Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв
Подождите немного. Документ загружается.
251
второй же перевод был выполнен Евдокией Болтиной, урожденной
княгиней Голицыной. В истории русского перевода это едва ли не первая
женщина-переводчик, если не считать императрицу Екатерину II. Оба
перевода страдают от пропусков, некоторых искажений смысла, но за-
метно, что переводчики пытались передать стилистические особенности
оригинала.
Переводили в России, конечно же, и трагедии Вольтера. Одним из
первых опытов перевода Вольтерьянских трагедий был перевод
«Альзаиры», выполненный Ф. Фонвизиным. Для Фонвизина этот перевод,
по существу, открывал его литературную драматургическую карьеру. Сам
драматург не был доволен своим переводом и относился к нему как к
«греху юности», однако, хотя пьеса и не была напечатана, она расходилась
в «многочисленных списках, с интересом читалась и положила начало
известности будущего драматурга» [343, 158]. Становление литератора
через перевод происходило нередко, но в России XVIII в. стало чуть ли не
правилом. Перевод нес не только новую культуру, новые идеи, новые
жанры, ко и способствовал вызреванию литературных талантов.
Другой перевод «Альзаиры», сделанный П. М. Карабановым в 80-е
годы, изобиловал славянизмами, стиль его оказался тяжеловесным, хотя
переводчик и пытался передавать оригинал точно, не переусердствуя при
этом собственными разъяснительными вставками. И. А. Крылов написал
весьма язвительное четверостишие, посвященное этому переводу:
«Как Карабанов взял «Альзаиру» перевесть,
И в аде слух о том промчался,
Тогда Вольтер, вздохнув, признался,
Что точно грешникам по смерти мука есть».
Перевод, однако, и хвалили. Так, журнал «Зеркало света», в
деятельности которого, правда, участвовал и сам Карабанов, писал: «Что
касается... до перевода российскими стихами, то надобно отдать честь
трудившемуся в переводе г. Карабанову, что он многие красоты
подлинника изобразил на российском языке счастливо, и желательно,
чтобы продолжал свое трудолюбие, подав опытами весьма хорошую о
своих дарованиях надежду» [343, 159]. Как бы там ни было, но Карабанов
при втором издании пьесы исправил некоторые ошибки и ликвидировал
пропуски и особенно много поработал над устранением излишних
славянизмов. Но и переработанный текст остался тяжеловесным. И все же
этот перевод переиздавался и в XIX в., что говорит не столько о
252
достоинствах перевода, сколько о продолжавшемся интересе к Вольтеру.
Трагедия Вольтера «Меропа» была переведена В. И. Майковым. Мы
упоминаем об этом переводе прежде всего потому, что то был достаточно
редкий, не встречавшийся нам до того случай перевода с подстрочника.
Майков не знал французского, как и вообще, по его признанию,
«чужестранных» языков. Перелагал он с прозаического перевода-под-
строчника и в своем переложении больше основывался на творчестве
Сумарокова, чем Вольтера, которого он и знал только по переводам. В
результате получилось лишь очень слабое подобие трагедии Вольтера.
«Она в значительно большей степени давала представление о поэтических
способностях русского писателя, нежели о знаменитом творении
«фернейского патриарха»» [343, 163].
В 70-е и 80-е годы переводились и другие трагедии Вольтера —
«Магомет», «Заира», «Брут», «Смерть Цесарева», «Китайский сирота»,
«Эдип». Среди переводчиков были и граф П. С. Потемкин, и «артиллерии
капитан» Василий Ивлев, и А. Голицын. «Брута» и «Смерть Цесареву»
публиковал в 80-е годы Н. И. Новиков, который был, пожалуй, самым
вольнолюбивым и бесстрашным публицистом XVIII в., вступавшим в
полемику даже с Екатериной II. Он же опубликовал и другие
«политические» трагедии в переводах: «Гофлия» и «Эсфирь» Расина,
«Гипермнестру» Лемьера, «Каталину» Кребильона и «Юлия Цезаря»
Шекспира в переводе Карамзина. Перевод таких произведений выполнял
не столько литературно-художественные задачи, сколько рассматривался
как способ выражения вольнодумных, свободолюбивых и оппозиционных
идей. Характерно, что в 90-е годы, когда вольнодумное просветительство
прежних лет уступило место весьма жесткой политической обстановке,
переводы трагедий Вольтера «Брут» и «Смерть Цесарева» попали в число
вредных книг, подлежащих уничтожению.
Поэтическое творчество Вольтера также привлекало внимание в
России. Больше всего похвал получила его эпическая поэма «Генриада»,
которая ставилась в один ряд с «Фарсалией» Лукана, «Освобожденным
Иерусалимом» Тассо и «Потеряным раем» Мильтона. Очевидно, такой
повышенный интерес к эпопее на современную тему объяснялся
попытками создать русскую эпическую поэму — в этом направлении
работали, например, Херасков и Ломоносов. Тредиаковский, который в
целом весьма критически относился к Вольтеру, все же признавал
достоинства «Генриады». Он перевел небольшое эссе Вольтера «Опыт о
разногласии церквей в Польше» и в «Предъизъяснении» к переводу,
253
которое, конечно, было направлено в поддержку политики Екатерины II по
отношению к Польше, отмечал, что во многих отношениях «автор
«Генриады» занимает место «между французскими знаменитейшими
писателями».
Интерес к эпическим произведениям проявился и в том, что было
переведено эссе Вольтера «Опыт об эпической поэзии». Первый
сокращенный вариант этого эссе был переведен Е. Р. Дашковой. В 1787 г.
часть эссе была напечатана в виде предисловия к русскому переводу
драмы Шекспира «Ричард III».
Перевод огромной поэмы Вольтера «Генриада» был выполнен Я. Б.
Княжниным, который являлся активным участником «Собрания,
старающегося о переводе иностранных книг». Княжнин был опытным
переводчиком: он переводил комедии Гольдони и трагедии Корнеля
(«Смерть Помпея», «Цинна», «Сид», «Родогуна», «Лжец»). «Генриада»
была переведена без сокращения (некоторому сокращению подвергся
лишь комментарий Вольтера к поэме) и каких-либо существенных
искажений смысла. Поэма насыщена именами исторических деятелей,
известных и малоизвестных, географическими названиями, аллюзиями,
отсылками, намеками. Все это требовало от переводчика недюжинных
«фоновых» знаний, которыми он вполне обладал. При переложении поэмы
Княжнин рифмованный александрийский стих оригинала заменил на
двенадцатисложный, но белый стих [343, 172]. Опыт использования
белого стиха в русской поэзии был еще весьма ограничен, и переводчик в
посвящении к поэме высказывал опасения по поводу того, как она будет
принята: «Уже мне слышится ужасный глас хулы». Белый стих стал по-
настоящему утверждаться много позже и неудивительно поэтому, что
первые пробы воспринимались настороженно. Очевидно, переводчик
считал, что в рифмованном стихе ему не удастся в полной мере передать
смысл и содержание поэмы. Даже Радищев, который был известен как
сторонник белого стиха, отнесся к переводу весьма прохладно: «...гораздо
бы эпической поэме свойственнее было, если бы перевод «Генрияды» не
был в ямбах, а ямбы некраесловные (т. е. нерифмованные) хуже прозы»
[343, 173], Прием перевода был далеко не восторженным, но почтение к
Вольтеру было велико.
В 1763 г. вышел перевод первой части философско-дидактической
поэмы Вольтера «О равенстве условий», получивший русское название
«Речь о человеке». Перевод был выполнен С. И. Глебовым, который в
попытке приблизить поэму к восприятию русского читателя заменил
французские имена Перро, Колен, Перетта и другие русскими — Сидор,
254
Карп, Агафья, Фрол. При этом вневременные, вненациональные условные
имена с античным оттенком, такие как Дамис, Эглея, Тирсис были
сохранены.
В 1788 г. в переводе И. Г. Рахманинова выходят отдельной книгой
шесть из семи частей сочинения «О равенстве условий». Часть, которую
переводчик опустил, носила название «О природе наслаждения», и,
возможно, ее перевод встретил бы серьезные цензурные затруднения:
ханжеское отношение к гедонизму было весьма распространено в России.
Мы еще уделим внимание переводам, появлявшимся в русской
периодике — кстати, многие из упоминавшихся переводов из Вольтера
впервые появлялись именно в периодических изданиях. Сейчас же
упомянем, что в конце 80-х годов журнал «Иртыш, превращающийся в
Иппокрену», издававшийся в Тобольске — т. е. очень далеко от больших
культурных центров — поместил некоторые фрагменты новых переводов
из философской поэмы Вольтера. Это говорит о достаточно широкой
распространенности культуры в России тех времен, достигнувшей весьма
отдаленных и глубинных мест страны.
Среди стихотворных переводов из Вольтера были и совсем
безграмотные, насыщенные ошибками — так была переведена «Тактика»
Федором Левченко, подпрапорщиком Преображенского полка, который
посвятил свой опус одному из фаворитов Екатерины II графу С. Зоричу.
Последующие переводы — один из которых был сделан «подлекарем» Д.
Огиезским,— хотя и были более точны, но страдали в «красоте слога».
Огиевский, впрочем, и сам в посвящении признавал «неподражаемость» и
«красоту слога» Вольтера, которые он «больше имел побуждения, нежели
оказал успех» передать.
Следует признать, что истинно художественное постижение
Вольтера-стихотворца достигнуто не было. (То же можно было бы сказать
и о Вольтере-драматурге). Главным все же было передать идеи, но и они
иногда искажались либо ввиду недопонимания текста, либо з связи с
устранением тех или иных пассажей по цензурным или «нравственным»
соображениям. Сказать, почему так произошло, сейчас довольно трудно.
К тому же следует помнить, что наша нынешняя оценка и
восприятие могут очень сильно отличаться от таковых в XVIII в. (о
некоторых оценках мы писали). Не очень высокое качество стихотворных
переводов можно частично объяснить и тем, что в переводах достаточно
редко участвовали крупные литераторы. Но главным все же является то,
255
что русская читающая публика оказывалась широко ознакомленной со
всеми гранями творчества Вольтера, и это, как правило, происходило
вскоре после выхода Вольтеровых произведений в свет. Существенный
временной зазор имелся лишь по отношению к работам Вольтера,
появившимся в 20-е годы XVIII в., но тогда время для переводов Вольтера
еще не наступило. Только изменение в настроениях общества, связанных в
значительной степени с относительно либеральными воззрениями
«просвещенной самодержицы» Екатерины II, позволило широко
обратиться к Вольтеру. «Радищев выделил деятельность Вольтера в
качестве одной из примет времени воцарения Екатерины II: «Она вступила
на престол... когда Вольтер проповедовал терпимость до безголосицы, бич
гонения воздвиг на суеверие и пустосвят-ство преследующим оружием
насмешки, и язык его, яко бритва изощренных, сокрушал сии бренные
исступления» [343, 179].
В целом поэтическое творчество Вольтера не пользовалось в России
такой большой популярностью, как его драматургия и его прозаические
сочинения, особенно философские повести.
В период 60-х—-80-х годов было переведено почти все, созданное
Вольтером-прозаиком. «Острозлободневная, охватывающая широкий круг
общественно-философских и политических проблем и вместе с тем
увлекательная и доступная по своей художественной манере
вольтеровская повесть в сравнительно короткий срок покорила русских
читателей и в течение многих лет оставалась в центре их внимания,
причем возникновение и развитие русского романа, несомненно, лишь
стимулировало этот и без того стремительный процесс» [343, 180].
Добавим, что развитие русского романа стимулировалось переводами, о
чем мы уже писали.
Некоторые повести переводились по несколько раз, причем
переводы выходили независимо друг от друга. Переведенные
произведения издавались как в журналах, так и отдельными книгами.
«Задиг», «Кандид», «Индийская история», «Принцесса Вавилонская»,
«Человек с сорока экю», «Простодушный», «Мемнон», «Повесть о добром
брамине», «История путешествия Скарментадо», «История Джепни»,
«Видение Бабука» — вот далеко не полный список прозаических
произведений, переведенных только в 60-е — 70-е годы.
Помимо опубликованных печатным способом переводов в России
XVIII в. циркулировало еще много рукописных списков. Большинство из
таких переводов — анонимные, часто без даты. Среди неопубликованных
256
рукописных переводов разных переводчиков мы обнаруживаем, например,
21 (!) перевод «Орлеанской девы» и 11 переводов «Истории короля
шведского Каролуса (Карла) XII»! Имеются в библиотеках и списки,
сделанные с печатных изданий. У нас есть, пожалуй, все основания
предположить, что Вольтер являлся одним из наиболее переводимых
авторов в России XVIII в.
Среди переводчиков Вольтера-прозаика можно назвать И. Л.
Голенищева-Кутузова, С. С. Башилова, М. И. Попова, П. И. Богдановича,
Н. Е. Левицкого, Ф. Полунина, Е. Воронцова. Все они проявляли много
изобретательности и находчивости и нигде не сбивались на пересказ.
Однако в их переводах все же много и погрешностей, и ошибок. В не-
которых случаях те места у Вольтера, которые были особо критическими
по отношению к церкви или слишком вольнодумными или фривольными,
опускались. Изменения в переводах по отношению к оригиналу
вызывались и политическими соображениями. Переводились не только
романы и повести Вольтера, которые должны были служить «ис-
правлению отечественных нравов», но и другие прозаические
произведения — историографические, публицистические и собственно
философские.
Характерна позиция Е. В. Рознотовского, который переводил
некоторые публицистические произведения Вольтера. Рознотовский был
горячим почитателем французских энциклопедистов и содействовал
распространению в России их трудов. Он пересказывал их устно,
переводил для дальнейшего распространения в рукописном виде, и лишь
немногое удавалось ему издать. «Прелагая» Вольтера, Рознотовский не
претендовал на изящество стиля: он «всевозможнейше старался соблюсти
только смысл знаменитого оного автора...» для осуществления
поставленной себе задачи создания перевода просто «верного» и
«вразумительного». Он трудился прежде всего «пользы ради» своих
«соотчичей» и видел эту пользу в том, чтобы внушить им ненависть к
«бесносвятию» (так он передавал слово «fanatisme») и научить их
человеколюбию и «благотворению» [110, 65].
После издания во Франции «полного собрания сочинений» Вольтера
в семидесяти томах (1785—1789 гг.) стало ясно, что несмотря на то, что
очень многое уже переведено, до полного знакомства с Вольтером еще
очень далеко. И. Г. Рахманинов (умер в 1807 г.) взял на себя труд по воз-
можности восполнить в переводах то, что, по его мнению, было упущено
из наиболее значительных работ Вольтера.
257
Рахманинов известен, прежде всего, как переводчик Вольтера,
однако, работая в журнале «Утренние часы» (1788—1789 гг.), он
переводил немецких баснописцев М. Лихтвера и X. Гсллерта, а также
стихотворения некоторых немецких поэтов.
Увлечение Вольтером, как это ни парадоксально, началось у
Рахманинова с публикации переводов двух антивольтеровских памфлетов.
«Благоразумный читатель,— мотивировал Рахманинов свое намерение,—
и из дурного сочинения может извлечь нечто доброе, подобно пчеле,
высасывающей мед из всякого растения». Но основная задача его состояла
в другом. Рахманинов надеялся, что благодаря этим публикациям,
современники осознают, до каких крайностей может дойти ненависть к
великому человеку, «приобретшему отличными своими писаниями славу»,
и, почувствовав глубокое отвращение к бесчинствам «завистников,
которые во все продолжение его жизни не преставали на его нападать
различными образы», сами ощутят потребность взглянуть на Вольтера
«спокойным оком» [110, 75].
В 70-е годы XVIII в. Рахманинов опубликовал перевод трех
философских диалогов Вольтера. В 1784 г. он создал первый в России
сборник произведений Вольтера — около двух десятков сочинений под
названием «Аллегорические, философические и критические сочинения г.
Вольтера». В этот сборник он включил не существовавшие до того пе-
реводы, а также свои новые, очевидно, даже не проверяя, переводились ли
избранные им произведения ранее, или нет. Рахманинов стремился
переводить очень «старательно», держась как можно ближе к
вольтеровскому тексту.
В 1785—1789 гг. Рахманинов выпустил новое собрание сочинений
Вольтера в трех томах. В него вошло около сорока сочинений,
большинство из которых появились в новых переводах Рахманинова.
Выполненные ранее переводы Рахманинов включал неохотно и перед
публикацией тщательно их редактировал. Особенно много сложностей
возникло у него со стихотворными произведениями, так как он сам слабо
владел стихом. Ему пришлось включить в Собрание сочинений Вольтера
«Поэму о гибели Лиссабона» в переводе Богдановича. «Испытывая
немалое смущение, Рахманинов счел своим долгом особо оговорить этот
досадный для него факт: «Сия поема в стихах была переведена на
российский язык уже давно в помещена в ежемесячных изданиях, и как
она переведена столь исправно, что я не мог на себя взять, чтоб перевести
ее так хорошо и красноречиво, почему и помещаю оную того самого
перевода, надеясь, что г. переводчик, хотя он мне и неизвестен,
простит меня в том, что я его перевод помещаю между своим переводом,
258
что может служить более к его чести, потому что я не находил себя
способным перевести оную поэму с толикою исправноестию» [110, 77].
Успех Собрания сочинений, на подготовку и издание которого ушло
около шести лет, вдохновлял Рахманинова на дальнейшие труды по
изданию и переводу работ Вольтера. В 1789 г. он издает новую антологию:
«Сатирический дух г. Вольтера, или Собрание некоторых любопытных
сатирических его сочинений», в которую он не побоялся включить даже
такой остросатирический памфлет, как «Русский в Париже».
Стихотворные сатиры Рахманинов представлял прозой.
В 1788 г. Рахманинов приобретает собственную типографию для
осуществления еще более грандиозного замысла: издания «Полного
собрания всех доныне переведенных на российский язык и в печать
изданных сочинений г. Вольтера». Теперь, учитывая размах задуманного,
Рахманинову волей-неволей пришлось отказаться от включения в «Полное
собрание» только своих переводов и уже немалое место отводить чужим
переводам. К сожалению, этому начинанию реализоваться удалось лишь в
небольшой степени: из двадцати задуманных частей вышли в свет только
три (1793 г.). Четвертая была готова к рассылке, а пятая набиралась, когда,
повинуясь монаршей воле, генерал-прокурор Синода Самойлов
распорядился «как наискорее и без малейшего разглашения... типографию
у Рахманинова запечатать и печатание запретить» [343, 193]. С начала 90-х
годов XVIII в. в стране резко изменились политические настроения,
произошел явный поворот от просветительства к политической реакции,
что было, возможно, вызвано крайне негативной оценкой революционных
событий во Франции. Это и привело к запрещению издания книг
французского вольнодумца. Рахманинов пытался защищать свое детище,
что тогда требовало уже немалого мужества, но если мы вспомним, что
именно в начале 90-х годов была навсегда прекращена деятельность
вольнодумного издателя и публициста Новикова, пришлось надолго
замолчать Радищеву и т, д., то становится ясным, что широкомасштабное
издание Вольтера стало уже невозможным.
Настроения последнего десятилетия XVIII в. по отношению к
вольнодумцам были очень четко выражены И. В. Лопухиным в его письме
к Л. М. Кутузову: «Я думаю, что сочинения Вольтеров, Дидеротов,
Гельвециев и всех антихристианских вольнодумцев много способствовали
к нынешнему юродствованию во Франции. Да и возможно ли, чтобы те,
которые не чтут самого царя царей, могли любить царей земных и охотно
им повиноваться». Подобные же мысли высказывал и сам Кутузов:
259
«Монархи веселились сочинениями Вольтера, Гельвеция и им подобных;
ласками награждали их, не ведая, что, по русской пословице, согревали
змею в своей пазухе; теперь видят следствие блистательных слов, но не
имеют уже почти средств к истреблению попущенного ими!» [цит. по: 110,
79].
Десятилетие завершилось запрещением Павлом I ввозить в страну
всякую иностранную литературу, «равно как и музыку». С воцарением
Александра многое в культурном отношении изменилось к лучшему, но то
уже был век XIX.
Было бы, однако, неправильным считать, что отрицательное
отношение к Вольтеру и его трудам возникло лишь на почве резко
возросшего консерватизма 90-х годов. Тредиаковский еще в 1754 г.
причислял сочинение Вольтера «Эпистола к Урании» к книгам,
наполненным «смертоносным и душевредным ядом злобожия и
безбожности». Антивольтерьянская литература была весьма обширной
[110, 68—76], и очень характерным для той великой эпохи переводов было
то, что наряду с действительно переводными антиволь-терианскими
сочинениями существовали и сочинения, написанные по-русски, но
выдаваемые за перевод. На протяжении последнего десятилетия XVIII в.
переводы из Вольтера почти не делались и очень редко издавались. А то,
что издавалось и переводилось, в основном вращалось вокруг «легких»
стихотворений Вольтера.
Рассмотрев переводы сочинений Вольтера в России XVIII в.,
обратимся к переводам из Руссо. Сейчас трудно в должной мере оцепить
то огромное количество идей и их воздействие на умы, которое буквально
обрушилось на русское образованное общество в XVIII в. Одним из
крупнейших «французских явлений» в русской культуре той поры был,
конечно же, Жан-Жак Руссо. Это подтверждается хотя бы уже тем, что
«почти все основные произведения Руссо переведены в XVIII в. на
русский язык» [343, 215].
Первые переводы из Ж.-Ж. Руссо стали появляться во второй
половине 60-х годов XVIII в. Среди переводчиков Руссо можно отметить
М. Юдина, П. Потемкина, П. Страхова, Елизавету Дельсталь, А. Лужкова,
И. Богдановича. Некоторые сочинения, такие, например, как «Об
общественном договоре» и «Эмиль», если бы они были переведены
полностью и под своими оригинальными названиями, то подверглись бы
цензурному запрещению. Чтобы определить, пройдет ли переводимое
произведение цензуру, переводчики следили за тем, какие книги на
иностранных языках изымались из продажи. Так, Екатерина II в одном из
«повелений» генерал-губернатору писала: «Слышано, что в академии наук
260
продаются такие книги, которые против закона, доброго нрава, нас самих
и российской нации, которые во всем свете запрещены, как например
Эмиль Руссо... и много подобных» [343, 215]. Однако переводчики
находили способы опубликовать хотя бы части «вредных» сочинений —
они выходили под другими названиями, без указания автора, с опущением
наиболее острых мест и т. д.
В конце века, хотя и не в полном переводе, появилась «Исповедь»
Руссо — неслыханное по степени откровенности произведение, стоящее в
одном ряду с другими «Исповедями» великих людей — Блаженного
Августина и Льва Толстого. Издавал Руссо и Новиков, крупнейший
российский публицист и издатель XVIII в. При этом Новикова в основном
интересовали социально-нравственные аспекты учения Руссо.
Переводились не только философские и публицистические произведения
Руссо, но и его художественная проза и стихотворения. Особой
популярностью пользовалась «Новая Элоиза», которая переводилась и
издавалась несколько раз.
Из того немногого, что нам известно о подходах к переводу
сочинений Руссо и исходя из оценки общего состояния и отношения к
переводу вообще, можно заключить, что с Руссо обращались так же, как с
Вольтером — в целом близкое следование тексту с обычной долей ошибок
и опущений, прежде всего по цензурным соображениям.
Отношение к творчеству Руссо было таким же неоднозначным, как и
к творчеству Вольтера. «Если Екатерина II склонна была в борьбе против
демократизма Руссо опираться на авторитет Вольтера, то одновременно
существовала тенденция противопоставить «злому», насмешливому скеп-
тику Вольтеру «доброго и верующего Руссо» [343, 239]. К Руссо
апеллировали как консерваторы, так и демократически настроенные
деятели. Широчайшая распространенность в образованных кругах
интереса к Руссо позволила Герцену сказать: «Мы пережили Руссо... как
французы» [343, 281]. Но чтобы «пережить» Руссо в России так же, как
«пережили» его французы у себя на родине, нужно было иметь его книги в
переводах в достаточно полном виде, и, действительно, Руссо был
представлен по-русски чуть ли не в полном объеме.
Руссо не знал в России своего Рахманинова, но переводческий
интерес к нему, отражавший несомненный общественный интерес, был
стойким и продолжался и после смерти мыслителя. Среди переводчиков
нельзя назвать особо крупных литераторов, но уровень переводов все же
был достаточно высок. Не следует забывать, что к тому времени, когда