Семенец О.Е., Панасьев А.Н. История перевода. Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв
Подождите немного. Документ загружается.
101
яванской литературы было столь велико как на собственно литературу, так
и на язык бали, что иногда говорят о «балийско-яванской литературе».
На Южном Сулавсси влияние малайской литературы превосходило
вес остальные, и до оформления бугийского языка как литературного
литература здесь существовала в малайском обличье. Затем такие,
например, произведения, как «Роман об Александре», «Сказки попугая»,
история вознесения Мухаммеда, переводились на бугийский язык с ма-
лайского, па который в свое время эти произведения были переведены с
арабского и персидского языков.
Письменная словесность народа макасаров представлена в основном
многочисленными переводами с малайского— прежде всего
беллетристики, «народных романов» — и с арабского. Для перевода с
арабского выбирались произведения дидактического и богословского
характера.
На Северной Суматре ачехский язык оформился как письменный
лишь к концу XVII в., и первые произведения ачехской литературы были
переводными. Переводы делались прозой. То были прежде всего «ученые
сочинения» и, что представляет особый интерес, эти переводы выполня-
лись очень близко к оригиналу, фактически буквально. Лишь достаточно
окрепнув, ачехский язык обращается к письменной поэзии, которая тоже
находилась в сюжетной и жанровой зависимости от иноязычных
литератур. До приобретения ачехским языком самостоятельности на
Суматре бытовала малайская литература, поэтому неудивительно, что
большинство переводов и переложений делалось с малайского языка.
На острове Мадура также развивалась своя литература, но
большинство дошедших до нас рукописей представляет собой переводы и
переложения произведений яванской литературы как светского, так и
религиозного содержания.
В некоторых районах Нусантры ислам занял довольно прочные
позиции, но на Яве произошло поразительное слияние местных
индуистско-буддийских традиций и новой религии, которое можно
описать как «яванизированный ислам». Подобные синкретические
состояния культуры обычно не способствуют развитию перевода, так как
ни одна из традиций не получает преимущественного статуса.
О словарях в Индонезии информация очень отрывочна, если не
считать словаря санскритских синонимов и образов, который
использовался как пособия для поэтов и был переведен на Яве
приблизительно в VIII—X вв. К лексикографической литературе
относятся санскритско-яванские словари, энциклопедии и пособия
смешанного толково-энциклопедического характера. Судя по имеющимся
102
описаниям, многие или даже все словари составлялись не по алфавитному,
а по тематическому принципу [136, 211]. К сожалению, никаких иных
упоминаний о двуязычных словарях не обнаружено (да и приведенные
данные не совсем точны).
Из лингвистических штудий становится ясным, что в лексическом
плане и яванский, и малайский языки подверглись серьезному
воздействию санскрита, однако судя по тому, что в санскритских
изречениях, составленных самими яванцами, всячески обходятся формы
склонений и спряжений, становится ясным, что у местных книжников
было весьма смутное представление о санскритской грамматике и
синтаксис кави не был затронут санскритскими влияниями [136, 211].
По мнению литературоведов и историков литературы, литературу
Нусантры было бы неправомерно назвать переводной. Вполне допустимо,
что переводы здесь не осознавались в большинстве своем как таковые, а
рассматривались как самостоятельные произведения, особенно если они
подвергались адаптации к местным условиям. (Как известно, в других
регионах переводческая деятельность нередко также не воспринималась
как вторичная, а имела полные права оригинальной литературной
деятельности. Заимствование сюжетов не воспринималось как плагиат, а
само понятие «плагиат» появилось лишь тогда, когда творящая личность
выделила себя из среды анонимных авторов и осознала свою
самоценность). Однако наличие на Яве, а в более позднее время — и на
других островах буквальных и подстрочных переводов некоторых
санскритских сочинений позволяет все-таки предположить, что часть
переводческой продукции должна была ощущаться как заимствованная.
Перевод же в различных его ипостасях, несомненно, сыграл
существенную роль для становления различных индонезийских литератур.
Выделение Малайи при рассмотрении истории перевода в этом
регионе несколько искусственно ввиду большой культурной и этнической
общности Нусантры, однако некоторые специфические черты
исторического и культурного развития делают такое выделение
оправданным и облегчающим изложение материала. Средневековая
Малайя включала в себя в течение нескольких столетий собственно
Малаккский полуостров и часть острова Суматра (в настоящее время
Суматра входит в состав Индонезии). Здесь возникали различные
государственные образования, первые из которых датируют началом
103
новой эры. Эти государственные образования включали разные по
протяженности территории, отражали яванские, тамильские и прочие
вторжения. С XIII в. Малайя подвергается активной исламизации— это
особенно касается Малаккского полуострова. Начиная с XVI в., в Малайе
стали появляться европейцы, но уже с XVII в. «ислам и иностранные
влияния вообще не оказывали больше благоприятного воздействия на
интеллектуальное развитие малайцев. Наступает период застоя, из кото-
рого малайский мир был выведен в XIX в. благодаря усилиям Голландии и
Великобритании в области образования, приобщившим малайцев к
достижениям современной науки» [62, 113].
Традиция приписывает создание первых государств в Малайе
индийцам. Как бы то ни было, ясно, что культурная жизнь Малайи вплоть
до XIII в. была глубочайшим образом индианизирована. Малайя, как и вся
Нусантра, подверглась трем основным волнам индийских влияний, причем
влияния эти исходили из разных районов Индии. Установить, с какого
времени начали бытовать в Малайе устные переложения индийских
классических эпосов, весьма трудно, но совершенно очевидно, что к
моменту их письменной фиксации в XIII в. устная традиция на малайском
языке была уже настолько устоявшейся, что легко переходила в
письменные формы. Первой же письменной литературой в Малайе была
литература на санскрите. Судя по некоторым данным [41, 37—38], в
Малайе функционировали монастыри типа индийских, «которые являлись
центрами не только духовного, но и светского знания, где изучались как
религиозные сочинения различных буддийских школ, буддийская
философия, логика, так и грамматика Панини с комментариями
Патапджали... классическая санскритская литература и искусство» [136,
210]. Малайская литература исключительно многим обязана переводам-
переложениям, переводили на малайский очень много и в индийский
период и в мусульманский. Роль переводов была настолько велика, что «в
раннесредневековый период развитие знаний о языке было обусловлено
задачами перевода и толкования санскритской литературы религиозного и
светского содержания» [136, 210].
Выявление источников первых из известных малайских переводов и
переложений представляет немалые сложности. Это связано с тем, что
домусульманская малайская литература фактически неизвестна, так как,
очевидно, погибла в период испанизации региона. К XII в. малайский
язык, видимо, уже сформировался как письменный литературный язык.
104
Судя по упоминаниям в китайских исторических трудах, на Суматре
и в Малайе существовала литература, записанная «индийским шрифтом».
Однако о ее составе нам ничего не известно. Реконструкции ранних
малайских литературных памятников свидетельствуют о наличии перело-
жений прежде всего индийского эпоса и некоторых других санскритских
произведений, которые, очевидно, попадали в Малайю через яванское
посредничество. «Между тем, на малайской редакции «Рамаяны», а
именно на «Повести о Сри Раме», как доказала критика текста, сказались
южноиндийское, среднеиндийское и восточноиндийское влияния» [62, 56].
Поэтому говорить о собственно переводе весьма затруднительно, так как
не известно, с какого оригинала перелагалась малайская «Рамаяна». Судя
по сюжетам многих малайских повестей и либретто малайского теневого и
актерского театра, имелись и какие-то переложения из «Махабхараты». На
малайский переводились некоторые яванские повести и драмы.
Но особое распространение переводы на малайский приобрели с
конца XIII в., т. с. после исламизации Малаккского полуострова. Следует
отметить, что большая часть малайской литературы известна в персидско-
арабской графике, т. е. уже после XIII в. Исследователи отмечают, что уже
ранние переводы с персидского и арабского делались отличным
малайским языком. Однако такие переводы соседствовали с
«макароническими» (т. е. подвергшимися сильному влиянию арабской и
персидской лексики) переводами, выполненными за пределами
Малаккского полуострова, на тех островах Нусантры, где малайский был в
ходу. Для многих районов Нусантры малайский был языком-посредником
и выполнял приблизительно ту же роль, что и латынь в Европе.
«Распространение ислама в странах региона сопровождалось новой волной
литературно-переводческой работы. Основным проводником ислама был
малайский язык. На малайский переводили с языков мусульманского
Востока—персидского, арабского, индийских — как религиозную, так и
беллетристическую литературу» [136, 215].
Обильно переводилась мусульманская агиографическая литература
— истории о пророке, мусульманских святых, мусульманские легенды и
истории о людях из окружения пророка, претендующие на историчность,
но полностью лишенные всякого исторического и географического
правдоподобия (конечно, с современной точки зрения). Из разряда
светской литературы были переведены «Калила и Димна», цикл «Тути-
наме» («Сказки Попугая»), циклы о Бахтиаре, причем, по-видимому,
переводы делались неоднократно с одних и тех же
105
произведений, но с разных языков — с персидского и арабского. На
малайский была переведена «Повесть об Искандере Двурогом» — та самая
повесть, которая восходит к греческому роману Псевдо-Каллисфена и
которая была переведена на сирийский, эфиопский, армянский, арабский,
персидский, урду, яванский (через малайское посредничество), тайский,
латынь, среднегреческий, старофранцузский, старонемецкий и ряд других
языков. Анализ малайской версии показывает, что перевод сделан с
арабского и не перегружен санскритской лексикой, обычно присутству-
ющей в малайских текстах, но и это обстоятельство не позволяет
датировать текст, хотя перевод признается ранним.
Переведено на малайский и много персидских и арабских повестей,
но датировка их также затруднительна, тем более что часто приходится
иметь дело с несколькими редакциями, причем в одной и той же версии
подчас сочетаются как персидские, так и арабские части. Например, «Ка-
лила и Димна» известна по крайней мере в трех малайских редакциях,
одна из которых датируется XVI в., а остальные — XVIII—XIX в. Причем
в ранней версии имеются рассказы, отсутствующие как в переводе Ибн
аль-Мукаффы VIII в., так и в персидской версии более позднего времени,
переведенной, очевидно, с арабского. Изучение скульптурных комплексов
разных районов Нусаитры показало, что с сюжетами из «Панчатантры»
(«Калилы и Димны») здесь были знакомы уже в XI в.! Известна одна
средневековая версия «Панчатантры», две новояванские, одна мадурская.
Но сказать точно, были ли малайские переводы посредниками для
проникновения «Панчатантры» в разные уголки Нусантры, или же
наоборот, яванская версия стимулировала малайскую раннюю версию,
сказать трудно.
Широкому распространению переводов и вообще литературы на
малайском в огромной мере способствовало появление бумаги.
На малайский переводилась исламская теологическая, юридическая
и историографическая литература. Одним из теологических трудов,
переведенных на малайский (XVII в.?), было сочинение бухарца ал
Бал’ами «Книга тысячи вопросов». Известен и ее яванский перевод. Это
одно из тех сочинений, которым была уготована богатая переводческая
судьба. В начале XII в. в Толедо оно было переведено на латинский язык
Германом из Далмации; несколько раньше был осуществлен персидский
перевод. Эта книга переводилась также на турецкий, урду, португальский.
С португальского ее перевели на голландский, а уже с голландского снова
на латынь.
106
К концу XVIII — началу XIX вв. оживляется деятельность по
переводу христианской литературы на малайский язык. Переводы эти
выполнялись миссионерами, выучившими малайский язык, при этом им
помогали местные переводчики и литераторы. Одним из таких
литераторов был Абдуллах ибн Абдулкадир (1796—1854 гг.). Прадед Аб-
дуллаха был арабом из Йемена, который женился на тамилке. Их дети
обосновались в Нусантре. Отец Абдуллаха занимался торговлей, был
капитаном, переводчиком, собирал малайские рукописи.
Абдуллах, прозванный позже «мунши»— «учитель языка», овладел
арабским языком через изучение Корана, затем посвятил себя изучению
тамильского языка и урду. Пришлось специально изучить и письменный
малайский язык, так как в Малакке, где он жил, лишь немногие умели
писать по малайски.
Деятельность Абдуллаха была весьма разнообразна, но в основном
он зарабатывал на жизнь учительством и обучением языкам. Абдуллах
обучал малайскому языку миссионеров, а сам учился у них английскому.
Выучился он и кантонскому диалекту китайского языка. Когда в англо-ки-
тайской миссии появился печатный станок, Абдуллах собственноручно
набрал и отпечатал свой перевод десяти заповедей. Отпечатал он также
небольшой малайско-английский словарик, им же составленный, ряд
учебников и несколько своих беллетристически-дидактических
сочинений.
Немецкому миссионеру Томсену Абдуллах помогал в переводе
Евангелия от Матфея и «Деяний Апостолов». Томсен ориентировался на
классический малайский, отказываясь использовать, как на том настаивал
Абдуллах, разговорные обороты и современную орфографию. В
сотрудничестве с одним из своих тамильских друзей Абдуллах перевел с
тамильского «Панчатандеран» — тамильскую версию «Панчатантры».
Перевод получил название «Повесть о Галиле и Дамине» (явное влияние
арабского перевода). Занимался Абдуллах и утилитарным переводом —
так, известно, что он перевел устав Торговой палаты Сингапура.
Значительную часть своей жизни мунши Абдуллах провел в Сингапуре,
где занимался своей привычной деятельностью: редактировал переводы
Евангелия от Иоанна, протестантских гимнов, другой христианской и
нравоучительной литературы. Неоднократно он сетовал на то, что ему не
предоставлена свобода действия в редактировании — он хотел видеть
переводы, сделанные на современный ему малайский язык, а не
архаизированные и ориентированные на классический малайский.
(История переводов Библии показывает, что в Новое время, в отличие,
107
например, от Лютеровых переводов в Европе, переводы Св. Писания
намеренно архаизировались).
В своей автобиографической прозе Абдуллах писал, что
миссионеры, переводившие Св. Писание, обычно отходили «от путей
малайского языка», в их переводах «только предложения малайские, но
части этих предложений английские, не такие как в малайских книгах.
Большая мудрость заключена в деле перевода с одного языка на другой»
[136, 217]. Здесь мы впервые встречаемся с высказыванием по поводу
перевода не только в Нусантре, но и во всем огромном регионе Восточной
и Юго-Восточной Азии. Мы склонны считать такое заявление переводчика
и литератора в своем роде уникальным. К тому же оно было сделано уже,
фактически, за пределами собственно средневековья, хотя на Востоке
границы между периодами еще более зыбки, чем на Западе, В этом
кратком высказывании Абдуллаха следует подчеркнуть следующие
моменты: как хороший знаток языка он отмечал влияние английского язы-
ка на язык перевода. Ясно также, что Абдуллах исходил из
прагматической установки, при этом явно не приемля буквализма в
переводе, который по необходимости — ведь переводили с английского в
основном иностранцы — доминировал в таких переводах. (К тому же
переводы канонических текстов всегда были жестко ориентированы на
оригинальный текст). Абдуллах обладал недюжинным литературным
талантом и почитался отменным стилистом. «Лишь познакомившись с
огромным количеством бессвязных переводов с английского... можно
представить себе усилия, затраченные на создание этих произведений
этим эрудитом, в распоряжении которого было всего несколько плохих
словарей, и оценить всю исключительность его литературного таланта»
[62, 203],
Почему же перевод так активно развивался именно на Малаккском
полуострове, а не на остальных островах Нусантры? Одной из возможных
причин было то, что уже в XIV—XV вв. прибрежные зоны Восточной
части Малаккского полуострова стали своего рода транзитным пунктом
как в торговле, так и в культурном обмене. Исламизация Малайи началась
именно отсюда. Здесь же концентрировалась и торговая деятельность
европейцев. Малакка лежала на перекрестке торговых и культурных
путей. Здесь сталкивались разные цивилизации — индийская, персидская,
арабская, европейская, дальневосточная, и все это осваивалось на основе
местных традиций. Такие условия, очевидно, благоприятствовали
переводческой деятельности. В то же время исследователи отмечают,
108
что на каком-то этапе переводы стали играть негативную роль в развитии
малайской литературы в связи с тем, что «по мере того, как персидское
влияние сменялось арабским, художественная литература все более
выходила из моды и на смену ей шли переводы нравоучительных
сочинений, мистических трактатов в прозе и стихах и энциклопедий по
мировой истории очень сомнительного научного качества и крайне малой
исторической достоверности» [62, 113]. Избираемые для перевода работы
были в большинстве своем примитивны и ненаучны и оказывали через
перевод губительное влияние на малайский литературный стиль.
Эти наблюдения исключительно интересны, так как ставят проблему
влияния переводов под совсем иным углом — переводы могут оказывать
не только стимулирующее, но и негативное, даже губительное воздействие
на принимающую литературу и далее — на всю принимающую культуру.
Такое положение может ощущаться особенно остро, если перевод в
литературном процессе занимает очень большое место. Кстати,
распространяемые через перевод идеи также не всегда благоприятно
отражаются на принимающей культуре. О негативном влиянии переводов
на литературную стилистику писали и литературоведы XX в.— низкое ка-
чество переводов, «переводизмы» оказывают разрушающее влияние на
литературный вкус как читающей публики, так и пишущих. Но следует
при этом подчеркнуть, что не сам по себе перевод является виновником
таких бед, а лишь неумелое занятие им.
Несмотря на активность переводческой деятельности, сведения о
словарях в Малайе крайне скудны, и, по всей видимости, создание
двуязычных словарей, которые могли бы оказаться подспорьем в работе
переводчика, относится к Новому времени.
Пособия по сопоставительной грамматике существовали, и одно из
них заслуживает упоминания хотя бы из-за необычности— известно
сочинение XVII—XVIII вв. по арабской грамматике, написанное по
персидски и снабженное малайским подстрочным переводом [136, 215].
Переводческая деятельность не распределялась равномерно в
географическом смысле, а в основном концентрировалась в султанате Ача.
В «индийский» период развития Малайи центрами образованности
были буддийские монастыри, а после исламизации страны, очевидно,—как
это было везде в остальном мусульманском мире — школы разного уровня
существовали при медресе и мечетях. Очень интересно было бы
109
выяснить, кем были первые переводчики на малайский язык арабской и
персидской литературы. К сожалению, анонимность малайской
литературы и переводов в средневековый период не дает возможности
ответить на этот вопрос.
Влияние переводов на малайский язык очень велико прежде всего в
области лексики. Тут обнаруживаются и санскритские заимствования, и
персидские, и арабские, причем, как уже упоминалось, многочисленные
санскритизмы могли встречаться и в переводах с арабского. Не менее
сильное воздействие оказывали переводы и на формирование образности и
сюжетику. В идеологическом плане перевод обслуживал как буддийско-
индуистские потребности, так и исламские, и в этом смысле способствовал
проникновению идей в самую глубину народного сознания.
Исключительно сложен вопрос о том, насколько малайские
переводчики придерживались буквы оригинала. Эта проблема крайне
трудноразрешима, так как в большинстве случаев список, с которого
осуществлялся перевод, неизвестен (ведь, скажем, тамильская «Рамаяна»
уже очень сильно отличалась от классической). В тех же случаях, когда
оригинал известен хорошо — например, в случае с христианской
литературой,— обнаруживается большая приверженность тексту
оригинала. Показательно в этом плане следующее критическое замечание
Б. Парникеля, сделанное по поводу цитировавшегося труда Винстедта: «В
тех случаях, когда ученый (Винстедт.— Авт.) имеет дело с действительно
заимствованными сюжетами, с малайскими переводами и переработками
индийских, арабских или персидских произведений, он останавливается на
полдороге, ограничиваясь констатацией заимствования, указанием на
путь, которым оно пришло, выявлением совпадающих элементов. Его не
интересует, чем отличается от оригинала перевод, даже тогда, когда он
таит в себе симптоматические отклонения от образа, количественные
накопления нового. Ученый настолько безразличен к этим изменениям,
что ... говоря о малайской «Повести о Раме», замечает лишь, что в ней
неиндийских элементов мало и они не мешают развитию индийской
фабулы» [62, 13]. Рассмотрение упомянутых изменений было бы
интересно не только для историка литературы, но и для историка
перевода, но даже в тех случаях, когда изменения в переводах и
переложениях выявляются, речь идет прежде всего об отклонениях от
изначальной сюжетной канвы, переработке или переакцентировке
образности или об изменении размера, если то был стихотворный перевод.
А вот о том, насколько перевод близок к оригиналу в неизмененных
частях, указания попадаются лишь изредка, и они носят лишь самый
110
общий характер. Все это свидетельствует о том, насколько сложно без
специальных исследований проследить и выявить соотношения перевода и
оригинала и определить, каков же был собственно метод перевода в ту или
иную эпоху, в той или иной стране.
Перевод на Филиппинах
Филиппинская культура и в частности литература изучены пока
весьма слабо, что, несомненно, крайне осложняет и нашу задачу. Глубина
проблемы станет еще понятнее, если мы упомянем, что в настоящее время
лингвисты насчитывают свыше 100 языков и диалектов, бытующих на
Филиппинских островах. Развитие местных традиций подверглось с XVI в.
сильнейшему влиянию испанской культуры и языка, а затем, в самом
конце XIX в., вместе с американцами сюда пришел английский язык.
До появления испанцев в XVI в. на Филиппинах существовала
вполне самобытная культура, испытавшая на каком-то этапе определенное
воздействие индийской цивилизации. Об историческом прошлом островов
Май-и, как они традиционно назывались, практически ничего
достоверного не известно в связи с тем, что рукописи, записанные
филиппинским слоговым письмом, в которых могли содержаться какие-то
исторические сведения, погибли, причем не без помощи испанцев, а
другие цивилизации оставили о Филиппинах слишком мало упоминаний.
Филиппинское слоговое письмо, очевидно, ведет свое
происхождение от одной из индийских систем, но доиспан-ская
филиппинская литература известна в основном по извлечениям из трудов
испанских миссионеров и монахов. Филиппинская литература включала в
себя народные песни, сказки, эпические произведения. Самым древним
литературным памятником считается рукопись, датируемая примерно XIV
в. Она была найдена на о. Панай, и то, что мы знаем о филиппинской
литературе доиспанского периода, говорит об индо-яванских и исламских
влияниях. Вполне резонно можно предположить, что имелись какие-то пе-
реложения индийской, яванской и мусульманской литературы.
В исследовательской литературе испанское колониальное
присутствие на Филиппинах оценивается крайне негативно. Такое
представление слишком однобоко. Бесспорно, что испанское завоевание
Филиппин, закончившееся к концу XVI в., резко изменило здесь
культурную ситуацию. Бесспорно и то, что испанские конкистадоры