Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв

Подождите немного. Документ загружается.

в Испании [154, 117—121]. В 1543 г. в Базеле (Швейцария) Т.

Библиандром был напечатан еще один латинский перевод Корана.

Итальянский перевод Корана вышел в 1547 г. Первый французский

перевод, выполненный А. Дю Рие, был издан в Париже в 1649 г. (В Новое

Время Коран переводился на многие языки мира. В частности, первый

русский перевод Корана был выполнен в Казани в 1894 г. Г. Саблуковым,

а его русский перевод как научное издание был сделан академиком И. Ю.

Крачковским в 1963 г.).

Установить, когда именно начались письменные переводы на

арабский язык, пока не представляется возможным. И. М. Фильштинский

пишет, что перед историком арабской средневековой литературы стоит

масса трудностей, главная из которой — незавершенность

предварительной текстологической работы; большое количество

рукописей не введено в научный оборот и недоступно исследователям;

соответственно, представление о том, что и когда переводилось, может

существенно меняться в зависимости от новых филологических

разысканий [322, 16].

Переводы на арабский язык, несомненно, делались и в доисламский

период. То были устные переводы, «но бесследно для языка они не

прошли. В частности, к доисламскому и раннеисламскому периодам

относятся заимствования десятков арамейских и персидских слов,

преимущественно культурных терминов» [229, 71]. Конечно, обогащение

лексики языков контактирующих народов необязательно осуществляется

через перевод, но этот канал наиболее эффективен. Другим косвенным

свидетельством того, что переводы на арабский стали выполняться в

весьма раннюю эпоху, может рассматриваться наличие на Аравийском

полуострове довольно значительного количества арабов-христиан, а это

предполагает наличие хотя бы каких-то христианских религиозных

текстов на арабском языке. Бесспорно, что сам Мухаммад был знаком с

Библейскими сюжетами (что нашло отражение в Коране), и знакомился он

с ними скорее всего с помощью переводов, хотя не исключена и устная

передача сюжетов.

Вся Библия в целом и ее части, произведения отцов церкви

переводились на арабский язык и в VIII в. и позже, т. е. после полной

победы ислама в завоеванных областях и после того, как арабский язык

утвердился там прочно п окончательно. Переводы эти делались, конечно,

не для нужд мусульман, а для потребностей христиан, говоривших по-

арабски. Известно, что в христианских общинах, существовавших в

пределах исламских земель, — «яковитов, несториан и мельковитов, а

позднее — маронитов и униатов, сложилась и существовала непрерывная

традиция переписки книг церковного обихода на арабском языке»

[229,251—252].

Переводов Библии и других христианских книг естественно ожидать

в тех завоеванных землях, где оставалось значительное количество

неисламизированного, но частично арабизированного христианского

населения. На Востоке таким регионом, прежде всего, была Сирия, а на

Западе — Испания. Некоторые части этой страны оставались

независимыми, но испытывали мощное воздействие арабоязычной

культуры. Известно, что приблизительно в 840 г. священник Хуан из

Севильи переводит на арабский язык Библию и даже пишет к этому

переводу комментарии по-арабски. Можно предположить, что многие из

его прихожан лучше владели арабским языком, нежели своим родным. К

тому же такой перевод мог использоваться при обучении арабской

грамоте. Не следует исключать и идеологического мотива: с помощью

такого перевода можно было надеяться обращать «неверных» в

христианство. К сожалению, о степени распространенности этого перевода

сведений не обнаружено [300, 135].

Уже в начальный период своей экспансии арабы столкнулись с

двумя древними и высокоразвитыми культурами: византийско-греческой и

персидской. Из греческого наследия арабы, часто через сирийское

посредство, переводили труды по философии, медицине, естественным

наукам; персидская же литература, и через нее — индийская снабжали

арабскую литературу в переводах произведениями, прежде всего

«художественными».

В развитии арабо-мусульманской культуры очень велика роль

неарабов, принявших арабский язык как язык завоевателей и как язык

новой культуры. В течение одного—двух столетий многие переводчики и

деятели культуры оставались при этом немусульманами, но объективно

своей деятельностью способствовали развитию арабо-мусульманской

культуры. Так, переводчики часто совершенно сознательно арабизировали

переводимые тексты, приводя их в соответствие с арабо-мусульманским

восприятием.

Как известно, арабские сказки «1001 ночи» имеют индоиранское

происхождение. На арабскую почву они были перенесены приблизительно

в конце VIII в. Если в индо-иранской фольклорной традиции то были

фантастические сказки, «отличающиеся поэтичностью, изяществом

композиции и занимательностью», то при переносе мифологическая

фантастика арабизировалась, сверхъестественные существа «стали

именоваться джиннами и ифритами и, утратив первоначальное сакральное

содержание, приобрели метафорическое значение» [324, 431—432].

Именно через перевод происходило становление арабской философии

[286, 205], оформлялась арабская прозаическая словесность, вызревал

исторический жанр. Одновременно трудно представить себе европейскую

средневековую философию и медицину без переводов на латынь,

сделанных с арабских же переводов античных авторов, и оригинальных

арабских сочинений. Разумеется, культурные влияния не ограничивались

лишь сферой переводов. Без иранского воздействия, например,

невозможно представить «восточный» арабский дворцовый этикет. Очень

показательно, что и все первые переводчики на арабский были неарабами,

по крайней мере имена переводчиков — этнических арабов — неизвестны.

Переводчиками становились выходцы из Сирии и Ирана, т. е. стран, где

перевод был весьма развит и практиковался в течение достаточно

длительного времени. Последнее обстоятельство говорит и о том, что для

успешного функционирования переводу нужна своя переводческая тра-

диция.

Можно считать, что в первый период развития перевода на арабский

язык главную роль играли персы и переводы со среднеперсидского.

Вскоре после арабского завоевания многие персы достигли значительного

влияния при дворе халифов, а персидская культура оказала весьма сущест-

венное воздействие на культуру завоевателей. Очевидно, что персы сами

были инициаторами переводов с персидского языка на арабский. Это

была, видимо, своего рода компенсация за потерю независимости —

демонстрация более высокого уровня культуры порабощенных по отноше-

нию к поработителям. Нечто подобное можно было наблюдать в

культурных взаимоотношениях завоеваний Греции и Рима. Из персидской

интеллигенции вышли люди, взявшие на себя задачу перевести на

арабский язык наиболее зрелые и значительные произведения

среднеперсидской письменности и, таким образом, сделать их доступными

для исламского мира.

Пожалуй, самой значительной фигурой был Рузбех (Розвех), сын

Дадуя, который известен под своим арабским именем как Абдаллах Ибн

аль-Мукаффа (казнен ок. 757 г.). Ибн аль-Мукаффа родился в Иране в

селении Джур (ныне Фирузабад) провинции Фарс в знатной персидской

семье. Отец его был обвинен в финансовых злоупотреблениях и подвергся

пытке, во время которой ему сломали руку, после чего он получил

прозвище аль-Мукаффа — Калека, перешедшее к сыну. Арабское

образование аль-Мукаффа получил в Басре и Куфе, уже в зрелом возрасте

принял ислам и тогда же получил мусульманское имя Абдаллах. Его

таланты и отменное знание арабского языка обеспечили ему работу в

должности секретаря при высокопоставленных особах, что позволяло ему

заниматься литературной деятельностью. Однако Ибн аль-Мукаффа

приобрел славу вольнодумца, критика Корана и приверженца манихейства

и приблизительно в 36-летнем возрасте был казнен по приказу халифа аль-

Мансура [323, 89].

Ибн аль-Мукаффа был известен как человек разносторонних

способностей. Его литературное творчество включало различные

трактаты, в частности по вопросам государственного устройства и

политики, но прежде всего он вошел в историю арабской литературы и

культуры как переводчик. Он также считается основоположником прозаи-

ческого жанра адаба, произведения которого включали разнообразные

сведения, считавшиеся необходимыми для каждого образованного и

благовоспитанного человека. В произведениях этого жанра проза

обильно перемежалась с поэтическими отрывками.

Аль-Мукаффа перевел на арабский язык сборник индийских

нравоучительных рассказов и притч, получивший название «Калила и

Димна», который восходит в своем индийском оригинале к сборнику,

известному под названием «Панчатантра». Этот перевод стал

значительным фактом не только арабской литературы, но и через после-

дующую серию многочисленных переводов фактом мировой литературы.

(В конце XI в. сборник с арабского был переведен на греческий, уже с

греческого не позже VIII в. он был переведен на славянский и попал на

Русь под названием «Стефанит и Ихнилат»; в том же XIII в. сборник

«Калила и Димна» был в Испании переведен на еврейский язык, а уже

затем с еврейского на латинский; с латинского сборник был переведен на

большинство европейских языков и стал неотъемлемой частью

соответствующих средневековых литератур). Аль-Мукаффа, надо сказать,

переводил не непосредственно с индийского оригинала, а со сред-

неперсидского (пехлеви), на который сборник был переведен, очевидно,

еще в VI в.

Исследователи отмечают, что аль-Мукаффа вносил весьма

значительные изменения в свой перевод по сравнению с оригиналом,

дополняя текст вставками и даже главами своего собственного сочинения

[323, 95—107; 129, т. 2, 228]. В целом переводчик весьма существенно

арабизировал перевод, вводя цитаты из Корана и арабские пословицы.

В тексте своего перевода аль-Мукаффа даже позволяет себе некоторые

мысли, которые вполне могли восприниматься как еретические. Однако

при этом переводчик устраняет из переводимого текста все то, что могло

бы прозвучать оскорбительным для религиозных чувств мусульманина

(подобные явления в истории перевода уже встречались; см. 273).

Судить о филологических качествах перевода трудно, так как

неизвестен непосредственный оригинал, с которого был сделан перевод.

Есть, однако, возможность сравнить его с сирийским переводом того же

VI в. Такое сличение выявляет вставки и дополнения переводчика к

оригиналу, но мало что говорит о том, насколько переводчик следовал

оригиналу в плане лексики и синтаксиса.

Перевод «Калилы и Димны» явился, несомненно, высшей точкой в

литературной деятельности Ибн аль-Мукаффы. Дидактичность,

притчевость и одновременно доходчивость обеспечили переводу поистине

фантастический успех. Так перевод может становиться этапным явлением

не толь-кой той литературы, в которой он появляется, но и явлением

мировой литературы. В литературном наследии Ибн аль-Мукаффы

известны и другие переводы. Желая ознакомить арабского читателя с

героическим прошлым Ирана, показать его культурный и исторический

приоритет, Ибн аль-Мукаффа перевел на арабский «Книгу царей», которая

содержала жизнеописания сасанидских царей. (Фирдуоси, кстати,

использовал эту книгу при написании своей знаменитой поэмы «Шах-

Наме»). Ту же задачу — пропаганду величия прошлого Ирана — аль-

Мукаффа преследовал, переводя «Книгу о Коране», в которой, судя по

дошедшим до нас отрывкам перевода, излагалось жизнеописание Хосрова

I и какие-то этапы истории Ирана. С обычаями Сасанидского двора, со

сведениями, необходимыми для государственных деятелей, с принципами

ведения войны, с основами этикета, задачами обучения и многим другим

знакомил Ибн аль-Мукаффа арабоязычного читателя своей «Уставной

книгой», перевод которой даже в отрывках до нас не дошел и известен по

другим источникам, как это бывало и с другими произведениями.

Не обошел своим вниманием Ибн аль-Мукаффа и произведений

религиозно-этического характера. Им были переведены с пехлеви так

называемые письма жреца Тансара Гушнаспу, датируемые VI в. Наряду с

собственно религиозно-этической проблематикой в трактате содержатся

интересные историко-культурные сведения. Сам перевод до нашего

времени не дошел, но сохранилось переложение с

него на новоперсидский— показательный пример продления жизни книги

через перевод.

Среди переводов, приписываемых аль-Мукаффе, есть н история о

персидском маге Маздаке. Перевод этот, как практически и все остальные

переводы аль-Мукаффы, продолжил свою жизнь в более поздних

обработках; так, Абан аль-Лахики сделал поэтическую обработку перевода

«Книги о Маздаке». К этому же переводу примыкают переведенные аль-

Мукаффой биография Анунигрвана и книги биографий праведников. В

подборе произведений, выбранных аль-Мукаффой для перевода,

просматривается весьма четкая культурнр-просветвтельская, и ирано-

патриотическая позиция: он переводит иранскую историческую хронику

«Хвадайнамаг» (кроме этого самого раннего перевода, существовало,

кстати, еще не менее девяти переводов на арабский и на фарси), не менее

трех новеллистических циклов дидактического и развлекательного

характера.

Трактат Ибн аль-Мукаффы «О сподвижниках», в котором

затрагиваются политические, социальные и религиозные проблемы и в

котором весьма явственно прочитывается критическое отношение к

Халифату и его государственному устройству, предположительно является

тоже переводом с вкраплениями собственных мыслей и воззрений

переводчика. Печальный конец Ибн аль-Мукаффы становится понятнее,

если учесть, что этот трактат был адресован самому халифу аль-Мансуру,

тому, который и приказал казнить аль-Мукаффу. Также весьма вероятно,

что трактаты Ибн аль-Мукаффы «Большой адаб» и «Малый адаб» —

дидактические и назидательные произведения, в которых ощущаются

греческие и даже индийские философские влияния — представляют собой

переводы-переложения. Переводческое творчество Ибн аль-Мукаффы

показывает, насколько существенным может быть вклад перевода в дело

становления и развития культуры.

«Переводческая и литературная деятельность Ибн аль-Мукаффы

способствовала проникновению в арабскую литературу индо-иранских

влияний и явилась важным этапом в развитии арабской художественной

прозы» [321, 211].

Абд аль-Хамид (иранец по происхождению, умер ок. 750 г.) и Ибн

аль-Мукаффа закладывали основы арабской прозы, которая, если

исключить Коран, была ранее практически не известна арабской

литературе. Поэзия же на арабском языке была неизмеримо более

развитой и здесь иноземные влияния ощущались в значительно меньшей

степени, хотя и на нее оказывала воздействие поначалу иранская, а затем и

византийская поэзия. Скудость материала не позволяет судить с какой-

либо мерой научной достоверности о степени этого влияния. Отсутствуют

также и конкретные сведения о том, выполнялись ли на тех ранних этапах

поэтические переводы. Есть некоторые косвенные свидетельства того, что

по крайней мере переработки имели место. Так, большинство из

музыкантов и певцов, которые исполняли стихи на арабском языке под

аккомпанемент музыкальных инструментов, были иранского про-

исхождения, и трудно себе представить, чтобы они не вносили иранские

элементы в арабскую поэзию и не создавали новых жанров [322, 159—

160]. Исследования творчества поэта Ибн Исмаила аль Йемени (нач. VIII

в.), перса по происхождению, показывают, что Ваддах (прозвище поэта —

«ослепительно яркий») достаточно широко вводил в свою поэзию

иранские заимствования. Бертельс приводит имена и ряда других

переводчиков времен аль-Мукаффы: Мухаммед ибн Джахм аль-Бармаки,

Мухаммед ибн Бахрам ибн Матийр аль-Исфахани, Хишам ибн Касим аль-

Исфахани, Муса ибн Иса аль-Киерави, Задуйа ибн Шахуйя аль-Исфахани:

«Можно с довольно большой степенью уверенности утверждать, что

почти все эти старейшие переводчики были неарабы. Интересно отметить,

что первое время они переводили исключительно Сасанидскую часть

преданий, а древнейшую мифологическую и героическую части считали

сказками, не заслуживающими никакого внимания» [28, 194]. С

переводными явлениями мы встречались в истории перевода уже не раз.

Следующим этапом развития переводческой деятельности, которая

по тем временам приняла невиданные масштабы, было освоение

греческого философского и естественнонаучного наследия. Без

преувеличения можно сказать, что арабо-мусульманская средневековая

философия обязана своим происхождением греческой философии и берет

свое начало с переводов [321, 164]. Здесь мы имеем дело не просто со

становлением нового жанра в литературе через посредничество перевода,

не просто с привнесением тех или иных культурных веяний через перевод,

а со становлением целой философской системы, почерпнутой и развитой

через перевод и благодаря переводу. По своей значимости это явление

лишь немногим уступает таким революционным воздействиям, как

распространение буддизма в Китае, где перевод был главным

посредником, или распространение христианства, которое также было бы

невозможно без посреднической роли перевода. По своим масштабам и

концентрированности переводческих усилий это, «вероятно, одна из

самых широких и продуктивных в истории человечества попыток

усвоения чужого научного и философского наследия» [323, 18].

Успешный перевод философских, медицинских и естест-

веннонаучных сочинений требует определенной традиции; в случае с

арабскими переводами такая традиция стала складываться задолго до

торжества халифата, и не в арабской, а в сирийской среде. Дело в том, что

еще в V в. сирийцы, исповедовавшие христианство несторианского толка,

были вынуждены покинуть пределы Византии в связи с религиозными

преследованиями со стороны государственной церкви. Сирийцы-

несториане поселились в Иране, в основном в Насибине. В связи с тем, что

они перешли на богослужение на сирийский язык, потребовался перевод

богослужебных книг на сирийском (напомним, что сирийский язык —

один из поздних вариантов арамейского и как таковой принадлежит к

семитской группе языков, что делает его родственным арабскому).

Несториане переводили не только христианские книги, но и некоторые

произведения греческой философии, прежде всего Аристотеля и его

комментаторов. Таким образом, вырабатывалась техника перевода

философской литературы, и после захвата Ирана арабами сирийцы

продолжали свою переводческую деятельность, но теперь переводили уже

с сирийского на арабский.

Другим центром, который впоследствии сыграл важную

посредническую роль в развитии арабских переводов, был иранский город

Гундишапур, где при шахе Хосрове обосновывались философы изгнанной

из Византии «Платоновской Академии». Главное внимание уделялось

медицине и естественным наукам. Здесь же были осуществлены переводы

на пехлеви медицинских трудов Гиппократа и Галена, а также Аристотеля

и его толкователей и комментаторов. Переводились и некоторые

индийские философские сочинения, т. е. встречались две совершенно

различные культурные традиции, сплавляемые на иранской почве.

Именно сирийские и иранские переводы легли в основу первых

арабских переводов медицинской, философской и естественнонаучной

литературы. К моменту арабского завоевания Египта (крупнейшего

эллинистического центра философии, литературы и естественных наук)

некогда знаменитая александрийская ученость давно потеряла свой былой

блеск, однако не все традиции были растеряны и они, несомненно, внесли

свой вклад в развитие арабской культуры.

Имеются сведения о том, что уже во второй половине VII в. в

Дамаске были сделаны переводы ряда сочинений по алхимии,

медицине, музыке и некоторым областям знаний прикладного характера

[229, 70]. При Омейядском халифе Му’авии (661—679 гг.) были

выполнены переводы трактатов ученого александрийской школы Зосимы.

Литературная и переводческая деятельность получила покровительство

Омейядов, но истинный расцвет перевода произошел в VIII—IX вв.

Однако и от периода Омейядов остался солидный задел: на общее

количество около 300 известных оригинальных произведений приходится

два-три десятка переводных [229, 217].

Мусульманский принц Халид ибн Йазид (умер ок. 704 г.) считается

первым, кто проявил интерес к эллинистическим трудам по алхимии и

стал инициатором их перевода [88, 60].

После того как в 60-е годы VIII в. Багдад становится столицей

Халифата, наблюдается резкая активизация переводческой деятельности.

Первые поколения переводчиков — в основном сирийцев, среди которых

было много врачей (именно это обстоятельство делало желательным их

присутствие при дворе Халифов),—осуществили прежде всего переводы

логических сочинений Аристотеля и его толкователей, а также

медицинских трактатов Галена. Исследователи отмечают [337, 22], что

переводы логических сочинений на сирийский и пехлеви очень близко

следовали оригиналу; переводы же сочинений по этике и метафизике были

ближе к вольным переложениям и переводились лишь частями;

Платоновские диалоги, например, в цельном виде на сирийский вообще не

переводились, но один из Платоновских диалогов был переведен на

пехлеви в VI в. при Хосрове, когда были популярны переводные сборники

этического содержания, состоящие из весьма христианизированных

изречений античных мудрецов. Следующие поколения переводчиков

переводили уже не только с сирийских и иранских переводов, но и

непосредственно с греческого, хотя среди переводчиков по-прежнему

было много неарабов по происхождению, и прежде всего сирийцев. Объем

переведенных трудов по философии и естественным наукам в период с

конца VIII по X в. поистине колоссален. Переводчики-сирийцы уже на

достаточно ранних этапах активной переводческой деятельности

выработали арабскую философскую и научную терминологию, которая и

легла в основу языка арабо-мусульманской науки: «Язык арабов оказался

способен дать достаточное количество слов и синтаксических оборотов

для адекватной передачи идей и значений, до тех пор ему чуждых. Ибо

переводы удалось выполнить, обходясь минимумом иностранных

заимствований. В сокровищнице арабского языка были изысканы

средства, чтобы изложить мысли изощренных в логике и диалектике

авторов Древней Греции и Византии, Сасанидского Ирана и далекой

Индии, догматические споры христиан и манихеев, харранских сабиев и

зороастрийцев, стоиков и гностиков» [229, 71].

Положение, выдвинутое арабами, что «истинная вера, воплощенная

в Коране, была продиктована богом пророку на арабском языке», ставило

арабский язык в особо привилегированное положение. Возникли теория о

превосходстве арабского языка над всеми языками мира, которые якобы

по своему несовершенству не в состоянии передать всю полноту

божественного откровения [136, 54].

Следует отметить, что признание некоей исключительности

арабского языка имплицитно предполагает, что есть языки, которые вовсе

не обладают или не обладали такими ресурсами и потенциями. История

перевода, как нам кажется, как раз свидетельствует об обратном:

сложнейшие тексты переносились переводом из культуры в культуру, из

языка в язык, причем культуры и языки разнились необычайно: взять хотя

бы греческий перевод Библии III в. до н. э., где разные языковые семьи и

глубочайшие различия в культуре, или китайские переводы буддийских

текстов. Переводы Библии, выполнявшиеся уже в XX в. на «малые» и

«слабо развитые» языки, показали, что фактически любой язык обладает

огромными внутренними потенциями, которые начинают реализовываться

лишь в определенных условиях. Можно утверждать, что одним из главных

катализаторов такого развития (а для письменного языка во многих

случаях главным и подчас единственным) является перевод.

Именно в среде переводчиков и комментаторов философских

сочинений греческих авторов и зарождалась арабская философия, которая

изначально была в определенном смысле продолжением греческой

философии, переработанной, конечно, и согласованной с основными

догматами ислама [323,26].

Представляется довольно сложным выявить побудительные мотивы

выбора для перевода того или иного произведения, заказчика перевода, его

потребителя и «среду обитания». Можно утверждать, что, например,

переводчики иранского происхождения, сделали перевод на арабский язык

инструментом пропаганды своей культуры. Кроме этого, активизации

переводческой деятельности способствовали как сами переводчики-

энтузиасты (например, Аль-Мукаффа), так и меценаты-халифы. И,

наконец, стимулом для переводческой активности служило желание

ученых приобщиться к греческой мудрости и жажда богатых заказчиков к

сведениям практического свойства — как сохранить здоровье, продлить

жизнь, узнать будущее и т. д.