Вогэн А.К. Этруски

Подождите немного. Документ загружается.

повседневного пользования. Поэтому гончары стали делать урны, напоминающие по форме

человека с широко открытыми глазами и примитивными, небрежно вылепленными руками.

Чтобы лучше понять, что представляли собой эти странные урны, нам следует обратиться к

так называемой виллановианской керамике.

V «ГЕРМЕТИЧЕСКИЕ» УРНЫ

Виллановианской культурой называют культуру населения Италии раннего «железного века». Эти

предшественники этрусков на территории современной Тосканы кремировали своих покойников,

ссыпали пепел в урны биконической формы и хоронили их в земле.

Не совсем удачное название этой древней культуры возникло всего-навсего из-за того, что первое

из подобных захоронений обнаружили близ Виллановы — небольшой деревушки в 3 милях к

северу от Болоньи. В 1853 году граф Гоццади провел здесь раскопки и обнаружил эти странные

биконические урны, восходящие к IX—VIII векам до н.э.

Было найдено также множество урн другой формы. Каждая была установлена вертикально в

отдельной могиле глубиной около 60 см и шириной около 30 см. Некоторые могилы были

выстланы слоем камней. Иногда в одной могиле помещались несколько урн, установленных друг

на друга.

Открытие кладбища в Вилланове и последовавшие за ним находки других древних италийских

захоронений имели большое значение и для историков, и для археологов, и для специалистов по

первобытным религиям. Для историков ценность этих открытий состояла в том, что

виллановианцы были предшественниками этрусков и изучение их культуры могло пролить новый

свет на особенности этрусской цивилизации. Ар-

хеологи выиграли от этих находок еще больше, поскольку появление новых древних предметов в

ходе раскопок побудило их разрабатывать научные методы изучения древних артефактов. А

исследователи первобытных религиозных верований выяснили много нового благодаря изучению

формы, размеров и декора вилла-новианских пеплохранильниц и обнаруженных в могилах

погребальных даров.

К счастью, находки оказались Столь многочисленны, что теперь образцы виллановианских урн

хранятся почти во всех музеях.

Типичная биконическая урна раннего виллановиан-ского периода имеет 43—46 см в высоту,

изготовлена из красноватой или желтоватой глины (в зависимости от региона) и в результате

обжига получила более темный оттенок. Оба конуса украшены орнаментом, обычно

геометрическим узором или изображениями свастик. На каждом конусе — крепкая ручка, иногда

простая, иногда также с декором. Верхний конус, как правило, покрыт крышкой, чаще всего

имеющей форму плоского перевернутого блюдца.

На крышке одной из биконических урн вилланови-анского типа, найденной на этрусском

кладбище близ Вольтерры (к юго-западу от Флоренции), изображен человек, сидящий за столом,

на котором стоит большая чаша вина. Эту сцену трактуют как пир в загробном царстве. Рядом с

мужчиной стоит женщина, по-видимому, ожидающая приглашения за стол. Можно предположить,

что это — недавно скончавшаяся супруга покойного, только что прибывшая из мира живых и

ждущая приветствия от мужа.

На винной чаше видны этрусские буквы. Очевидно, это какая-нибудь пословица, вроде той,

которую Май-яни восстановил из расшифрованных им отдельных слов: «Пей, дабы познать

радость, и пей, дабы жить долго».

По-видимому, прах собирали чрезвычайно тщательно, стараясь не упустить даже мельчайших

фрагментов костей, обуглившихся на погребальном костре. Даже в наше время эти останки,

вызывая понятное любопытство, тем не менее навевают грусть.

Кроме урн, в могилах находят разнообразные погребальные дары, служившие целям опознания

личности покойного в загробном мире: ножи, ожерелья, ручные прялки, конскую сбрую, мечи,

кувшины и чаши. Иногда эти предметы более изысканны, чем требовалось для повседневных

нужд: к примеру, стенки чаши слишком тонки, блюдце — слишком хрупкое. Впрочем, значение

имела не практическая ценность дара, а его полезность в загробном мире. Хотелось бы верить, что

именно об этом в первую очередь пеклись заботливые родственники покойного. В конце концов,

этруски были такими же людьми, как и мы с вами, и вполне естественно предположить у них

развитое чувство семейной любви.

Кроме биконических урн на древних кладбищах были обнаружены и другие типы

пеплохранильниц. Среди них — урны-канопы, урны со шлемом и урны в форме хижины.

Так называемые урны-канопы привлекают внимание большинства посетителей в археологических

музеях. Они названы по имени египетского города Канопа, где существовал необычный культ бога

Осириса: ему поклонялись, представляя божество в форме вазы с человеческой головой.

Вследствие процесса, который исследователи мифологии называют «контаминацией», то же

название стало применяться к египетским вазам, украшенным головами людей или животных, в

которые после бальзамирования покойника помещали его внутренние органы.

В Этрурии, в окрестностях Кьюзи (где, по-видимому, находился центр производства этого типа

пеплохранильниц), было обнаружено множество погребальных урн-каноп с крышками в форме

круглой человеческой головы с выразительными глазами, рудиментарным носом и

прикрепленными к корпусу урны короткими руками. Тем самым урна представлялась как подобие

фигуры человека. Некоторые из этих фигурок (обычно имеющих высоту около 45 см, как и другие

виллановианские урны) имеют в ушах крупные серь-

ги, а некоторые даже одеты словно куклы. Человекообразная форма урн-каноп, кольца в ушах и

одежда производят впечатление, что внутри этих приземистых фигурок и впрямь происходит

некий таинственный алхимический процесс.

Сходство каноп со скульптурными изображениями людей становится еще более удивительным,

когда мастер изображает фигурку сидящей на круглом стульчике из бронзы или терракоты. Одна

особенно любопытная канопа, найденная в Солайе (Центральная Этрурия), восседает на

подставке, как две капли воды напоминающей современный плетеный стул. Не исключено, что

точно такой стул имелся в доме владельца урны.

Поскольку умерший в ходе кремации терял человеческую форму, требовался некий определенный

образец, по которому его можно было бы опознать в период, когда в загробном мире он будет

претерпевать трансформацию. В этом состоит причина, по которой урны с прахом воинов венчали

не перевернутым блюдцем, а шлемом. Шлем служил гарантией сохранения индивидуальности в

загробном царстве. Воин продолжал носить шлем после смерти так же, как носил его при жизни.

Опознать его в ином мире помогали и погребальные дары, помещавшиеся в могилу вместе с ур-

ной: меч, копье, конские удила.

Чтобы наверняка застраховать умершего от утраты индивидуальности, на погребальной урне

часто изображали его лицо. Иногда к урне прикрепляли бронзовую маску покойного. Одна из

таких масок, украшавшая терракотовую урну VII века до н.э., хранится в музее города Кьюзи. Ее

приблизительная высота, включая навершие в виде шлема, — 32 см. Нос с легкой горбинкой и

приоткрытый рот создают причудливое, странно привлекательное выражение лица.

Этрусские шлемы существуют в нескольких вариантах: от высокого, увенчанного гребнем, до

простого полукруглого бронзового шлема (ныне хранящегося в Британском музее), который в 474

году до н.э. тиран Сиракуз Гиерон послал в Олимпию в качестве благо-

дарственного дара за свою победу над Кумами. Греческая надпись на шлеме указывает, что он был

частью трофеев, доставшихся грекам после победы над этрусским флотом.

В целом стандартная форма шлемов и сходство их декора заставили ученых предположить, что

еще в эпоху виллановианскои культуры мастера путешествовали из одного селения в другое,

изготовляя в разных местах предметы примерно в одном и том же стиле. В конце XIX века

итальянский археолог Бони, раскопавший большое кладбище на римском Форуме, обнаружил там

множество погребальных урн в форме маленьких круглых хижин, вроде тех, которые и в наши дни

можно встретить среди пастбищ Италии. Точно такие же урны-хижины были найдены и во многих

других местностях Этрурии, особенно в окрестностях Кьюзи и Ветуло-нии; попадались они и в

Северной Германии. Урны-хижины сегодня можно увидеть во многих музеях. Терракотовая

хижина из Ветулонии, выставленная в Археологическом музее Флоренции, является, пожалуй,

самой типичной и сохранилась намного лучше других. Стенки ее закруглены (круглый тип

жилища в древности был распространен во многих местах) и покоятся на выступающем наружу

основании. Кровля хижины имеет остроконечную форму, а по периметру над стенами нависают

карнизы.

Квадратный дверной проем этой урны-хижины отмечен несколькими глубоко прорезанными

линиями. Его прикрывает точно подогнанная терракотовая плитка, обрамленная зигзагообразным

орнаментом в форме незамкнутых равносторонних треугольников, повернутых остриями к центру

плитки. Этрусские мастера, по-видимому, недолюбливали пустое пространство так же, как и

греческие, поэтому в середине плитки-двери этрусский художник изобразил подобие веера из

пересекающихся линий.

Археологи находили также прямоугольные урны-хижины. Алебастровая прямоугольная урна, по

преданию, принадлежавшая семейству Буонаротти, хранит-

ся в Археологическом музее Флоренции. Изображенные на ее крышке два воина, несущие тело

своего мертвого товарища, вполне могли навеять Микеланд-жело мотив для его «Пьеты». В том

же зале выставлена еще одна маленькая прямоугольная урна-хижина, точнее, даже урна-особняк.

Аркообразный дверной проем этого изящного миниатюрного дворца украшают ионические

пилястры. Такие же двери встречаются в тосканских дворцах эпохи Ренессанса. Разглядывая эту

прекрасную урну, невольно переносишься в далекую жизнь древней Этрурии, где в точно таких

же особняках жили семьи аристократов и рабы, прислуживавшие им и развлекавшие их пением и

танцами.

Использование урн-хижин для погребения останков объясняется тем же повсеместно

распространенным среди этрусков верованием, что покойный должен после смерти обитать в

таком же удобном жилище, как и при жизни. Миниатюрная домашняя утварь, которую находят во

многих таких урнах и в гробницах, указывает, по мнению многих ученых, на то, что этруски,

подобно другим древним народам, представляли себе душу человека в виде крошечного существа,

которое может жить в маленьком домике и пользоваться маленькими вещами. Другие

исследователи полагают, что эти миниатюрные предметы — всего лишь детские игрушки,

которые могут понадобиться умершему в загробном мире.

В Берлинском музее хранится интересный экземпляр прямоугольной урны, который мне довелось

видеть только на фотографии. Вместе с каменной платформой, на которой она покоится, и

надстройкой на «крыше» эта урна имеет больше 2 м в высоту. Это — необычное отступление от

традиционного образца. Платформа, на которой установлена урна, двойная. В целом сооружение

напоминает модель жилища, выстроенного на высокой скале, открытой буйным ветрам. Дверной

проем этого дома представляет собой широкий прямоугольник, закрытый каменной плитой с

массивными

косяками. Вместо узора из линий, которые казались бы слишком легковесными на этой

монументальной пеп-лохранильнице, мастер прорезал глубокие горизонтальные желобки вдоль

верхнего ребра двойной платформы и широкие вертикальные — на кровле. Получилось вполне

удобное обиталище, в котором умерший спокойно мог дожидаться трансформации и

освобождения, а при условии, что его регулярно снабжали пищей и жертвенной кровью, не стал

бы покидать эти надежные стены ради отмщения живым, пренебрегшим своими обязанностями.

Встречаются и другие отклонения от традиционной формы погребальных урн. В Лувре хранится

маленькая терракотовая урна VI века до н.э., изображающая умершего, с комфортом возлежащего

на погребальном ложе, покрытом плотным тюфяком. Голова его покоится на грубо вылепленном

подобии подушки. Нет сомнений в том, что тюфяк и подушка — терракотовые копии тех

постельных принадлежностей, которыми покойный пользовался при жизни.

Умерший изображен полностью одетым, с шапкой на голове. Он обут в остроконечные туфли с

загнутыми мысками, которые были популярны в Этрурии VI века до н.э. и напоминали по форме

тапочки, что носят в наши дни греческие и турецкие крестьяне (только без помпонов). Майяни

установил, что погребенный в этой урне был вольноотпущенником по имени Пумпус (Помпеи)

Скунас. Часть надписи на урне гласит, что «вместе с отцами (он наслаждается) долгим сном». В

Национальном музее Перуджи хранится урна из знаменитой гробницы Волюмниев, датируемая II

веком до н.э. — периодом после романизации Перузии. Судя по надписи на урне, погребен в ней

некий Арнф Велимн Аул — красивый мужчина, при жизни бывший сановником, судя по

большому перстню на правой руке, камень в котором покрывает почти четыре пальца. В левой

руке Арнф Велимн держит сосуд неправильной формы. Одеяние его мягкими складками

ниспадает вдоль тела, скрывая ступни.

Полулежа на искусно украшенном погребальном ложе, он опирается левой рукой на две подушки.

Складывается впечатление, что Арнф Велимн был состоятельным человеком и принимал роскошь

как должное. Погребальное ложе, на котором он покоится, стоит на широком квадратном

постаменте, который сам по себе воспринимается как надгробный памятник, достойный

высокопоставленного сановника. Судя по всему, погребальная урна считалась своего рода

«герметическим сосудом», в котором умерший преображался в новое, могущественное существо.

Пока происходил процесс трансформации, покойный вынужден был беспомощно лежать в урне и

всецело зависеть от заботы живых.

От того, насколько обязательны были живые по отношению к умершему, погребенному в

саркофаге или урне, в свою очередь, зависело будущее отношение мертвых к живым: людям либо

удавалось заручиться помощью могущественных божеств, в которых преобразились умершие,

либо, напротив, они навлекали на себя гнев вредоносных духов. Спящие в урнах нуждались в

крови не меньше, чем покойники, погребенные в саркофагах. Кремация не отменяла этой

потребности. Лишить умершего крови считалось преступлением, за которое следовало возмездие.

Именно такое преступление совершили этруски в VI веке до н.э., забив до смерти камнями

моряков с захваченных фокейских кораблей. Фокейцы, враждовавшие с этрусками, были

вынуждены покинуть Корсику и рискнуть выйти в небезопасный пролив, отделявший остров от

побережья Италии. И страхи их оказались ненапрасными. Избиение фокейцев камнями произошло

неподалеку от Чер-ветери. Геродот рассказывает, что из-за неудачно выбранного способа казни

покойникам, погребенным в некрополе Черветери, не досталось жертвенной крови, и те,

разгневавшись, наслали на своих сограждан кару. В городе разразилась настоящая эпидемия

растяжений связок, переломов, параличей и прочих несчастий, подобных тем, что претерпели от

избиения камнями несчастные моряки. Куда разумнее было бы про-

сто перерезать горло всем фокейцам, ибо тогда мертвые получили бы свою долю крови. Не в

силах справиться с обрушившейся на них карой, жители Черве-тери послали за советом гонцов в

Грецию — в далекое Дельфийское святилище на горе Парнас. Дельфийский оракул велел им

организовать заупокойные игры, посвященные памяти мертвых. Эти игры должны были включать

конные скачки и прочие состязания. Как только совет оракула исполнили, эпидемия угасла.

Геродот сообщает также, что сто лет спустя в Черветери по-прежнему время от времени

проводили игры в честь мертвых.

Хотя отдельного упоминания об этом у Геродота нет, можно не сомневаться, что отчасти смысл

заупокойных игр состоял в человеческом жертвоприношении: ведь в древние времена гибель

некоторых участников состязаний была вполне обычным делом. Согласно преданию, именно

этруски принесли в Кампанию из Южной Италии обычай проводить на похоронах гладиаторские

бои; количество и характер боев, по-видимому, зависели от социального статуса покойного. Тела

погибших гладиаторов выволакивал с арены человек в маске змееволосо-го Тухулки — этрусского

демона смерти. Позднее римляне использовали для этой цели крюки. Считается, что обычай

приносить людей в жертву ради удовлетворения умерших сохранялся в Этрурии дольше, чем в

Греции, где людей довольно рано заменили животными. В греческом мифе богиня Артемида

спасает Ифигению от смерти на алтаре, в последний момент заменяя ее ланью. А «Книга мумии»

осуждает кровавые жертвоприношения как «пренебрежение жизнью».

В древнем городе Теотиуакане, недавно раскопанном мексиканским археологом Жорге Акостой,

кровь приносили в жертву богу цветов. На этом месте была построена знаменитая пирамида

Солнца. В IV веке до н.э., здесь, в 34 милях к северо-востоку от Мехико, находился город,

превышавший по размерам древние Афины и Рим. Позднее, когда город был разрушен и само имя

его забыто, его нашли ацтеки и дали ему

имя Теотиуакан — «место, где люди становятся богами». На месте этого ушедшего в небытие

города они приносили кровь в жертву богу цветов: жертвователь надрезал палец или веко,

пропитывал кровью пористую бумагу и сжигал ее в небольшой глиняной чаше. Римляне в III веке

до н.э., либо под влиянием этрусского обычая человеческих жертвоприношений, либо поддавшись

страху перед грозящим вторым вторжением галльских племен с севера, заживо погребли на скот-

ном рынке двух галлов — мужчину и женщину. Это была своего рода «профилактическая»

жертва. Но для предотвращения опасности, угрожавшей стране, кровь соплеменника была

эффективней, чем принесение в жертву чужака, особенно если эта кровь предлагалась

добровольно. То, что этруски верили в это, подтверждается сценой, выгравированной на одной из

урн: на ней изображены двое юношей (патрициев, о чем свидетельствуют одеяния, полностью

покрывающие их тела), один стоит на коленях, другой — в полный рост. Майяни, ссылающийся

на работу 1890 года, посвященную рельефам на этрусских урнах, так описывает эту сцену:

«На лице первого юноши написана полная безмятежность. За спиной его видны два жреца с

занесенными кинжалами, готовые вонзить свое оружие в жертву. Справа от этой группы —

флейтист; слева — двое слуг с инструментами и лестницей; крайний слева слуга, охваченный

бурными чувствами, сжимает руку своего товарища. Согласно Керте, лестница требовалась для

ритуала сожжения жертв».

Юные патриции добровольно предложили в жертву свою кровь и жизнь ради спасения страны от

опасности. «Для такой высшей жертвы кровь пленников не годилась, — поясняет Майяни, — и

поэтому этрусские аристократы готовились принести в жертву свою кровь». Можно ли назвать эту

сцену мрачной страницей этрусской истории? Не обязательно. Ведь в ней отражены любовь к

своей стране и горячий патриотизм той поры «золотого века» древней Италии, когда этруски

(как и Гесиод, о котором они, возможно, никогда не слышали) свято верили, что нужно развивать

в себе самые суровые добродетели.

Вот, наконец, перед нами и забрезжили искры подлинного этрусского восприятия жизни. Начиная

с VII века до н.э. этруски постепенно осознавали себя и свое место в мире, который был шире их

личных устремлений и чаяний. И они не были одиноки в этом чувстве: в ту эпоху все

Средиземноморье пробуждалось к более полному осознанию смысла жизни и смерти. Это новое

осознание нашло свое отражение, в частности в новых способах погребения мертвых. Разумеется,

этруски менялись и в других отношениях, но наиболее отчетливо их мировоззрение проявлялось в

заботе о том, чтобы оставить о себе память в сердцах людей. Становясь шире, этрусский мир

мало-помалу лишался былой наивности и простоты. Зарождались новые представления о жизни —

как земной, так и загробной. Об этих переменах возвестили всему средиземноморскому миру (и

продолжают возвещать нам по сей день) огромные курганы — грандиозные последние

пристанища этрусских мертвецов. И это было в высшей степени важно, ибо учение Тага, как мы с

вами еще увидим, утверждало, что дни человека на земле сочтены, а посмертное бытие его в

загробном мире не имеет конца.

Но могущественный бог Тин, возглашавший свою волю раскатами грома и вспышками молний,

испугался, что этруски, пережившие откровение нового знания, слишком воспрянут духом и

перестанут почитать богов. Он устрашился, что прежде покорный ему народ взбунтуется и

«золотой век» его придет к концу. И чтобы этруски не предали забвению обычаи своих предков,

великий бог Тин решил послать к ним на землю своего сына — Тага.

Часть вторая «СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК»

Серебряные и далеко не столь благородные... ибо они не могли удержаться... от причинения зла

друг другу-

Гесиод. Труды и дни

VI ТАГ, РОЖДЕННЫЙ ЗЕМЛЕЙ

Таинственная личность, которую этруски именовали Тагом, настолько плотно окутана туманом

древности, что ни история, ни легенда не преуспели в прояснении ее загадки.

Истории Таг известен как предполагаемый автор текста, дошедшего до нас через века под

разными названиями: «Учение Тага» («The Tagetic Doctrine»), «Книги Тага» («The Libri Tagetici»),

«Этрусское учение» («The Disciplina etrusca»). Все, что сохранилось от изначальных двенадцати

книг этого учения, — это фрагменты двух латинских переводов. Один из них сделан известным

римским правоведом Марком Лабеоном, другой — неким Тарквинием Приском. Оба переводчика

жили в эпоху Августа, когда древняя Этрурия стала седьмым регионом (т.е. округом) Римской

империи. И Лабеон, и Приск воспринимали этрусского Тага как законодателя. Но учение Тага

состояло не только из законов и предписаний: это была своего рода этрусская библия, доступ к

которой имели только гаруспики — жрецы-гадатели, провозглашавшие народу волю богов, истол-

ковывая тайное значение внутренностей жертвенных животных.

В городе Тарквинии в расцвете его славы имелось шестьдесят таких жрецов, чье слово было

законом для этрусков. Гаруспики (чье название буквально означает «осматриватели печени»)

умели также толковать волю богов по наблюдению за полетом птиц, вспышками молнии и

раскатами грома.

3—1846 65

Легенда сообщает нам о Таге больше подробностей, чем история, ибо благодаря ей мы можем

перенестись в те далекие дни, когда миф творил историю. «То были яркие, солнечные дни древней

Этрурии, — пишет миссис Гамильтон Грей, — когда каждый человек сидел в своем винограднике

или под своей смоковницей, а Таг учил его предсказывать будущее по взмахам орлиного крыла».

Именно в те «яркие, солнечные дни» сложилась легенда о том, что Таг был гением — сыном или

внуком могущественного бога Тина, который встал во главе иерархии богов после того, как она

окончательно сложилась, в представлениях этрусков.

Легенда гласила также, что Таг пришел в этот мир не так, как другие люди. Мифы о

сверхъестественно рожденных существах возникали в самых разных частях света, и древняя

Этрурия не была исключением. Однажды некий Тархон — лидиец, сын или брат Тир-рена и

лукумон (царь-жрец) Тарквний, — пахал свое поле неподалеку от города. Легенда уверяет, что

Тархон совершил поистине геркулесовы труды, построив на новой земле двенадцать городов.

Среди этих городов были и Тарквинии, первоначально носившие имя Тархны (согласно надписи

на гробнице рода Таркви-ниев).

Итак, Тархон усердно пахал свое поле, взрезая плодородную целину. И вдруг его изумленному

взору предстала человеческая голова, слегка приподнимавшаяся над бороздой. У этого

диковинного существа было лицо маленького ребенка, но седые, как у старика, волосы.

Испуганный этим чудом, Тархон позвал на помощь. Другие лукумоны, работавшие неподалеку на

своих полях (ибо в те времена нравы отличались простотой и никто не гнушался трудом пахаря),

поспешили на призыв Тархона.

На глазах удивленных людей из земли явился Таг, посланный великим богом Тином, чтобы

передать лу-кумонам установления, в согласии с которыми они должны были учить людей.

Легенда утверждает, что лукумоны записали эти законы на восковых табличках. Как только

чудесный ребенок, рожденный землей, исполнил свою миссию, он тут же погрузился обратно в

борозду, и больше его уже никто не видел. Но с тех пор жители Тосканы на протяжении веков

свято верили в то, что если их дети заболеют, то можно призвать на помощь «духа-ребенка»

(«spirito bambino») Taro, который восстанет из земли и поможет им. Об этом в начале XIX века

рассказали старики итальянцы Чарльзу Лиланду, собиравшему фольклорные данные для своей

книги «Пережитки этрусских верований в народных традициях» («Etruscan Roman Remains in

Popular Tradition»).

Лиланд включил в свою книгу любопытную иллюстрацию, значение которой, к сожалению, не

объяснил. На ней изображен туго спеленутый младенец с четко различимым личиком. Вместо ног

у этого младенца — второе лицо, морщинистое лицо старика. Кто это — Таг или Таго? Лиланд не

уточняет, является ли эта иллюстрация представлением современного ему художника о Таге-Таго

или же копией рисунка с найденного им интереснейшего образца тосканской керамики.

Как указывает Лиланд, предания о маленьких детях, изрекающих слова мудрецов или наделенных

целительными силами, распространены в фольклоре разных местностей. Он добавляет также, что,

поскольку древнейшая известная легенда такого рода на территории Европы повествует об

«этрусском младенце по имени Таг», особого внимания заслуживает сходство между двумя

преданиями: с одной стороны, Таг родился седовласым. А с другой стороны, утверждалось, что

Тархон, родившийся в Лидии, также был с младенчества убелен сединами. На этом основании

некоторые ученые предполагают, что изначально Таг и Тархон были одной и той же личностью.

Однако уже в древние времена их не отождествляли друг с другом. Кроме того, Таг сохранился

едва ли не до наших дней в тосканском фольклоре, а мифы о Тархоне остались достоянием

далекого прошлого.

В этрусском искусстве Тага изображают и как ребенка, и как мальчика-подростка. Две

миниатюрные бронзовые статуэтки Тага-ребенка хранятся в Григорианском музее Ватикана. Одна

была найдена в Пе-рудже, другая — в Тарквиниях, и обе пересланы в Рим. На правой руке

статуэтки из Тарквинии можно прочесть этрусскую надпись. Когда я отправилась в Ва-

3* «

тикан, чтобы осмотреть эти статуэтки, я предполагала найти их в зале бронзы и ювелирных

изделий Григорианского музея: одну — у изголовья бронзового ложа из гробницы Ларции, а

другую — у окна. Но на этих местах статуэток не оказалось. Более того, никто, по-видимому, даже

и не слыхал о Таге-ребенке. В конце концов служитель музея провел меня в зал, где стояла

прекрасная бронзовая статуя.

«Вот! — торжествующе заявил он. — Вот то, что вы искали».

Это оказалась статуя Марса из Тоди.

Я поблагодарила служителя, выразила должное восхищение Марсом и снова отправилась на

поиски. И вскоре мои усилия вознаградились: в одном из соседних залов я наконец обнаружила

нужные статуэтки. Обе они изображали маленьких мальчиков, сидящих на земле со скрещенными

ногами. В оба изваяния мастер включил традиционную буллу, которую носили на шее мальчики и

девочки, рожденные в патрицианских семьях, вплоть до достижения совершеннолетия. Утвер-

ждают, что этот обычай принес римлянам из Этрурии Тарквиний Древний.

Булла представляла собой кожаный или металлический (нередко — золотой) футляр-медальон, в

котором хранился амулет или талисман, защищающий от болезней и дурного глаза. В Этрурии,

когда ребенок достигал совершеннолетия, он посвящал свою буллу домашним божествам —

ларам. Возможно, в Риме соблюдался тот же обычай.

После 2-й Пунической войны привилегия ношения буллы была распространена на всех

свободнорожденных детей. Среди взрослых буллу дозволялось носить только римским

полководцам, да и то лишь во время триумфов. Причина, по которой давалось такое дозволение,

легко объяснима. Ведь полководца-триумфатора следовало защищать от завистливого гнева богов.

Некоторые исследователи предполагают, что апот-ропеический (отвращающий зло) талисман,

помещавшийся в буллу, представлял собой кусочек асафети-ды — растительной смолы, запах

которой напоминает

запах чеснока. Эта гипотеза небезосновательна: ведь известно, что многие народы древности

верили в способность сильных и резких запахов отпугивать зло. Современный человек говорит,

что «подхватил» простуду. А древний человек считал, что зло само способно «схватить» его,

поэтому нужно все время быть начеку. И амулеты могли обеспечить ему должную защиту.

Бронзовая статуэтка из Тарквиний с этрусской надписью упомянута в числе трех вариантов

представления мифического Тага в книге «Этрусский музей» («The Museum Etruscum») Антонио

Франческо Гори. Этот трехтомный труд, опубликованный в середине XVIII века, содержит триста

офортов, иллюстрирующих все аспекты этрусской жизни. Одна из страниц второго тома по-

священа Тагу.

Бронзовая статуэтка — единственная фигура, представленная в сидячей позе. Две другие —

подросток и ребенок — изображены стоя.

Ребенок обеими руками словно бы держится за рукояти невидимого плуга. Подросток стоит на

невысоком постаменте и держит в правой руке некий предмет, трудно поддающийся описанию.

Ребенок одет в рубаху до пят и обут в тапочки с загнутыми мысками. На подростке — одежда

римского покроя, доходящая до колен, с открытым правым плечом и правым боком. Предмет,

который он держит в правой руке, может быть либо цветком на длинном стебле, либо змеей с

высунутым языком.

Страница, на которой расположены эти три иллюстрации, носит заглавие «Таг». Ребенок с плугом

не имеет отдельного наименования. А на постаменте, на котором стоит подросток, выгравирована

надпись: «Getnius Tagetis»; иными словами, этот мальчик — не сам Таг, а гений Тага.

Сидящая статуэтка из Тарквиний и мальчик-подросток в римской одежде имеют на шее буллы; у

ребенка с плугом буллы нет. Это может означать, что ребенок с плугом, будучи рожденным самой

землей — Тагом, божественным созданием, не нуждается в дополнительной защите от зла.

Подросток может быть просто во-тивным даром — приношением божеству. Вероятнее

всего мистическое существо, появившееся из борозды на поле близ Тарквиниев и принесшее

этрускам законы, представлено не этим юным гаруспиком, изобра* женным на зеркале Тархона, а

ребенком.

Фон Вакано полагает, что к мифу о Таге могут также иметь отношение три бронзовые инталии,

найденные при раскопках гробниц близ Тарквинии. На каждой инталии изображена человеческая

голова, поднимающаяся из земли, в окружении группы людей, держащих в руках таблички для

письма.

Изображения Тага часто встречаются на этрусских зеркалах. Гравюра на тыльной стороне так

называемого зеркала Тархона принадлежит к числу самых известных и самых противоречивых.

Это прекрасное бронзовое зеркало, имеющее в ширину около 12,5 см и датируемое III веком до

н.э., сейчас хранится в Археологическом музее Флоренции. Его нашли в конце XIX века в

Тосканелле, недалеко от Тарквинии. Тыльная сторона и рукоятка зеркала покрыты гравировкой.

На тыльной стороне изображена группа из пяти человек, а на рукоятке, по-видимому, — Атлант,

титан греческой мифологии, державший на своих плечах небесный свод. Здесь он представлен

поддерживающим небо ладонями.

В центре группы из пяти человек, изображенной на обороте зеркала, — фигура юноши, левой

рукой опирающегося на скалу. В правой руке он держит крупную печень со свисающими долями.

Рядом с ним стоит бородатый мужчина, внимательно наблюдающий за пальцами юноши,

касающимися поверхности печени. Другие члены группы тоже смотрят на молодого человека.

Юноша и бородатый мужчина изображены в одежде того типа, который иногда встречается и на

других предметах этрусского искусства: коническая шляпа, нижняя рубаха с короткими рукавами

и плащ чуть ниже колен. Именно так выглядела традиционная одежда гадателя по печени —

гаруспика. Гаруспика всегда можно было узнать по этой одежде и по босым ногам, выделявшим

его среди других этрусков, обычно ходивших обутыми.

Над головой каждого из гаруспиков в этой сцене этрусскими буквами написано его имя: над

головой бородатого мужчины — «Tarchunos» («Тархон»), над головой юноши — «pavetarchies».

Вторая часть этого слова, «tarchies», по мнению фон Вакано, является вариантом этрусского имени

Тага — «Tarchet».

Эту сцену трактуют по-разному. Известный исследователь культуры этрусков Паллотино,

работающий в Римском университете, полагает, что здесь представлен урок искусства гадания по

печени жертвенного животного. Те, кто разделяет с фон Вакано его мнение о том, что юноша в

центре группы — Таг, считают, что Таг здесь дает наставления Тархону, «выпахавшему» его из

земли. Сам фон Вакано отвергает эту точку зрения, поскольку миф изображает Тага седовласым

ребенком, а не юношей.

Фон Вакано и Дукати предполагают, что сцена на обороте зеркала Тархона изображает ритуал,

который проводился при основании города Тарквинии и главную роль в котором играли

гаруспики. В этом случае другие члены группы могут быть «заинтересованными наблюдателями,

а возможно — духами или мелкими божествами».

По мнению фон Вакано, именно вера в духов или мелких божеств, именуемых гениями, придает

этрусской мифологии «специфическую окраску». Но гении под другими именами и в разных

обличьях появляются также в мифологиях других народов. Общеизвестный пример — сказка о

лампе Аладдина.

Майяни предлагает в корне иную интерпретацию сцены, изображенной на зеркале Тархона. По его

мнению, бородатый мужчина, «Tarchunos», вовсе не Тархон, а Тарквинии Древний, первый

этрусский царь Рима. Женщина, стоящая рядом с ним, — Окресия, о которой повествуют

несколько версий довольно странной легенды. Майяни приводит две такие версии, но сама

легенда связана с рождением Мастарны, или Сервия Туллия, речь о чем пойдет в одной из

дальнейших глав.

Слова «pava Tarchies» (выделенные фон Вакано), которые написаны над головой юноши,

означают, согласно

Майяни, «Тарквиний видел»: pava — прошедшее время иллирийского («а следовательно —

этрусского и албанского») глагола «видеть». Молодой человек — га-руспик, мастер гадания, —

был призван во дворец римского царя, чтобы истолковать видение женщины по имени Окресия,

явившееся ей в огне очага Таркви-ния, рядом с которым ей было велено сидеть.

Таким образом, согласно гипотезе Майяни, сцена на зеркале связана с историей Окресии, которая,

по одной версии легенды, была рабыней, а по другой — пленной дочерью царя, город которого

разрушил Тарквиний.

Одна из самых любопытных особенностей легенды о Таге, как мы помним, состояла в том, что

божественный ребенок появился на свет с седыми волосами. По-видимому, попытка передать эту

деталь предпринята на двух зеркалах, одно из которых хранится в Британском музее, а другое — в

Берлинском музее. Зеркало из Британского музея носит условное название «Туалет Елены». На его

рукояти, украшенной тонким узором, изображен маленький обнаженный мальчик с лысой

головой; некоторые полагают, что художник таким способом пытался передать седину Тага.

На берлинском зеркале изображен обнаженный мальчик с частично лысой головой. Его тоже

идентифицируют как Тага. Но здесь присутствует любопытная особенность: сюжет легенды

изменился. Таг представлен сыном Геркле и Менрвы — этрусских аналогов римских Геркулеса и

Минервы. О видоизменении легенды мы узнали благодаря именам, написанным этрусскими

буквами над головами каждого из четырех взрослых, окружающих нагого ребенка.

Ребенок, сидящий на ладони своего отца, — единственный член группы без имени. По-видимому,

его лысая голова воспринималась как достаточный признак для идентификации.

Три имени взрослых персонажей сцены известны исследователям этрусской мифологии. Это

Туран — этрусский аналог Афродиты, греческой богини любви; Менрва-Минерва — богиня

мудрости; и Геркле, или

Геркулес. Четвертое имя — Мунфух — остается загадкой. Туран наблюдает за остальными

персонажами со стороны. По-видимому, художник ввел ее в сцену, чтобы обозначить отношения,

связывающие Геркулеса и Минерву — родителей безымянного младенца. Утверждая свои

материнские права или предохраняя ребенка от падения, Минерва крепко держит его за ручку. Но

ребенок не обращает на нее внимания: обернувшись лицом к отцу, он протягивает к нему руки.

Герхард, описывающий эту сцену в своем труде, посвященном исследованию этрусских зеркал,

признает существование легенды, называющей Тага сыном Геркулеса и Минервы. Несмотря на то

что эта версия легенды отрицает или забывает отметить отношения, связывающие Тага с великим

богом Тином, Таг по-прежнему сохраняет свое божественное или полубожественное

происхождение. Возможно, он находится в процессе превращения в Таго — духа-покровителя.

Плиний Старший, погибший при извержении Везувия в 79 году н.э., оставил нам во второй книге

своей «Естественной истории» («Natural History») краткое описание этрусских представлений о

священной иерархии богов. Тин, глава этой иерархии, восседает на троне, стоящем на вершине

северной горы. У ног его расстилается юг, в озираемых им пределах — восток и запад. Таковы

четыре стороны света, в которых восходит и заходит солнце, рассекая небосвод на северную и

южную половины.

Слева от бога, там, где восходят созвездия, лежит часть небесного свода, которую боги называют

благоприятной; справа же расположена неблагоприятная сторона.

Фон Вакано объясняет это мнимое противоречие «здравому смыслу» тем, что для просителя, с

мольбой предстающего перед Тином, стороны света будут располагаться наоборот: справа

окажется благоприятная сторона, а слева — неблагоприятная.

Однако деление неба всего на четыре четверти было бы недостаточным для вмещения всей

многочисленной семьи Тина. Поэтому каждую из четырех частей Тин

разделил, в свою очередь, еще на четыре, и так образовалось шестнадцать пределов. Согласно

Плинию, таким образом, под началом Тина находилось шестнадцать божеств.

Из этих шестнадцати только двенадцать считались великими богами, а из двенадцати великих

богов только восемь имели право метать молнии. У каждого из восьми божеств была своя

особая молния, которую можно было узнать по отличительному цвету. Гаруспики с легкостью

распознавали, кто из богов послал молнию, поскольку каждый бог метал молнии из своей

определенной части неба.

Но все божества подчинялись безымянной и ужасной силе, перед которой даже гаруспики

замирали в благоговении. Случаев, когда одного человека насмерть поражала молния, а

другой, стоявший с ним рядом, оставался целым и невредимым, было вполне достаточно,

чтобы признать существование этой могущественной силы, непредсказуемой и

непостижимой.

Даже великий Тин подчинялся этой безымянной силе, хотя зависел от нее в меньшей степени,

чем другие боги. Ибо Тин повелевал «тремя сверкающими красными пучками молний».

Первым пучком он мог пользоваться по своему усмотрению. Вторым, который нес как благо,

так и зло, Тин мог воспользоваться лишь с предварительного согласия всех двенадцати

великих богов. Третий же пучок молний был самым ужасным и разрушительным. Право

применить его Тин должен был испросить у безымянной силы, погруженной во тьму, куда не

осмеливались проникнуть другие боги.

Рассказ Плиния отлично согласуется с бронзовой моделью овечьей печени, найденной в XIX

веке в Пья-ченце — итальянском городе к северу от Апеннинских гор. Эта модель имеет

форму неровного круга, состоящего из концентрических колец. Внешнее кольцо разделено на

шестнадцать частей, которые соответствовали шестнадцати жилищам богов; предполагают,

что ранее к каждой части была прикреплена табличка с именем бога. Внутренние кольца

также делятся на части, соответствующие сферам владения младших богов.

Согласно Паллотино, учение Тага включало описание Вселенной, в которой «великие верховные божества,

обладавшие четкой индивидуальностью и в целом благосклонные к людям, располагались в восточных

секторах неба (преимущественно — на северо-востоке); боги земли и природы — на юге; инфернальные

божества и повелители судьбы, неумолимые и устрашающие, по-видимому, обитали в ужасных западных

областях, особенно на северо-западе, считавшемся самой неблагоприятной стороной неба».

Некоторые историки склоняются к мысли, что изначальные представления этрусков об устройстве мира

были существенно проще. Однако антропологи, предполагающие, что мировоззрение древнего человека

развивалось от сложного к простому, считают гораздо более вероятным, что у этрусков было множество бо-

гов и что они лишь постепенно приближались, подобно другим народам, к идее одного верховного боже-

ства, сотворившего Вселенную.

В связи со всем этим возникает вопрос: каким образом авгур узнавал волю богов, столь удаленных от че-

ловека? Майяни описывает применявшуюся для этого процедуру. Авгур чертил на земле квадрат и разделял

его сперва пополам, а затем — на четыре части. Каждая четверть, в свою очередь, делилась на четыре части

и, как показано на бронзовой модели печени, помещалась под покровительство определенного божества

(возможно, на земле писали имя соответствующего бога). Поскольку получившийся план отражал

божественное устройство Вселенной, авгур, помещая себя в точку пересечения линий и наблюдая, над какой

из частей плана происходит небесное знамение, понимал, кто из богов «ответствен» за этот знак.

Точно неизвестно, входила ли в изначальное учение Тага подобная связь между небом и землей; но можно

не сомневаться, что это учение включало в себя основной корпус этрусских религиозных представлений и

что гаруспики использовали его для контроля за всеми событиями в жизни рядового этруска от рождения до

смерти. Этруски были убеждены в том, что

все науки (включая и те, которые теперь называют «светскими») являются составной частью

религии и что постичь их простому смертному (не гаруспику) невозможно. Лишенный

возможности мыслить свободно, рядовой этруск слепо верил в откровение и в учение,

«утверждавшее возможность прямого общения со сверхъестественными силами».

В качестве «осязаемого» свидетельства откровения и «возможности прямого общения» с богами

этрускам и была предложена вера в рожденного землей Тага, потомка великого Тина,

перебросившего мост над пропастью, разделявшей богов и людей. Следуя наставлениям Тага и его

наместников-гаруспиков, всякий этруск мог надеяться, что, когда пробьет его час, он пересечет

эту пропасть по «мосту» и тоже станет богом.

Ко времени римских императоров Таг уже приобрел репутацию, сравнимую с авторитетом

Дельфийского оракула. Однако у него была соперница — этрусская женщина по имени Вегойя

или Бегоя, чьи гадательные книги долгое время хранились в римском храме Аполлона. Почтение,

которым пользовалась Вегойя, было типичным образцом общего отношения этрусков к

женщинам. Это отношение уходило корнями в далекое прошлое, когда в каждом семействе были

свой священный очаг и свои домашние боги. Именно это далекое прошлое изображает миссис

Грей в своей идиллической картине солнечных дней древней Этрурии, «когда каждый человек

сидел в своем винограднике или под своей смоковницей».

VII ДОМ И СЕМЬЯ

Для первобытной индоевропейской цивилизации было характерным отношение к семье как к

священной общине, сравнимой с церковью. Согласно законам Ману, такое отношение к семье

отличало и древнеиндийскую культуру. В законах Ману излагаются индийские представления о

сотворении мира, посмертной судьбе души и предназначении семьи. Семья являлась закрытым

обществом, существовавшим исключительно в целях производства детей, в первую очередь —

сыновей. Дочери считались нужными лишь в качестве «питательной почвы», в которую может

упасть семя мужчины из другого закрытого общества.

Покидая семью, в которой она родилась, дочь утрачивала всякие связи с домом своих родителей.

Священный очаг ее родного дома больше не готовил для нее пищу и не питал ее одинокий дух.

Выходя замуж, девушка становилась членом семьи своего мужа. Если она оказывалась

бесплодной или рожала только дочерей, ее возвращали в семью родителей, поскольку на заре

индоевропейской цивилизации в бесплодии обычно винили женщин, а не мужчин.

Сыновья могли производить на свет других сыновей, тем самым продолжая род. В семью входили

все ее члены — и живые, и умершие. Умершие предки могли поддерживать свое существование

лишь в том случае, если живые члены семьи приносили к месту их погребения пищу и питье,

необходимые покойным до тех пор, пока они не переродятся в загробном мире.

Если мужчину постигало несчастье умереть, не произведя на свет сыновей, или пережить свое

мужское потомство, то его вдова должна была стать женой его брата или другого родственника.

Дети, родившиеся от этого второго брака (как сыновья, так и дочери), считались потомками

первого мужа овдовевшей женщины.

Все эти обычаи, сохранившиеся от ранней индоевропейской цивилизации, были распространены

среди греков, римлян тл. индийцев, а также, по-видимому, и среди этрусков, поскольку эти

древние традиции нашли отражение в их позднейших законах. Хотя этруски, как представляется,

раньше греков, римлян и индийцев отказались от соблюдения многих старинных обычаев,

необходимость продолжения рода и сохранения семьи по-прежнему довлела над ними.