аллегорией, он все-таки не может преодолеть своей механис-

тичности и лоскутности, он остается монстром вроде тех, что

фигурировали в пророчествах времен Реформации, изученных

Варбургом.

Вертумн, как и Левиафан, создает некое механическое

единство, из которого он сам исключен. Суверен оказывает-

ся одновременно и собирателем множества, и его дезинтег-

ратором. Он действует почти что в соответствии с описани-

ем Руссо:

Если, таким образом, народ просто обещает повиноваться, то

этим актом он себя уничтожает; он перестает быть народом

(il se dissout par cet acte, il perd sa qualite du peuple). В тот

самый миг, когда появляется господин, нет более суверена;

и с этого времени Политический организм уничтожен

245

JHo именно так читаются двойные изображения из пси-

хологических тестов — то ли утка, то ли заяц из «Философс-

ких исследований» Витгенштейна. Когда мы видим утку, ис-

чезает заяц, а когда зайца — исчезает утка. Как только

возникает монарх-Вертумн, исчезает составляющее его мно-

жество, когда же мы видим множество, исчезает Вертумн.

Народ перестает быть народом, как только он ставит над

собой Бога или короля. Но без тела Бога или короля народ

тоже не может быть народом. При этом речь идет даже не

об утрате народного суверенитета, но просто о мгновенной

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

дезинтеграции народа перед зеркалом суверенного лица. Все

происходит так, как если бы, увидев себя в суверене, народ

обнаружил свой составной, неорганический характер и тут же

распался.

Суверен всегда — не просто зеркало подданных, но и

фундаментальное исключение. Принцип исключительности

суверена был так сформулирован Жаном Боденом:

...понятие суверена (то есть того, кто выше всех подданных)

не может быть применимо к тому, кто сделал подданного

своей ровней. Так и Бог, великий суверен, не может сделать

Бога равным Себе, потому что Он бесконечен, а логически

(par demonstration necessaire) сосуществование двух бесконеч-

ностей невозможно. Так же и государь, которого мы прини-

маем за образ Бога, не может сделать подданного равным себе,

не уничтожая собственной власти

246

Суверен, составляя тело нации, всегда исключен из него

сам. Закономерно поэтому, что суверенность, как описывал

ее Карл Шмитт, основана на исключении из правил и выра-

жается в принятии решений, которые нарушают правила и

предписания

247

. Поскольку суверен сам устанавливает правила,

он находится над ними

248

Суверенность в таком понимании проявляется только в

случаях, выходящих за рамки закона; суверенность вообще

может проявляться только в исключительных обстоятельствах.

Кант считал, что суверен объявляет войну, поскольку война

есть по определению нарушение всех законов

249

Руссо, од-

нако, полагал, что даже объявление войны или мира не яв-

ляется суверенным жестом, потому что «каждый из этих ак-

тов вовсе не является законом, а лишь применением закона,

актом частного характера, определяющим случай применения

закона»

250

Раньше уже обсуждался вопрос о невозможности приме-

нения смертной казни сувереном, так как казнь всегда дол-

жна осуществляться представителем суверена. Напомню в

связи с этим, что, по мнению Руссо, «осуждение преступни-

ка — это единичный акт», который «не принадлежит сувере-

ну»

251

, поскольку он является также лишь приложением за-

кона, а не стоит над ним.

Суверен, хотя и стоит вне закона, все же до конца не

может выйти за его пределы. Никакое исключение невозмож-

но без соотнесенности с нормой. Джорджо Агамбен вообще

считает, что парадокс суверенности выражается в том, что