Симон Андре, Моруа Андре. О тех, кто предал Францию

Подождите немного. Документ загружается.

сколькими словами, сказав, что Франция сейчас пережи-

вает в этом отношении переходный период и что нам нуж-

но поторопиться. Он дал понять, что, в конце концов, он

за это отвечать не может. Впечатление было такое, будто

он сказал: «Если были допущены ошибки и у нас терпели

халатность, то я здесь во всяком случае ни при чем».

Он никогда не говорил подробно о вооружении армии.

Но казалось, что в этом отношении он удовлетворен, и

самые умалчивания его по этому поводу действовали на

слушателя успокаивающе. Я ни разу не слышал от него

какого-нибудь намека, не чувствовал какого-либо замалчи-

вания или сдержанного вздоха, который можно было бы

истолковать, например, так: «Я много мог бы сказать, но...»

или: «Вы, которого может услыхать и общественное мнение

и министры, идите и вдолбите им, что у меня нет необхо-

димой материальной части, что мы должны сделать колос-

сальные и совершенно неотложные усилия, иначе мы очу-

тимся перед катастрофой».

СИГНАЛЫ ОПАСНОСТИ

Он редко говорил о себе, о своем прошлом. Зато о

нем говорили другие, и обычно с большой похвалой. Рас-

сказывали, что он с самого начала последней войны был

одним из наименее видных, но в то же время одним из

самых деятельных помощников Жоффра; одним из тех,

кого Жоффр, который несколько ревниво относился к сво-

ему авторитету, выделял благодаря его умению стушевы-

ваться. Передавали, что Гамелен написал собственной ру-

кой приказ, который двинул войска в битву при Марне, и

настоял, чтобы Жоффр подписал его. Вся его деятель-

ность во время мировой войны носила тот же отпечаток —

уменья приспособляться к условиям, скромности и дело-

витости.

Теперь я могу признаться, что я в моем «Вердене»

имел в виду именно Гамелена, когда набрасывал абрис

лейтенант-полковника Г. Но я не пытался писать портрет

и не связывал себя точными биографическими подробно-

стями. Сходство заключается скорее в нравственных чер-

тах, в психологии, и оно не содержит ничего такого, что

сколько-нибудь роняло бы человека, о котором здесь идет

речь. В течение 1938 года, который был весьма обилен по

351

части сигналов опасности для тех, кто управлял Франци-

ей, я не раз имел возможность говорить с этими людьми

о Гамелене.

— Что думает об этом Гамелен? — часто спрашивал я,

Мне рассказывали о двух особенно драматических за-

седаниях, одно из которых имело место во время майско-

го кризиса, а другое как раз перед Мюнхеном. Единствен-

ные люди, присутствовавшие на этих собраниях, составля-

ли вокруг Даладье настоящий военный кабинет, тогда еще

неофициальный. Это были: министр национальной обороны,

министр иностранных дел, а также командующие армией,

флотом и воздушными силами —Гамелен, Дарлан и Вийе¬

мен, которых вызывали туда для того, чтобы каждый из

них дал ответ на чрезвычайно важный вопрос: «Допустим,

что завтра Франции придется выступить, — сможет она это

сделать или нет?» Или другими словами: «Есть ли у нас

возможность сказать нет, если это будет необходимо,

или мы должны в силу обстоятельств капитулировать?»

В мае Дарлан ответил, что флот находится в таком состо-

янии, которое вполне удовлетворяет разумным требова-

ниям, и что, если нас поддержит британский флот, мы на

море можем ничего не бояться. Это была правда.

«АРМИЯ ГОТОВА»

Вийемен, которого незадолго перед этим Геринг при-

глашал в Берлин, и не для того, чтобы обмануть его на-

счет подготовки германских воздушных сил, но, наоборот,

как раз для того, чтобы внушить ему страх, показав ему

в с е, с безнадежным жестом поднял руки и сказал: «После

двух недель войны у нас не останется ни одного самоле-

та». В сентябре он был настроен не более оптимистично.

Он даже добавил еще одну точную и потрясающую по-

дробность: «Сначала нам придется посылать только одних

резервистов, потому что их тут же уничтожат, а наших хо-

роших летчиков надо будет поберечь до тех пор, пока мы

не обзаведемся хорошими самолетами». А некоторые еще

до сих пор удивляются, почему это в 1938 году француз-

ское правительство проявило там мало воодушевления, ко-

гда речь зашла о войне.

Что же касается Гамелена, то и в сентябре, так же как

и в мае, даже не потрудившись обернуться на двух своих

352

соратников, он заявил с улыбкой, полной скрытого значе-

ния: «Армия готова».

Как-то раз я сказал Жоржу Боннэ:

— Конечно, это очень хорошо, что у нас есть вполне

подготовленная армия, даже если и не имеется воздуш-

ного флота. Но ведь не можем же мы ее бросить на ли-

нию Зигфрида. Так как же быть? Нам нужно располагать

каким-то планом. Как вы думаете, у Гамелена имеется та-

кой план?

— Да, говорят, что есть.

Это было все, что я узнал по этому поводу, и я не уверен,

что Боннэ было известно что-нибудь более определенное.

Гамелен и Даладье оба имели одинаковое право на титул

«молчаливого». Но не было никаких доказательств того,

что генералиссимус доверялся хотя бы даже Даладье.

Лично я думал, что план Гамелена, вероятно, состоит в

том, чтобы, воспользовавшись осью Рим — Берлин (столь

шумно рекламируемой в обеих этих столицах), окончатель-

но связать судьбу Италии с судьбой Германии, двинув в

случае войны мощное наступление на Италию и ударив

таким образом на Германию с фланга. Боннэ ответил: «Ва-

ша гипотеза могла иметь значение в мае, но сейчас уж по-

ловина сентября, и говорят, что проходы в Альпах уже

закрыты».

Осенью 1938 года я шел как-то по Кэ д'Орсэ с пред-

седателем палаты Эррио.

— Мы все очень любим Италию, — сказал он,— но лю-

ди, которые воображают, что, расшаркиваясь перед ней,

мы можем перехитрить ее, проявляют опасную наивность.

Я перепробовал решительно все, но безо всяких результатов.

Более того: в случае конфликта с Германией, самый сквер-

ный трюк, который может с нами сыграть Италия, — это

заявить о своем нейтралитете. Это освободит Германию от

одной очень важной заботы. Италия — самая уязвимая

часть «оси», и это такого рода заложник, которого нам

надо крепко держать в руках.

— И необходимо, чтобы мнение Италии, — подхватил

я, — которое стоит много больше, чем мнение ее правитель-

ства, было на этот счет достаточно осведомлено. Вполне ли

отчетливо представляет себе это наш генеральный штаб?

Мне, например, не кажется, что наши приготовления на

Корсике достаточно внушительны.

Эррио сделал недовольную мину и закивал:

353

— Гамелена, как вы, конечно, знаете, никак не обви-

нишь в чрезмерных дерзаниях. По правде сказать, я лич-

но опасаюсь обратного; по-моему, это скорее человек нере-

шительный.

Так, в первый раз, совершенно отчетливо, я услышал

подобного рода мнение о Гамелене, и говорил это чело-

век, чьи слова имели вес.

Август 1939 года, последнюю неделю перед войной, я

провел в самом тесном контакте с правительством. Мы

все надеялись, что можно еще как-то сохранить мир, и

Жорж Боннэ проявлял в этом особенную настойчивость.

Но проблему эту приходилось все более и более облекать

в военные формулировки, и вопрос «Что думает Гамелен?»

возникал теперь чаще, чем когда-либо.

И отвечали на это так: «В отношении армии он не бес-

покоится, но, повидимому, он очень озабочен состоянием

воздушных сил. В этой области нам не удастся достигнуть

нужного уровня, по крайней мере до ноября. Он надеется,

что германская авиация не доставит ему слишком боль-

ших хлопот во время мобилизации. К счастью, мы как раз

только что получили нужное нам оборудование для про-

тивовоздушной обороны».

Утром 26 августа, дата, которую я никогда не забу-

ду, — это совпало кстати с днем моего рождения — мне

позвонил один видный государственный иностранный дея-

тель, который был в Париже проездом, и попросил меня

повидаться с ним по вопросу «чрезвычайной важности».

Этот человек был из числа двух-трех наиболее сильных

политических умов, с которыми мне когда-либо приходи-

лось встречаться. По некоторым причинам я не буду здесь

называть его имени, на этот раз сделав исключение из мо-

его правила говорить все. Я попросил его прийти немед-

ленно.

ПЛАН, КОТОРЫЙ ИМЕЛ В ВИДУ ВЗЯТЬ

МУССОЛИНИ ЗА ГОРЛО

Он сказал: «Мне не нужно объяснять такому человеку,

как вы, насколько положение серьезно. По моему мнению,

война — вопрос нескольких дней. Я очень опасаюсь за

Францию и Англию. Создается такое впечатление, что они

вступают в эту войну так, словно это какое-то неприятное

354

и страшно скучное дело, но безо всякого беспокойства за

ее исход. Это — ужасная ошибка. Вам не выиграть этой

войны, если вы не проявите воображения, смелости и

творческой силы. Если вы будете только уклоняться от

всякого риска и держаться линии наименьшего сопротив-

ления, вы проиграете войну раньше, чем она успеет на-

чаться, а последствия этого будут ужасны. Так вот слушай-

те. Вы пользуетесь некоторым влиянием в правительствен-

ных кругах. Пойдите к Даладье и Боннэ и скажите: Муссо-

лини человек не очень умный, но искуснейший из актеров, и

он собирается сыграть с вами чудовищную штуку. Он бу-

дет выжидать в бездействии достаточно продолжительное

время. Он даже заставит вас заплатить ему за это. Это

будет самая лучшая помощь, которую он сможет оказать

Германии, ибо он будет снабжать Германию и защищать

ее южный фланг. Он объявит вам войну ровно за две не-

дели до того, как победа Гитлера будет обеспечена, что-

бы получить свою долю добычи». На самом деле Муссоли-

ни проявил даже еще большую осмотрительность.

«Ваше правительство, — продолжал мой собеседник, —

немедленно должно послать Муссолини такого рода ноту:

мы даем вам сорок восемь часов, чтобы решить — с нами

вы или против нас? Именно сейчас Муссолини хочет во что

бы то ни стало избежать войны. Он только что получил

ужасающие донесения о состоянии своих воздушных сил

и артиллерии, о чем до сих пор был очень мало осведом-

лен. Общественное мнение Италии против войны. Если Мус-

солини попытается уклониться от прямого ответа, отделы-

ваясь обещаниями сохранять нейтралитет, добейтесь от не-

го согласия и займите в виде гарантии и для прохода ва-

ших войск Турин, Милан и еще какие-нибудь два-три го-

рода. Если он будет грозить войной, обратитесь с воззва-

нием к итальянскому народу, скажите им правду и успо-

койте их относительно ваших намерений. Через какие-ни-

будь две недели Муссолини будет свергнут, а Италия пой-

дет воевать против Германии на вашей стороне, радуясь

возможности разорвать ненавистный ей союз и вместе с

тем реабилитировать себя. Если же вы будете заискивать

перед Муссолини, то все пропало».

Затем он продолжал: «Прежде всего вы должны убе-

дить ваше правительство. Англичане слишком тупоголовы,

а Черчилль сейчас не у власти. Они поймут все потом.

Разумеется, ваше правительство захочет консультации ге-

355

нерального штаба. Нелепость! Штабные офицеры всего-на-

всего государственные чиновники. Я когда-то управлял мо-

ей страной, и я их знаю. Как и гражданские чиновники, они

боятся осложнений и всегда стараются взять на себя ми-

нимум ответственности. Они созданы для того, чтобы пови-

новаться. Если вы будете просить у них совета, все они

закричат: «Нет! Нет! у нас сейчас и без того достаточно

хлопот!» Перед ними не следует ставить вопрос: «Надо

нам это делать или нет?», а: «Как вы выполните эту опе-

рацию, когда мы отдадим вам приказ сделать это?»

— Они должны услышать это, — отвечал я, — из ваших

собственных уст, а не через меня. Я позабочусь о том, что-

бы устроить это свиданье. И я буду тут же и поддержу

вас.

Свиданье состоялось на другой день и, во избежание

шпионов, у меня на квартире. Мой государственный дея-

тель был красноречив и убедителен, как и накануне. Он

произвел сильное впечатление. В воскресенье я отнес

Жоржу Боннэ письмо, которое было адресовано ему, но

предназначалось для Даладье. В этом письме, упоминая

о состоявшемся накануне свидании, я заявлял, что не

считаться с предостережениями человека, мнением которо-

го мы уже столько раз с ущербом для себя пренебрегали,

значило бы брать на себя слишком тяжкую ответствен-

ность.

Я ждал. Через некоторое время мне сказали, что пре-

мьер обдумывает этот вопрос и что это, в конце концов,

такое дело, которое никак нельзя решить без генерального

штаба.

Тем временем война была объявлена, и надо было ду-

мать о сосредоточении наших войск. И этот вопрос уже

больше не поднимался. Да и время прошло.

Однажды я спросил Боннэ, который только что пере-

кочевал в министерство юстиции из министерства иност-

ранных дел (последнее перешло к Даладье): «Да, так что

же вышло из этой нашей попытки? Помните, насчет того,

чтобы взять Муссолини за горло?»

— Гамелен был против. Он сказал: «Все, что мне

требуется, это каких-нибудь две недели, чтобы без помех

провести мобилизацию. Даже если Италия нападет на нас

сразу же по истечении этих двух недель, я скорей пред-

почту это, чем если она свалится нам на голову вот сей-

час».

356

Я пошел навестить Кулондра, который выполнял функ-

ции министра на Кэ д'Орсэ. Он подтвердил, что Гамелен

просил дать ему «без помех закончить мобилизацию».

«Он, повидимому, очень доволен, что с третьего сентября

немцы пальцем не двинули, чтобы помешать ему».

И Кулондр добавил: «Да, чтобы успокоить вас в отно-

шении Италии — ах, если бы я только мог рассказать вам,

вы бы страшно удивились... Ну, хорошо, я, пожалуй, даже

вам скажу: они снабжают нас бомбардировщиками. Пре-

восходными «Капрони». Ясно?»

Спустя некоторое время Эрик Лабонн, французский

резидент в Тунисе, который был проездом в Париже,

сказал мне шутливо: «А вы насчет «Капрони» слышали?

Вот чудесно! И они не будут стоить нам ни сантима. Вы

понимаете, я расплачиваюсь за них моим оливковым мас-

лом и фосфатами».

У меня есть все основания думать, что эти «Капрони»

были должным образом доставлены по назначению.

Не могло быть, разумеется, и речи о том, чтобы в

такой момент попытаться увидать Гамелена, но из всего

того, что я о нем слышал, было ясно, что единственное

его желание — это «закончить мобилизацию без помех».

И он прямо нарадоваться не мог тому, что немцы с самой

непостижимой любезностью дают ему такую пропасть вре-

мени.

Утром 16 декабря 1939 года меня попросили к теле-

фону.

Бесконечно учтивый голос: «Алло! Говорит капитан Гюэ

из штаба генерала Гамелена. Разрешите уверить вас в моем

совершенном почтении. Генерал Гамелен ждет вас сегод-

ня в любое время после половины шестого».

— В любое время?.. Так ли я вас понял!

— Да, в любое удобное для вас время, мэтр, после

половины шестого. Мы пошлем за вами автомобиль из

главной квартиры.

Министры, с которыми я был на самой дружеской но-

ге, и те никогда не были так любезны в отношении време-

ни, когда я уславливался с ними о свидании. Я просто оне-

мел от изумления, услышав, что мне. предлагают так

распоряжаться временем главнокомандующего союзными

армиями.

— Я бы предпочел, — сказал я, — чтобы генерал сам

назначил мне наиболее удобное для него время.

357

— Нет, нет, мэтр, выбор предоставляется вам.

— Хорошо, — ответил я просто наугад, — без четверти

шесть.

— Отлично. Автомобиль будет у ваших дверей чет-

верть шестого. Честь имею кланяться.

НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

За несколько дней до этого я написал Гамелену, что

мне хотелось бы посетить фронт. Я хотел сам, своими глаза-

ми посмотреть, что представляет собой эта псевдовойна

и как приспособляются к ней наши войска. Я написал

еще, что я хотел бы перед поездкой засвидетельствовать

мое почтение генералу, если у него найдется свободная

минута, но что я, конечно, отлично понимаю, что этой ми-

нуты у него может и не найтись.

Четверть шестого автомобиль подъехал к моей двери.

Мы быстро поехали по затемненным парижским кварта-

лам.

Я полагал, что мы едем в Венсенн. Я хорошо знаю

все дороги в Париже и в его ближайших окрестностях.

Но тут я скоро потерял способность ориентироваться.

Автомобиль внезапно поворачивал то налево, то направо

и делал какие-то непонятные крюки. Поездка длилась

гораздо дольше, чем следовало. Может быть, меня везут

в другое место, а не в Венсенн, думал я, или, может

быть, у шофера имеется приказ нарочно ехать так, чтобы

седок запутался?

Наконец дорога пошла между рядами деревьев, маши-

на затормозила, и колеса, останавливаясь, заскрипели по

гравию. Солдат-шофер открыл дверцу. Я вышел перед

каким-то очень мрачным зданием. Я не мог разглядеть

его и сообразить, какова была высота его или длина.

Только один квадрат света прорезал темноту — дверь.

Часовой проводил меня в очень унылую, плохо освещен-

ную, убого обставленную комнату — стол, заваленный

военными журналами, несколько простых стульев; все

это напоминало казарму. И ни одной живой души. Вся

атмосфера производила впечатление какой-то странной

невозмутимости. Никто не приходил, не уходил, не было

никакого намека на посетителей. И это в субботу, рано

вечером, в главной квартире генералиссимуса — что за

358

чудеса? Только представить себе в это же самое время

приемную самого незначительного министра или хотя бы

префекта. Появился молодой офицер.

— Господин Жюль Ромэн?

— Да, капитан.

— Честь имею кланяться, мэтр. Я сейчас доложу о вас

генералу.

Он почти тут же вернулся.

Следуя за ним, я решил не злоупотреблять любезно-

стью генерала и пробыть у него, самое большее, десять

минут.

Распахнулась дверь — просторная, ярко освещенная

комната; несколько колонн поддерживали низкий потолок.

Я увидал Гамелена, он шел ко мне навстречу, протягивая

руку; на губах его играла приветливая улыбка, в которой

не было никакой натянутости. Он был в простой полевой

генеральской форме, в простых коричневых обмотках.

Генерал Гамелен был один. Он предложил мне сесть и'

сам сел напротив, в нескольких шагах от меня, положив

ногу на ногу.

И тут он повел со мной самую необыкновенную беседу

изо всех, какие когда-либо выпадали на мою долю. В то

время я был до крайности поражен этим. Но во время

катастрофических событий в мае-июне 1940 года я ду-

мал об этой беседе день за днем и с каждым разом все

более и более убеждался, что она представляет собой

исключительную историческую ценность. В ней вижу я

всю тайну этой личности, которая сыграла такую роль в

судьбе каждого из нас, даже в судьбе народов этого по-

лушария, — тайну, которая, выступивши в таком ярком

свете, вызывала еще больше недоумения, чем если бы она

осталась в полумраке.

— Вы только что из Швейцарии, если я не ошибаюсь?

Он улыбался удивительно спокойно. Он расспрашивал

меня о моих впечатлениях в Швейцарии, о тамошних умо-

настроениях и о том, что слышно в политических кругах.

Он был, повидимому, очень хорошо осведомлен. Он раз-

говаривал спокойно, приветливо.

Я сказал ему, что через три недели я собираюсь ехать

в Бельгию. Он сделал несколько замечаний по поводу

первого моего путешествия туда, в октябре. «Я знаю, —

сказал он, — какое вы сделали хорошее дело». И продол-

жал в том же духе, вспомнив один из вопросов, который

359

я тогда представил на рассмотрение бельгийского пра-

вительства.

— Вы только представьте себе, что любая из моих

моторизованных частей, направляясь с одной нашей гра-

ницы на другую, растянется на протяжении шестидесяти

миль, а в конце концов существует всего-навсего каких-

нибудь две или три дороги. Какая мишень для самолетов!

Разговор перешел на тему о том, что я узнал в

Швейцарии о моральном состоянии Германии в декабре

1939 года.

— Лично я, — сказал он, — не думаю, что в Германии

без военного поражения может произойти внезапный

крах. Я не думаю, чтобы блокада и лишения, которые

она переносит, могли бы здесь иметь прямое влияние.

Люди из-за этого бунтовать не станут. Я склонен скорей

допустить, что это будет иметь косвенное влияние. Физи-

ческая слабость в результате продолжительного недоедания

может понизить нервную сопротивляемость и сделать всю

страну более уязвимой к тому первому удару, который ей

будет нанесен.

ТЕОРЕТИК ВОЙНЫ

Мы бегло со всех сторон обсудили международное

положение. Все, что говорил Гамелен, было взвешено и

тщательно продумано. Повидимому, он был прекрасно

осведомлен решительно по всем пунктам. И я, который

знал страны, о которых мы говорили, и постоянно получал

известия о них, мог только восхищаться удивительной

точностью его суждений.

Когда я коснулся вопроса об Италии, Гамелен за-

метил:

— Если бы мне пришлось ударить на итальянцев, я

бы это сделал не так.

Но он так и не объяснил, почему он не захотел «уда-

рить на итальянцев» или хотя бы пригрозить этим. Слова

«не так» обозначали: «не так, как я это сделал на лота-

рингском фронте».

Затем мы заговорили о нашем отступлении в Лотарин-

гии в начале октября. Я позволил себе заметить, что бы-

ло ошибкой так сильно раздувать наше небольшое на-

ступление в течение первых недель и почти официально

360