Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв
Подождите немного. Документ загружается.
161
включает в себя более шести тысяч различных произведений и делится на
два больших раздела: Канджур и Танджур» [95, 76]. «Кроме религиозных
и философских трактатов, а также религиозных требников, тибетский
буддийский канон содержит (переводные.— Авт.) трактаты по индийской
медицине и фармакопее, астрологии и астрономии, минералогии,
иконометрии, архитектуре, грамматике, поэтике и т. д., и, таким образом,
достаточно полно отражает всю средневековую образованность Индии»
[255, 31].
В XV—XVI вв. переводческая деятельность в Тибете прекращается.
[129, т. 3, 681]. К сожалению, информация, которой мы располагаем,
недостаточна для того, чтобы поддержать или опровергнуть такое
утверждение. Трудно представить, чтобы в стране с такими мощными
переводческими традициями переводческая деятельность прекратилась бы
вовсе. Если это вес же соответствует действительности, то, вероятно,
потому, что из догматических соображений переводы сочинений, не
имевших никакого отношения к буддизму и не поддававшихся буддийской
интерпретации, не выполнялись. Возможно, сыграл свою роль и растущий
изоляционизм Тибета, догматизация буддизма в его ламаистской форме.
Главными, а можно сказать и единственными центрами учености в
Тибете были монастыри; здесь же выполнялись и почти все переводы,
если не считать «канцелярских»; хотя и в этой сфере после установления в
Тибете теократической формы власти главными письмоводителями были
монахи.
Круг потребителей письменной литературы был, надо думать,
весьма узок, и новые идеи распространялись в массах через
проповедников и просто путем устного пересказа.
Следует отметить и то обстоятельство, что переводчики часто
выступали и в роли проповедников, основателей новых направлений в
буддизме. Выбор произведений для перевода и самый способ
осуществления переводов в большинстве случаев жестко
регламентировался. Уже то, что переводчик чаще всего был сначала
монахом и лишь потом переводчиком, определяло характер его
деятельности.
На примере Монголии и Тибета с особой ясностью можно видеть
серьезное формирующее воздействие перевода на язык. Тибетский язык
очень обогатился благодаря санскриту, а потом и китайскому языку, а
монгольский — уйгурскому и тибетскому. Не следует, однако,
интерпретировать так, что перевод был единственным или
162
наимощнейшим фактором в культурном и языковом развитии Тибета и
Монголии. Таких факторов было несколько, но перевод находится в ряду
важнейших.
Перевод в Японии
Япония являет своего рода переводческую загадку. Она заключается
в том, что в этой стране высочайшей культуры перевод как мало-мальски
заметное явление культуры был практически неизвестен вплоть до конца
XVI — начала XVII вв., когда он пережил краткую вспышку развития,
чтобы тут же угаснуть и снова возникнуть уже лишь во второй половине
XVIII в. и, переживая некоторые взлеты и падения, но уже не угасая,
развиваться и дальше.
Можно было бы ограничиться простой констатацией этого факта и
рассказать лишь о том немногом, что удалось выяснить о переводе в
Японии в интересующий нас период, но мы полагаем, что такая
малозаметная роль перевода в культуре Японии на протяжении столь
длительного периода требует попытки осмысления.
С VII в. можно говорить о Японии как о вполне сформировавшемся
феодальном государстве. С XI в. в Японии начинается значительное
ослабление центральной власти, которое в XII в. приводит к разгулу
междоусобиц. Раздробление страны при постоянных военных конфликтах
и борьбе за власть различных группировок продолжалось вплоть до XVI
в., когда произошло объединение страны. В конце XVI в. Япония вступила
в контакт с западной цивилизацией посредством торговцев, миссионеров,
в основном голландцев, однако этот контакт был сознательно оборван.
«Под страхом смертной казни были запрещены въезд иностранцев в
Японию, пропаганда и исповедывание христианства, выезд японцев за
границу и строительство судов для открытого моря. Скудная торговля
сохранялась только с китайцами и голландцами через построение
фактории в г. Нагасаки. Здесь для чужеземцев был создан почти
тюремный режим» [151, 6]. Эта самоизоляция продолжалась более 200 лет,
хотя уже к концу XVIII в. ее жесткость стала несколько смягчаться.
О причинах самоизоляции высказывались самые разноречивые
мнения: здесь и традиционный дальневосточный изоляционизм, присущий
Китаю, Вьетнаму, Корее, Тибету, и эгоистическое желание Японии
сосредоточиться на самой себе, и боязнь «вредоносных» влияний,
особенно заморских держав и т. п.; скорее всего, действовала сумма
163
причин.
В 70-е годы XIX в. в Японии происходят существенные политико-
экономические преобразования, которые иногда даже называют
«Революцией Мэйдзи». В 1868 г. была реставрирована императорская
власть, учреждено новое правительство, которое повернуло Японию к
современному миру. «Этот государственный переворот и последовавшие
за ним преобразования получили в Японии название «Обновление годов
Мэйдзи»... (он стал) важным революционным событием, серьезным шагом
на пути к ликвидации феодализма» [83, 184],
На всем протяжении истории Япония лишь один раз, в XVI в.,
предприняла серьезную попытку военной экспансии в Корею. Страна
никогда не подвергалась массированным вторжениям извне — попытка
монголов вторгнуться в Японию в XIII в. окончилась неудачей. Япония до
XX в., таким образом, не вступала в сколько-нибудь продолжительный и
глубокий военный или торговый контакт с заморскими странами. Главное
культурное влияние на Японию осуществлял Китай. Отсюда была
заимствована письменность, литература, религия — буддизм, который
образовал некий симбиоз с исконной японской религией — синтоизмом.
Следует также учитывать и то обстоятельство, что Япония—островная
страна, этнически весьма гомогенная. Несмотря на свое островное
положение, японцы, в отличие от многих других островных народов, в
Средневековье не стали активными морскими путешественниками. В этом
нет ничего удивительного или необычного. Вспомним британцев:
несмотря на свое островное положение, они стали плавать в дальние
страны лишь в XVI в.! В этом также, очевидно, сказался
изоляционистский характер японской культуры.
Культурное воздействие китайской цивилизации было весьма
своеобразным. Китай дал Японии иероглифику, п китайская литература
приходила в Японию не меняя облика. «Важнейшим событием в истории
развития японского языка явилось заимствование японцами в VI—VII вв.
китайской иероглифической письменности, а вместе с ней и значительного
числа китайских текстов, содержащих совершенно незнакомые для
Японии понятия высокоразвитой к тому времени китайской науки,
культуры, политики, экономики, права и государственного устройства.
Новые для японцев понятия были выражены китайскими словами, чу-
ждыми японскому языку по своему звуковому составу и
морфологическому составу, но постепенно усваивавшимися японским
164
языком, уровень развития которого в этот период не позволял передать эти
понятия на базе исконно японской лексики» [218, 9].
Японская литература до IX в. практически вся создавалась на
китайском языке, а так как пользователей этой литературы было
относительно немного, она не переводилась. Это явление все же не до
конца понятно: в период Средневековья, особенно раннего, грамотных
людей было немного, однако во многих странах, как мы это видели, пе-
реводы все равно осуществлялись. Следует предположить, что все, кто
был грамотен в Японии, знали китайский язык — собственно, это и был
единственный вид грамотности: «Кто не знает о значении для японского
общества VIII—IX вв. литературы Китая того времени? Ведь в эти века...
китайская литература переживала этап исключительного творческого
взлета. Знание ее считалось в Японии того времени необходимой
принадлежностью образования и просто признаком культурности» [159,
383].
Как известно, «для развития культуры огромное значение имеет
характер письменности — основана она только на символических или
смысловых знаках или построена на фонетических знаках... не подлежит
сомнению тот факт, что наличие алфавита способствовало развитию и
распространению западной культуры, а иероглифическая письменность
эту задачу для Китая значительно усложнила» [267, 77]. В самой природе
письменности, таким образом, был заложен изоляционистский фактор. Не
случайно в Японии уже в VIII в. начались искания в сфере создания
письменности, более подходящей для японского языка! Именно с того же
времени начинается и становление японской литературы на японском
языке.
«Развитие духовной культуры японской аристократии в VIII в. тесно
связано с письменной традицией. Здесь китайское влияние оказалось
весьма плодотворным и неискоренимым (и в современном японском языке
до 70 % слов,” большая часть пословиц, поговорок имеет китайское про-
исхождение). Заимствование сложной, многозначной, удобной, богатой
многообразными оттенками иероглифической письменности... дало толчок
развитию литературы, образования, историографии.
Один из основных способов использования китайских иероглифов
был заимствован в Пэкче (одном из государств Кореи.— Авт.) и
заключался в том, что к японским словам... подбирались соответствующие
по смыслу иероглифы. Этим способом, получившим название
«манъёгана», написаны первый историко-литературный памятник
165
японской письменности... «Кодзики», поэтическая антология...
«Манъёсю». Вместе с тем среди знати получил распространение древ-
некитайский письменный язык вэньянь, именовавшийся в Японии, как и в
Корее, «ханьским письмом» [235, 71—72].
В X в. культурные и иные сношения Японии с Китаем
сворачиваются и, «хотя над японской литературой довлели китайские
образцы, с незапамятных времен существовало правило, запрещающее
использовать в поэзии какие-либо слова, кроме чисто японских. Тем
самым исключалось более половины словарного запаса, поскольку он был
наполовину китайским, в том числе и многие из наиболее употре-
бительных слов. ...Исключение их сразу ограничило сферу поэтического
выражения» [151, 100].
Влияние китайского языка, тем не менее, не исчезало и после
прерывания непосредственных контактов. «Так, к XIII в. формируется так
называемый смешанный китайско-японский стиль... Позже, когда
китаизмы в еще большем объеме внедряются в японский литературный
язык и органически входят в его структуру, создается новый «японо-
китайский гармонический стиль»... дальнейшей модификацией которого
является классический литературный язык средневековья—бунго» [218,
10—11].
Языковая ситуация в Японии остается весьма сложной.
«Единственным сформировавшимся литературным языком в Японии до
второй половины XIX в. был старописьменный японский язык, или бунго.
Наряду с бунго использовали и японизированный китайский язык, так
называемый камбун, господствовавший до XIX в. в сфере официальной
документации и в конфуцианской науке. Бунго сложился в эпоху Хэйан
(IX—XII в.) на диалектной основе Киото, столицы Японии того времени»
[8, 7]. Серьезной проблемой было большое диалектное варьирование и
отрыв литературного языка от разговорного. (Впрочем, такие проблемы
были характерны для Средневековья повсеместно).
Распространение в Японии буддизма с точки зрения языка, который
использовался для распространения новой религии, остается не до конца
понятным. Буддийская литература явилась в Японию в китайском обличье.
Для того, чтобы стать «народной», ей нужно было японизироваться не
только в ритуале, но и в языке. В VIII в. буддизм был религией верхов, но
постепенно он проник и в народные массы. Однако нигде в
соответствующей литературе не было обнаружено никаких упоминаний о
переводах на японский язык какой бы то ни было буддийской литературы.
Но ведь велись проповеди, писалась экзегетическая (толковательная)
литература, комментарии, а раз так, то, значит, требовалось и прямое
166
цитирование и пересказ, а ведь и то и другое необходимо предполагает
перевод в его самых различных формах.
Конфуцианская и даосская литература существовали в Японии лишь
на китайском языке, как и ученые трактаты по различным областям
знаний.
В конце XVI в. в Японию проникают европейские миссионеры. В
1588 г. они основали на Кюсю своего рода училище и типографию.
Несколько христианских книг проповеднического характера были
переведены на японский разговорный язык, причем для их напечатания
была использована латиница! Иначе говоря, миссионеры приспособили
латинский алфавит для передачи фонетического звучания японской речи.
В 1593 г. были переведены и напечатаны басни Эзопа [151, 273]. К
сожалению, источник не сообщает, с какого языка переводился Эзоп —
скорее всего, это был голландский. Этот перевод был выполнен дзэнским
монахом, обращенным в христианство. Трудно сказать, насколько перевод
этот был прихотью случая — возможно, в нем усматривали подходящее
дидактическое начало. Переводились и некоторые части Библии, но какие
именно, неизвестно.
Период этой переводческой деятельности был весьма кратким: уже в
начале XVII в. на всякие сношения с внешним миром был наложен
строжайший запрет, деятельность миссионеров прекращена, а вместе с ней
прекратились и переводы. Торговля была сведена до минимума. Ограниче-
ния коснулись не только контактов с голландцами и португальцами, но и
сношений с Китаем. Однако китайские переводные книги все же попадали
в Японию, благодаря тому, что некоторые отношения с Китаем все же
поддерживались. Среди «китайских книг было много западных сочинений,
посвященных христианству, философии, астрологии, переведенных на
китайский иезуитами — в первую очередь, отцом Риччи в Пекине и отцом
Жюлем Алени в Фуцзяни» [151, 271]. Количество этих книг вызывало
беспокойство японского правительства, которое создало специальное ве-
домство по их искоренению.
Тем не менее какие-то переводы с китайского все же делались, о чем
свидетельствуют некоторые прямые и косвенные данные. В 1762 г. вышел
сборник переводов на японский язык китайских изречений (цзацзуань).
Этот сборник мог попасть в Японию еще в IX в. [106, 55—56]. Вполне
естественно предположить, что то был отнюдь не единственный перевод с
китайского, тем более, что в филологическом исследовании Банкокэя
(1792 г.), в котором приводится классификация стилей, среди
167
прочих упомянут «стиль переводов с китайского» [136, 281]. Если
выделяется целый литературный стиль, то, значит, и переводов было
достаточно, чтобы этот стиль обозначить. Можно предположить, что
переводились прежде всего китайские романы XVII—XVIII вв., которые
пользовались популярностью и за пределами Китая, например, в
Монголии.
В XVIII и XIX в. в связи с комментированием древне-японских
памятников был применен метод толкования памятников посредством
перевода. «Этим путем шел Мотоори Норинага, осуществивший перевод
памятника X в. «Кокинсю» на современный ему разговорный язык» [136,
280]. Судя по тому, что работа по комментированию с применением
метода перевода велась весьма интенсивно, можно предположить, что и
переводов было сделано не так уж мало. Но вряд ли эти переводы имели
сколько-нибудь широкое хождение, так как задачи их были сугубо
филологические. Сказанное не меняет общей картины слабого развития
перевода в Японии, хотя было бы весьма интересно все же выяснить
подробнее, что, как и в каком объеме переводилось с китайского языка.
В XVIII в. контроль над ввозом китайских переводов был ослаблен.
Более того, в Японии было разрешено изучать голландский язык. В
Нагасаки сложилась группа переводчиков с голландского, а в 1758 г.
выходит первый словарь-пособие «Краткое описание голландской
письменности» Аоки Каньё (1698—1769 гг.).
Среди европейских наук особое внимание уделялось медицине и
астрономии, однако «серьезным препятствием для распространения
европейской науки являлся языковой барьер, а японский обычай
передавать знания по наследству в приложении к переводчикам сильно
сужал круг людей, работавших с языком, и не способствовал росту их
квалификации» [83, 127]. Однако под давлением растущих потребностей в
новых знаниях в 1789 г. в Эдо была открыта первая школа голландского
языка. В 1803 г. переводчик с голландского языка Судзуки Тадао (1760—
1806 гг.) выпустил в свет свой перевод «Новой книги об астрономии», ко-
торая представляла собой популярное изложение основ астрономии и
физики. В 1803 г. в Эдо был создан своего рода центр по переводу книг по
астрономии и геодезии, а в 1811 г.—по переводу книг из других областей
знаний. С начала XIX в., после осознания недостаточности знания лишь
голландского языка, стали изучаться французский, английский и русский
языки.
Тем не менее рецидивы неприятия всего иностранного имели место
и в XIX в. — были и судебные процессы над японцами, и
168
депортирование иностранцев [83, 130]. Но остановить процесс выхода
Японии из изоляции и приобщения ее к достижениям мировой науки уже
было невозможно. Характерно, что презрительное наименование «варвар-
ская наука» (бангаку), закрепившееся ранее за европейским знанием, к
середине XIX в. уже уступает место более почтительному «голландская
наука».
Рассуждения по поводу слабого развития перевода в Японии были
бы неполными, если бы мы не упомянули еще одного обстоятельства.
Японская культура, несмотря на совершенно очевидную се вторичность по
отношению к китайской культуре, вовсе не затеняется последней. Почерп-
нув из китайской культуры многое, японская культура не стала
эпигонской, не превратилась в «филиал» культуры китайской, а проявила
самобытную мощь. Это настолько захватывает исследователей, что свое
внимание они сосредоточивают именно на этой самобытности и если и
говорят о заимствованиях, то походя, отмечая этот факт лишь как
исходный плацдарм, на котором японская культура строила свое
неповторимое здание. И где уж при этом вспомнить о переводе, роль
которого, как нам представляется, до сих пор не получила должной
оценки.
Уровень образования и образованности в Японии был весьма высок
на протяжении всей ее известной истории. Китайская ученость переживала
взлеты и падения, но всегда в той или иной степени присутствовала в
японском Средневековье. Еще в XVII—XVIII вв. имелось немало пи-
сателей и поэтов, писавших по-китайски, не считая конфуцианских
философов, для которых китайский язык был японской латынью. Лишь в
XX в. японцы «отвернулись от китайского наследия в пользу Запада. Как
это ни парадоксально, японцы решили отбросить узы, связывающие их с
традиционной китайской культурой еще на заре их истории, именно тогда,
когда они научились, наконец, писать на китайском как на своем родном
языке» [150, 391]. Вероятно, эта жесткая привязка к китайской культуре на
ранних этапах развития, затем бурное возвышение своей собственной
культуры и вознесение ее па высоту, сравнимую с китайской,
самоуглубленность, островное положение и ослож-ненность контактов с
соседями, которые или уступали японцам в культурном развитии, или
тоже были «окнтаены» (как Корея), и, соответственно, ненужность
культурной подпитки со стороны и обусловили слабое развитие перевода в
средневековой Японии.
169
Часть II
ПЕРЕВОД В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
В XV—XVIII ВВ.
Рассмотрев переводческие процессы, проходившие в
эпоху Средневековья в азиатском регионе, мы обратимся
к некоторым регионам Восточной Европы, прежде всего
к России XVIII в., Польше, Украине, Белоруссии. В
культурном отношении эти регионы занимали некое
промежуточное положение между Западом и Востоком.
С одной стороны, культурное развитие здесь тяготело к
западному типу и основная подпитка идеями шла не с
Востока, а с Запада. С другой стороны, монгольское
нашествие оказало на славянские земли, пожалуй,
большее влияние, чем на все другие завоеванные
монголами территории, но культурный вклад монголов
оказался не столь уж значительным, хотя игнорировать
его невозможно. Именно это обстоятельство и
определило переход от рассмотрения истории перевода
на Востоке к рассмотрению ее в Восточной Европе.
170
ПЕРЕВОД В РОССИИ. XVIII в.
Даже поверхностное знакомство с переводческими процессами в
России в XVIII в. свидетельствует о том, что Россия стала одной из держав
с развитой переводческой деятельностью. На наш взгляд со стороны на
зарубежье и изнутри на Россию, представляется, что до XVIII в. Россия
сильно отставала от ведущих в плане культуры стран Западной Европы
(Италии, Франции, Германии, а затем и Англии) в качестве переводов,
широте обращения переводчиков к различным пластам литературы, в
понимании задач и возможностей перевода. Однако XVIII в. существен-
ным образом изменил картину.
Россия во всех областях культуры сделала огромный рывок вперед.
Это касается и перевода. Переводили поразительно много, что особенно
ощутимо по контрасту с предыдущими эпохами. Вклад перевода в
развитие культуры России в XVIII в. был настолько велик, что его трудно
переоценить. По нашему мнению, по своей интенсивности,
сконцентрированности по времени, широте охвата и темпам развития
перевод в России XVIII в. может быть охарактеризован как культурное
явление, стоящее в том же ряду, что и Западноевропейское Возрождение.
Особо следует подчеркнуть сконцентрированность переводческой актив-
ности в России той поры: то, что на Западе распределялось довольно
равномерно с конца XV в. и далее, в России оказалось спрессованным в
несколько десятилетий одного века. Несомненно, что и французы, и
итальянцы, и немцы, и англичане с возрожденческих времен и до конца
XIV в. переводили больше, и охват переводной литературы был шире, но
такой активности переводческой деятельности, сжатой в относительно
краткие сроки, они не знали. И подход к переводу был несколько иным. В
эпоху Возрождения главный упор в переводческой деятельности делался
на античную, и лишь затем на современную литературу. В протестантских
странах огромную роль сыграли новые переводы Библии. Активно
переводилась философская и научная литература. В России хотели освоить
сразу все — и антиков, и современную литературу, как художественную,
так и научную и философскую. «В условиях послепетровской России
художественный перевод (а мы добавим — перевод вообще.— Авт.)
приобрел исключительно социальное значение, так как явился носителем
просветительских идей. Он стал важнейшим средством ликвидации
разрыва в культурном времени между Европой и Россией, широко
распахнув окно в литературный мир Западной Европы и одновременно