182
Александр Лавров
менты — есть страдание. Вне это<го>, когда они отдельно и тот и другой
бывают абсолютно счастливы и не чувствуют ни своего раздвоения, ни
противоречия.
Когда я бываю с людьми — это очень просто: у каждого свой круг зна
комств, и они быстро обходятся. Но когда я бываю один, то это почти не
прерывная смена, и тогда это очень тяжело»
44
.
Мысль о Вайолет Харт, прежде побуждавшая апеллировать к образам
Джекила и Хайда, в этих объяснениях уже отходит на второй план, более
настойчивым оказывается стремление постичь метафизику собственной
души, и готовность Сабашниковой принять ее в совокупности взаимоиск
лючающих черт Волошин ценит превыше всего. «Как я целовал Ваше пись
мо за то, что оно признавало м<исте>ра Хайда, — писал он ей 13 июля. —
Он становился оправданным в моих глазах. Он становился вполне отде
ленным от Джикля и Джикль переставал быть ответственным за его по
ступки... Это нельзя. На это никто не имеет права. Человеческий закон тре
бует, чтобы в одном теле жил один человек. И я должен их примирить.
Если Джикль убьет Хайда, то он разорвет единственную связь, которая со
единяет его со всечеловеческой жизнью»
45
. Сабашникова отвечала в уни
сон (17 июля): «То, что Вы могли ожидать от меня другого отношения к
Хейду, еще раз доказывает мне, что Вы никогда, никогда обо мне не дума
ли. <…> Да, это странно, я люблю и всегда любила особенной любовью
людей, в кот<орых> живет м<истер> Хейд. Я его инстинктивно угадываю
даже когда мое сознание совсем далеко, даже когда оно в него не верит.
Это было всегда, мне это непонятно, но это объясняет мне, почему я не
прошла мимо Вас и что меня заставило остановиться»; «Что бы был мистер
Джикиль без Хейда. О, он был бы очень скучен, в нем не было бы жизни, и
так же скучен был бы м<истер> Хейд торжествующий»
46
.
Таким образом, разрешение нравственнопсихологической дилеммы в
прослеженном эпистолярном диалоге оказывалось сходным с тем, кото
рое намечал Бальмонт в стихотворении о Джекиле и Хайде. История о том,
как стивенсоновские двойники помогли Волошину и Сабашниковой луч
ше понять друг друга и преодолеть надлом во взаимоотношениях, являет
весьма выразительный и характерный пример претворения художествен
ного мира писателя, воспринятого в мифопоэтическом регистре, в сово
купность острых и действенных «жизнетворческих» переживаний — яр
кий пример самовыражения того типа сознания, которым были наделены
люди символистской эпохи. Примечательно, что этим людям оказались
близки и необходимы образы, измышленные английским писателем.
«В чемто, как ни странно, он близок русской культуре», — позднее, говоря
о Стивенсоне, подметил В. Каверин
47
, и рассмотренные эпизоды, как пред
ставляется, способствуют обнаружению конкретных черт этой близости.
Примечательно также, что позднее Набоков в своем лекционном курсе, со