Симон Андре, Моруа Андре. О тех, кто предал Францию

Подождите немного. Документ загружается.

из всех войн, какие она когда-либо вела, Англия отучила

себя от мысли о возможном поражении и о неисчислимых

бедствиях, с которыми оно связано.

И все же германская пропаганда к апрелю 1940 года

не достигла своей цели. Конечно, во Франции имелось

много англофобов, но в них никогда не было недостатка,

а некоторые даже сделали это своим символом веры. Од-

нако взаимоотношения между генеральными штабами обе-

их армий были хорошие, в целом даже лучше, чем в

мировую войну. Оба адмиралтейства не имели секретов

друг от друга. Англичане предоставили в наше распоря-

жение свои лучшие изобретения, и мы в свою очередь

дали им заглянуть в наши портфели. Установить братские

чувства между войсками обеих стран было не так-то лег-

ко уже из-за языка. Но если представлялась возмож-

ность, солдаты высказывали друг другу сердечное распо-

ложение. Ярко выраженных англофобов можно было ско-

рее найти в высших классах, чем в народе.

В глазах многих французских граждан английские мат-

росы и Royal Air Force спасали военный престиж Англии.

Случай с «Графом Шпее» и «Альтмарком» и сражение у

Нарвика произвели глубокое впечатление. Английская ави-

ация была очень популярна во Франции. В начале войны,

когда Франция имела очень мало самолетов, действия анг-

лийской авиации поднимали бодрость наших солдат. Они с

удовольствием наблюдали, как вдруг появлялся «Харри¬

кейн», выравнивался против «Хейнкеля» или «Дорнье» и

одной очередью своих восьми пулеметов сбивал враже-

ский самолет. Английские машины, как старые, так и но-

вые, считались нашими специалистами очень хорошими.

А пилоты были достойны своих машин. Было истинным

удовольствием встретиться с этими молодыми спортсме-

нами-энтузиастами, одетыми в серо-голубую форму. Их

скромность не уступала их отваге.

— Трудно ли сбить германский бомбардировщик? —

спросил я однажды девятнадцатилетнего юношу, за кото-

рым уже числилось много сбитых немецких самолетов.

— Трудно? Нет, нисколько. Достаточно следовать ука-

заниям, полученным в авиационной школе. Нам сказали,

что надо преследовать вражеский самолет, несмотря на

его огонь, до расстояния примерно в триста ярдов, потом

поймать его в центр красного кружочка, — вот видите,

здесь, на моем ветровом стекле, — а затем просто нажать

311

кнопку, которая обслуживает все восемь пулеметов. После

этого немецкий самолет должен упасть. Я просто следую

этим указаниям. Это действительно нетрудно.

Если, с одной стороны, самолеты и летчики были пре-

восходными, то, с другой стороны, организация военно-

воздушных сил Англии была слишком сложна. На севере

генерал Горт имел в своем распоряжении некоторое коли-

чество самолетов. В Шампани была расположена другая

группа, состоявшая, главным образом, из бомбардиров-

щиков, и, наконец, множество самолетов оставалось в

Англии для внутренней обороны. Эскадрильи, расположен-

ные в Англии, могли оказать Франции лишь незначи-

тельную помощь. Они приняли участие в сражениях у

Дюнкерка, так как это было близко к английскому побе-

режью. Снявшись с аэродрома, они за полчаса долетали

до поля сражения, а затем могли полчаса принимать уча-

стие в бою, после чего у них оставался бензин только для

обратного полета. Чем дальше к югу, тем такие маневры

становились затруднительнее. Таким образом, участие анг-

лийских воздушных сил в боях за Фландрию становилось

все менее ощутимым, и это озлобляло французское воен-

ное руководство.

Битва во Фландрии привела, как и в каждой коалици-

онной войне, к взаимным обвинениям. В мужестве дейст-

вительно не было недостатка. Много соединений англий-

ской армии, как и французской, отлично сражались, но

ведь надо было найти какое-либо объяснение поражению.

«Мы были окружены и потеряли наше снаряжение вслед-

ствие стратегической ошибки, которая допущена не на-

ми», — утверждали англичане. «Безусловно правильно, что

были допущены ошибки, но самая главная и самая тяже-

лая по последствиям ошибка состояла в том, что не было

достаточного количества войска, и за эту ошибку вы также

несете значительную долю ответственности», — отвечали

им французы.

Непосредственно после боев у Седана Черчилль пы-

тался преуменьшить значение этого поражения. Он был

против отступления из Бельгии и сдачи Брюсселя и тре-

бовал контрнаступления. Но 26 мая Рейно приехал в

Лондон, где он сделал уничтожающее сообщение и зая-

вил, что если Англия не предпримет массового наступле-

312

ния, то Франция вынуждена будет отказаться от войны.

Двумя днями позже, 28 мая, капитуляция бельгийской

армии ускорила отступление на Дюнкерк.

После Дюнкерка в общественном мнении Англии на-

ступил полный разброд. Некоторые журналисты резко вы-

ступали против обратной посылки спасенных дивизий во

Францию. «Они не помогут французской армии, положение

которой и так безнадежно, и вместе с тем они будут

окончательно потеряны для обороны островов», — утвер-

ждали они.

После жестокого опыта во Фландрии английские гене-

ралы боялись быть окруженными и инстинктивно жались

к побережью. Французское командование чувствовало это

и страшилось последствий таких настроений. Этим самым

нарушилось доверие в совместной работе обеих армий.

В начале июня настроение в обеих армиях казалось

мне настолько угрожающим, что я со всей настоятельно-

стью довел это до сведения моих начальников. Тогда-

то, как я указывал выше, мне и было предложено отпра-

виться в Лондон — не для информации правительства, а

для того, чтобы обратить внимание английского населения

на отчаянное положение Франции и заявить, что, несмотря

ни на что, Великобритания должна послать во Францию

каждый последний самолет, каждый последний батальон.

С одного из аэродромов вблизи Версаля я вылетел на

военном самолете через Ламанш. Сразу же после прибы-

тия в Лондон я направился во французское посольство, а

оттуда в министерство информации, где встретил много

хороших знакомых: министра Дафф-Купера, его парла-

ментского секретаря Гарольда Никольсона, который изве-

стен как один из лучших писателей современности, Ро-

нальда Три, лорда Худа и других. Я прибыл в министер-

ство как раз в тот момент, когда открывалась ежеднев-

ная пресс-конференция. Чарльз Пик, чиновник министер-

ства иностранных дел, председательствовавший на этой

конфереции, представил меня присутствующим, а затем

сказал мне: «Раз вам поручено обрисовать нам положе-

ние во Франции, то здесь вам представляется наилучшая

возможность для этого, так как здесь вы обращаетесь ко

всей английской прессе».

313

Это предложение застигло меня врасплох, так как я не

успел подготовиться, к тому же я не настолько владею

английским языком, чтобы в обычных условиях отважить-

ся на импровизацию. Но в тот день я настолько был потря-

сен несчастьем, постигшим Францию, и ее страшным буду-

щим, что слова лились сами собой. Когда я кончил, все

триста журналистов, бывших в зале, вскочили с мест и

бурно меня приветствовали. Я думаю, что до этого никто

им не говорил с такой откровенностью о положении

Франции, о том, как необходима немедленная помощь и

как невозможно дальнейшее сопротивление, если Англия

не пошлет нам подкрепление.

После этого Никольсон и Пик проводили меня к

Дафф-Куперу. Мы условились с ним, что я по радио по-

вторю то, что перед этим говорил представителям прессы.

В тот же вечер британская радиокомпания предоставила

мне свое «лучшее время», после ночного выпуска послед-

них известий. Я второпях набросал обращение, которое

кончалось следующими словами:

«Не в 1941 году, и не будущей осенью, и не в сле-

дующем месяце могут наши друзья оказать нам помощь:

это должно быть сейчас. Мы знаем, как отлично сража-

лась британская армия и воздушный флот, мы знаем, что

они сделали все, что было возможно. Но сейчас настал

момент, когда необходимо совершить невозможное. Мы

сохраняем полное доверие к нашему английскому союзни-

ку. Мы знаем, что он готов бросить в бой все, чем он вла-

деет. Но мы просим вас учесть все то значение, которое

теперь играет вопрос времени. Думайте о том, что я хочу

назвать духом Дюнкерка. Перед Дюнкерком считалось

невозможным оттранспортировать из полуразрушенной га-

вани более 30 тысяч человек. Оптимисты говорили о

50 тысячах, а на самом деле удалось спасти 350 тысяч че-

ловек. Как это стало возможным? Никто этого не знает

лучше, чем вы, так как это сделано вами... Если вы ожи-

вите дух Дюнкерка, то вы сможете выиграть и нынешнюю

битву и всю войну в целом. Для Дюнкерка вы отдали

каждый свой корабль. Дайте нам каждый свой самолет,

каждого человека и каждое орудие. Мы вместе попросим

Америку, которая сейчас готова нам помочь, чтобы она в

один или два месяца произвела такое количество воору-

жения, на которое при нормальных условиях потребова-

лись бы годы. Невозможно за несколько недель воору-

314

жить, обучить и перевезти через канал большую армию —

говорят нам эксперты. Они правы. Это невозможно. Но

это должно быть сделано и это будет сделано».

Британская радиокомпания потребовала, чтобы я в два

часа утра повторил это обращение —на этот раз по-фран-

цузски—для канадской провинции Квебек, а на следующий

день я выступил по радио для школьников. Я чувствовал

себя совершенно разбитым, так как уже две ночи не

мог сомкнуть глаз, но я рад был видеть, как быстро реа-

гирует английская общественность на мой призыв. В сле-

дующие дни я получил большое количество писем, в кото-

рых шла речь об одном и том же: «Мы хотим помочь

Франции. Что мы можем сделать?»

У меня создалось впечатление, что общественное мне-

ние страны требует от правительства решительных мер.

Но одни лишь требования не могут заменить танки, само-

леты и винтовки. Своим английским знакомым я говорил:

«Да, эти письма действительно нельзя читать без волне-

ния, но какую реальную помощь можете вы оказать нам?»

Их лица вытягивались, и они говорили мне с унылым

видом:

— Если не считать посланную уже вам канадскую ди-

визию, то у нас нет войск, готовых к сражению на конти-

ненте. У нас нет достаточного количества материалов,

чтобы возместить все потери во Франции. Мы, разумеется,

пошлем вам несколько эскадрилий самолетов, но в инте-

ресах нашей общей обороны необходимо, чтобы наши

авиазаводы и порты были хорошо защищены. Если бы вы

смогли продержаться до 1941 года...

Я понял, что партия проиграна и что Франции не на

что больше надеяться.

Французскому послу Корбену, который в это тяжелое

время не терял присутствия духа, я сказал: «Как хотите,

а это странно, что на десятом месяце войны англичане не

имеют армии». — «Да, — ответил он,—но будем справедли-

вы. Все соглашения, которые мы заключили с ними, они в

точности выполнили. Ошибка состояла в том, что мы не

потребовали от своего союзника такого же количества ди-

визий, как в 1914 году. Но факт остается фактом: мы не

поставили им таких требований. Миф о мощи обороны и

об укрепленных линиях ввел в заблуждение наш гене-

ральный штаб и наших министров».

13 июня утром газеты сообщили о появлении герман-

315

ских войск под Парижем. B то время как я, потрясенный,

пробегал телеграммы в «Таймсе», меня позвали к телефо-

ну. Это была одна из придворных дам, она сообщила мне,

что в 11 часов королева будет ожидать меня в Букингэм¬

ском дворце.

Я был представлен королеве Елизавете, когда она бы-

ла еще герцогиней Йоркской, потом видел ее в Париже

уже королевой, но сейчас я не знал, какими обстоятель-

ствами вызвана эта аудиенция. Дворец с его рослыми

гвардейцами в красных мундирах, многочисленными ба-

тальными картинами и старомодной мебелью все еще ка-

жется пережитком викторианской эпохи. Сэр Александер

Гардинг проводил меня к королеве.

— Господин Моруа, — обратилась ко мне королева, — я

хочу вам сказать, что я глубоко озабочена положением

Парижа... Что у меня величайшее сочувствие к французам

в их несчастьи... Я очень люблю Францию. Во время нашей

поездки в Париж, два года тому назад, я чувствовала, как

близко от моего сердца бьются сердца французских жен-

щин. Я хочу попытаться сегодня вечером обратиться к ним

по радио и сказать им простые слова, которые лежат у

меня на душе.

Она еще долго говорила со мной об этой речи по ра-

дио, а потом стала расспрашивать обо всем, что мне при-

шлось пережить, а также о том, где я оставил жену и

детей. Я сказал ей, что у меня нет никаких сообщений

от них. Ее глаза выражали такое неподдельное человеческое

сочувствие, что я был глубоко тронут. Я чувствовал, что

ее слова — это не обычные официальные фразы, а свобод-

ное выражение искреннего чувства. Королева, как и ее

народ, охотно сделала бы все, чтобы помочь нам. Но бы-

ло уже слишком поздно.

После падения Парижа Черчилль прибыл в Тур, где он

с ужасом убедился в полной дезорганизации страны. Аэ-

родром, на котором он приземлился, был всеми покинут.

Английского премьера никто не встретил. Город был пере-

полнен беженцами, и английский премьер с трудом разы-

скал правительство Франции.

И вот в одном из дворцов на Луаре французский пре-

мьер-министр Рейно заявил Черчиллю, что он — за про-

должение войны, но что, возможно, ему придется уступить

316

место другому правительству, которое будет просить о

перемирии. Как поступит в этом случае Англия? Черчилль

считал, что он не в праве освободить Францию от взятого

ею обязательства — не заключать сепаратного мира, но,

насколько мне известно, английский кабинет дал понять,

что он воздержится от бесполезных протестов и что вос-

становление Франции до полной независимости останется

одной из главных военных целей Англии. Это была по-

следняя встреча Черчилля и Рейно.

17 июня я поехал в Уилтшайр к бывшему английскому

послу во Франции, сэру Эрику Фиппсу. Он пригласил меня

прослушать радиосообщения из Франции. Услышав бое-

вой клич марсельезы: «Aux armes, citoyens!»

, я не мог

сдержать слез. По радио я узнал об отставке Рейно и об

обращении к немцам с просьбой о перемирии. Из уваже-

ния к истине я должен сказать, что мои друзья-англичане

в этот столь болезненно острый для них и для меня мо-

мент проявили благородство и великодушие в духе их

лучших традиций. Они признавали, что обе страны допу-

стили ошибки и что упреки бесполезны. Меня пригласил к

себе сэр Эдвард Григг из военного министерства. «Я хотел

только оказать вам, — заявил он мне, — что мы вас пони-

маем и что мы не делаем вам никаких упреков. Мы не

были в состоянии своевременно помочь вам. У вас не оста-

валось выхода». Потом он беседовал со мной о судьбе

французского флота, которая в те дни больше всего бес-

покоила англичан.

Однако в следующие дни атмосфера сгустилась. Усло-

вия, на которых было заключено перемирие, рождали

тысячи опасений. Передавали, что английский посол в

Бордо, сэр Рональд Кэмпбелл, больше не получает нуж-

ных информации. Ллойд-Джордж и генерал Спирс, кото-

рые были посланы для участия в правительственных сове-

щаниях, как передавали, были встречены очень холодно.

Французский посол в Лондоне Корбен подал в отставку,

мотивируя это тем, что он не хочет представлять полити-

ку, противоречащую той, которую он долгое время прово-

дил. Его преемник Роже Камбон вскоре тоже подал в

отставку.

К оружию, граждане!

317

В последнюю минуту у Черчилля возникла мысль побу-

дить кабинет Рейно к дальнейшему продолжению борьбы

тем, что он предложит объединение обеих империй под

одним правительством, во главе которого будет стоять

француз. Каждый гражданин обеих стран должен был в

будущем состоять в двойном гражданстве: французском

и английском. Все наличные силы обеих держав должны

были объединиться. Это было предложение, открывавшее

огромные возможности. Если бы оно было сделано не-

сколькими неделями раньше, то течение войны было бы

другое. Но оно поступило в такой момент, когда Фран-

ция была истощена и ни о чем другом не помышляла,

как о немедленной помощи — самолетами, танками, ору-

диями.

Черчилль, считавший, что он делает Франции совершен-

но неслыханное предложение, предложение, которое в пер-

вую минуту поставило английский парламент в тупик, а

потом навлекло на премьера резкую критику за его сме-

лый шаг, — почувствовал себя уязвленным, когда увидел,

что его проект об объединении принят так равнодушно.

Много англичан разделяли его сожаление. В особенности

же преданные друзья Франции и ее горячие заступники

были задеты в своих лучших чувствах.

«Как жаль, — сказал мне величайший английский кри-

тик Десмонд Мак-Карти, — а я бы так охотно стал фран-

цузским гражданином!» С ним и с Раймондом Мортиме-

ром, другим известным писателем, я провел меланхоличе-

ский, но вместе с тем чарующий вечер, когда впервые за

долгое время я нашел в себе силы позабыть о страшных

событиях и отдаться беседе о вечных истинах. Мы вели

один из тех разговоров, какие, возможно, не раз возни-

кали в IV и V веках, когда люди, начитанные в Вирги¬

лии и Горации, собирались для совместной беседы в гал¬

ло-римских городах и деревнях, терпевших уже гнет вар-

варского вторжения. Мы говорили о французской поэзии,

которую мои гостеприимные хозяева хорошо знали. В

нашей беседе оживали строфы Маллармэ и Валери, стихи

Расина и Малерба.

Мак-Карти сказал тогда: «Мы знаем, что нам угрожа-

ют многие опасности и в первую очередь опасность смер-

ти, что, пожалуй, не так важно, и что всего хуже —

опасность тирании. И прямая наша обязанность спасти то,

что еще можно спасти и что зависит единственно от нас

318

самих, — это то доверие, которое мы чувствуем друг к

другу: А для этого необходимы две вещи. Во-первых, мы

никогда не должны забывать о существовании наших

друзей, об их преданности и доброте. Даже если мы го-

дами не будем их видеть, даже если французам будут

твердить, что англичане изверги, а нам доказывать, что

французы нас предали, мы должны помнить об англичанах

и французах, о которых мы достоверно знаем, что они не

способны ни на что другое, как на благородство и велико-

душие. И как только нам представится возможность, мы

должны проявлять друг к другу преданность и доброту,

больше преданности и доброты, чем когда бы ни было.

Мир страдает в эти дни от большого недостатка доброты.

Мы должны восстановить равновесие».

В тот вечер для меня снова ожило все то лучшее, что

я любил в Англии. Но трудности положения давали о себе

знать слишком часто, слишком болезненно. Отношения

между обеими странами становились все более напряжен-

ными.

Англия стала думать исключительно об организации

своей собственной обороны. В мае в ее распоряжении

не было ни одной хорошо снаряженной дивизии, которую

можно было бы отправить во Францию, а в июле в стра-

не было свыше миллиона человек, достаточно подготов-

ленных к обороне страны на случай вражеского вторже-

ния. Впервые в истории канадцы и австралийцы выразили

готовность сражаться в самой Англии. Повсюду на доро-

гах и в городах можно было видеть, как строятся укреп-

ленные позиции. На основе нашего страшного опыта бри-

танское главное командование отдало гражданскому насе-

лению приказ — в случае вражеского нападения не поки-

дать своего местожительства, и заявило, что, при необхо-

димости, дороги будут очищаться пулеметами. В каждой

деревне были созданы местные команды для защиты от

парашютистов. Везде господствовал новый дух решимости

и отчаянной храбрости. Неожиданный разгром француз-

ской армии и непосредственная угроза безопасности ост-

ровов подействовала на Англию, как страшный удар гро-

ма. Но британский народ, как и всегда во время серьез-

ных кризисов в его истории, не утратил мужества. В соз-

нании опасности он черпал новые силы.

319

2 июля французская военная миссия освободила меня

от военных обязанностей. Так как всякая связь между

Англией и Францией к этому времени была уже прерва-

на, а мне в недалеком будущем предстояло прочесть курс

лекций в Харвардском университете, то я решил пере-

браться в Америку. Я попал на один из тех пароходов, на

которых англичане переправляли своих детей в Канаду.

Тысячи мальчиков и девочек играли на палубе парохода

под жерлами пушек, которые должны были их защищать.

Нас сопровождал крейсер «Ривендж» и два истребителя.

Из пароходного бюллетеня я узнал страшную весть о

морском бое у Орана.

Из всех несчастий, свидетелем которых я был в по-

следние недели, это показалось мне самым страшным.

Француз в первую голову, но вместе с тем — вот уже

двадцать лет — друг Англии, я представлял собой как бы

ребенка в семье, в которой родители развелись. Мое

сердце говорило: «My country right or wrong»

. Но разу-

мом я сожалел о разрыве, происшедшем между двумя

народами, которые так сильно нуждаются друг в друге.

Прислонившись к перилам, я долго смотрел на пенистое

море и на мощный военный корабль, спокойно плывущий

рядом с нами. Мои спутники-англичане, уважая мое горе,

молча проходили мимо меня. И вдруг мне вспомнились

слова Десмонда Мак-Карти: «Что бы ни случилось, ни-

когда не следует забывать, что наши друзья остались все

теми же». Высоко над башней крейсера зажегся световой

сигнал — его непонятные для нас светящиеся точки и

тире несли в мир какое-то сообщение.

Права иль неправа — моя страна.