Ямпольский М. Физиология символического. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима

Подождите немного. Документ загружается.

614 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

вертикальной поверхности пьедестала изображена обнаженная

повернутая фигура в короне и надпись: «Смерть тиранам!».

Гравюра эта — аллегория тираноборства, в которой сражают-

ся две эмблематические фигуры: оживший античный герой и

король, деградировавший до степени аллегорической марио-

нетки

153

. Любопытно при этом, что на пьедестале король изо-

бражен в виде обнаженной поверженной «героической» фигу-

ры «в античном духе». Все происходит так, как если бы жалкая

марионетка короля возникла в результате крушения той антич-

ной аллегории, в которую она была спрятана. Античная алле-

гория отныне переходит на службу к народу.

Геркулес возникает в качестве важнейшей революцион-

ной аллегории по нескольким причинам, одна из которых

связана со способностью этой фигуры нести идею единства.

И хотя на монетах братьев Моннерон Геракл-монарх безус-

пешно вступает в противоборство с символом единства (дик-

торским пучком), он вскоре сам трансформируется в гиган-

та, олицетворяющего совокупную волю и силу народа. В

аллегориях единства мы сталкиваемся с классической дилем-

мой аллегорического мышления — попытками выразить' тему

гармонии или оккультную тему unio mystica с помощью об-

разов, которые по своей природе составные и сопротивляются

гармонизации. Мифограф начала XIX века Ричард Найт ви-

дел аллегорию гармонии, например, во встречающемся в ну-

мизматике мотиве Геракла, убивающего кентавра

154

. Этот

мотив хорошо выражает указанное противоречие: кентавр,

повергаемый Гераклом, и есть аллегория par excellence, ее

беспримесное воплощение. Как и полагается аллегории, ре-

волюционный Геракл, хотя внешне и обладает классически

гармоничным телом, в действительности сам составная фи-

гура наподобие монстра

155

Показательно, что Давид хотел сделать пьедестал для сво-

его колосса из обломков фигур, увековечивающих власть

королей. Геракл прорастает из фрагментов-руин, как новая

аллегория, на лбу которой должно было быть написано «свет»,

на* груди — «истина» и «природа», на руках — «сила» и

«труд»

156

. При этом аллегория Геракла должна была действи-

тельно вселять ужас. Давид писал в своем проекте: «Пусть этот

образ стоящего народа держит в другой руке ту ужасающую

и реальную палицу, которая у древнего Геракла была всего-

навсего символом»

157

Эдгар Уинд начинает свое исследование аллегорических

портретов с бюста императора Коммода в виде Геракла. Рим-

ский император изображен в этой ранней аллегории импера-

торской власти как Геракл со шкурой льва, покрывающей

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 615

«Народ — пожиратель королей»

(«Les revolutions de Paris», № 127, 30 ноября — 8 декабря 1793 г.).

Анонимная гравюра

спину и голову, и с палицей на плече. Гоббс писал о таких

композитных созданиях как о фикциях разума, преодолева-

ющих материальность опыта:

...во втором случае мы имеем сложное представление, — на-

пример, когда мы из созерцания человека в одно время и

лошади в другое время создаем в уме образ кентавра. Таким

образом, когда человек складывает образ своей собственной

личности с образом действий другого человека, воображая

себя, например. Геркулесом или Александром (что часто слу-

чается с теми, кто слишком отдается чтению романов), то мы

имеем сложное представление и, собственно говоря, умствен-

ную фикцию

158

Уинд называет такого рода изображения, особо распрос-

транившиеся в эпоху барокко и в XVIII столетии, «искале-

ченными богами» и «составными существами»:

Эти существа, говоря прямо, — искусственные монстры, —

объясняет Уинд. — Разберите их на составные части, и вы, с

616 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

одной стороны, получите идею бога, а с другой

—

образец

человеческой плоти; ни то ни другое не удивительно. Так же

как и в случае со Сфинксом и с Минотавром, часы возника-

ют в результате соединения

159

Геркулес Давида и Дюпре — это тоже составной монстр, но

не только потому, что он составлен из несклеивающихся алле-

горических фрагментов, среди которых дикторский пучок или

статуи Свободы и Равенства. Эта фигура — аллегория совокуп-

ного народного суверенитета, а потому она «составная» по

существу. И в этом смысле она напоминает знаменитую алле-

горическую картинку гоббсовского Левиафана.

У Гоббса Левиафан определяется как «искусственный

человек, хотя и более крупный по размерам и более сильный,

чем естественный человек»

160

. Этот искусственный человек

уподобляется Гоббсом машине, автомату, о которых можно

сказать, что они имеют «искусственную жизнь»

161

. И хотя по

виду своему Левиафан состоит из множества людей, его при-

рода двойная — органическая и механическая одновременно.

Как заметил Карл Шмитт, «внутренняя логика рукотворно-

го, искусственного продукта — "государства" — достигает выс-

шей точки не в человеке, но в машине»

162

. Льюис Мамфорд

подробно исследовал мифологию государства как «мега-

машины», которая может принимать форму «машины труда»

или «военной машины» и является механическим конгломе-

ратом элементов

163

(тем самым он предвосхитил идеи «ассам-

бляжа» у Делёза—Гваттари).

Машина, конечно, — наиболее выразительное воплоще-

ние «составного существа» и соответственно аллегории. Но

прав, конечно, Уинд, что чары аллегории заключаются в ее

способности сохранять качества механического конгломера-

та элементов и вместе с тем представлять некое целое, соеди-

нять их подобно машине воедино. В этом смысле Левиафан —

машина, в которой составляющие ее элементы-люди полно-

стью поглощены пугающим телом гиганта. Эта синтезирую-

щая сторона Левиафана лучше всего выражена в фигуре мо-

нарха, который сам и является органическим конгломератом.

Вот как описывает, например, значение коронации и

помазания Марина Валансиз:

Способность человека вбирать в себя весь народ; мудрость

великого народа, собранная в голове дурака; вот та чудовищ-

ная доктрина, с которой должна была, по мнению Мишле,

Часть 3. Политическая теология и конец суверена

Гоббс. Левиафан. Гравюра из книги (1651)

618 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

сражаться Революция: косубстанциальность подданных и су-

верена, кристаллизованная в антропоморфном образе власти.

В этом заключался парадокс королевской власти, в мистичес-

ком союзе народа и государства, который, собственно, и от-

мечал как свадьбу ритуал коронования при каждом новом

восшествии на престол

164

Королевская власть возникает из субстанциального сли-

яния подданных в теле суверена, которое при этом остается

механическим конгломератом элементов. Вот почему королев-

ская власть на определенном этапе находит идеальное выра-

жение в аллегории — «составном существе», чьи чары коре-

нятся в соединении несоединимого.

Делёз и Гваттари утверждают, что такие мегамашины, как

империя или христианство, никогда не добиваются органи-

ческого единства элементов:

...имперское Государство <...> никогда не действует методом

постепенной гомогенизации или тотализации, но с помслцью

уплотнения или консолидации различного как такового. На-

пример, монотеистическая религия отличается от территори-

ального культа своей претензией на универсальность. Но эта

претензия не гомогенизирует, она дает себя знать лишь в

повсеместном распространении

165

Левиафан никогда не становится органическим существом,

он всегда лишь искусственная персона, робот, автомат, ма-

шина. В каком-то смысле он оказывается пустой формой,

лишь сводящей воедино составляющие его компоненты, ка-

кой бы иллюзии органического единства они ни производи-

ли. Кристофер Пай пишет о «пустоте» гоббсовского Левиа-

фана:

# Суверенная власть всегда возникает из своей пустоты (hol-

lowness); когда елизаветинские юристы пытаются вообразить

фигуру, чьи два тела «неотделимы, хотя и едины», чье при-

сутствие одновременно и раздельно и едино, они лишь ра-

зыгрывают в теории те изумление и ужас, которые каждый

подданный должен испытывать перед лицом суверена, воп-

лощающего абсолют

—

абсолютные идентичность и присут-

ствие

—

как разделенный, производный и неотвратимо теат-

ральный

166

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 619

После того как символическое утрачивает свою мистичес-

кую силу, после того как власть утрачивает свое место внут-

ри символического тела и принимает характер структурных,

пространственных, театрализованных отношений, тело монар-

ха превращается в аллегорию. В качестве аллегории оно явля-

ется лишь руиной символического, лишь анахронистической ком-

бинацией тех элементов, которые некогда принадлежали живому

Богу. Процесс этот интенсивно идет начиная с эпохи барок-

ко и усиливается в конце XVII века. Он не совсем заметен

потому, что фигура монарха продолжает концентрировать в

себе власть. Но эта власть, сосредоточенная в теле монарха,

по существу своему иная, чем та, что пронизывала тело ко-

роля в позднем Средневековье и начале Нового времени.

Власть символического тела прямо восходит к «живому» Богу

и выражается в мистической отмеченности тела и его способ-

ности к магии. Это власть, как бы эманирующая из тела.

Власть аллегорического тела — иная. Она прежде всего осно-

вана на том чувстве суеверного ужаса, которое порождают

монстры, языческие боги астрологии, на том «изумлении и

ужасе», которые, по мнению Пая, должен испытывать под-

данный перед лицом составного существа, аллегорической

машины, не способной добиться органического единства сво-

их частей. Если символическое тело можно отнести к разря-

ду позитивного возвышенного, то аллегорическое тело — к

разряду негативного возвышенного, его власть — это прояв-

ление силы пустоты.

Органическое способно вступать с людьми в отношения

эмпатии и подражания. Король, являющийся физическим

символом, находится в фокусе социального миметизма. Со-

ставной монстр аллегории не способен вызывать эмпатии,

основанной на чувстве органического единения, он может

вызывать лишь ужас. Дэвид Маршалл высказал правдоподоб-

ную гипотезу о том, что чудовище, созданное Франкенштей-

ном в романе Мэри Шелли, тесно связано с кризисом рус-

соизма

167

Этот составленный из кусков трупов монстр — в

своем роде естественный человек, но лишенный органично-

сти, это физический образ аллегории, не способной вызывать

симпатии людей, а потому обреченный быть вне общества.

То, что монарх сохраняет в своем образе лишь черты алле-

гории, но утрачивает черты органики, — знак кризиса обще-

ства, не способного объединиться воедино, общества, в ко-

тором миметизм вытесняется чувством страха и пустоты.

620 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

Аллегорическое бытование абсолютного монарха приво-

дит к двум парадоксальным следствиям: с одной стороны, к

развитию теорий, представляющих монарха в виде составно-

го Левиафана, в котором он как пустая форма утрачивает свое

содержание, исчезает без остатка. С другой стороны, тот же

самый аллегоризм действует в прямо противоположном на-

правлении, превращая короля-монстра в тирана, деспота, в

патологическое чудовище, которое требует уничтожения.

Попробуем ознакомиться с обеими тенденциями ближе.

Составное тело монарха:

народный суверенитет

Накануне Французской революции в стране оживают идеи

народного суверенитета, с максимальной полнотой выражен-

ные в политической теории Руссо. Народный суверенитет,

казалось бы, вовсе не нуждается в некоем символическом теле

для своего воплощения, хотя Руссо и пытался приложить к

идее народного суверенитета образ органического единства,

выражаемого метафорой тела.

Идея народного суверенитета была изобретена задолго до

Руссо, она, как и идея монархического суверенитета, имеет

средневековые корни. Для средневекового сознания мироз-

дание едино и правит им высший монарх — Бог. Государь

первоначально выступает как слабое отражение божественного

монарха. Идея суверенности, по мнению такого авторитета,

как Отто фон Гирке, появляется в XII веке как идея едино-

го правителя с абсолютной полнотой власти. Идея эта пер-

воначально вызревает в лоне церкви и связывается с папой

римским, единственным и полноправным представителем

Бога на земле

168

. В эпоху Гогенштауфенов юристы начинают

разрабатывать теорию императорского суверенитета, ориен-

тированную на модель власти римских императоров, но по

существу имитирующую папскую власть

169

. В Средние века

суверенность монарха обыкновенно не считалась неограни-

ченной, но связывалась с определенными обязанностями и

ограничениями, она понималась как potestas limitata. По мне-

нию фон Гирке, «элемент Ограничения, который был внут-

ренне присущ средневековой идее Монархии, начал получать

теоретическое развитие в доктрине прав Общины»

170

Я пунктирно изложу историю идеи народного суверените-

та, опуская имена и даты, которые можно найти в превосход-

ном исследовании Гирке. Теория народного суверенитета вы-

ражает представление о возникновении монархического

суверенитета из отчуждения власти, некогда принадлежавшей

всему народу. Источником этих представлений была идея о

том, что всякая мирская власть возникает не непосредственно

из воли Бога, но из воли народа. Считалось, что в мифические

времена, когда человечество жило под властью законов Бога и

Природы, все были равны и свободны. Монополизация власти

622 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

в руках государя возникает в результате первородного греха,

когда народ добровольно отказывается от части своей власти,

передав ее государю в результате некоего первичного догово-

ра. Таким образом, получила распространение теория, соглас-

но которой основой всякого суверенитета является доброволь-

ное согласие подданных на передачу и отчуждение власти,

данной им Богом. Из этого положения, конечно, следовало,

что народ может лишить суверена власти, если государь нару-

шает свои обязательства перед народом (то есть перестает быть

носителем справедливости). Церковь, правда, не признавала

этого права отторжения власти от суверена, так как считала,

что с явлением Христа народ единожды и навсегда передал ему

власть, которую тот вручил апостолу Петру и далее от него его

наследникам — папам. Отсюда получила развитие идея, что

власть народа, будучи однажды отчужденной (или добровольно

переданной), навсегда утрачена для народа и более не принад-

лежит ему ни при каких обстоятельствах.

В противоположность этой теории разрабатывалась аль-

тернативная. Право народа создавать власть использовалось

в объяснении перехода империи от Византии к немцам. Ут-

верждалось, что греческий император потерял свои права

суверена, и таким образом римский народ вновь обрел пра-

во на создание империи. То же самое произошло и с Кар-

лом V, коронация которого была простым актом передачи

власти, а провозгласивший империю папа попросту объявил

и исполнил волю народа. В развитие этого положения утвер-

ждалось, что власть может каждый раз возобновляться мол-

чаливым согласием народа, договор с которым — основа аб-

солютной монархии. Представление об отношениях монарха

и подданных как договорных отношениях между правителем

и народным сообществом, понимаемым как некое подобие

средневековых корпораций, стало ходячим. Отсюда вывод о

том, что подданные могут лишить государя права на власть

в случае нарушения им договора. Гирке говорит о юридичес-

кой теории, утверждающей, что «народ передал монарху лишь

"пользование высшей властью", а в действительности народ

является носителем суверенности, которая остается в наро-

де, несмотря на институцию монархии»

171

Марсилий Падуанский в своем «Защитнике мира» (1324)

уже выступает целиком с позиций приоритета народного су-

веренитета и провозглашает законодателем все тело общества,

всех граждан

172

. Марсилий должен быть признан «отцом»

современной политической теории, хотя бы в том смысле, что

он отказался от представления о высшей государственной

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 623

власти как об интерпретаторе «божественного» Закона. По-

скольку законодателем у Марсилия является весь народ, он

не может пониматься как некий орган разума, способного

проницать высшие рациональные намерения Провидения. У

Марсилия политический акт является не актом интерпрета-

ции высшей воли, но собственно волевым актом, порожда-

ющим Закон. Сама эта позиция оказалась возможной в ре-

зультате философской полемики между последователями

Аристотеля и Августина относительно воли и разума. Мар-

силий при выработке своей политической доктрины безуслов-

но испытал влияние своего друга Уильяма Оккама

173

. Ален

Гевирт пишет:

Отход Марсилия от традиции является результатом иного

понимания самой доктрины закона. Так как сущность зако-

на заключается не в разуме, но в принудительной команде,

основополагающим актом законотворчества соответственно

становится не рациональная интерпретация или приложение

автономных правил разума, но приказ

174

Тем самым Марсилий закладывает основы демократичес-

кой и одновременно волюнтаристской (децизионистской)

традиции современной политической философии. Марсилий

признавал, что законы, принятые народным законодателем,

могут быть неудачными и даже ущербными с точки зрения

разума, и все же более действенными, чем более совершен-

ные законы, принятые без участия народа. Дело в том, что

народные законы дают подданным свободу, в то время как

рациональные деспотически навязываются им

175

Противопоставление общей воли высшему разуму делает

Марсилия предшественником Руссо, но гораздо более непос-

редственно — гугенотской политической теории во Франции

эпохи Ренессанса, которая использовала идею народного су-

веренитета для обоснования конституционного ограничения

королевской власти. Франсуа Отман пишет в своей «Фран-

когаллии» (1573):

...право и власть народа заключались в том, что он не только

создавал королей, но и сохранял их, так как из всех наших

хроник явствует, что и высшая власть устранять королей при-

надлежала народу

176

Роберт Филмер в 1652 году однозначно отрицал доктри-

ну о единократном отчуждении власти от народа в пользу