Вогэн А.К. Этруски
Подождите немного. Документ загружается.
перепрыгивает с ветки на ветку, под деревьями крадется кошка. На женщинах — платья с
цветочным узором, пышные плащи и обувь, закрывающая лодыжки; некоторые играют с
длинными
123
шарфами или украшают ими кусты. На мужчинах — мантии, ниспадающие красивыми складками,
и сандалии со шнуровкой.
Двух из этих танцоров изображали так часто, что они стали настоящими знаменитостями. Это —
мужчина и женщина, лица и позы которых излучают искреннюю радость жизни. Хотя туловища
их по-прежнему изображены фронтально, а ноги — в профиль, это не столь важно: слишком
сильно впечатление счастья, которым преисполнены персонажи фрески. Некоторые считают их
профессиональными танцорами; другие полагают, что это —• гости на пикнике, устроенном
каким-нибудь этрусским аристократом, который, изобразив их на стенах своей гробницы, получил
возможность развлекаться в компании своих друзей и в загробном мире.
Два знаменитых танцора приближаются к пиршественному столу хозяина дома. Хозяин уже
ожидает гостей за столом; перед нами — счастливые, беззаботные дни до того, как Этрурия
почувствовала угрозу от набирающего мощь Рима.
От декора гробницы Франческо Джустиниани сохранилось так немного, что приходится в
основном полагаться на описания Денниса. Фреска с изображением лошадей, других животных и
мужчин навела Денниса на предположение, что это была сцена охоты. Мэри Джонстон обращает
внимание на великолепное изображение левой руки, превосходящее по мастерству всё прежние
достижения этрусских художников. Это — рука молодого мужчины, сжимающая жезл с крюком;
назначение этого предмета, насколько мне известно, до сих пор не было удовлетворительно
объяснено.
Чрезвычайно точным отображением этрусского танца может оказаться фреска на стене гробницы
Франческо, где перед нами предстает маленькая танцовщица. Джордж Деннис влюбился в эту
плясунью с первого взгляда, увидев ее одну, по выражению Мэри Джонстон, «среди призрачных
спутниц». Приведу еще одну цитату Джонстон: «Это — самая прелестная и естественная среди
всех этрусских женщин, изображенных на фресках... пена, пляшущая в ручье, цветок, качающийся
на ветру, бабочка, порхающая над поляной».
Как звали эту маленькую танцовщицу, никто не знает.
124
Во всех древних культурах существовало много разновидностей танца: женские хороводы и
мужские боевые танцы, брачные пляски и ритуальные танцы на похоронах. В Этрурии имелись
гильдия музыкантов и гильдия танцоров, и неизвестно, совпадали ли эти две гильдии. Неизвестно
также, входили ли женщины в мужскую гильдию или были выделены в отдельное •сообщество.
В каждой культуре имелись свои собственные ритуальные танцы, исполнявшиеся в честь умерших
предков. На волошском празднике памяти мертвых трое юношей и три девушки танцуют коло —
танец смерти. Пожилые женщины в ходе этого ритуала иногда погружаются в транс и падают в
обморок. Тогда мужчины из той же деревни танцуют вокруг потерявших сознание женщин,
которые в это время, как считается, общаются с духами мертвых. Чтобы вернуть женщин в
сознание, если другие способы (в частности, стрельба из ружей) не срабатывают, приносят воду из
реки и омывают их этой водой.
Большая часть фресок из Тарквиний представляет сцены счастливых, радостных танцев.
Саркофаги и погребальные урны украшены либо изображениями погребальных танцев и
ритуальных процессий, возглавляемых музыкантами, либо бытовыми сценами, так или иначе
связанными с образом жизни усопшего. Погребальные танцы отличаются торжественностью,
жесты плакальщиков (которых иногда нанимали для исполнения обряда) строго
регламентированы правилами ритуала; церемония чаще совершается под звуки флейты, чем лиры.
В похоронных обрядах, особенно в процессиях, участвуют как женщины, так и мужчины.
Мужчины иногда протягивают одну руку к носилкам с покойным, а другую ладонью вниз кладут
себе на голову; женщины изображены с распущенными волосами и прикрывающими руками лицо.
На многих подобных сценах изображен алтарь, предназначенный для поклонения не богам, а
предкам. Мэри Джонстон утверждает, что не обнаружила свидетельств использования этрусскими
танцорами (в отличие от греческих) особой формы одежды в ритуалах поклонения богам, зато
такая форма неизменно присутствует в обрядах, посвященных поминанию предков. В этом
125
нет ничего удивительного: ведь этруски, опять же в отличие от греков, стремились сохранить свои
древние традиции. А древние индоевропейцы, как показал де Куланж, верили в то, что их предки
становятся богами и что они обитают под камнями священного домашнего очага, который
постепенно, с течением времени, превратился в алтарь.
Мэри Джонстон изучила также сцены танцев на этрусских вазах, барельефах, бронзовых изделиях
и зеркалах. На одной из древнейших и, возможно, «самой примитивной из раскрашенных ваз,
найденных в Этрурии», она обнаружила изображение хоровода. Как известно, мегарские
женщины и по сей день танцуют в хороводе на праздник Пасхи. Хоровод был известен уже на
Крите в минойскую эпоху. Его танцевали в честь какого-либо божества. Мэри Джонстон отмечает,
что изображение этого танца на этрусской вазе — еще одно свидетельство в пользу восточного
происхождения этрусков.
Танец-шествие, изображенный на серебряном ведре из Археологического музея Флоренции, по-
видимому, представляет воинов, отдающих последние почести своему товарищу, возможно
вождю. Шествие движется к алтарю; оно состоит из мужчин-всадников, мужчин, ведущих на
поводках диких животных, и женщин, несущих на голове корзины. Очевидно, участники процес-
сии намереваются совершить жертвоприношение. Танцующие мужчины разбиты на пары; идущий
впереди в каждой паре высоко подпрыгивает, поджимая ноги. Цель жертвоприношения не вполне
ясна: возможно, его должны совершить в честь покойного, возможно — для умиротворения
какого-либо божества, а быть может — просто перед началом военного похода.
Ливии сообщает, что в 364 году до н.э. этрусских танцоров впервые пригласили в Рим. Город
постигла чума, и, чтобы умилостивить разгневанных богов, обрушивших свою злобу на жителей
Рима, нужна была искупительная церемония. Прежде чем призвать этрусков на помощь, римляне
попытались смягчить гнев богов, устроив военные игры и атлетические состязания в Большом
цирке. Потом они организовали луди — публичные представления. Но и это не умиротворило бо-
гов, поскольку чума не прекращалась.
И наконец, римляне пригласили этрусков — возможно, из города Вейи. Дело в том, что, когда в
про-
126
шлом с севера на Рим обрушилась угроза галльского вторжения (галлы уже переправились через
Тибр и подступили к стенам Рима), римляне отправили изображения своих богов в Вейи, чтобы
боги не попали в руки галлов. Жителям Вей пришлось предоставить убежище римским богам,
поскольку годом ранее римляне принудили Вейи сдаться.
Этрусские танцоры и флейтисты прибыли в Рим. Они «не без грации», как ворчливо отмечает
Ливии, танцевали в цирке, не сопровождая, однако, свои пляски ни пением, ни жестами. Из этого
представления, опять же согласно Ливию, родилась римская драма.
Грациозные танцы этрусков оказались вполне эффективными: боги наконец смягчились, и мор в
Риме прекратился.
Этруски увлекались играми и спортом. Поскольку лидийцы, по преданию, изобрели игру в кости,
то не исключено, что это развлечение они принесли с собой и в Италию, а по дороге обучили ему
древних греков. На большой амфоре, хранящейся в Григорианском музее Ватикана, изображены
Ахилл и Аякс. Они протянули руки и сложили пальцы так, словно мечут астрагалы — игральные
кости. Рядом с каждым игроком на аттическом диалекте греческого языка указаны цифры,
которые выбросил каждый из игроков: Ахилл — четыре, Аякс — три.
Ливии сообщает также, что в 437 году до н.э., когда римская колония Фидены перешла на сторону
Вей и Рим отправил послов выяснить, почему их бывшие подданные взбунтовались, то
двусмысленное выражение, которое допустил лукумон Вей Ларе Толумний во время игры в кости,
привело к смерти римских посланников.
В упоминавшейся выше гробнице «Надписи» в Тар-квиниях, где находится фреска с тремя
актерами и собакой, имелась еще одна интересная сцена из настенной росписи. Хотя она изрядно
испорчена, судя по свидетельствам ранних зарисовок, эта фреска изображала двух обнаженных
мужчин, играющих в кости. К сожалению, самих игральных костей не видно, но на основе
положения рук сидящих за столом мужчин можно сделать вывод, что они действительно заняты
игрой такого рода. Независимо от того, действительно ли лидийцы изобрели эту игру, в гробницах
Египта, в развалинах Вавилона и в этрусских усыпальницах ар-
127
_
хеологи обнаружили шестигранные кости, чрезвычайно похожие на современные.
Проблема, с которой столкнулись исследователи этрусской культуры, состоит в том, что на гранях
костей этруски не ставили точек, а писали слова, по поводу значения которых ученые не пришли к
единому мнению. После транслитерации этих слов латинскими буквами и расположения их в
алфавитном порядке получились следующие буквосочетания: CI, HUTH, МАХ, SA, THU, ZAL. На
первый взгляд загадка кажется совсем легкой: шесть граней — и шесть слов. Но каким образом
эти слова выстраивались в последовательности от единицы до шестерки?
До появления в 1961 году книги Майяни традиционно считалось, что соответствия были
следующими: 1 = THU; 2 = ZAL; 3 = СГ, 4 = SA; 5 = МАХ; 6 = HUTH. Существование такой
интерпретации в некем роде действовало на ученых утешительно: они не сомневались в том, что
первые шесть цифр им известны, а следовательно, был сделан важный шаг в расшифровке эт-
русских числительных. Но Майяни отважился бросить вызов этому широко распространенному
убеждению.
Основываясь на данных лингвистики, Майяни выстроил следующую последовательность: 1 =
МАХ; 2 = THU; 3 = CI; 4 = HUTH; 5 = SA; 6 = ZAL. В обоих вариантах 3 = CI. Поскольку
доказательство, которое приводит Майяни в пользу своего варианта, занимает целую главу и с
трудом поддается краткому изложе-
128
нию, я взяла на себя смелость позаимствовать из его книги две диаграммы — традиционную и
новую.
На обеих диаграммах 3, или CI, занимает, одну и ту же позицию. На современном игральном
кубике точки на шести гранях, соответствующие цифрам от 1 до б, всегда располагаются так,
чтобы сумма точек на противоположных гранях равнялась семи. Этому правилу соответствует
традиционная диаграмма; в варианте же, который приводит Майяни, оно не соблюдается.
Хотя любимым развлечением этрусков, по-видимому, была игра в кости, они также увлекались
активными спортивными играми — кулачными боями и борьбой. Эти и другие виды спорта нашли
свое отражение в настенных росписях и в декоре погребальных урн. В гробнице «Авгуры» в
Тарквиниях изображена пара обнаженных борцов. Похоже, они испытывают силы друг друга:
головы их почти соприкасаются, а пальцы каждого сжимают запястья противника с такой силой,
что мускулы вздуваются буграми.
Этруски также любили скачки и гладиаторские бои. Об этом свидетельствует энтузиазм и
напряженное внимание зрителей, запечатленные на соответствующих фресках и рельефах.
Гладиаторские бои (являвшиеся пережитком древнего обычая приносить людей в жертву на
могилах, чтобы обеспечить умерших жертвенной кровью), судя по всему, зародились на юге
Этрурии. Именно здесь римляне впервые увидели сражения гладиаторов и воспылали к ним
горячей любовью. В Кампании погибших в бою гладиаторов уволакивал с арены человек в
костюме Тухулки — крылатого этрусского демона подземного мира.
Фреска в гробнице «Авгуры» изображает одну этрусскую игру, которая попирает все наши
представления о правилах честных состязаний. На фреске представлены два соперника: один — в
маске, а другой — в мешке, надетом на голову и плотно завязанном вокруг шеи. Человек в маске
держит на поводке рвущуюся в бой собаку; человек в мешке, чью наготу прикрывает лишь на-
бедренная повязка, вооружен тяжелой палицей.
В этой дикарской игре человек в маске побуждает собаку на поводке прыгнуть на противника и
сбить его с ног. Художник запечатлел момент из середины сражения, когда человек в мешке уже
получил несколько
5—1846
129
укусов: из ран его сочится кровь. С нашей точки зрения, человек и пес находятся в неравном
положении, ибо у человека нет шансов спастись, кроме счастливого случая. Он победит, лишь
если ему удастся наудачу забить пса палицей.
Некоторые полагают, что эта малоприятная сцена изображает не игру, а человеческое
жертвоприношение, возможно включенное в состав погребальной церемонии. Но, впрочем, что бы
это ни было, фреска наводит на мысль, что этруски столь же привыкли к созерцанию человеческих
страданий, как и римляне. Правда, не следует забывать, что в древнем мире такое качество, как
сострадание, не считалось достойным воина. Более того, можно почти без преувеличения
утверждать, что жалость древним воинам была просто незнакома. По крайней мере, она меркла
перед всеобъемлющей необходимостью защитить своих предков. Иначе род прекратил бы свое
существование, а большего несчастья невозможно было бы и помыслить. И если предки
нуждались в этом кровопролитии, замаскированном под игру, то жестокую сцену на фреске
вполне можно понять.
Часть третья «БРОНЗОВЫЙ ВЕК»
Бронзовый род... ужасный и мощный... Оружие их было из бронзы...
Гесиод. Труды и дни
XII ГОРОД ВОЛЧИЦЫ
Легенда о происхождении римского народа гласит, что Эней, принадлежавший к младшей ветви
Троянского царского дома, бежал из горящей Трои со своим престарелым отцом, младшим сыном
и горсткой верных слуг. После долгих скитаний он достиг берегов Италии, где основал латинский
город Альба Лонга. В длинном перечне потомков Энея Ромул и его брат-близнец Рем появляются
в пятнадцатом поколении в качестве внуков Нумитора — одного из латинских царей Альба Лонги.
Сперва Нумитор правил Альба Лонгой вместе со своим братом Амулием. Но затем Амулий
предложил брату раздел наследия: одному должны были достаться богатства Трои, а другому —
царство. Нумитор избрал царство. Но Амулий, охваченный завистью к брату, поднял на него
оружие и сверг его с престола. Когда дочь Нумитора Рея Сильвия вошла в брачный возраст,
Амулий, опасаясь, что у нее родятся дети, насильно сделал ее весталкой.
Но все предосторожности узурпатора были тщетны: его племянница нарушила обет целомудрия и
забеременела. Ее схватили и заточили в темницу. Здесь Рея Сильвия родила двух сыновей-
близнецов непревзойденной красоты — Ромула и Рема. Отцом их она назвала бога войны Марса.
Боясь, что утратит царство, если позволит этим детям выжить, Амулий приказал положить
близнецов в корзину и пустить ее вниз по течению Тибра. Но в то время река разлилась, и корзину
133
вынесло на берег, где она и осталась лежать под смоковницей. Здесь младенцев нашла волчица.
Сжалившись над детьми, она кормила их своим молоком, пока пастух не обнаружил близнецов и
не забрал к себе в дом.
В память об этой легенде в период этрусского владычества в Риме новый храм на Капитолийском
холме (по преданию, выстроенный Тарквинием) украшала бронзовая статуя волчицы, кормящей
двух младенцев. Ливии утверждает, что в III веке до н.э. двое римских сановников приказали
установить такую же бронзовую статую под смоковницей. В наши дни копия знаменитой волчицы
с младенцами, спасенными ею от гибели, хранится в Капитолийском музее в Риме.
Как обычно случается в подобных легендах, близнецы выросли, отомстили злодею Амулию и
вновь возвели на трон праведного Нумитора. Некоторое время воссоединившаяся семья жила
счастливо и спокойно. Но близнецы стали старше и решили, что им пора обосноваться на своей
земле.
Ромул и Рем покинули царство своего деда в сопровождении отряда искателей приключений и
отправились на поиски места для нового города. Их внимание привлекли два холма на берегу
Тибра: Ромул со своими людьми поднялся на Палатин, а Рем со своими спутниками взошел на
Авентин. Легенда добавляет, что над Палатином тут же взвились двенадцать ястребов, а над
Авентином — только шесть. Плутарх, приводящий все это предание, не ограничивается таким
простым объяснением всего, что произошло далее. Он осторожно замечает, что некоторые люди
полагают, будто Ромул схитрил. Впрочем, как бы то ни было, Ромул остановил свой выбор на
Палатине, а Рем вынужден был довольствоваться Авентином.
В древние времена переселение с одного места на другое было рискованной процедурой:
приходилось опасаться, что обожествленные предки разгневаются и обрушат свою кару на
колонистов. Эней, отдаленный предок близнецов, привез с собой своего отца и отцовских богов.
Но ни Ромул, ни Рем этого не сделали. Плутарх и Дионисий Галикарнасский сообщают, что
Ромул, оказавшись в столь затруднительном положении, вынужден был обратиться к этрускам из
Таркви-
134
ний с вопросом: какие обряды ему следует совершить, чтобы обожествленные предки из Альба
Лонги приняли новый дом?
По-видимому, ответ на свой вопрос Ромул получил. В один прекрасный день в середине VIII века
до н.э. лукумон Тарквиний даровал аудиенцию посланникам из Лация, пересекшим Тибр в
поисках помощи. Глава делегации сообщил лукумону, что латины желают основать новое
поселение и умоляют этрусского владыку дать совет, как сделать это подобающим образом.
Посланники объяснили, что нынешнее место обитания латинов по ряду причин нельзя считать
удовлетворительным; однако они прожили там уже долгое время и в той земле погребены их
отцы. Как же им основать новый город, не навлекая на себя гнев оскорбленных предков?
Лукумон признал, что это — сложная проблема. Еще в раннем детстве он усвоил, что его родные
Тарквиний были основаны в согласии с законами Тага, и в результате город добился невиданного
процветания. Но насколько разумно выдавать чужому народу тайны священных обрядов?
Лукумон решил, что сперва нужно посоветоваться со своими гаруспиками, а возможно — и с
царями близлежащих этрусских городов. Впрочем, последнюю мысль он тут же отбросил, ибо, как
и другие цари, был самоуверенным и терпеть не мог выслушивать мнения, расходившиеся с его
собственным. А поскольку Тарквиний были древнейшим и могущественнейшим городом
Этрурии, а гаруспики Тарквиний — мудрейшими и наиболее почитаемыми во всей стране, то
решение должно было остаться за ними.
«Куда вы намерены переселиться?» — осведомился лукумон Тарквиний.
Посланники сказали, что собираются основать новый город на одном из холмов на берегу Тибра и
что их вождю, Ромулу, указали на это место двенадцать ястребов. Глава делегации добавил также,
что это место имеет особые преимущества, поскольку предоставляет свободный выход в
Тирренское море. Лукумон посовещался с гаруспиками, и в конце концов они решили все-таки
открыть Ромулу священные обряды, которые следовало совершать при закладке города.
135
И вот 21 апреля 753 года до н.э. произошло одно из главных событий мировой истории: был
основан Рим. И этот день стал для Этрурии залогом ее грядущего падения.
Римляне, греки и этруски верили, что подходящее место для закладки городов им указывали
сверхъестественные силы, действовавшие через посредничество человека. Таким «посредником»
для римлян стал Ромул, для греков — некий мессенец, а для этрусков — Таг. Таг восстал прямо из
земли. А мессенец, прислушавшись к вещему сну, принялся копать землю там, где росло «тисовое
дерево... рядом с миртом», и нашел оловянный сосуд, на котором были выгравированы правила
обрядов для закладки города. Основанный в соответствии с подобными указаниями город
превращался для своего народа в настоящее святилище; его границы охраняли не воины, а
священный огонь и обожествленные предки.
Когда гаруспики из Тарквиний выбрали на Пала-тинском холме подобающее место, там разожгли
огонь. Через этот костер перепрыгнули все, кто пришел с Ромулом на новое поселение: тем самым
они очистились от зла.
Затем гаруспики велели Ромулу выкопать в земле круглое углубление в том месте, где он желал
разместить центр будущего города. Это углубление, или мундус, должно было стать каналом,
через который обожествленные предки смогут посещать мир живых в определенные три дня года.
Ромул и каждый из его спутников благоговейно опустили в мундус по горсти земли, принесенной
с собой из Альба Лонги. (Плутарх говорит, что они положили туда «первые плоды», но, скорее,
это все-таки была земля, поскольку она символизировала переселение предков в новое жилище.) В
ходе следующего обряда Ромул должен был провести границу будущего города. Он запряг в
бронзовый плуг белого быка и белую корову. Покрыв голову накидкой и облачившись в
священные одеяния (возможно, такие же, как те, что носили этрусские гаруспики), Ромул провел
вокруг мундуса на нужном расстоянии глубокую борозду. Ни один человек не дерзнул бы отныне
наступить на эту линию или переступить через нее: иначе он рисковал навлечь на себя гнев богов.
Преда-
136
ние гласит, что Рем нарушил это правило — и заплатил жизнью за свою провинность.
Вслед за Ромулом шли его помощники и внимательно следили за комьями земли, вылетавшими
из-под плуга. Каждый комок земли, падавший снаружи от священной борозды, они возвращали
внутрь черты. Поскольку нужно было как-то входить в город и покидать его, не переступая
границу и не наступая на нее, Ромул приподнимал плуг в том месте, где предстояло сделать
ворота, и оставлял в ограничительной черте разрыв должной величины.
Город, заложенный по этрусскому обряду, мог быть круглым в плане, подобно недавно
обнаруженному Теотиуакану — древнему городу к северо-востоку от Мехико. Однако Дорога
мертвых в Теотиуакане с ее «пирамидами и храмами, рынками и площадями» проходила прямо
через центр города.
И при раскопках этрусских городов также были найдены прямые улицы, пересекающиеся под
прямыми углами. Прямые улицы есть в Марцаботте (близ Болоньи), в основанном этрусками
городе Спина и в древней части Помпеи. А вот улицы этрусской Ветулонии, наоборот, извилистые
и переплетаются между собой столь причудливо, как улицы современной Фьезоле. Круглый, или
четырехугольный, город, основанный по божественной, воле обеспечивал его жителям чувство
«принадлежности» к определенному месту, на которое они имели священное право и за которое
готовы были сражаться до смерти. Если кто-либо нарушал его границу, осквернял или уничтожал
священный огонь, то виновный подлежал суровому наказанию. Иногда жизнью за подобный
проступок расплачивался только осквернитель святыни, как в случае с Ремом; а иногда
разгневанные боги вовсе отворачивались от жителей города, и тем становилось больше не за что
сражаться.
Выстроив в соответствии с ритуалом новый город, этруски создавали в нем общество, основанное
на авторитете лукумона, который заботился о священном огне города, открытом для всех горожан,
но недоступном для чужаков.
Паллотино полагает, что титул «лукумон» относится к этрусским царям архаического периода,
когда во гла-
137
ве каждого города-государства стоял свой властитель. Лукумон был не только царем, но и
жрецом; его с детства обучали передавать народу смысл таинственного учения Тага, первого
религиозного учителя и законодателя этрусков.
В связи с этим интересно вспомнить, что греческого философа Пифагора, который в VI веке до
н.э. основал в Южной Италии религиозное братство, также часто именуют лукумоном. Вновь с
этим понятием мы встречаемся уже в XVIII веке, когда несколько энтузиастов-итальянцев
основали Этрусскую академию и назвали лукумоном ее президента; правда, к тому времени этот
титул сохранил только светское значение, поскольку Этрусская академия не являлась религиозной
организацией.
Этрурия, разумеется, была монархией, состоявшей из городов-государств; во главе каждого был
свой лу-кумон. Ливии рассказывает, как Толумний, лукумон Вей, скакал верхом перед своими
воинами, «сияя на поле битвы в несравненном великолепии своих царственных одежд». Лукумону
принадлежали все принятые в древности царские атрибуты: золотая корона, пурпурное одеяние,
трон, золотой перстень и фасция — пучок прутьев с воткнутым в него обоюдоострым топориком.
Четыре раза в год лукумон показывался на публике (всякий раз — в новую лунную фазу).
Раскрасив лицо алой краской, облачившись в плащ, расшитый звездами, держа в руке скипетр с
головой орла, лукумон выезжал к народу на колеснице, запряженной белыми лошадьми. В ходе
торжественной церемонии лукумон совершал жертвоприношения на благо своего народа, и
присущая царю-жрецу святость гарантировала его подданным спокойное будущее.
Нам известно, что лукумоны сражались верхом или на колесницах (именно этруски познакомили
жителей Италии с колесницами) и что поначалу их военное снаряжение было доэллинским:
обоюдоострые топоры и короткие, кривые мечи с трехгранными клинками. В ходе контактов с
греками характер вооружения этрусков постепенно изменился, хотя этрусские доспехи так и ос-
тались бронзовыми. Каждый лукумон в случае опасности поднимал свое ополчение: он призывал
на войну патрициев, а те собирали своих слуг и рабов и следовали
138
за царем на битву. Прошло много лет, прежде чем у этрусков появилось какое-то подобие
национальной армии. Но к тому времени было уже слишком поздно.
Не считая удивительно сложных и причудливых ритуалов, нацеленных на сохранение общинной
организации, в целом жизнь древних этрусков была на редкость простой, даже примитивной.
Охота и рыбная ловля, сцены которых так часто встречаются на фресках, служили не для
развлечения, а в буквальном смысле для поддержания жизни горожан. Этой жизненно важной
задачей — добычей пропитания занимались мужчины и мальчики всех сословий. На колонне в
одной из гробниц Черветери изображены охотничья сумка, лодочный руль и гусь.
В гробнице «Охота и рыбная ловля» в Тарквиниях, которая состоит из двух помещений,
соединенных коридором, сцена охоты изображена на фронтоне над входом. Краски до сих пор
сохранили былую яркость; в расцветке преобладают красные и зеленые тона. Мы видим, как из-за
дальних кустов и деревьев выезжают двое молодых всадников, возвращающихся с охоты. Перед
ними — раб с охотничьими псами. Под кустом притаился перепуганный заяц. Одна из собак
заметила добычу и готовится прыгнуть на нее. Вслед за всадниками идут другие рабы. Двое несут
дичь, подвешенную на шесте, у других в руках — палки с набалдашниками, которые греки и
римляне использовали, чтобы спугивать зайцев. Углы фронтона заполнены кустарниками и
деревьями.
На знаменитой ситуле Чертозы — бронзовом ведре, хранящемся в городском музее Болоньи, —
тоже изображены охотники. Одни несут оленя на шесте; другие тащат за собой убитого вепря;
вокруг них прыгают возбужденные охотой псы. Элиан в своем труде «О природе животных»
(«History of Animals») сообщает, что этрусские охотники прибегали к услугам флейтистов, чтобы
заманивать зверей в ловушки. Музыка свободно лилась по холмам и долинам, проникая в
потаенные норы лесных зверей. Очарованные чудесными звуками, звери выходили из своих
логовищ и направлялись к флейтисту. Но на пути их уже поджидали смертельные ловушки. На
одной фреске изображены всадники, загонщики и псы, гонящие вепря в расставленные сети.
139
На ситуле из Болоньи мы видим также земледельцев и быков. Усталый крестьянин, гонящий перед
собой быка, спускается вниз по каменистому склону холма, неся на плече плуг. Земледельцы и
быки изображены и на. миниатюрных терракотовых изделиях из Григорианского музея и музея
«Вилла Джулия» — грубовато, но весьма жизненно.
Разглядывая ситулу Чертозы, мы увидим также военные шествия. За одним из них наблюдают два
приятеля, слушающие музыку и пьющие вино. Возможно, они гадают: кого это так торжественно
хоронят с военными почестями? Кавалерия и пехота движутся мимо них траурным шагом; все
воины опустили копья остриями вниз в знак скорби. Когда славный воин достигнет своего
последнего пристанища, он, возможно, увидит на фресках гробницы все то же оружие, которым
так искусно пользовался при жизни; и доспехи его окажутся здесь же, под рукой, когда для него
наступит пора восстать к новой жизни. В другом военном шествии особое внимание привлекают
великолепные кони. На фресках из гробниц все кони изображены в условной манере: у них всегда
красные тела, белые хвосты и синие копыта. Деннис тоже отмечает эту особенность, описывая
древние фрески из некрополя Тарквиний, в так называемой гробнице Баронов. На ситуле вслед за
всадниками движутся отряды пеших воинов. Поражает разнообразие щитов, которыми
пользовались этрусские бойцы: щиты были и круглыми, и овальными, и прямоугольными. Шлемы
столь же разнообразны. Очевидно, к моменту создания этой ситулы этруски еще не выработали
единой военной формы.
Археологические данные подтвердили легенду о том, что Тарквиний были древнейшим из
этрусских городов и что в древности они фактически пользовались статусом метрополии. Именно
из Тарквиний этрусские воины выступали в завоевательные походы. Вплоть до конца истории
Этрурии, начавшейся в IX веке до н.э. (а возможно, даже раньше), Тарквиний оставались самым
могущественным и влиятельным членом союза двенадцати городов, который называли Союзом
расенов. В промышленном и экономическом отношении они продержались дольше других
этрусских городов на целых два столетия. Связи с Востоком и с
140
Грецией, поддерживавшиеся благодаря морской торговле, позволили Тарквиниям, а также Кьюзи
и Вей-ям долгое время оставаться центрами этрусской интеллектуальной жизни.
Если бы мы могли перенестись в Тарквиний VH столетия до н.э. и пройтись по улицам этого
славного города, то мы без труда поняли бы, почему жители его не опасались вторжения врагов.
Выстроенный на вершине обрывистого высокого холма из вулканического туфа и окруженный
крепкими стенами, город и впрямь был способен отразить любую атаку. За стенами Тарквиний
жизнь горожан спокойно протекала своим чередом. В центре города, должно быть, располагался
мун-дус, а от него во все стороны расходились улицы, по обеим сторонам которых возвышались
дома с островерхими кровлями. У домов беспечно играли нагие дети; по улицам проходили быки
и проезжали повозки; взгляды возниц время от времени падали на отделенный от города лесистой
долиной другой холм, где высились обиталища мертвых, всегда открытые для тех, кто желал
навестить своих предков. Оказавшись в Таркви-ниях, мы услышали бы странную речь, непохожую
ни на один из известных языков. И если бы мы попробовали произнести пару слов на любом
знакомом нам языке, нам лишь улыбнулись бы в ответ, покачали головой и отвернулись; а мы
остались бы стоять, озадаченные и слегка пристыженные тем, что вся наша эрудиция оказалась
здесь ни к чему. А если бы мы пересекли Тибр по недавно выстроенному мосту, то вместо
особняков увидели множество круглых хижин, разбросанных на холмах над болотами. На этом
месте позднее возникнет знаменитый римский Форум. Раскопки, проведенные здесь, помогли нам
увидеть воочию эти древние жилища «города волчицы»; и контраст между ними и городами
этрусков того же периода столь разителен, что остается лишь восхищаться, каким образом трем
этрусским царям, сменившимся на троне Рима с 716 по 509 годы до н.э., удалось произвести такие
внушительные перемены. В отряде Ромула не было женщин. Опасаясь, что не смогут оставить
после себя потомства, новоиспеченные римляне решили устроить праздник и пригласить в гости
соседей из окрестных племен, в частности — из племени сабинов. Соседи, которым было
141
интересно взглянуть на новый город, собрались со всей округи, прихватив с собой жен и
детей. Римляне проявили подлинное гостеприимство и объявили о начале праздничных игр.
Когда веселье было уже в полном разгаре и бдительность гостей ослабела, вероломные
хозяева праздника похитили всех незамужних сабинянок; легенда сообщает, что украденных
девушек было более шести сотен.
Проходили годы, «город волчицы» набирал могущество; в нем сформировался совет
старейшин — сенат (от «senex» — «старец»), власть которого держалась на культе предков.
Ромул, стремясь расширить свои полномочия, в конце концов вступил в конфликт с сенатом.
Он опирался на поддержку низших слоев общества — пленников и дезертиров, — отстаивая
их права. И когда в один прекрасный день Ромул исчез, сенаторы благочестиво пояснили, что
он вознесся на небеса, и учредили в его честь соответствующие обряды. А этруски на другом
берегу Тибра по-прежнему занимались своими делами, и тревожили их не столько внутренние
проблемы, сколько медленный, но упорный наплыв греческих иммигрантов. Дело в том, что
начиная с VII века до н.э. греки, презрев опасности суровых адриатичес-ких вод, смело
огибали южную оконечность Италии, преодолевали не менее опасное, кишевшее пиратами
Тирренское море и оседали в новых западных городах, слава о которых уже гремела по всему
Средиземноморью.
Однажды из зажиточного греческого города Коринфа прибыла группа переселенцев во главе с
неким Де-маратом, взбунтовавшимся против закона, который запрещал ему приобрести
землю. Демарата сопровождали его сторонники; многие из них были великолепными
мастерами в ремеслах и искусствах. Эта группа обосновалась в Тарквиниях. Здесь Демарат
женился на патрицианке, которая родила ему двух сыновей. Старшего сына он назвал (как это
ни странно) Лукумоном, а младшего — добрым этрусским именем Арунс. Прибывали в
Этрурию и другие чужеземцы, которых местные жители встречали довольно приветливо.
Ремесленники искали здесь новых заказов; торговцы стремились добраться до богатств, о
которых с таким энтузиазмом рассказывали мореплаватели; художники
142
и скульпторы также время от времени перебирались в Этрурию из родных мест. И вскоре
Этрурия стала самой богатой державой в Италии.
На севере, близ Цопулонии, этруски добывали медь и железо в количестве, достаточном для
импорта золота и серебра, в которых нуждались ювелиры. Чтобы защитить свою торговлю,
этруски должны были контролировать морские пути, не допуская, чтобы они оказались под
властью соседних народов, которые стремились, в свою очередь, захватить контроль над ис-
точниками сырья (в особенности над богатыми рудниками Испании, Сардинии и Италии).
Греческая литература изобилует рассказами о жадности и жестокости тирренских пиратов,
которых мы сейчас знаем под именем этрусков. Один из самых отвратительных обычаев этих
пиратов состоял в том, что живого пленника привязывали к мертвецу и так бросали в море.
Постепенно этрусский флот, состоявший, по-видимому, из кораблей, которые принадлежали
прибрежным городам, достиг неоспоримого владычества над Тирренским морем, и началась
колонизация областей к югу от Рима —• изобильных равнин Кампании. А город Вейи,
расположенный еще ближе к Риму, чем Тарк-винии, и разбогатевший благодаря доходам от
соляных залежей в устье Тибра, развязал борьбу за эти копи с четвертым царем Рима Анком
Марцием. Борьба эта на самом деле была старинной: еще Ромул, согласно преданию,
оспаривал право Вей на разработку соляных копей, и Вейи, чтобы защититься от этих
посяганий, основали в устье Тибра этрусское поселение, получившее название «Семь
деревень».
Спор за соляные залежи все еще не утих к тому моменту, когда в VII веке до н.э. Лукумон
(старший сын Демарата, беженца из Коринфа, обосновавшегося в Тарквиниях) прибыл в Рим
со своей супругой Тана-кил. Здесь этот богатый этрусский аристократ быстро прославился
под именем Луция Тарквиния и проявил немалую заботу о будущем новорожденного «города
волчицы».
XIII
ПЕРВЫЙ ЭТРУССКИЙ ЦАРЬ РИМА
ТАРКВИНИЙ ДРЕВНИЙ
(616-578 гг. до н.э.)
Седьмое столетие до нашей эры уже перевалило за середину, когда в один прекрасный день
работники каменоломен у вершины холма Яникул заметили на дальнем склоне холма пару
породистых вороных жеребцов невиданной красоты. Заслонив глаза от слишком яркого солнца,
клонящегося к закату, работники разглядели, что жеребцы тянут за собой крытую бронзовую
повозку, забрызганную дорожной грязью.
Поравнявшись с каменоломней, повозка остановилась. Богато одетые седоки — молодой
аристократ и его супруга — чуть подались вперед, приподнявшись с сиденья и жадно
всматриваясь в расстилавшуюся внизу долину. Затем они переглянулись и одарили друг друга
радостными улыбками. Работники тоже уставились вниз с открытыми ртами: по склону холма
поднимались тяжело груженные повозки. Аристократ приветственно помахал рукой.
Ив этот момент произошло чудесное знамение. С неба камнем упал орел, сорвал с головы
знатного господина высокую остроконечную шапку и быстро взмыл в небо, унося в когтях свою
добычу. Затем птица описала над головами изумленных зрителей два широких круга и, вновь
опустившись, возвратила шапку владельцу. Именно так, если опустить несколько подробностей,
повествует Ливии о появлении Лукумона, сына коринфянина и этрусской знатной госпожи, на
каменистой вершине холма Яникул.
144
Для молодых этрусков это было время новых надежд и новых начинаний, ибо Этрурия укрепляла
свои позиции в Италии, основывая новые города и развивая торговые связи со всеми регионами
Средиземноморья. Несомненно, Лукумон тоже был полон надежд и энтузиазма, но Ливии не
упоминает это обстоятельство в числе причин, по которым молодой этрусский аристократ прибыл
в Рим. Историк отмечает, что аристократы Таркви-ний были недовольны замужеством Танакил, и
этого неодобрения не мог стерпеть ни Лукумон, ни его честолюбивая супруга. Поэтому Лукумон
прислушался к совету Танакил пересечь Тибр и попытать счастья в Риме.
И когда орел вернул Лукумону шапку, Танакил поняла, что она была права: ее супруг удостоился
знака божественного благословения. Именно так она истолковала Лукумону это знамение, а кроме
того, посоветовала мужу изменить имя на латинский эквивалент и назваться Луцием. Вскоре
Лукумон прибыл в Рим и был представлен царю Анку Марцию под именем Лу-ция Тарквиния
(или, по другой версии, Луция Секста Тарквиния). В историю же этот юный чужестранец в Риме
вошел под именем Тарквиния Древнего.
За долгие годы жизни в удочерившем ее «городе волчицы» Танакил не утратила своих
способностей к гаданию и толкованию знамений. Легенда гласит, что она возвела на трон не
только своего супруга, но и его преемника — Сервия Туллия. В отличие от Ливия, археологи
убедились в существовании Танакил как исторического лица лишь в 1832 году. В этом году в Тар-
квиниях была обнаружена так называемая «Камера мертвеца» — самая маленькая из этрусских
гробниц, максимальная высота свода которой достигала лишь около 180 см, а ширина — около 1,5
м.
В момент открытия этой гробницы на боковой стене была отчетливо видна фреска (ныне она снята
и хранится в Григорианском музее). На фреске изображено тело пожилого мужчины, лежащее на
погребальных носилках. Над ним склонилась юная девушка; она протягивает руку, чтобы накрыть
лицо покойного капюшоном. На ней длинное облегающее одеяние; волосы, заплетенные в косы,
по этрусской моде заброшены за плечи; на ногах девушки — туфли с длинными острыми
мысками.
145
Над головой девушки этрусскими буквами написано имя — Тануэил. Деннис предполагает, что
незначительное изменение в этом слове даст имя Танкавил — этрусскую форму имени Танакил.
Над телом старика также этрусскими буквами написано имя Танорсейя, и Деннис склоняется к
мысли, что так звали отца Танакил.
В той же гробнице был найден саркофаг, доставленный в Григорианский музей. Надпись на его
архитраве гласит: «Еса Suthi Thanchvilus Masnial», — что, по мнению Денниса, может означать:
«Здесь находится могила Танакил».
Если Деннис правильно идентифицировал Танакил и ее отца, то вполне возможно, что побудить
Лукумо-на к переселению в Рим Танакил заставил не столько позор, навлеченный на нее браком с
чужеземцем, сколько смерть отца. Быть может, она надеялась, что в «городе волчицы» клановые
предрассудки будут не такими сильными.
Внешность Танакил Ливии не описывает. Он лишь подчеркивает главную, с его точки зрения,
черту характера этой женщины — ее честолюбие. Поздние авторы также упоминают об этом
качестве Танакил, а некоторые полагают даже, что ее честолюбие сыграло не последнюю роль в
последующем падении династии Тар-квиниев. Фест, римский историк и антиквар IV века н.э.,
добавляет к образу Танакил живописный штрих: он сообщает, что она носила амулет —
волшебный пояс. В греческой мифологии волшебный пояс носит богиня Афродита; поэтому не
исключено, что Фест намекал на то, что Танакил была неотразимой красавицей.
Этрусские женщины, судя по портретам, хранящимся в музеях (особенно по изображению
госпожи Велки), были не менее красивы, чем их современные тосканские наследницы. Поэтому не
исключено, что Танакил обладала столь же прекрасной внешностью, как Велка из гробницы Орка
в Тарквиниях.
Луцию и его супруге, прибывшим из более древней и лучше обустроенной Этрурии с ее крепкими
городскими стенами, мощеными улицами, красочными храмами и прочными жилищами, Рим
наверняка показался грязным и неуютным. Ничто не предвещало его грядущего величия. На месте
Форума были болота; кладбища располагались у самой кромки грязной тря-
146
сины; улицы были немощеными, включая и те, что вели к скромному дворцу на Палатине, куда
Луций, поселившись с женой в еще более скромном жилище, явился предстать перед римским
царем.
Благодаря своему обаянию, щедрости и богатству, о которых сообщает нам легенда, Луций без
труда завоевал популярность в Риме VII века до н.э. Вероятно, в его свите были люди, сведущие в
строительстве домов — круглых, квадратных или прямоугольных. Впрочем, все эти подробности
нам неизвестны. Легенда сообщает лишь, что царь Анк Марций пригласил Луция и Танакил
переселиться в царский дворец.
Анк Марций, сын сабинянки и латина, в 740 году до н.э. стал четвертым царем Рима. Либеральный
и демократичный, в отличие от своего предшественника, он быстро заслужил титул Отца народа.
Еще до восшествия на трон он активно содействовал развитию торговли в Средиземноморье;
впоследствии, когда латины пошли на него войной, полагая, что Анк Марций предпочтет
откупиться от них, тот ответил им достойным ударом и победил. Жителей захваченных городов он
переселил в Рим, а прежние города их сравнял с землей. Вот таким беспощадным способом
заселялся холм Авентин. Римский обычай переселять жителей покоренных городов сыграл
немалую роль в позднейшем завоевании Этрурии.
Ливии приписывает Анку Марцию заслугу возведения первого моста через Тибр — знаменитого
Pons Sublicius, покоившегося на деревянных сваях и не имевшего металлических опор. Царь велел
построить этот мост, чтобы соединить холм Яникул (который он присоединил к своим владениям
и надежно укрепил) с остальными частями города. Чтобы создать дополнительную защиту от
вторжения в город, мост построили так, что его в любой момент можно было разобрать на части и
снять. Плутарх высмеивает распространенное в его дни убеждение в том, что жрецов-понтификов,
несших ответственность лишь за жертвоприношения на мосту, считали «строителями моста»
потому, что в их обязанности якобы входило поддерживать его в хорошем состоянии.
Вскоре Анк Марций обнаружил, что из-за переселенных латинов в Риме становится тесно и этот
свое-
147
образный «демографический взрыв» толкает людей из низших классов на путь преступности,
дающий им больше выгоды, чем тяжкий труд земледельца. Чтобы защитить честных горожан от
преступников, Анк построил в центре города тюрьму, которая, похоже, всегда с тех пор была
переполнена.
Анк Марций был доволен тем, что молодой этрусский аристократ, представившийся как Луций
Таркви-ний, и его благородная супруга Танакил переселились к нему во дворец: ведь у царя было