Симон Андре, Моруа Андре. О тех, кто предал Францию

Подождите немного. Документ загружается.

заявлять, что Саарбрюкен взят, потому что благодаря это-

му, когда мы начали отступать, это произвело очень

дурное впечатление за границей. Он ответил, что он со-

вершенно с этим согласен, но что все эти промахи по

части информации никакого отношения к нему не имеют.

И прибавил по поводу первого наступления: «Все-таки

мне во-время удалось отвлечь сорок пять германских ди-

визий. И это могло бы оказать помощь Польше». Ког-

да я спросил его, что он думает о польской кампании,

он ответил с горькой улыбкой:

— Когда маршал Рыдз-Смиглы приезжал сюда не-

сколько месяцев тому назад, я указал ему, как важно бы-

ло бы построить вдоль их западного фронта укрепленную

линию, сколь возможно большого протяжения. Он отве-

тил: «Но ведь у меня же маневренная армия», — и Гаме-

лен засмеялся коротким смешком: — Как будто у меня не

маневренная армия!..

Затем мы заговорили о линии Мажино, о том, какой

защитой она оказалась для мобилизации и для сосредо-

точения наших войск. Гамелен был убежден, что именно

благодаря линии Мажино немцы не повели наступления

на западном фронте. Фланговая атака через Бельгию и

Голландию требовала обширных приготовлений, и против-

ник не мог организовать их во всех деталях, пока он был

занят в Польше.

— Это дало нам маленькую желанную отсрочку, —

сказал Гамелен, — и это большое счастье для нас. Я уси-

лил укрепления на линии Мажино. Мы можем сказать, что

сейчас сила ее сопротивляемости удвоена. Я протянул

ее дальше к северу, вдоль бельгийской границы.

— Это полевые укрепления или нечто более мощное?

— Достаточно серьезные укрепления, которые мы

строим из железобетона очень быстрым новейшим спо-

собом. Да, я очень рад, что вы хотите посмотреть все

это. У них, конечно, не будет времени показать вам осо-

бенно много, но все-таки представление вы себе сможете

составить.

— Да, — продолжал он задумчиво, откинув слегка го-

лову назад, — этот род войны действительно совершенно

отличается от всего, что мы знали раньше. Прежде всего

сейчас уж нет речи о том, что можно вести каждодневную

маленькую войну, как в 1914 году. Внезапные нападения,

бесполезные артиллерийские дуэли, напрасная растрата че-

361

ловеческих жизней, — с этим покончено и для той и для

другой стороны. Но более того, самый характер войны

сейчас совершенно иной. Очень немногие понимают это,

бездейственная война вызывает всеобщее недоумение. Вы

представляете себе, эти люди думают, что новая война

будет повтореньем предыдущей. Вечная ошибка... — Он

улыбнулся. — Эта война не имеет ничего общего с преды-

дущей войной. — Он на минуту как будто погрузился в

раздумье.

— Никто, повидимому, не отдает себе отчета, что вой-

на четырнадцатого года представляла собой исключение,

была своего рода монстром. Но если мы оглянемся назад,

в глубь истории, — ну, скажем, например, в восемнадца-

тый век, то и тогда были свои затяжные, «бездейственные»

войны, когда целые месяцы подряд ничего ровно не про-

исходило; вы без конца осаждали какой-нибудь укреплен-

ный город, располагались на зимние квартиры, а затем в

один прекрасный день — сраженье. Оно длилось недолго,

но оно решало все.

Его блестящие глаза, устремленные на потолок, вы-

ражали спокойствие мыслителя, привыкшего господство-

вать над событиями. Он напоминал мне сейчас моего

прославленного соседа, Анри Бергсона, который, когда я

приезжал к нему за город, иногда размышлял передо

мной вслух.

Гамелен тоже размышлял вслух. И, повидимому, на-

слаждался этим. Я старался, сколько мог, поощрять его,

давая ему понять, что я ловлю каждое его слово. Кроме

того, я видел, по некоторым намекам Гамелена, как замечал

это и в других случаях, что генералы этой войны

были знакомы с моим «Верденом», и, по их мнению, че-

ловек, который мог написать такую книгу, или хотя бы

первые пятьдесят страниц романа, был не просто дилетан-

том в военных вопросах.

И, наконец, я спросил его, как он представляет себе

дальнейшее развитие войны.

ГОЛОС ПРОВИДЦА

— Чтобы понять то, что происходит, — отвечал он,

попрежнему устремив глаза на потолок, — и то, что долж-

но произойти, надо ясно представить себе, что и сами

362

армии сейчас в корне изменились. Они обратились в ору-

дия огромной ценности, в аккумуляторы чудовищной мощи;

создать их стоит больших средств и содержать их стоит

не меньше; это орудия чрезвычайно действенные, но и

ненасытно прожорливые. Люди непосвященные и пред-

ставления не имеют о том, сколько может теперь быть

поглощено боевого снаряжения и горючего в один-един-

ственный день боя. Вы понимаете, настоящее положение

наших войск можно было бы сравнить с тем положением,

в котором находился флот во время последней войны. Флот

в то время представлял собой исключительно ценное ору-

дие, очень сложный механизм огромной силы, и его стара-

лись сохранять нетронутым как можно дольше и рискова-

ли им только в последнюю минуту для краткой, но реши-

тельной операции.

Я слушал с жадным вниманием. Ни от кого еще мне

не приходилось слышать таких новых и значительных

мыслей о теперешней войне.

Он слегка понизил голос, перейдя на почти конфиден-

циальный тон.

— Вам хотелось бы знать, как я представляю себе

ближайшее будущее. Так вот, я полагаю, что за каким-то

периодом кажущейся полной неподвижности последует

внезапная операция, в которую будут брошены сразу все

наличные средства, — он слегка наклонил голову и нахму-

рился, — и которая приведет к решению гораздо скорее,

чем думают. — Голос его стал внушительным, почти мрач-

ным. Он смотрел прямо перед собой. — Да, это решение

будет крайне стремительным и страшным. Люди не пред-

ставляют себе, до какой степени оно будет страшным.

Коснувшись снова моей предстоящей поездки в Бель-

гию, я спросил его, не думает ли он, что эта операция,

которую он так внушительно описал, начнется как раз от-

туда.

— Весьма вероятно, — отвечал он, — но разумно пред-

видеть, что противник поведет дело так, что отдельные

вторжения в Бельгию и Голландию потонут в общем его

движении вперед — от устья Рейна и до швейцарской

границы.

— А как вы думаете, когда это произойдет?

Он снова задумался, прикусив губу.

— Не исключено, что это случится в конце января,

но я думаю, вряд ли... Март, это уже гораздо вероятнее. —

363

Затем, еще немного подумав: — Май — да. Май —почти

наверно.

Я был поражен такими удивительными пророчествами,

которые мой собеседник произносил так спокойно. Гене-

рал Гамелен, казалось, смотрел в лицо будущему если и

не с легким сердцем, то, во всяком случае, без страха.

Я сказал, что отсрочка, которую он имеет в виду, позво-

ляет надеяться, что мы к тому времени восполним наши

пробелы, в особенности в отношении авиации.

— Да, — сказал он твердо, но в тоне его чувствова-

лась какая-то недоговоренность, — к марту только-только.

— Что касается танков, — продолжал я, — бельгийцы

говорили мне, что у них лучшие в мире противотанковые

орудия.

— Это верно.

Часы на стене, на которые я время от времени по-

глядывал, показывали, что я пробыл здесь уже час десять

минут. Несколько раз я намекал на то, что опасаюсь

отнимать у него так много времени, но он каждый раз,

слегка махнув рукой, отвечал: «Нет, нет. Вы нисколько

мне не мешаете».

В течение этого часа и десяти минут ни разу не поз-

вонил телефон, ни разу не постучали в дверь. Поистине

здесь была атмосфера непостижимого спокойствия. На-

конец я поднялся.

— Я покажу вам армию, так сказать, в одном ее сече-

нии, — сказал он и улыбнулся. — Вы начали этот вечер со

мной, теперь вы отправитесь в главную квартиру; затем вы

посетите генерала, командующего группой армий, потом

армейского генерала, затем один из главных фортов линии

Мажино и оттуда, сколько это будет возможно, доберетесь

до передовых постов. Смотрите повнимательнее.—Он снова

улыбнулся. — Разумеется, все, что вам покажут, все это

строго конфиденциально. Когда вы вернетесь, я буду рад

побеседовать с вами обо всем этом.

Двадцать четвертого вечером, когда я вернулся, я

предпочел, следуя своему обычному правилу, послать ге-

нералу Гамелену, вместо того чтобы тотчас же просить

его о свидании, краткий письменный отчет и в то же

время дал ему понять, что я хотел бы повидать его. Я

постарался не ставить себя в смешное положение и не

изображать из себя военного эрудита, а изложил или,

вернее, дал понять со всей возможной скромностью то,

364

что я думаю, тщательно выбирая для этого осторожные

выражения. Тем не менее было совершенно ясно, что я

обнаружил серьезные недостатки и беру на себя сме-

лость привлечь к ним внимание человека, который скорее

чем кто-либо другой мог устранить их.

ЛИНИЯ МАЖИНО

Так, например, в самом начале моего письма я гово-

рил следующее: «Невольно удивляешься малому количе-

ству бомбоубежищ и полному отсутствию окопов, которые

могли бы служить убежищем в случае бомбардировки.

Офицеры, которых я спрашивал, как они поступают в

случае бомбардировок, отвечали мне, что они просто от-

дают приказ рассыпаться по лесу и рекомендуют солда-

там ложиться ничком в ямы или в какие-нибудь канавы,

выбоины и т. п.».

Относительно самой линии Мажино: «Когда несведу-

щий, но внимательный посетитель осматривает внешние

укрепления, они кажутся гораздо менее внушительными,

чем хотелось бы, хотя они, как говорят, недавно законче-

ны. Противотанковые ловушки производят такое впечатле-

ние, словно их сооружение производилось слишком эко-

номно; мало рвов; проволочные заграждения, конечно,

сами говорят за себя, но глубина их и длина много мень-

ше того, чем представляешь себе заранее».

Относительно главных фортов: «Здесь, может быть,

было бы уместно сказать со всеми надлежащими оговор-

ками, что у непосвященного посетителя невольно создает-

ся впечатление, может быть, и не очень обоснованное, что

огромная неуязвимая масса бетонных сооружений, пре-

красно распланированная внутри, обладает огневыми сред-

ствами, удовлетворяющими лишь самым минимальным

требованиям. И хотя, конечно, посетитель совершенно

убежден, что столь хорошо защищенные и так прекрасно

обслуженные орудия несравненно выше по своей дейст-

венности, чем полевые орудия, все-таки трудно предста-

вить себе, каким образом в случае бурной и мощной ата-

ки противника смогут они держать под огнем достаточной

плотности то пространство, которое они должны сделать

непроницаемым как с фронта, так и с флангов».

365

МЕРА ЧЕЛОВЕКА

Я упомянул также о серьезных опасениях, которые я

слышал от армейских генералов по вопросу об авиации, и

о той опасности, которую представляет, на мой взгляд,

чрезмерно спокойное существование армии непосредствен-

но за линией фронта. Человек с таким проницательным

умом, каким был Гамелен, не мог не почувствовать всю

серьезность моих замечаний, несмотря на ту исключи-

тельную учтивость, в которую я считал своим долгом

облечь их.

Он мне не ответил и не прислал за мной. Больше я

его не видал.

Прежде всего я со всей скромностью должен сказать,

что не льщу себя надеждой на то, что я в состоянии

пролить полный свет на это крайне странное явление,

которое, по всей вероятности, восходит к непонятным

свойствам, заложенным в самой человеческой природе.

Но в первую очередь совершенно несомненно следующее:

те, кто твердят и повторяют после катастрофы, что Га-

мелен был дурак, «полковник Блимп», доказывают только

одно — что они сами не знают, о чем говорят. Когда Поль

Рейно в мае прошлого года заявил, что нам нехватает

какого-то усилия мысли и что пришло время «обдумать

войну», то его упреки, направленные против Гамелена

(которого он должен был вот-вот сместить), были очень да-

леки от истины. Человек, который сидел против меня в

декабре 1939 года и говорил то, что я привел выше,

обладал умом блестящим, умом, деятельность которого

протекала не в пустоте, но была направлена непосредст-

венно на разрешение военных задач и в самой последней

стадии их развития. Прогноз, который он мне тогда сде-

лал, показал теперь всю его поистине удивительную про-

зорливость. Невозможно вспоминать об этом без некото-

рого содрогания.

Есть еще люди, которые говорят: «Гамелен сделал

карьеру с помощью политиков, которым он угождал». Но

прежде всего они забывают, что военные, если они до-

стигают высоких постов, неизбежно вынуждены считаться

с политическими деятелями, и этот аргумент не говорит

ни за, ни против их военных дарований. Молодой Бона-

парт преуспел благодаря своему тонкому умению обра-

щаться с политическими деятелями. А победоносные гене-

366

ралы Третьей империи — разве они созданы не политиче-

скими деятелями? Но можно продолжить рассуждение и

дальше и утверждать без всякого парадокса, что это

очень хорошо, что именно политические деятели, люди

штатские, а не военные, решают, кого именно следует

выдвинуть на высшие военные посты, ибо военные, можно

сказать почти наверняка, не преминули бы ставить всяче-

ские препятствия на пути независимого таланта, а еще

больше — гения. Кто именно, политические или военные

деятели, заставили замолчать Шарля де Голля?

И тем не менее очевидно, ответите мне вы, что чело-

век, который словно по волшебству предсказал майские

события, допустил, чтобы войска, которыми он командо-

вал, стали почти пассивной добычей этих событий. К тому

же — это мелкий, но весьма показательный факт—он ока-

зал мне доверие и уважение, поделившись со мной благо-

роднейшими мыслями во время этого нашего свидания,

продолжавшегося больше часа, но он же оскорбился,

когда я со всей самой осторожной учтивостью указал

ему, что на фронте не все находится в блестящем по-

рядке.

В действительности — и это-то и приближает нас к

истине, — Гамелен, повидимому, принадлежал к числу лю-

дей с широким и острым умом, которые не терпят, когда

нарушается их представление о вещах. Более того, такие

люди избегают малейших обстоятельств, которые могли

бы заставить их изменить это представление. Мне говори-

ли, что он редко посещал фронт или хотя бы даже воен-

ную зону и что почти все его поездки, в качестве коман-

дующего союзными армиями, сводились к поездкам меж-

ду Венсеннским замком и резиденцией Даладье или меж-

ду Венсенном и Лондоном, когда там собирался высший

военный совет. И, разумеется, не страх перед опасностью

и, пожалуй, даже не усталость (но в этом я не так убеж-

ден) удерживали его; вероятнее всего это было желание

избежать суматохи, осложнений, неприятных открытий, на

которые можно было натолкнуться, взысканий, когда

пришлось бы налагать, и всякого рода инцидентов, в ко-

торых ему пришлось бы проявить свой гнев. Он предпочи-

тал «обдумывать войну» подобно Декарту в своей poele—

его знаменитой комнате в Голландии.

Он принадлежал к числу тех людей, чья интеллектуаль-

ная сила плохо координирована с их способностью дейст-

367

вовать. Связующий ток между этими двумя способностя-

ми или совсем отсутствует, или очень слаб. Чем объяс-

няется этот недостаток внутренней передачи? Прежде все-

го крайне важным недостатком воли: у таких людей нет

волевого и действенного стремления к тому, что является

предметом их размышлений. Но, кроме того, это еще

является результатом страха перед самым действием и

последствиями, которые оно может вызвать. Стоит только

припомнить слова Эррио по поводу Гамелена и предста-

вить себе, насколько такая склонность характера усиливает-

ся бюрократизмом и рутиной, укоренившимися в генераль-

ном штабе.

Такие люди в основе своей — мечтатели, а общеизвест-

но, что мечтатели способны проявлять удивительную про-

зорливость даже в вопросах повседневной жизни.

Мечтатель, если он, скажем, архитектор, мечтает о пре-

красных зданиях, которые он построил бы, он видит каж-

дую их деталь, но упускает из виду одну последнюю по-

дробность, самую тривиальную, но чреватую неожиданными

и досадными осложнениями, — что он должен их по-

строить.

Гораздо более редкое явление, явление, которое в

силу этого остается вне подозрений, — это, что мечтатель

такого типа оказывается генералиссимусом французских

войск и главнокомандующим союзными армиями; что он

мечтает о танках, нимало не смущаясь тем фактом, что в

его распоряжении очень немного пригодных танков; что он

мечтает о необыкновенно увлекательной молниеносной

войне, которая должна произойти в мае, и при этом не

делает ничего или делает очень мало, чтобы обеспечить

победу себе, а не другой стороне.

Кто спас фашизм?

Всю мою жизнь буду я помнить эти послеполуденные

часы 3 октября 1935 года. Солнце светило ярко. Я мед-

ленно шел по Итальянскому бульвару, точнее, по тротуару

между Рю Фавар и Рю де Ришелье, около ресторана

Поккарди. Всюду шныряли мальчишки-газетчики с кипами

газет в руках. И жирные заголовки кричали:

368

«Итальянские воздушные силы бомбардируют Адуа»

Мне показалось, будто весь зримый мир внезапно раз-

валился на части. Солнце ранней осени попрежнему гля-

дело мягко и ласково, но теперь уже это было то лживое

сияние, которое с особенной жестокостью проливает свой

свет на человеческие бедствия, ибо мы стояли перед ли-

цом настоящего бедствия. Я был уверен в этом. Передо

мной вдруг ожил древний образ из римской мифологии.

Мне казалось, что в отдаленьи я слышу, как врата храма

Януса, наглухо закрытые в течение шестнадцати лет, со

зловещим скрипом повернулись на своих петлях. Теперь,

когда они распахнулись, все, что только существует худ-

шего, — все это стало возможным. И все усилия, затрачен-

ные на что-то лучшее, оказались тщетными.

АБИССИНСКАЯ ПОРОХОВАЯ БОЧКА

Ценою миллионов, погибших в 1914—1918 годах, ценою

всех страданий, которые собрала воедино и завещала нам

Великая война, и всяких, какие только можно выдумать,

мучительных размышлений человечество достигло резуль-

тата чрезвычайно высокого нравственного значения —

война оказалась под моральным запретом. О, конечно, как

это всегда бывает со всякими моральными запретами, на-

ходились люди, которые подшучивали над этим новым

«табу», другие даже издевались над ним, бесстыдно зама-

хиваясь на него. Но все же оно стояло нерушимо, и ни-

кому не казалась безрассудной надежда на то, что годы

могут только увеличить его силу и что чем дальше мы бу-

дем отходить от того времени, когда оно возникло впер-

вые, тем большим мистическим уважением проникнутся к

нему народы. Но под итальянскими бомбами оно разлете-

лось вдребезги.

Вы можете ответить мне, что и до этих бомб фаши-

стские кликуши уже оплевывали это «табу» и прослав-

ляли войну. Это верно, и теперь надо признать, что это

«преступление мыслью» целиком уже заключало в себе

позднейшее «преступление делом». Но до бомб над Адуа

можно еще было считать все эти разглагольствования про-

сто воинственным ревом, предназначавшимся для того,

369

чтобы взвинтить от природы невоинственный народ, бом-

бы рассеяли всю эту двусмыслицу.

После бомбардировки Адуа уж никто не мог затыкать

уши или прикидываться, что он ничего не замечает. Все

сошлось так, что это дело приобрело максимально гром-

кий моральный отклик. После многих недель дипломати-

ческих переговоров и неоднократных попыток убедить Ита-

лию не осложнять дело, бросить свои откровенные воен-

ные приготовления ко вторжению и удовольствоваться

весьма существенными концессиями в Абиссинии, обрати-

лись к Лиге наций. Делу тут же был дан официальный

ход. Были созданы комиссии — «комиссия пяти» и «комис-

сия тринадцати» — которые должны были тщательно обсу-

дить вопрос и найти возможное и приемлемое для обеих

сторон решение, которое вместе с тем избавило бы италь-

янское правительство от унизительной капитуляции перед

лицом всеобщего осуждения. В то же время обе сторо-

ны — то есть, в сущности, Италия — получили торжествен-

ное предписание не совершать никаких действий, которые

могли бы нарушить или хотя бы даже поколебать состоя-

ние мира до тех пор, пока дело будет находиться перед

судом наций. Бомбы над Адуа бросили поистине варвар-

ский вызов этому требованию. Это было почти что то же

самое, как если бы в зале суда один из тяжущихся вы-

хватил револьвер и выпалил бы в своего противника под

самым носом у судей. Верхом издевательства во всем

этом было то, что когда-то именно сама Италия потребо-

вала, чтобы Абиссиния была принята в Лигу наций, и ру-

чалась за достоинство своего кандидата.

Но в моральных сферах того времени происходили по-

истине необыкновенные атмосферные явления, благодаря

которым это дело вызвало исключительно громкий резо-

нанс. Видные представители интеллектуальных и нрав-

ственных сил Великобритании — ее избранное меньшин-

ство — по инициативе и под высоким руководством лорда

Роберта Сесиля организовали огромное движение — мас-

совый опрос по поводу наиболее важных вопросов мира.

Это движение широко разрасталось, вербуя себе агентов

из широкой публики, из учебных заведений, церквей и раз-

личных обществ, с целью мобилизовать общественное мне-

ние и собрать как можно больше голосов. Высказалось

больше одиннадцати миллионов — воистину, беспримерный

случай на нашей планете, ибо это было свободным воле-

370