Вогэн А.К. Этруски

Подождите немного. Документ загружается.

поначалу.

По-видимому, Рим был не в состоянии снабдить Тарквиния всей необходимой для постройки

храма рабочей силой, поскольку ему пришлось собирать работников со всей Этрурии. Кроме того,

он заказал мастерам из Вей изготовить терракотовую квадригу (колесницу, запряженную

четырьмя лошадьми), чтобы украсить фронтон храма на этрусский манер. Но глина в печи

разбухла и разорвала форму, и скульпторы не смогли извлечь из нее колесницу. Это было

истолковано как «расширение владений властителя», и колесница осталась в Вейях. Вскоре после

этого победитель колесничных соревнований в Вейях неожиданно для зрителей покинул арену:

лошади его чего-то испугались и понесли, во весь опор помчавшись в сторону Рима. У подножия

Капитолия лошади сбросили возницу и растоптали его насмерть. Устт-рашенные этим знамением,

жители Вей сделали другую терракотовую колесницу и подарили ее Тарквинию.

Деннис напоминает своим читателям, что квадрига входила в число «семи священных предметов,

от сохранности которых, согласнр поверьям, зависели сила и безопасность Рима». Он перечисляет

остальные шесть предметов: палладий (изображение Афины Паллады, которое Эней привез с

собой из Трои), игла Кибелы, пепел Ореста, скипетр Приама, головная накидка Или-оны и щиты

салиев (членов одной из древнейших жреческих коллегий Рима).

Пока Тарквиний готовился украсить будущий храм своего деда великолепной квадригой, Секст,

оставшийся под стенами упрямого города Габии, рассказывал его жителям жалобную историю о

том, что якобы бежал к ним от жестокого отца, замыслившего убить всех сво-

171

их сыновей. Секст попросил у жителей Габий убежища, пообещав, что в награду выдаст им все

военные планы своего отца. Поначалу ему не поверили, но в конце концов Сексту удалось убедить

правителей Габий в своей искренности. Габийцы сказали Сексту, что его военное искусство

сослужит им хорошую службу и что при его помощи они, возможно, сумеют даже осадить Рим.

Секст отлично сыграл свою роль. Когда его ввели в совет габийских старейшин, он скромно

подчинялся всем их решениям, твердо держась только одного своего убеждения. Это убеждение

состояло в том, что спасти Габии может только война и что габийцы должны проявить

инициативу, пока Тарквиний занят строительством храма. Вскоре Секст уговорил правителей

Габий дать ему под начало отряд юношей, стремящихся проявить свою доблесть в сражении. Во

главе этого отряда Секст предпринял несколько вылазок, чтобы продемонстрировать свое военное

искусство. Все до единой вылазки завершились в пользу Габий, и габийцы преисполнились

уважения к новому командиру. Спустя еще немного времени Секст по настоянию войска габийцев

стал главнокомандующим.

Когда Секст решил, что пора делать следующий шаг, он послал гонца к своему отцу в Рим.

Тарквиний принял гонца в саду. Словно не в силах что-либо ответить, царь принялся молча

расхаживать взад-вперед по аллее, а гонец — озадаченно ходить следом за ним. Тарквиний, будто

в рассеянности, срывал головки маков на клумбе и молчал. Так и не дождавшись ответа,

рассерженный гонец вернулся к Сексту и рассказал ему о странном приеме, который оказал ему

римский царь. Секст все понял и тут же принялся за свою очередную задачу. Теперь ему

предстояло устранить габийских вождей. На некоторых он возвел ложные обвинения перед

народом, и габийцы казнили их и конфисковали их имущество; других вождей Секст сам тайно

убил, а третьих отправил в ссылку. Поскольку все конфискованное имущество, в том числе

новоиспеченные вдовы и дочери казненных, оказалось в руках народа, никто и не подумал

упрекать Секста в непорядочности. Га-

172

бийцы сами погрязли во взяточничестве и разврате. И в результате когда Тарквиний вновь

вернулся к Габи-ям и осадил их, оказать ему отпор было уже некому. Таким образом через семь

лет искусной борьбы в руках Тарквиния оказался еще один латинский город.

Пока продолжались работы по возведению храма на Капитолийском холме, Тарквиний возложил

на плебеев и другие задания. В Большом цирке, который выстроил его предшественник, чтобы

развлекать народ играми, до сих пор не было сидений. Зрителям приходилось приносить стулья с

собой. На фреске из гробницы «Авгуры» в Тарквиниях, относящейся примерно к 530 году до н.э.,

изображен рослый, крепкий мужчина в башмаках с высокими задниками, задрапированный в

мантию. Он обращается к своему рабу, веля ему следовать за ним со стулом, который тот несет на

плече. Судя по его одеянию и по заостренным мыскам башмаков, — это знатный человек.

Некоторые ученые полагают, что это не простой зритель, а судья, торопящийся на игры.

Итак, поскольку в цирке нужно было построить зрительские места, Тарквиний отрядил на эти

работы неохотно повиновавшихся плебеев. Еще одну группу плебеев он выделил на создание

огромной системы канализационных труб, необходимой для отведения воды из каналов, вырытых

еще по указам Тарквиния Древнего и Сервия Туллия с целью осушения болот. По-видимому,

слухи о недовольстве отряда плебеев, посланных на строительство Большой Клоаки, дошли до

царских ушей. И под предлогом того, что в городе работы на всех не хватает, царь отослал

недовольных на самые отдаленные границы Этрурии в качестве колонистов.

В 524 году до н.э. в целях захвата денег, необходимых для выполнения планов по благоустройству

Рима, Тарквиний напал на греческий город Кумы, откуда некогда прибыла старуха, продавшая

Тарквинию Древнему книги Сивиллы. Но Тарквиний Гордый, несмотря на то что шел уже десятый

год его царствования и за плечами его стоял богатый опыт, забыл учесть влия-

173

ние некого Аристодема — честолюбивого грека из Кум, увидевшего в осаде этрусками города

возможность возвыситься в рядах своих сограждан. Подробности о сражении нам неизвестны;

знаем мы лишь то, что Тарк-винию и его хорошо обученной армии пришлось отступить. Это было

первое военное поражение Тарквиния Гордого.

Возможно, примерно в это время Тарквиния начали беспокоить тревожные сны и знамения.

Сперва ему приснилось, что пара орлов свила гнездо на пальме в его саду и вывела двух орлят; но

однажды, вернувшись с пищей для птенцов, родители обнаружили на месте орлят пару ястребов.

Затем Тарквиний увидел сон о том, что ему для жертвоприношения привели двух ягнят,

родившихся от одного отца. Тарквиний выбрал одного из них, но второй ягненок оттеснил первого

от алтаря. А затем до царя дошел слух, что солнце изменило свой привычный ход по небу.

Вскоре Тарквинию уже наяву предстало ужасное знамение. Из деревянной колонны в его дворце

на Эс-квилине выползла змея, помедлила с поднятой головой и поползла далее через весь дворец.

Убить ее никто не осмелился, поскольку обитатели дворца страшились, что прежний царь либо

сам вернулся в мир в этом обличье, чтобы отомстить за свою смерть, либо послал эту змею, чтобы

предупредить царский дом о надвигающейся беде.

Не получив внятного толкования этих снов и знамений от этрусских гадателей (которые сказали

лишь, что царю следует опасаться человека «своей крови и глупого, как овца»), Тарквиний послал

гонцов в греческие Дельфы за советом к оракулу. Отряд посланников состоял из двух старших

сыновей Тарквиния — Тита и Арунса — и сына его сестры, Марка Луция Юния, которого царь

ввел в свою семью и прозвал Брутом, считая его неотесанным и грубым невежей.

Прибыв в Дельфы, царские посланники совершили необходимые жертвоприношения, задали

вопросы, которые интересовали Тарквиния, и присовокупили к ним. свой собственный: «Кто из

нас будет царем Рима?»

174

Оракул ответил: «Тот, кто первым поцелует свою мать».

Легенда повествует, что двое молодых царевичей бросили жребий, чтобы решить, кому из них

первым поцеловать царицу. Кроме того, легенда добавляет, что Брут, которого считали дураком,

принес оракулу в дар свой посох — символ должности народного трибуна, — полость внутри

которого была наполнена золотом.

Когда трое посланников уже собирались покинуть святилище, Брут притворно споткнулся, упал

на четвереньки — и прижался губами к земле.

«Земля — наша мать», — сообщил он своим спутникам. Не исключено, что золотой посох помог

Бруту получить от оракула больше информации, чем узнали его родичи, тем более что Луций

Юний беседовал с оракулом наедине. Если это так, то подобное поведение плохо соотносится с

его прославленной неподкупностью.

В 513 году до н.э., на двадцать первом году царствования Тарквиния Гордого, этруски пересекли

Апеннины и спустились в долину реки По. Здесь они основали город Фельзину (Болонью) и

получили доступ к Адриатическому морю, создав целый ряд факторий, позднее превратившихся в

богатые этрусские города. Принимал ли сам Тарквиний участие в этих предприятиях, неизвестно;

возможно, он все еще был слишком занят проблемами, которые создавали беспокойные латинс-:

кие города в окрестностях Рима.

Ливии сообщает, что Тарквиний напал на еще одну латинскую крепость — Ардею, важный

портовый го^-род, расположенный неподалеку от Рима. Во главе военного подразделения,

состоявшего из латинов и этрусков, он поставил Секста — своего младшего сына, блестяще

проведшего операцию в Габиях. Ардея оказалась на удивление упорной и продержалась дольше,

чем рассчитывал Тарквиний. В конце концов Секст и прочие молодые командиры заскучали и

решили отправиться на охоту в ближайший лес. День прошел превосходно, ибо молодые люди

охотились по этрусскому методу, подманивая зверей музыкой. Добыча

175

оказалась богатой, и вечером охотники устроили поистине царский пир.

Но мяса и вина пирующим показалось мало: им захотелось других развлечений. Все молодые

командиры, кроме Секста, который был еще холост, принялись обмениваться воспоминаниями о

своих женах, оставшихся в Риме, и гадать, чем те занимаются в отсутствие супругов. Так зашел

разговор о целомудрии.

Среди командиров был кузен Секста — Луций Тар-квиний Коллатин, чьей женой стала красавица

Лукреция. И когда все мужчины принялись похваляться целомудрием своих жен, голос Коллатина

звучал громче всех. Наконец кто-то предложил тут же отправиться в Рим и, застав жен врасплох,

испытать их супружескую верность. Это предложение было принято с энтузиазмом, и командиры

поскакали в Рим. Направившись сразу во дворец на Эсквилине, они обнаружили царицу Туллию и

других знатных дам на пиру. Они сидели на высоких ложах вокруг пиршественного стола и раз-

влекались, глядя на акробатов, шутов и танцоров. Мужчин на пиру не было.

Удостоверившись, что во дворце не происходит ничего предосудительного, командиры вместе с

Кол-латином направились в его дом, расположенный близ Коллации. Они прибыли туда уже

поздней ночью и застали Лукрецию прядущей шерсть в окружении рабынь. Лукреция радушно

приняла нежданных гостей и присовокупила к приглашению мужа свое собственное, пригласив

всех командиров остаться и поужинать. За ужином в Сексте пробудилось желание овладеть моло-

дой матроной, целомудрием которой так хвастался Коллатин. И спустя несколько дней в

сопровождении одного лишь раба Секст вернулся в Коллацию. Под каким предлогом ему удалось

проникнуть в дом, Ливии, излагающий эту историю, не сообщает. Но нам известно, что Секст был

сыном Тарквиния и родственником хозяев дома, а следовательно, Лукреция не могла ожидать от

него никакого зла. После ужина его проводили в спальню для гостей. Когда все в доме уснули,

Секст поднялся и с мечом в руке прокрался в покои Лукре-

ции. Шекспир, увековечивший это предание, описывает, как испуганно воззрилась молодая

женщина на вторгшегося к ней насильника.

Левой рукой Секст толкнул Лукрецию на ложе, а правой рукой приставил меч к ее горлу и

потребовал ответить на его любовь. Лукреция отказалась, и Секст пригрозил ей смертью.

Лукреция была непреклонна. Тогда Секст сказал ей, что обесчестит ее: убьет не только Лукрецию,

но и своего раба и положит их рядом обнаженными; и муж Лукреции решит, что ее поймали на

прелюбодеянии с рабом.

Этой угрозы Лукреция не выдержала и уступила.

На следующее утро Лукреция отправила двух гонцов: одного — к своему отцу Лукрецию в Рим, а

другого — к мужу в Ардею. В обоих письмах содержалась одна и та же просьба: выбрать

доверенного друга и немедленно прибыть с ним вместе в Коллацию. Лукреций привез с собой

своего друга Валерия. А Коллатин, которого гонец от жены застал на дороге в Рим, выбрал Марка

Юния — того самого Брута, который поцеловал землю в Дельфийском святилище. Все четверо

прибыли в Коллацию и застали Лукрецию сидящей в одиночестве в своих покоях. Она спокойно

рассказала отцу, мужу и свидетелям о том, что с ней произошло, и взяла со всех клятву отомстить

за нее. Под конец рассказа она открыла имя своего оскорбителя. В изумлении и ужасе слушатели

попытались утешить ее, заметив, что Лукреция действовала по принуждению, а следовательно, на

ней нет никакой вины. «Я больше не могу жить», — возразила Лукреция и вонзила себе в сердце

кинжал.

Брут вынул кинжал из тела несчастной женщины и поклялся на нем, что не будет знать покоя до

тех пор, пока не изгонит Тарквиния из Рима. Затем остальные один за другим принесли на мече ту

же клятву. Тело Лукреции они перенесли на рыночную площадь и оставили там, поставив на

страже ее убитого горем отца. Брут и Коллатин во главе быстро набиравшей численность армии

разъяренных воинов направились в Рим. Жителям Коллации запретили покидать стены города,

7—1846

177

чтобы до Тарквиния и его сыновей не дошли слухи о приближающемся войске. Но молва

всегда тороплива, и когда Брут прибыл в Рим, на Форуме уже собрался народ.

Брут не привык отступать от своих слов. Он напомнил слушателям обо всех несчастьях,

которые им довелось претерпеть от рук Тарквиния Гордого: о бесчестном убийстве Сервия

Туллия, о возмутительном поведении Туллии и, наконец, о поруганной чести Лукреции,

которая предпочла смерть позору. Народ проникся этой пламенной речью и единогласно

потребовал покончить с монархией, изгнав Тарквиния и его семью из Рима. К Бруту

примкнули молодые люди, готовые встать под его начало, если тот поведет их против

Тарквиния, который в тот момент находился под Ардеей. В воцарившейся суматохе Туллии

удалось ускользнуть из города. Где она нашла себе убежище, Ливии не сообщает. Возможно,

она отправилась в Черветери, поскольку именно туда в конце концов прибыли Тарквиний и

двое его сыновей.

Тарквиний узнал о злодеянии своего младшего сына еще до того, как Брут со своими людьми

добрался до Ардеи. Цицерон сообщает, что Тарквиний всего лишь побранил Секста за то, что

он выбрал в качестве объекта своего сластолюбия представительницу слишком влиятельного

рода, тогда как мог бы довольствоваться какой-нибудь простолюдинкой. Но затем, сообразив,

что положение серьезное, Тарквиний в сопровождении двух старших сыновей и отряда

этрусских воинов (римляне и латины тотчас же дезертировали, узнав о мятеже) отправился в

Рим. Там его ожидал сюрприз. На городскую стену вышел представитель от народа и зачитал

приговор, по которому Тарквинию предстояло отправиться в изгнание.

Тарквиний повел свое войско в Черветери. Там он узнал, что Секст отправился в Габии и

габийцы казнили его как предателя. Все это произошло в 510 году до н.э., за два года до того,

как великий храм на Капитолийском холме был посвящен не этрусскому Тину, как

планировал Тарквиний, а римскому Юпитеру. Тар-

178

квиний Гордый, третий этрусский царь Рима, в то время находился в "изгнании, но строил

планы возвращения.

Некоторые ученые не принимают всерьез историю о бесчестии и самоубийстве Лукреции,

считая ее плодом народной поэтической фантазии. Алан Хус предполагает, что римские

легенды попытались объяснить изгнание Тарквиния причинами чести, тогда как в дей-

ствительности оно было следствием «национального восстания против иноземной

оккупации». Такая точка зрения согласуется со взглядами де Куланжа, который считает

изгнание Тарквиния Гордого эпизодом борьбы за власть между диктатором и патрициями,

которая в тот период разворачивалась по всему Средиземноморью, где резко возросла

социальная напряженность.

Этрусское общество, подчинявшееся авторитету лу-кумона, который одновременно являлся и

царем, и жрецом, достигло критической точки в своем развитии, когда царские функции

оттеснили жреческие на второй план. В Риме до прихода к власти Тарквиния Древнего

сенаторы-патриции всегда избирали царей из своих рядов, а цари всегда совещались с ними

по всем важным вопросам — как политическим, так и религиозным.

Тарквиний Древний пренебрег патрицианским сенатом и завоевал трон при помощи плебса.

Авторитет древних родов значил для него не больше, чем их религия. Он реформировал все,

что ему не нравилось, — и был убит.

Преемник Тарквиния, Сервий Туллий, взошел на трон при помощи Танакил. Сенат так и не

признал его. Сервий Туллий отнял имущество у патрициев и раздал его плебеям, даровал

плебсу политические права и ввел простолюдинов в состав армии. С этого момента вспыхнула

непрекращающаяся борьба между царем и народом с одной стороны и патрициями,

отстаивавшими прежние порядки, — с другой. Патриции оказались зажатыми в тиски между

царем и плебеями, которых они презирали. В результате Сервий Туллий также был убит.

7* 179

Тарквиний Гордый с такой уверенностью выступил перед сенаторами, что те избрали его царем.

Тарквиний был аристократом, а следовательно, «своим» человеком для патрициев. Но он

разочаровал римскую знать, не оправдав ее надежд на восстановление былых привилегий. Он стал

диктатором.

Патриции решили терпеливо дожидаться своего шанса. И наконец этот шанс им предоставился.

Тарквиний был далеко, в военном походе; город находился в руках префекта — аристократа

Лукреция. Начальником конницы был Марк Юний — также патриций, согласно Дионисию.

Лукреций и Марк Юний, как пишет де Куланж, восстановивший эту историю из разрозненных

сведений, организовали заговор. При помощи своих доверенных помощников — Валерия и Луция

Тарквиния Коллатина — они направились в небольшой город Коллацию, где выставили на

всеобщее обозрение тело женщины, заявив, что та покончила жизнь самоубийством, будучи

обесчещена сыном царя.

Затем заговорщики вернулись в Рим и повторили этот вымысел. Сенат издал приказ об изгнании

Тарквиния и его сыновей. На Форуме поспешно собрали народ, изложили перед ним дело и

выдвинули двух заговорщиков в кандидаты на пост консулов новорожденной римской

Республики.

Впрочем, какова бы ни была истинная интерпретация этого эпизода истории, изгнание Тарквиния

Гордого и потеря Рима для Этрурии внесли свою лепту в последующее исчезновение этрусков как

этнической единицы. Предрекало ли такой поворот событий учение Тага, не знает никто, за

исключением разве что великого бога Тина или, быть может, Вольтумны — бога священной рощи.

XVI БОГ СВЯЩЕННОЙ РОЩИ

На вершине холма, расположенного на территории города Вольсинии (неподалеку от

современного города Орвието, славящегося своим превосходным вином), возвышается темная и

мрачная сосновая роща. В наши дни крестьяне называют этот холм Монте-Фальконе, но каково

было его имя в эпоху этрусков, не знает никто. Возможно, он вовсе не имел имени. Это была

просто роща, священная роща, где в одиноком величии обитал бог.

У подножия холма блещет озеро, небесно-голубое в хорошую погоду, а погода в этой части

бывшей Этрурии почти всегда стоит хорошая. Сосны на вершине растут с такой глубокой

древности, что, возможно, помнят, те времена, когда эта роща была посвящена богу Вольтумне, о

котором рассказывают таинственные легенды. Утверждали, что бог священной рощи обладает

двойной природой. «Одень меня в шелка... — говорит Вольтумна устами римского поэта Пропер-

ция, — и я буду нежной девой. Если же я облачусь в тогу, кто откажет мне в мужественности?»

Деннис полагает, что Вольтумна — это богиня, супруга бога Вертумна, этрусского Бахуса, под

покровительством которого на богатых почвах, утучненных вулканическим пеплом, в изобилии

рос виноград. Фон Вакано не цитирует Проперция, но предлагает интерпретацию легенды, на

которую ссылается поэт. Он утверждает, что Вольтумна был двуполым божеством и что культ,

центром которого являлась священная роща, «чрезвычайно древен».

181

Нет никаких сомнений в том, что эта роща была важнейшим святилищем Этрурии. Каждый год

сюда из всех окрестных этрусских городов стекалось множество людей. Они приносили дары

богу, а затем беседовали между собой о делах, которые волновали в тот или иной период истории

всех жителей Этрурии.

Проходили века. На смену восьмому столетию до нашей эры наступило седьмое, за ним —

шестое, которое ознаменовалось для этрусков утратой Рима, хотя они долго еще не могли

смириться с тем, что с владениями на Тибре им пришлось распрощаться. Еще труднее было им

поверить в то, что Тарквиний Гордый лелеет в Черветери (древнем Цере) мечты об отмщении за

свою уязвленную гордость. А о Туллии, его жестокой супруге, вообще предпочитали не

вспоминать. Впрочем, воспоминания невольно возвращались, и в очередной раз собравшись в

конце года на священную церемонию, этруски не могли не потолковать об изгнанной царской

семье.

Как обычно, двенадцать этрусских городов, входивших в союз, послали в священную рощу своих

правителей — лукумонов, и, как обычно, из этих двенадцати был избран один вождь, которому

предстояло вбить в стену храма очередной гвоздь, символизировавший еще один прошедший год.

Но на сей раз на душе у всех было неспокойно, и всем не терпелось выспросить у гадателей, какие

новые беды припасли боги для Союза расенов (как называли себя собиравшиеся в священной

роще).

Союз расенов, как было известно во всей Этрурии, был в чистом виде религиозной организацией,

а не военным союзом, предназначенным для взаимопомощи в случае опасности. И этруски

намеревались во что бы то ни стало сохранить прежний характер этого союза, сколько бы

Тарквиний Гордый и его сыновья, поселившиеся в Черветери (Цере), ни подталкивали этрусские

города на войну с новорожденной римской республикой. Этруски не понимали, что представляет

собой этот новый политический институт, и боялись его, как людям вообще свойственно бояться

всего незнакомого. И об этом тоже толковали в этом году в священной роще.

Когда именно в Центральной Этрурии образовался Союз расенов, никто не знает, поскольку

археологам

182

до сих пор не удалось ни определить возраст святилища, ни установить, всегда ли богу Вольтумне

поклонялись именно в этом месте. Впрочем, самих членов этрусского союза эти вопросы едва ли

волновали.

Некоторые ученые предполагают, что первым этрусским союзом было более древнее объединение

этрусских городов Кампании (Южная Италия) с центром в Капуе. Если доверять римскому

историку Веллею Патеркулу, который родился в Капуе, этот город был основан этрусками за

сорок семь лет до традиционной даты основания Рима — 753 года до н.э.

Коренными жителями Кампании были оски, но греческие колонисты, прибывшие сюда из-за моря,

прогнали их и основали на этой территории город Кумы. Затем в Кампанию явились этруски,

основавшие здесь свой город Капую, превратившуюся в соперницу греческих Кум, чья слава как

родины вещей Сивиллы к тому времени уже гремела по всей Южной Италии.

В Капуе была найдена терракотовая плита с этрусскими надписями. Это — общепринятое в наши

дни доказательство того, что Капуя была населена этрусками или, скорее, представителями разных

народов, которых объединяли общий язык и поклонение общим богам.

В то время Рим не мог стать преградой на пути этрусской экспансии в Кампании, а вот оски

могли, поскольку они переместились в глубь полуострова и основали Помпеи в устье реки Лир.

Но долго наслаждаться спокойствием им не пришлось, поскольку этрускам было нелегко

противостоять. «Люди бронзы» быстро захватили Помпеи и удерживали их за собой вплоть до тех

времен, когда римляне в ходе своей собственной экспансии на юг выдворили этрусков из Помпеи

и, по своему обыкновению, населили город колонистами (на сей раз — ветеранами-легионерами).

Ученые еще не пришли к единому мнению по вопросам о том, какие именно двенадцать городов

вошли в Союз расенов и почему так называлась конфедерация городов Центральной Этрурии, а не

более древний союз городов Кампании и не более поздний союз с центром в Мантуе,

сложившийся, когда этрусков оттеснили к северу. Некоторые ученые дают ответ на эту загадку до-

вольно радикальным способом: они выдвигают гипотезу, что никаких других союзов, кроме

конфедерации

183

городов Центральной Этрурии, просто не существовало. Возможно, они и правы.

Хотя до сих пор неясно, какие города первоначально были включены в Союз расенов, никто из

серьезных ученых больше не утверждает, что Рим когда-либо был членом этрусской

конфедерации. Правда, некоторые предполагают, что Рим содействовал формированию Союза

расенов, поскольку предание связывает его основание с именем Тарквиния. К периоду утраты

Этрурией своей независимости в союз входили Аррециум (современный Ареццо), Цере

(Черветери), Клузиум (Кью-зи), Кортона, Перузия (Перуджа), Популония, Руселлы, Тарквиния

(Тарквинии), Ветулония, Больсена (Вольси-нии), Волатерре (Вольтерра) и Вольци (Вульчи). Разу-

меется, время от времени состав союза мог претерпевать некоторые изменения. Это объясняет

отсутствие Вей в списке членов конфедерации — весьма странное, поскольку этот город так долго

и отважно сражался против римского господства.

Хотя столицей союза, вероятно, были Тарквинии, ежегодные собрания представителей двенадцати

городов происходили в священной роще близ древних Воль-синий (в Больсене), точное

местонахождение которых оставалось под сомнением вплоть до 1946 года, когда Раймонд Блох

получил право на обследование Монте-Фальконе. Он обнаружил на холме участок длинной стены,

кладбище, скальное святилище и укрепления, подтверждающие, что некогда здесь находился

город. Впрочем, где именно находилась священная роща, над которой властвовал двуполый бог,

не ,так важно, как сам характер ежегодных встреч правителей двенадцати городов и значение этих

встреч для Этрурии.

Основная обязанность верховного лукумона состояла в том, что вбить годовой гвоздь в стену

внутреннего святилища в храме Нортии — богини судьбы, обычно отождествлявшейся с

греческой Атропос («неотвратимой»). Вбивание этого гвоздя, по словам фон Вакано, «симво-

лизировало принятие неизбежности ниспосылаемого богами рока», который, по убеждениям

древних этрусков, правил всеми событиями человеческой жизни, либо же, по мнению Майяни,

служило цели «пригвоздить» к стене храма все несчастья. Фон Вакано добавляет, что Гораций

«изображает Некесситу — спутницу этрусской

184

Фортуны из Пренесте (соврем. Палестрины) — с деревянными гвоздями и бронзовыми топорами».

Религия всегда консервативна; дерево и бронза были священны потому, что являлись атрибутами

древней религии. А железо было запретным: вследствие своей относительной новизны оно

олицетворяло зло. После священной церемонии вбивания гвоздя этруски устраивали праздник на

открытом воздухе, по-видимому, похожий на современную сельскую ярмарку. В те древние

времена такие праздники имели особое значение, поскольку еще не существовало ни газет, ни

большинства других привычных нам средств обмена информацией.

Чтобы узнать последние новости и сплетни, приходилось полагаться на рассказы бродячих

торговцев, которые на подобных ярмарках наверняка пользовались огромной популярностью.

Кроме того, участников празднества развлекали акробаты и кулачные бои, победителям в которых

доставалась громкая слава и кувшин вина. Теперь, когда Тибр снова оказался преградой на пути

этрусской экспансии на юг Италии как по суше, так и по морю (поскольку Рим владел торговыми

путями, а Кумы, разбившие войско Тарквиния, удерживали контроль над портовыми городами),

Этрурия обратилась на север, к апеннинским долинам. Оттуда до священной рощи докатились

слухи о новых завоеваниях, новых поселениях и новых возможностях для торгового развития; и

этруски, собравшиеся на праздник, несколько приободрились. Но последствия восстания в Риме и

изгнания Тарквиния уже начинали сказываться на Этрурии, и за спинами лукумонов люди шепта-

лись, что не худо было бы, если бы царь Кьюзи (древнего Клузиума) Порсенна решился помочь

Тарквинию отвоевать римский трон. И тогда Рим снова стал бы этрусским владением.

Разумеется, это была всего лишь мечта, и люди понимали это. Но они знали и то, что мечты

иногда сбываются. И хотя Рим объявил себя навеки свободным от этрусского ига, которое он

носил со дня восшествия на престол Тарквиния Древнего, этруски, собравшиеся в священной

роще, знали, что в «городе волчицы» далеко не все спокойно. Правительство новорожденной

Республики \возглавляли два консула, обязанные контролировать друг друга. Время правления

консулов

185

ограничивалось одним годом, что было неслыханным новшеством в те времена всевластных царей

и царских династий. Первым консулом был избран Брут, поклявшийся отомстить Тарквинию; а

вторым — Коллатин, чья жена Лукреция была опозорена Секстой и предпочла смерть бесчестию.

Консулов повсюду должны были сопровождать ликторы, носившие за ними этрусские инсигнии

(знаки царской власти): пучки прутьев и топоры, т.е. фасции. А свергнуть людей, однажды вку-

сивших подобной власти, было нелегко. Вскоре до священной рощи докатился слух, что Брут

увеличил число сенаторов до трехсот, назначил жреца для совершения публичных

жертвоприношений (прежде эта привилегия принадлежала царю) и обязал народ принести

торжественную клятву, что в Риме больше никогда не будет царей. Более того, Брут заявил, что

его товарищ — консул Коллатин, является представителем младшей ветви рода Тарквиниев,

поэтому он должен отказать ему от должности. Так одна за другой возможности реставрации

монархии закрывались, и надежды снова начали угасать. Для некоторых лукумонов, являвшихся

на ежегодные собрания в священной роще, отделение от Южной Италии, а в особенности — от

Корто-ны, где грек Пифагор основал свое религиозное братство, было еще и тяжким духовным

испытанием. Многие из них верили, что Пифагор был братом самого Тиррена, и вели жизнь в

согласии с правилами и тайным учением пифагорейского братства. Других лукумонов привлекала

пифагорейская вера в божественность души и представление о теле как о тюрьме, из которой душа

неустанно ищет выхода; однако эту идею было трудно примирить с учением Тага, согласно ко-

торому человек должен рано или поздно стать богом. Подобные несоответствия между двумя

системами верований порождали бесконечные и весьма увлекательные дискуссии.

Однако в религиозные споры то и дело вторгались проблемы повседневной жизни — к примеру,

беспокойные вести из Рима о том, что под давлением Брута консул Коллатин в конце концов

оставил свой пост всего лишь из-за того, что приходился родственником Тарквинию. Вместо него

консулом был избран Публий Ва-

186

лерий — тот самый Валерий, который когда-то сговаривался с аристократом Лукрецием свергнуть

Таркви-ния. Вскоре пришло известие из Черветери: Таркви

ний послал в Рим гонцов, чтобы

передать сенату свое прошение. Просьба царя-изгнанника была вполне скромной и резонной,

однако встревоженным этрускам почудилось, что Тарквиний решил отказаться от притязаний на

римский трон и отречься от всего, чему учили законы Тага.

Тарквиний просил о возврате своих личных владений. Это прошение вызвало в сенате настоящий

переполох. Несмотря на яростные возражения консулов, сторонники возврата Тарквинию его

имущества убедили колеблющихся сенаторов удовлетворить просьбу бывшего царя. Но никто не

знал, что гонцы от Тарк-виния ведут двойную игру. Они привезли с собой письма, адресованные

друзьям царской семьи, а в этих письмах содержались просьбы сделать приготовления к тайному

•возвращению Тарквиния в Рим под покровом ночи.

Удовлетворив просьбу Тарквиния о возврате его владений, сенат также позволил гонцам

задержаться в Риме на время, необходимое для подготовки перевоза имущества царя в Черветери.

Тем временем Тарквиний разослал письма своим римским друзьям-патрициям, где заверял их, что

гонцам можно полностью довериться.

Друзья Тарквиния собрались на встречу в одном из принадлежавших им домов. Они обсудили

подробности заговора за обеденным столом и решили, что подготовленные якобы для перевоза

имущества транспортные средства можно использовать для тайной доставки царской семьи в Рим.

Однако раб, прислуживавший за столом, подслушал этот разговор и донес о нем консулам.

Ликторы поспешили в дом заговорщиков и схватили гонцов, при которых были письма,

уличавшие их в преступлении.

Завладев письмами, консулы схватили также заговорщиков и бросили их в тюрьму. Среди них

оказались родственники самого Брута — его племянники и двое сыновей. Всех заговорщиков без

исключения приговорили к смерти. Поскольку гонцы были гражданами другой

187

страны, как теперь воспринималась Этрурия, наказать их не могли и отправили обратно в

Черветери. Сенат поспешно отменил свое решение о возврате Таркви-нию его имущества. Многие

сенаторы настаивали на том, чтобы содержимое дворца распродали, а деньги вложили в

государственную казну; однако консулы предпочли отдать дворец на разграбление народу.

Тарквиний владел участком земли между городом и берегом Тибра. Эту землю также

конфисковали и посвятили римскому богу войны Марсу. На этом участке как раз созрел урожай

пшеницы, но поскольку пшеница теперь принадлежала Марсу, использовать в пищу ее было

нельзя. Поэтому колосья срезали под корень, сложили в корзины и бросили в Тибр. Лето было

засушливым, уровень воды в Тибре — низким, и колосья поплыли по реке медленно и лениво, а

вскоре, в месте встречи течений, сбились в островок. В назначенный день казни заговорщиков

вывели из тюрьмы и доставили на Форум, где уже собрался народ. Всех приговоренных к смерти,

в том числе и сыновей Брута, привязали к столбам. На площадь вышли двенадцать ликторов, каж-

дый нес пучок прутьев и топор. Вслед за ними появились Брут и Публий Валерий; они заняли свои

места на высокой трибуне перед осужденными. Брут с искаженным гневом и мукой лицом отдал

приказ к началу казни. Ликторы развязали приговоренных, сорвали с них одежду, подвергли

бичеванию, а затем обезглавили. Вскоре римляне начали роптать. Слухи об этом докатились и до

священной рощи этрусков, где недовольство выражали уже громко и смело, утверждая, что

настало время восстановить монархию в Риме и вновь посадить Тарквиния Гордого на трон.

Римляне возмущались тем, как жестоко Брут обошелся с собственными сыновьями; а этруски в

первую очередь — тем, что этрусский храм на Капитолии посвятили римскому Юпитеру. Ведь это

означало, что отныне в центральном святилище Рима, между святилищами Юноны и Минервы,

будет обитать римский бог, а не этрусский Тин в окружении этрусских богинь Купры и Менрвы.

Вся Этрурия напряженно ждала, что Тин выразит свое недовольство этим кощунственным

деянием римлян. Но знамения не последовало.

Часть четвертая «ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК»

Ибо ныне — и впрямь род железа... и боги пошлют на них скорби и беды.

Гесиод. Труды и дни

XVII

ПРОВАЛ ПОСЛЕДНЕГО ПЛАНА ТАРКВИНИЯ ГОРДОГО

Слухи о том, что великий храм на Капитолии вскоре будет посвящен не могучему этрусскому

Тину, а римскому Юпитеру, наверняка удвоил гнев Тарквиния и его обиду на Брута и римский

сенат, отказавшихся вернуть царю собственность, принадлежавшую ему по праву. Хотя

Тарквиний Гордый был уже в преклонных годах (царствование его продолжалось двадцать четыре

года), он все же решился на попытку вернуть себе трон. Он напомнил двум своим оставшимся в

живых сыновьям, Арунсу и Титу, о пророчествах римских и этрусских гадателей, предрекших, что

на Капитолийском холме будет находиться «глава мира».

Ливии пишет, что Тарквинию Гордому пришлось впервые унизиться до роли просителя. Он

объехал целый ряд этрусских городов, уговаривая их присоединиться к войне. И два города —

Тарквиний и Вейи — согласились. Они жаждали отомстить неблагодарным римлянам, чей город

этрусские цари подняли из болот.

Преисполненный надежд, Тарквиний во главе объединенных войск двух городов переправился

через Тибр и вторгся на территорию, принадлежавшую Риму. Арунсу он велел возглавить

кавалерию, а сам встал во главе пехотинцев. По поводу того, какую роль в битве играл Тит, Ливии

ничего не сообщает.

Арунс, скакавший впереди конницы, издалека заметил отряд римских всадников, мчавшийся

навстречу ему по равнине. Когда они подъехали ближе, принц узнал консульских ликторов,

вооруженных розгами и

191

топорами. А затем он различил и Брута. Велев своим воинам следовать за ним, Арунс ринулся

прямо на Брута, которого ненавидел всей душой и винил во всех несчастьях, обрушившихся на

царскую семью. Столкнувшись, противники изо всех сил метнули друг в друга копья. Оба копья

одновременно пробили щиты и пронзили тела соперников. Этрусский принц Арунс и его римский

родственник Брут замертво рухнули под копыта своих коней.

На солнце сверкнули мечи и боевые топоры: этруски и римляне схватились в смертельном бою.

Стрелы свистели над полем битвы, то и дело уязвляя очередную цель; под взмахами топоров

катились наземь отрубленные головы. Вскоре нельзя было расслышать ничего, кроме лязга

металла, ржания раненых коней и воплей изувеченных бойцов. Правый фланг этрусков потеснил

римский левый фланг римлян, но и самим этрускам пришлось отступить по левому флангу; пер-

выми дрогнули бойцы из Вей. И хотя к концу дня исход битвы был все еще не ясен, ряды этрусков

охватила паника и союзники их покинули поле битвы.

Далее Ливии рассказывает о чуде: Публий Валерий, возглавлявший римскую пехоту, оставался на

поле всю ночь. На следующее утро, обнаружив, что врага поблизости не видно, он собрал тела

погибших (по-видимому, в том числе и труп консула Брута) и отправился в Рим, чтобы устроить

похороны. И когда вновь сгустились сумерки, некто услышал голос, донесшийся из

расположенного неподалеку леса: «Этруски потеряли на одного воина больше, чем римляне,

следовательно, римляне победили».

Народ в Риме оплакивал Брута, женщины носили по нему траур целый год — настолько велика

была их скорбь о человеке, отомстившем за «женскую честь». Что происходило в Черветери, куда

вернулся Тарквиний с телом своего погибшего сына, Ливии не сообщает.

Некоторое время Валерий оставался единственным консулом Рима. И вскоре народ заподозрил его

в желании восстановить монархию — но не ради Тарквиния, а ради самого себя. Основанием для

этих подозрений стало всего-навсего то, что Валерий начал строить себе дом на участке

Капитолийского холма, носившем на-

192

звание «Велия». Это место было хорошо защищено, и его с легкостью можно было бы превратить

в крепость.

Чтобы отвести от себя подозрения, Валерий собрал народ на Форуме. В сопровождении ликторов,

которые несли фасции перевернутыми, Валерий взошел на подиум и произнес страстную речь. Он

заверил народ, что всегда был ярым противником монархии и что готов немедленно прекратить

строительные работы на Велии и возвести себе другой дом, в менее стратегически выгодном месте

— хотя бы даже «под холмом».

Этот эпизод достоин упоминания потому, что Ливии изо всех сил старается привлечь внимание

читателя к тому, как возликовал народ, увидев фасции перевернутыми и удостоверившись тем

самым, что революция принесла свои плоды. Граждане Рима поняли, что теперь они — и впрямь

хозяева города. Затем Валерий издал законы, дарующие гражданам право оспаривать решения

судьи и ставящие под угрозу жизнь и имущество любого, кто когда-либо замыслит стать царем.

Валерий выполнил свое обещание и перенес дом к подножию холма. Затем народ избрал второго

консула — Горация.

В 508 году до н.э. было завершено строительство великого храма на Капитолии. Гораций и

Валерий тянули жребий за право провести церемонию посвящения храма богу. Гораций победил.

Недовольные таким исходом жеребьевки друзья Валерия изо всех сил старались оттянуть момент

церемонии. И когда наконец Гораций, возложив руку на дверь храма, начал произносить молитву,

к нему подбежал вестник и заявил ему, что умер его сын и что церемонию посвящения снова

следует отложить.

Гораций выслушал гонца. Не убирая руку от двери храма, он распорядился похоронить сына, а

затем завершил свою молитву и посвятил храм Юпитеру.

Тарквиний же по-прежнему вынашивал планы мщения. Он не привык к долгому бездействию.

Взяв с собой Тита, он отправился в Кьюзи посоветоваться с царем Порсенной. В этот период

этрусской истории Кьюзи был одним из могущественнейших городов Союза, расенов. Согласно

римскому историку Полибию, этот древний город, тогда носивший название Клузиум, находился в

трех днях пути от Рима (около 100 миль).

193

Щедрый и радушный Порсенна, по-видимому, проникся симпатией к молодому принцу Титу. Это

ли оказало влияние на его решение или же красноречие умевшего убеждать Тарквиния, историки

не уточняют. Среди прочих аргументов, которые привел Тарк-виний и к которым не мог не

прислушаться Порсенна, был и тот, что борьба за стабильность царской власти — самое достойное

дело для благородного человека. Тарквиний напомнил правителю Кьюзи, что в последнее время

троны рушатся слишком часто и что римскому сброду следует показать, кто должен стоять во

главе государства. Если Порсенна не поддержит освященные богами права своего собрата-монар-

ха, добавил Тарквиний, то во всей Этрурии вскоре воцарится хаос.

Встав во главе армии союзников (к которой присоединились войска других городов, в том числе

Тарквиний и Вей), Порсенна выступил в поход, намереваясь осадить Рим и голодом принудить его

к капитуляции. «Никогда еще, — пишет Ливии, — сенаторами не овладевал такой ужас, как

тогда».

Опасаясь, что римляне, устав от в-ойны, откроют этрускам городские ворота, сенаторы закупили

огромные запасы зерна и тайно доставили их в Рим. Монополия на разработку соляных копей,

долгое время до этого находившаяся в руках частных лиц, вновь стала государственной. Цены

снизились до приемлемого уровня. Затем сенат освободил всех плебеев от уплаты налогов; а когда

разъяренные патриции, на плечи которых легли лишние расходы, стали возражать против этого

решения, сенаторы заявили, что бедняки и так вносят посильный вклад в государственные дела,

растя и воспитывая детей.

Когда этрусское войско появилось на дальнем берегу Тибра, римские крестьяне бросили свои поля

и укрылись за стенами города. Но Порсенна не стал переправляться по деревянному мосту,

возведенному некогда еще Анком Марцием. Он предпочел атаковать холм Яникул, где когда-то

госпожа Танакил истолковала благоприятное знамение своему Лукумону. Теперь на этом холме

возвышалась крепость.

Увидев у своих ворот знамена этрусской армии, защитники Яникула перепугались и кинулись

врассып-

194

ную, бросая оружие под ноги; торжествующие этруски преследовали их с боевым кличем.

Мост через Тибр в то время охранял один-единственный часовой — Гораций Кокл. К нему-то и

бросились обезумевшие от страха римляне, озабоченные лишь тем, чтобы успеть перебраться по

мосту на римский берег. Но Горацию Коклу каким-то чудом удалось навести порядок в рядах

беглецов. Он велел им разрушить или сжечь мост, добавив, что тем временем сдержит врагов сам.

Отважный часовой, вооруженный лишь мечом и щитом, в одиночку встал перед копьями

этрусских воинов, напряженно вслушиваясь, как за его спиной трещит и качается деревянный

мост.

Двое римлян устыдились и поспешили на помощь к Горацию Коклу. Когда мост уже вот-вот

должен был рухнуть в реку, Гораций велел своим помощникам спасаться. Сам же он вновь

повернулся лицом к этрускам. Те были настолько потрясены, что не решались даже метнуть в него

копье. Однако Гораций сам двинулся на них, прокричав, что царские рабы слишком трусливы,

чтобы сражаться в честном бою. Наконец, в смельчака полетели копья, но Гораций прикрылся

щитом и устоял. Этруски в ярости бросились на него, но в этот момент мост рухнул. Под

радостные возгласы римлян Гораций прыгнул в реку и благополучно добрался до другого берега.

Впрочем, отсутствие моста не обескуражило этрусков. Они погрузились в лодки и разослали

множество отрядов вдоль римского берега Тибра, чтобы те сожгли поля и уничтожили посевы.

Римляне как раз вовремя успели согнать скот за стены города, закрыть ворота и укрепить оборону.

Видя, что этрусская армия подходит все ближе и ближе, они решили прибегнуть к хитрости.

Несколько человек вывели из города стадо овец через Эсквилинские ворота, тогда как отряд

бойцов тайком проскользнул наружу через другие ворота, где враг не мог заметить их.

Этруски бросились к овцам, чтобы отнять их у мнимых пастухов; но римские воины были

наготове. Они напали на врага врасплох; этруски были вынуждены торопливо отступить, и тут их

с тыла атаковали легионы, вышедшие из других ворот. Зажатые между двух

195

сил, почти все этруски погибли. Те, кому удалось спастись (в том числе и царь Порсенна),

поспешили к своим лодкам и переправились к Яникулу. Это был последний далекий военный

поход этрусков.

Римляне же хотели мира; но не такой ценой, которую требовал Тарквиний, — не ценой возврата к

монархии. И поэтому к этрускам, расположившимся лагерем на Яникуле, в одиночку отправился