Ямпольский М. Физиология символического. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима

Подождите немного. Документ загружается.

624 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

монарха и доказывал, что каждое новое поколение должно

подтверждать первоначальный договор с сувереном:

...законным для любого правления является лишь принцип

самоуправления: желать и соглашаться на любое иное прав-

ление было грехом со стороны народа. Если отцы и приняли

для себя решение быть рабами, они не могут принять это

решение за своих детей, сохраняющих за собой такое же право

быть свободными, как их отцы

—

стать рабами

177

Идея народного суверенитета и общей воли как предше-

ствующих суверенности монарха доживает до сегодняшнего

дня и становится расхожей догмой в нынешних демократи-

ческих обществах, где, как замечает Харольд Ласки, «стало

делом привычки ассоциировать этот суверенитет с целым

народа», не вникая в противоречия данной доктрины

178

Идея народного суверенитета имела одно существенное

следствие. Она позволяла не только связать народ и монарха

воедино, но и осуществлять своего рода циркуляцию суверен-

ности между королем и подданными, а позднее — между

монархом и революционерами. Такая свободная циркуляция

высшей, неограниченной власти оказывается возможной толь-

ко в результате деперсонификации самого понятия королев-

ского достоинства и суверенности и наделения суверенности

некоей вечной, нетленной природой. Жан Боден, например,

говорит о суверенности как о чем-то вневременном, а пото-

му отделяемом от конкретного тела и способном существо-

вать только в режимах с непрерываемой преемственностью:

«Если вечное означает никогда не кончающееся, то суверен-

ность будет существовать только в аристократических и де-

мократических режимах [то есть таких режимах], которые

никогда не умирают»

179

, — писал Боден.

Именно способность суверенности отделяться от смерт-

ного тела позволяет переносить ее с монархии на демокра-

тию. Другое дело, что Боден не признает легитимности про-

цех^ры избрания суверена, потому что такое избрание не

обеспечивает трансцендирующей время преемственности. В

тот момент, когда происходит отделение понятия суверенно-

сти от тела короля, суверенность как абстракция как бы по-

висает в воздухе. Она соотносится с идеей государства, но

соотношение это имеет неопределенный характер. Хайнц

Эйлау обратил внимание на тот факт, что теория суверенно-

сти возникает одновременно с современной космологией и,

по его мнению, отражает «постепенное обезличивание и ме-

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

ханизацию всего нашего видения жизни»

180

Мы бы сказали

сейчас, что теория народного суверенитета — это провозвест-

ник шмиттовской «нейтрализации», а отделенная от тела су-

веренность — структурный символ вроде маны.

На место тела, концентрирующего в себе суверенную

волю, приходит идея некоего естественного безличного зако-

на. Закон обезличивается. Джон Невилл Фиггис утверждал,

например, что теория божественного права королей у Роберта

Филмера постепенно переходит в теорию естественного права,

«так как Бог — создатель природы, все, что относится к при-

роде, санкционировано им»

181

. Вот почему уже в теории бо-

жественного права, по мнению Фиггиса, содержатся элементы

обезличивания суверенности, или, как пишет Фиггис, «Фил-

мер вымостил дорогу не только Локку, но и Руссо»

182

Это обезличивание в зародыше содержится в аллегоричес-

ком раздвоении королевского тела. Власть здесь как бы уже не

принадлежит физическому лицу, но отделяется от него и пере-

носится на некое абстрактное тело королевского достоинства,

не обладающего подлинным физическим присутствием. Власть

постепенно переходит к абстрактному телу репрезентации, а

потому может быть в конце концов перенесена с него на иную

квазителесную абстракцию. Марсель Гоше справедливо счита-

ет, что раздвоение королевского тела свидетельствует о нали-

чии «внутри личности монарха предпосылок к ключевому пе-

реходу (passage-cle) власти, сосредоточенной в личности, к

власти по природе своей безличной, не соотносимой с инди-

видом и лишь временно репрезентируемой»

183

Формирование нового репрезентативного тела власти на-

ходит наиболее полное выражение в Левиафане Гоббса. Само

явление Левиафана, описываемое в категориях аффектирован-

ности и ужаса, является почти исключительно продуктом той

системы зеркальных отражений, о которых подробнее речь

шла во второй части этой книги. Воля монарха, его власть и

сила возникают как результат своеобразного делегирования

его персоне множества воль его подданных. Король в таком

контексте оказывается не столько индивидуальной фигурой,

сколько унифицирующим отражением множества воль своих

подданных. Он настолько перестает быть отражением инди-

видуального принципа и настолько становится чисто уни-

фицирующей инстанцией, видовой всеобщностью — воплоще-

нием суверенности, распределенной среди бессчетного

множества граждан, составляющих государство, — что Гоббс

последовательно отрицает возможность различения между

сувереном и подданным:

626 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

...всякий, кто жалуется на несправедливость со стороны су-

верена, жалуется на то, виновником чего он сам является, и

поэтому должен обвинять лишь самого себя

184

Такой вывод логичен, так как в лице суверена подданный

покушается лишь на воплощение своей собственной воли.

Суверен — не что иное, как видовое бытование индивида.

Точно так же и монарх не может покуситься на своих поддан-

ных, ведь он — лишь безликое воплощение их устремлений.

Мне уже приходилось говорить о театральности Левиафа-

на. В конечном счете суверен здесь — актер, играющий сразу

всех зрителей, обнаруживающих себя в этом искусственном

теле, фигурирующем на политической сцене. Роль монарха

при этом весьма специфична. Он одновременно — зеркало,

позволяющее унифицировать множественность в едином теле

политического сверхарактера, но он же и воплощение ужаса.

Этот ужас связан с составным характером Левиафана как ал-

легории. Но составное тело Левиафана — это зеркальное тело,

в котором отражаются подданные. Речь, таким образом, идет

не просто о демонстрации совокупного колосса, но об ужасе,

провоцируемом зеркальным отражением.

Составное тело Левиафана-короля изображено на фрон-

тисписе книги Гоббса. Это огромная фигура, как солнце под-

нимающаяся над горизонтом. Она составлена из множества

человеческих фигурок, обращенных спиной к зрителю. Взгляд

же короля устремлен зрителю прямо в глаза. Кристофер Пай

отмечает, что сверхчеловеческий взгляд монарха фантазмати-

чески составлен из множества взглядов его подданных и од-

новременно ослепляет их:

Он [монарх] прямо отражает наш взгляд, его полновесное и

странное присутствие является нарциссическим отражением

нашего собственного. Но зрительская активность также пред-

ставлена en abime в подданных, которые составляют тело

короля и чей коллективный взгляд наделяет его глаз необы-

чайной силой

185

Ужасающее в фигуре монарха во многом возникает имен-

но вследствие этой многократно умноженной зеркальности,

которая тонет в самой себе. Возвышенное в суверене — это

отражение образа народного суверенитета, множественности

воль, лежащих в его основе. Телесное воплощение власти

растворяется в фигурах зрения, и именно бесплотность этих

фигур (их растворенность в теле суверена) и представляется

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

источником страха. Мы имеем уже знакомое нам простран-

ство с мощным энергетическим центром, за которым посто-

янно просвечивает пустота.

Во Франции идеи Гоббса, в том числе и «ужасающая зер-

кальность» его Левиафана, получают весьма своеобразное

развитие. Здесь существовала почтенная традиция признания

народного суверенитета со стороны убежденных монархистов,

таких, например, как Жозеф де Местр. Восьмая глава его

«Рассуждений о Франции» целиком посвящена доказательству

того, что французская монархия имела конституционный

характер, а король был подчинен своду законов, принятых «на

собрании всего королевства, при общем согласии представи-

телей трех сословий»

186

. В более раннем сочинении «О суве-

ренности народа» (1794), написанном в разгар террора, де

Местр также признает принцип народного суверенитета: «су-

веренность основана на человеческом согласии; так как, если

какой-либо народ вдруг решит выйти из послушания, суве-

ренность исчезнет»

187

При этом де Местр утверждает, что

всякая суверенность, будучи зависимой от воли людей, од-

новременно создается Богом. Его аргументация заслуживает

специального внимания, особенно если учесть время созда-

ния трактата.

Де Местр начинает с того, что категорически отрицает

такую основополагающую для Просвещения идею, как суще-

ствование первобытного, досоциального человека, ставшего

исходным пунктом теоретизирования и для Локка, и для

Гоббса, и для Руссо. По мнению де Местра, социальность

является природой человека, а потому все разговоры о досо-

циальном, природном состоянии абсурдны:

Природа змеи

—

ползать, иметь чешуйчатую кожу, полые и

подвижные зубы, которые выделяют смертельный яд, и т.д.

Природа человека

—

быть наделенным разумом религиозным

и социальным животным

188

Это означает, что возникновение общества, а следователь-

но власти и суверенности, совпадает с появлением человека

и является результатом творящего божеского FIAT. То, что

принадлежит бытию человека, его сущности как человека,

есть природа, и как таковая она — продукт божеской воли. Это

значит, что никакого социального договора не было. Де Местр

ссылается на общечеловеческий репертуар мифов и легенд,

повсеместно утверждающих возникновение суверенности как

результат божественного промысла, по существу совпадающее

628 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

с появлением народа. «Ни один историк, — иронически за-

мечает он, — не упоминает первособраний Мемфиса или

Вавилона»

189

При этом де Местр признает своеобразие каждого наро-

да, каждой нации, по его мнению, обладающих единством,

основанным на единстве языка и существовании народной

души.

Признание этого своеобразия важно для него потому, что

разнообразие народов определяет разнообразие способов прав-

ления. При этом каждый отдельный вид правления — это

органическое выражение души народа. В каком-то смысле

правление соприродно сообществу, выражает его сущность, а

следовательно, также является результатом изначального

FIAT. Де Местр пишет:

Каждый вид суверенности

—

это непосредственный результат

(le resultat immediat) воли Создателя, как и суверенность в

целом. Деспотизм

—

столь же естествен (naturel), столь же

законен для одной нации, как демократия для другой

190

Напомню, что «естественное» для де Местра означает

принадлежащее природе того или иного явления, а следова-

тельно отвечающее замыслу Творца.

Если каждый народ и порождает суверенность, соответ-

ствующую его природе, так сказать, физиогномии, то суве-

ренность эта должна пониматься как отражение природы того

или иного народа, как его зеркало. Более того, де Местр

провозглашает, что народ не в состоянии существовать без

суверена: «чтобы возник народ, необходим суверен»

191

,—

пишет он.

Слово

народ —

это относительный термин, не имеющий смыс-

ла в отдельности от идеи суверенности: дело в том, что идея

народа пробуждает идею концентрации вокруг общего цент-

ра, а без суверенности не может быть ни политической общ-

ности, ни единства

192

Это означает лишь то, что само физиогномическое свое-

образие народа, его духовная автономия складываются лишь

в тот момент, когда он получает суверена как некое выража-

ющее его лицо. Это выражение следует понимать не как реп-

резентацию, а именно как физиогномическое выражение при-

роды народа или нации, как ее зеркальное отражение, почти

что в духе Гоббса.

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

Де Местр хорошо схватывает суть проблемы зеркального

взаимоотношения нации и суверена. Как и у Гоббса, народ

предстает в виде составного существа, наделенного своеобраз-

ной физиогномией. Но существо это принимает в конечном

счете облик монарха

193

. Идея зеркальной зависимости нации

и суверена в той или иной форме витает в воздухе в момент

революции, хотя происхождение ее безусловно абсолютистс-

кое. Вот как суммирует его Мишель Фуко:

...абсолютная монархия придерживалась положения о том, что

нация не существует, или, во всяком случае, если она и су-

ществует, она обязана самой возможностью существования,

своим субстанциальным единством персоне короля. Нация

существует не потому, что есть группа, толпа, множествен-

ность индивидов, живущих на земле или обладающих общим

языком или одинаковыми традициями, или даже законами.

Не это создает нацию. Нация возникает иначе. Есть индиви-

ды, живущие по соседству друг от друга, но они остаются

индивидами, не составляют даже группы (ensemble), зато каж-

дый из них индивидуально имеет определенную связь, одно-

временно юридическую и физическую, с реальной, живой,

телесной персоной короля. Именно тело короля в его физи-

ко-юридическом отношении с каждым из подданных состав-

ляет тело нации

194

Известно, что на первом этапе революции, например в

период Национального собрания, среди представителей тре-

тьего сословия бытовало убеждение, что их задачей является

«восстановление» монархии, чьи принципы были искажены

двором и королевской бюрократией, поместившей себя меж-

ду народом и монархом и искажающей органическое единство

суверена и нации. Когда 17 июня 1789 года Национальное

собрание провозгласило о своем создании, сделано это было в

написанном Сьейесом документе в следующих выражениях:

...необходимо признать, что право интерпретирования и оп-

ределения общей воли нации принадлежит ему [собранию],

и никакому иному органу. Ни вето, ни иная власть отрица-

ния не могут существовать между троном и Собранием

195

Речь, таким образом, шла именно о восстановлении не-

посредственного единства между нацией и сувереном как о

первейшем условии возрождения Франции. Когда король

предпринял попытку обуздать представителей третьего сосло-

630 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

вия и закрыл La Salle des Menus Plaisirs, в котором собира-

лось Национальное собрание, что повлекло за собой истори-

ческую клятву в Зале для игры в мяч, собрание мятежной

ассамблеи в Зале для игры в мяч завершилось возгласами «Да

здравствует король!». Основная масса делегатов ассамблеи

мыслила в основном в категориях идиллического единения

нации с монархом. В варианте конституции, разработанном

Байи, король все еще мыслился как неотторжимый элемент

законодательной власти. Предложение перебраться из Версаля

в Париж, высказанное в Зале для игры в мяч, было отверг-

нуто потому, что переезд повлек бы за собой нежелательное

дистанцирование от короля.

Показательно, что единство нации мыслится тут именно

через абсолютный, тесный, почти физический контакт с ко-

ролем. Наиболее существенным становится устранение вся-

кой дистанции между монархом и нацией. В первой части

книги я попытался показать, каким образом происходило

постепенное дистанцирование короля от нации и каким об-

разом оно способствовало «нейтрализации», бюрократизации

власти и одновременно установлению принципов законнос-

ти. Во время революции это дистанцирование объявляется

едва ли не главным источником всех зол. Дистанцирование

должно быть снято вместе с идеей представительства, репре-

зентированности, потому что именно репрезентации припи-

сывается основная роль в искажении высшей суверенной и

благой воли. Репрезентация вторгается между нацией и мо-

нархом. Следует отчетливо понимать, что Французская рево-

люция одновременно вдохновлялась идеей демократической

репрезентации и питалась мощным импульсом к устранению

репрезентативности, который в конце концов возобладал и

привел к якобинской диктатуре и террору.

Особенно отчетливо зеркальность отношений короля и

народа проявилась во время дискуссий в Национальном со-

брании по поводу права королевского вето. Именно по этому

вопросу там впервые наметились серьезные разногласия.

Дискуссия шла об участии короля в законодательной влас-

ти. Часть представителей считала, что король должен быть

полностью отделен от законодательной власти и в соответ-

ствии с принципом разделения властей пониматься исклю-

чительно как исполнительная власть. И все же большинство

полагало, что король должен получить право вето по отно-

шению к решениям законодательного органа; эти решения

требовали, по мнению большинства, той или иной королев-

ской санкции.

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

Монархисты, как, например, Мунье (Mounier), считали,

что король должен получить право абсолютного вето, кото-

рое бы превратило монарха в заслон против тиранических

тенденций внутри законодательного корпуса

196

. Мирабо, также

выступавший в защиту абсолютного вето, указывал, что Фран-

ция многолюдная страна и она нуждается в единой фигуре

суверена, который мог бы объединить все партии вокруг не-

коего единого центра. «Чем больше нация, — писал он, — тем

выше необходимость в едином и высшем лидере, в монар-

хическом правлении больших государств, в которых конвуль-

сии и расчленение особенно опасны...»

197

По мнению Мира-

бо, право вето позволяло монарху санкционировать законы

и не прибегать к мобилизации народа против законодателей,

в случае если последние перестанут действовать в согласии с

общей волей. Иными словами, Мирабо мыслит законодатель-

ное собрание как репрезентативный орган между народом и

сувереном, а вето — как способ единения суверена с волей

народа без прямой к ней апелляции.

Ассамблея на определенном этапе колеблется, кому пе-

редать суверенное право — парламенту или королю. Обе воз-

можности рассматриваются как в равной мере возможные.

Собрание представителей и монарх — два зеркала, в которых

народ видит себя и которым может передать суверенные пра-

ва. Ассамблея буквально пытается уравновесить две суверен-

ные инстанции, которые для нее предпочтительно видеть в

состоянии сбалансированности. Король постоянно понима-

ется как зеркальное отражение нации. Отсюда тенденция к

разделению власти между королем и собранием. При этом

идея непосредственного, почти мистического союза народа с

королем мыслится как реальная альтернатива возможной ти-

рании политической элиты и избранных представителей.

Король — источник тела нации, отсюда его необходимость.

Именно поэтому наличие короля выступает как обязательное

условие свободы нации. Как писала Жермена де Сталь,

...никогда свобода не сможет быть установлена при ложной

ситуации монарха или народа: каждый должен обладать сво-

ими правами, чтобы сохранять честность. Моральное принуж-

дение по отношению к главе правительства не в состоянии

обосновать конституционную независимость государства

198

Зеркальная соотнесенность суверена и народа является

фундаментом свободы и конституционной независимости.

Народ не может быть свободен, если не свободен его суверен.

632 Л/. Ямпольсгсий. Физиология символического. Книга 1

Тезис о нации, возникающей из тела короля, восходит к

средневековой мистике королевского тела, рассмотренной

Канторовичем. При этом юридическое отношение подданного

к суверену здесь становится отношением миметическим.

Между тем во время революции, и особенно в контексте

идей Сьейеса о конституирующей власти, о которых речь шла

в первой части, нация, то есть конституирующая воля, начи-

нает пониматься как нечто не имеющее формы и соответ-

ственно лица. Сьейес писал, что в момент, когда нация об-

ретет форму, она из конституирующей власти превратится в

конституированную власть, то есть будет сама ограничена в

собственной способности к волеизъявлению

199

Иными сло-

вами, обретение нацией лица, в том числе и монархическо-

го, уже есть частичный отказ от суверенности. Нация долж-

на быть выражением неисчерпаемой потенции, то есть

возможности к любой форме. В этом смысле нация похожа

на Бога, который не может иметь «облика», так как после-

дний ограничил бы неисчерпаемость его потенции. Отраже-

ние нации в монархе есть умаление ее суверенной воли.

Показательно, что Мирабо не распространяет действия

королевского вето на конституирующую нацию ассамблею:

Это право приостанавливать, это вето не может осуществлять-

ся тогда, когда речь идет о создании Конституции: я не могу

себе представить, каким образом можно оспаривать право

народа дать самому себе Конституцию, на основании кото-

рой он желает быть отныне управляем

200

В этот момент нация не отражается ни в каком теле, она

еще не обладает единством целостного организма. Самое труд-

ное в ситуации нарождающейся демократии — сохранить это

состояние недооформленности, безличия, не впасть в режим

тоталитарного миметизма по отношению к телу вождя.

Антуан де Бек проанализировал картину Давида «Клятва

в ^але для игры в мяч», на которой запечатлен момент воз-

никновения конституирующей ассамблеи. Де Бек пришел к

выводу, что Давид изобразйл момент возникновения некое-

го нового сверхтела: «Он изобразил телесную проекцию по-

литического текста, который сам сконструирован вокруг ме-

тафоры организма: вот оно, политическое тело, составленное

из человеческих тел»

201

. И хотя тело демократии тут возни-

кает по абсолютистской модели Гоббса, но оно не имеет

определенного лица — оно чистый «композит», чье единство

постоянно ускользает от физиогномического взгляда.

Часть 3. Политическая теология и конец суверена 66 1

Зависимость народного суверенитета от лица монарха была

осмыслена Гегелем в его «Философии права». Гегель прямо

указывает на принципиальное значение Руссо для своего те-

оретизирования, хотя в его рассуждениях есть общность и с

суждениями де Местра. Гегель определяет государство как

«субстанциальное единство, как идеальность»

202

, которую он

сравнивает с жизнью, разлитой в организме и находящейся

«во всех точках» тела. Это идеальное единство получает вы-

ражение в суверенитете государства, который называет «иде-

альностью».

Далее Гегель по-своему преобразует положение Руссо о

всеобщей воле:

Суверенитет, представляющий собой сначала только всеобщую

мысль этой идеальности, существует только как уверенная в

самой себе

субъективность

и как абстрактное и тем самым не

имеющее основания самоопределение воли, от которого за-

висит окончательное решение

203

Иными словами, в идеальном единстве государства суве-

ренная воля есть не что иное, как чистое понятие, как абст-

ракция, потому что она не имеет воплощения в лице. Гегель

прямо говорит о лице, противопоставляя его индивиду, кото-

рый есть не что иное, как атом, входящий в состав идеаль-

ного единства. Лицом, в котором идеальность обретает налич-

ное бытие, становится монарх, воплощающий в себе «личность

государства».

Любопытно, что Гегель видит в современной ему ситуа-

ции более полное развитие суверенности, чем во времена

«старого режима»:

В прежней

феодальной

монархии государство было суверенно

вовне, но внутри не только монарх, но и государство не было

суверенно <...>, целое представляло собой скорее агрегат, чем

организм...

204

Под «агрегатом» мы вправе понимать машину, или делё-

зовский ассамбляж. Своей идеальности государство достига-

ет только в период формирования общей воли народа, о ко-

тором писал Руссо. Более того, монарх у Гегеля, как замечает

Жан-Люк Нанси, является в таком случае и выражением

права, его наличным бытием, или «точнее — он есть суще-

ствующее представление актуального присутствия свободной

воли»

205

. В таком понимании монарх — это наивысшее выра-