Рябцев В.Н., Шитив М.А. Конфликтология. Хрестоматия

Подождите немного. Документ загружается.

221

более полное освещение, если бы были упомянуты источники идеологического

становления Дудаева, которое, по-видимому, восходит (во-первых) к некоторым

традициям горских народов, по-своему возвеличивающим насилие (вспомним

"идеологическое" высказывание Дудаева: "Мужчина без оружия — это мужчина

без чести"), но также (во-вторых) и к привычкам, сформировавшимся за три по-

коления большевистской диктатуры, возвеличивающим нескончаемую борьбу,

возвещаемую хотя бы, например, в девизе "кто — кого"...

Как бы то ни было, трактовка значения термина "Криминализация" в при-

менении к режиму, как мы попытались показать, страдает некоторой двусмыс-

ленностью вследствие неполноты проработки и обоснования.

Подобной двусмысленности уже нет в трактовке значения того же термина

применительно к массовому сознанию. Тут не возникает вопроса о легитимности.

Когда население становится практически сплошь милитаризованным и в меру

этой милитаризованности более ожесточенным, вопрос о легитимности или неле-

гитимности уже неадекватен ситуации.

Наиболее тяжким и разрушительным для социума последствием этой

"сплошной милитаризации" становится появление целого поколения молодых

людей, чьей единственной профессией и единственной приверженностью являет-

ся приобретение навыков разрушения и насилия. И что еще хуже, "совершенст-

вование" в этой профессии оказывается единственным источником сознания соб-

ственного достоинства. Что же будет с таким поколением?..

В трактовке значения термина "Криминализация" применительно к "само-

му конфликту" двусмысленность является вновь. Остается без ответа, хотя бы

имплицитного, вопрос: если какие-то формы вооруженного конфликта могут

быть расценены как "криминальные", то, стало быть, какие-то иные его формы

могут быть расценены и как "легитимные"? Каков критерий? Мы уже столкну-

лись с аналогичными проблемами при попытках строгого определения "легитим-

ных" и "нелегитимных" режимов. Те же проблемы возникают и при попытках

выделить различия между "легитимными" и "нелегитимными" вооруженными

силами, "легитимным" и "нелегитимным" убийством и т.д. По мнению рецензен-

та, было бы более убедительным идентифицировать "криминализацию" полити-

ческого конфликта с "милитаризацией" (как следствием распада закона) или же с

какими-то (или даже всеми) формами социального конфликта, когда предпосыл-

кой и/или назревающим последствием конфликта является ситуация аномии. По-

видимому, это и имело место в Чечне и, подобно "инфекции", распространилось

по всему Кавказу — в результате одностороннего провозглашения независимости

Чечни режимом Дудаева и военного ответа федеральных властей.

Значительная часть монографии посвящена геополитической и военно-

стратегической ситуации на Кавказе: анализируются экономические интересы го-

сударств, граничащих с регионом, приводятся данные о вооруженных силах этих

государств в сравнении с Российской Федерацией, существенное внимание уде-

лено их геополитическим ориентациям, а также интересам западных держав,

НАТО и т.д.

Этот материал не будет здесь рецензирован — по двум причинам: первая

— недостаток у рецензента компетентности; вторая — отсутствие необходимого

интереса.

Недостаток компетентности

не требует никакого объяснения. Недостаток

же интереса — если бы попытка рецензирования все же была предпринята — за-

222

тушевывал бы, затемнял ту точку зрения, те позиции, с которых здесь ведется из-

ложение.

Я не верю в то, что геополитический анализ, и особенно оценка военных

потенциалов государств, вовлеченных в блоки, вносит позитивный вклад в фор-

мулирование политики, связанной с кризисом на Кавказе. Эра "классических"

межнациональных войн уже закончилась. Если бы разразилась крупная война, в

которую были бы вовлечены Россия и ее противники — традиционные ли, потен-

циальные или предполагаемые, — такая война вряд ли развертывалась бы по

схеме войн двадцатого столетия — подобно тому, как войны столетия девятна-

дцатого были далеки от схем, по которым велись войны в донаполеоновской Ев-

ропе, с их городами-крепостями и парадными сражениями. Устаревание военной

науки восемнадцатого столетия с убийственным сарказмом изобразил Толстой в

"Войне и мире", где выведена фигура немецкого генерала Пфуля, который с

безупречной — и никому не нужной — математической строгостью демонстри-

ровал совершенство некоторых маневров пехоты в сражении. Как "мастерство"

генерала Пфуля относится к военному искусству девятнадцатого столетия, точно

так же знания и навыки военных профессионалов столетия двадцатого, вместе с

их гражданским окружением, относятся к военным доктринам и военной "науке"

ядерного века.

В первой части последней главы (глава называется "Влияние чеченского

кризиса на соседние регионы") автор обращается к вопросам, имеющим в наш

век важнейшее социальное значение. Здесь рассматриваются, например, послед-

ствия массовой миграции с Северного Кавказа и из Закавказья в южные края и

области России; оцениваются социально-экономические условия юга России в

свете анализа массового социального сознания, прослеживается развитие кон-

фликтных ситуаций в отношениях между мигрантами и местным населением. Все

выводы и оценки подтверждены тщательно отобранными и компетентно проана-

лизированными данными, в значительной своей части полученными — что имело

чрезвычайно важное значение для монографии в целом — в результате исследо-

вания массового сознания через опросы общественного мнения.

Монографию завершают рекомендации, адресованные местному руково-

дству, а также центральному руководству Российской Федерации. Здесь автор

уделяет особое внимание двум главным аспектам существующего положения: (а)

последствиям массовой миграции в южные края и области России и (б) ситуа-

ции, какую создали одностороннее провозглашение суверенитета Чеченской Рес-

публикой и ускоренная этим актом разрушительная двухлетняя война (которая и

теперь еще формально не окончена, но находится в стадии прекращения огня и

ожидания переговоров, которые должны состояться).

Те из упомянутых рекомендаций, что связаны с демографической ситуаци-

ей, достаточно конкретны, чтобы их могли выполнить существующие власти. Ре-

комендации эти подчеркнуто сосредоточены на императиве разрешения текущих

конфликтов и создания социальной среды, способствующей смягчению межэтни-

ческих предубеждений и вражды. Ввиду отсутствия прецедентов затруднительно

оценить их потенциальную эффективность; во всяком случае, они представляют-

ся чрезвычайно разумными.

Рекомендации, связанные с политической ситуацией вокруг Чечни, менее

определенны. Ясно, конечно, что попытки сокрушить борьбу за независимость —

хотя бы она и квалифицировалась как неконституционная и представлялась не-

223

разумной — военными средствами (что все-таки было бы во многом равносильно

тому, как если бы США попытались переиграть свою военную кампанию во

Вьетнаме, или СССР — в Афганистане) были бы, несомненно, достойны осужде-

ния как по прагматическим, так и по этическим соображениям. Еще менее опре-

деленны позитивные рекомендации. Одно автор утверждает с полной определен-

ностью: в существующей ситуации ни переговоры, лишь формально ориентиро-

ванные на соглашение, ни угрозы, основываемые на очевидном дисбалансе сил,

не вели бы к разрешению проблем.

Можно, без сомнения, согласиться с автором в том, что необходим перевод

конфликта из сферы прямой конфронтации в иную плоскость, а для этого требу-

ется исправление не отдельных людей, а всего общества. Излагая вслед за авто-

ром точку зрения профессора А.Г.Здравомыслова (см. с.234), можно сказать:

нужна новая, рефлексивная политика, основанная не столько на концепции ра-

ционального человека и рационального поведения, сколько на понимании значе-

ния глубоких национальных чувств, а равно и на осознании

угрозы массовых

психологических заражений бациллами национализма.

Подчеркну в заключение: эту книгу необходимо прочитать каждому, кого

волнует судьба России, — россиянину или иностранцу, — особенно же тем, кто

имеет доступ к рычагам власти.

40. К. Шмитт. [Группировка людей по принципу «друг/враг» как

субстанциональный признак политической сферы]

Определить понятие политического можно, лишь обнаружив и

установив

специфически политические категории. Ведь политическое имеет свои собствен-

ные критерии, начинающие своеобразно действовать в противоположность раз-

личным, относительно самостоятельным предметным областям человеческого

мышления и действования, в особенности в противоположность моральному, эс-

тетическому, экономическому. Поэтому политическое должно заключаться в соб-

ственных последних различениях, к которым может быть сведено все в

специфи-

ческом смысле политическое действование. Примем, что в области морального

последние различения суть "доброе" и "злое"; в эстетическом — "прекрасное" и

"безобразное"; в экономическом — "полезное" и "вредное" или, например, "рен-

табельное" и "нерентабельное". Вопрос тогда в том, имеется ли также особое,

иным различениям, правда, не однородное и не аналогичное, но от них все-таки

независимое, самостоятельное и как таковое уже очевидное различение как про-

стой критерий политического и в чем это различение состоит.

Специфически политическое различение, к которому можно свести поли-

тические действия и мотивы, — это различение друга и врага. Оно дает определе-

ние понятия, определяя критерий, а не через исчерпывающую

дефиницию или со-

общение его содержания. Поскольку оно невыводимо из иных критериев, оно для

политического аналогично относительно самостоятельным критериям других

противоположностей: доброму и злому в моральном; прекрасному и безобразно-

му в эстетическом и т.д. Во всяком случае, оно самостоятельно, не в том смысле,

что тут собственная новая предметная область, но

в том, что оно не может ни

быть обосновано на одной из иных указанных противоположностей или же на ря-

де их, ни быть к ним сведено. Если противоположность доброго и злого просто,

без дальнейших оговорок, не тождественна противоположности прекрасного и

224

безобразного или полезного и вредного и ее непозволительно непосредственно

редуцировать к таковым, то тем более непозволительно спутывать или смешивать

с одной из этих противоположностей противоположность друга и врага. Смысл

различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень ин-

тенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это раз-

личение может существовать теоретически и практически, независимо от того,

используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические

или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был Морально зол, не

нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться

хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним

дела. Он есть именно иной, чужой

, и для существа его довольно и того, что он в

особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном

случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни пред-

принятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором "непричастно-

го" и потому "беспристрастного" третьего.

Возможность правильного познания и понимания, а тем самым и полномоч-

ное участие в обсуждении и произнесении суждения даются здесь именно только

лишь экзистенциальным участием и причастностью. Экстремальный конфликт-

ный случай могут уладить лишь сами участники между собой; а именно, лишь

самостоятельно может каждый из них решить, означает ли в данном конкретном

случае инобытие чужого отрицание его собственного рода существования, и по-

тому оно < инобытие чужого> отражается или побеждается, дабы сохранен был

свой собственный, бытийственный род жизни. В психологической реальности

легко напрашивается трактовка врага как злого и безобразного, ибо всякое разли-

чение и разделение на группы

и более всего, конечно, политическое как самое

сильное и самое интенсивное, привлекает для поддержки все пригодные для этого

различения. Это ничего не меняет в самостоятельности таких противоположно-

стей. А отсюда и наоборот: морально злое, эстетически безобразное или экономи-

чески вредное от этого еще не оказывается врагом; морально доброе, эстетически

прекрасное

и экономически полезное еще не становится другом в специфическом,

т.е. политическом смысле слова. Бытийственная предметность и самостоятель-

ность политического проявляется уже в этой возможности отделить такого рода

специфическую противоположность, как "друг-враг", от других различении и, по-

нимать ее как нечто самостоятельное.

Понятия "друг" и "враг" следует брать в их конкретном, экзистенциальном

смысле, не как метафоры или символы; к ним не должны подмешиваться или ос-

лаблять их экономические, моральные и иные представления, и менее всего сле-

дует их брать психологически, в частно-индивидуалистическом смысле, как вы-

ражение приватных чувств и тенденций. "Друг" и "враг" — противоположности

не нормативные и не "чисто

духовные". Либерализм в типичной для него дилемме

"дух/экономика" (…) попытался растворить врага, со стороны торгово-деловой,

— в конкуренте, а со стороны духовной — в дискутирующем оппоненте. Конеч-

но, в сфере экономического врагов нет, а есть лишь конкуренты; в мире, полно-

стью морализованном и этизированном, быть может, остались еще только диску-

тирующие оппоненты. Но,— считают ли это предосудительным или нет, или же в

том, что народы реально разделяются на группы друзей и врагов, усматривают

атавистический остаток варварских времен, или же надеются на то, что однажды

это различение исчезнет с лица земли, а также хорошо ли и правильно ли, по со-

225

ображениям воспитательным, выдумывать, будто врагов вообще больше нет, —

все это здесь во внимание не принимается. Здесь речь идет не о фикциях и норма-

тивной значимости, но о бытийственной действительности и реальной возможно-

сти этого различения. Можно разделять или не разделять эти надежды и воспита-

тельные устремления; то, что народы группируются по противоположности

"друг/враг", что эта противоположность и сегодня действительна и дана как ре-

альная возможность каждому политически существующему народу, — это разум-

ным образом отрицать невозможно.

Итак, враг — не конкурент и не противник в общем смысле. Враг — также

и не частный < private > противник, ненавидимый в силу чувства антипатии. Враг

есть только, по меньшей мере, эвентуально

, то есть по реальной возможности,

борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности.

Враг есть только публичный враг, ибо все, что соотнесено с такой совокупностью

людей, в особенности, с целым народом, становится поэтому публичным. Враг —

это hostis, не inimicus в более широком смысле,… Немецкий, как и другие языки,

не различает между частным < private > и политическим "врагом", так что здесь

возможны многие недоразумения и подтасовки. <…>. Также и в тысячелетней

борьбе между христианством и исламом ни одному христианину никогда и в го-

лову не приходило, что надо не защищать Европу, а, из любви к сарацинам или

туркам, сдать ее исламу. Врага в политическом смысле не требуется лично нена-

видеть, и лишь в сфере приватного имеет смысл любить "врага своего", т.е. своего

противника. К политической противоположности это место в Библии имеет еще

меньше отношения, чем, скажем, к снятию противоположностей "доброе/злое"

или "прекрасное/безобразное". И прежде всего, тут не говорится, что надо любить

врагов своего народа и поддерживать их против своего собственного народа.

Политическая противоположность — это противоположность самая интен-

сивная, самая крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противопо-

ложность политическая тем более, чем больше она приближается к крайней точ-

ке, разделению на группы "друг/враг". Внутри государства как организованного

политического единства, которое как целое принимает

для себя решение о друге

и враге, а кроме того, наряду с первичными политическими решениями, и под,

защитой принятого решения, возникают многочисленные вторичные понятия о

"политическом". Сначала это происходит при помощи рассмотренного в разделе

отождествления политического с государственным. Результатом такого отожде-

ствления оказывается, например, противопоставление "государственно-

политической" позиции — партийно-политической

, или же возможность гово-

рить о политике в сфере религии, о школьной политике, коммунальной политике,

социальной Политике и т.д. самого государства. Но и здесь для понятия полити-

ческого конститутивны противоположность и антагонизм внутри государства

(разумеется, релятивированные существованием государства как охватывающего

все противоположности политического единства). Наконец, развиваются еще бо-

лее ослабленные, извращенные до паразитарности и карикатурности виды "по-

литики", в которых от изначального разделения на группы "друг/враг" остается

еще лишь какой-то антагонистический момент, находящий свое выражение во

всякого рода тактике и практике, конкуренции и интригах и характеризующий

как "политику" самые диковинные гешефты и манипуляции. Но вот что отсылка

к конкретной противоположности содержит в себе существо политических отно-

шений, — это выражено в обиходном словоупотреблении даже там, где уже пол-

226

ностью потеряно сознание "серьезного оборота дел"

Повседневным образом это позволяют видеть два легко фиксируемых фе-

номена. Во-первых, все политические понятия, представления и слова имеют по-

лемический смысл; они предполагают конкретную противоположность, привяза-

ны к конкретной ситуации, последнее следствие которой есть (находящее выра-

жение в войне или революции) разделение на группы "друг/враг", и они становят-

ся пустой и призрачной абстракцией, если эта ситуация исчезает. Такие слова как

"государство", "республика", "общество", "суверенитет", "правовое государство',

"абсолютизм" "диктатура", ' "план", "нейтральное государство" или "тотальное

государство" и т.д. непонятны, если неизвестно кто in concretо должен быть по-

ражен побежден подвергнут отрицанию и опровергнут посредством именно тако-

го слова. Преимущественно полемический характер имеет и употребление в речи

самого слова "политический", все равно, выставляют ли противника в качестве

"неполитического"

(то есть того, кто оторван от жизни, упускает конкретное),

или же, напротив, стремятся дисквалифицировать его, донести на него как на "по-

литического", чтобы возвыситься над ним в своей "неполитичности" ("неполити-

ческое" тут имеет смысл чисто делового, чисто научного, чисто морального, чис-

то юридического, чисто эстетического, чисто экономического или сходных осно-

ваний полемической чистоты). Во-вторых, способ выражения, бытующий в акту-

альной внутригосударственной полемике, часто отождествляет ныне "политиче-

ское" с "партийно-политическим"; неизбежная "необъективность" всех полити-

ческих решений, являющаяся лишь отражением имманентного всякому политиче-

скому поведению различения "друг/враг", находит затем выражение в том, как

убоги формы, как узки горизонты партийной политики, когда речь идет о заме-

щении должностей, о прибыльных местечках; вырастающее отсюда требование

"деполитизации" означает лишь преодоление партийно-политического и т.д.

Уравнение: "политическое = партийно-политическое" возможно, если теряет силу

идея охватывающего, релятивирующего все внутриполитические партии и их

противоположности политического единства ("государства") и, вследствие этого,

внутригосударственные противоположности

обретают большую интенсивность,

чем общая внешнеполитическая противоположность другому государству. Если

партийно-политические противоположности внутри государства без остатка ис-

черпывают собой противоположности политические, то тем самым достигается

высший предел "внутриполитического" ряда, то есть внутригосударственное, а не

всегосударственное разделение на группы "друг/враг" имеет решающее значение

для вооруженного противостояния. Реальная возможность борьбы, которая

долж-

на всегда наличествовать, дабы речь могла вестись о политике, при такого рода

"примате внутренней политики" относится, следовательно, уже не к войне между

организованными единствами народов (государствами или империями), но к вой-

не гражданской.

Ибо понятие врага предполагает лежащую в области реального эвентуаль-

ность борьбы. Тут надо отрешиться от всех случайных, подверженных . истори-

ческому развитию изменений в технике ведения войны и изготовления оружия.

Война есть вооруженная борьба между организованными политическими един-

ствами, гражданская война — вооруженная борьба внутри некоторого становя-

щегося, однако, в силу этого проблематическим) организованного единства. Су-

щественно в понятии оружия то, что речь идет о средстве физического убийства

людей. Так же, как и слово "враг", слово "борьба" <Kampf> следует здесь пони-

227

мать в смысле бытийственной изначальности. Оно означает не конкуренцию, не

"чисто духовную" борьбу-дискуссию, не символическое "борение" <"Ringen">,

некоторым образом всегда совершаемое каждым человеком, ибо ведь и челове-

ческая-то жизнь вся есть "борьба" < "Kampf" > и всякий человек — борец. Поня-

тия "друг", "враг" и "борьба" свой реальный смысл получают благодаря тому, что

они в особенности соотнесены и сохраняют свою особенную связь с реальной

возможностью физического убийства. Война следует из вражды, ибо эта послед-

няя есть бытийственное отрицание чужого бытия. Война есть только крайняя

реализация вражды. Ей не нужно быть чем-то повседневным, чем-то нормаль-

ным, но ее и не надо воспринимать как нечто идеальное или желательное, а, ско-

рее, она должна оставаться в наличии как реальная возможность, покуда смысл

имеет понятие врага.

Итак, дело отнюдь не обстоит таким образом, словно бы политическое бы-

тие <Dasein> — это не что иное, как кровавая война, а всякое политическое дей-

ствие — это действие военно-боевое < militärische Kampfhandlung>, словно бы

всякий народ непрерывно и постоянно был относительно всякого иного народа

поставлен перед альтернативой: "друг или враг", а политически правильное не

могло бы состоять именно в избежании войны. Даваемая здесь дефиниция поли-

тического не является ни беллицистской

или милитаристской, ни империалисти-

ческой, ни пацифистской. Она не является также попыткой выставить в качестве

"социального идеала" победоносную войну или удачную революцию, ибо ни вой-

на, ни революция не суть ни нечто "социальное", ни нечто "идеальное". Военная

борьба, рассматриваемая сама по себе, не есть "продолжение политики иными

средствами", как чаще всего — неправильно — цитируют знаменитые слова

Клаузевица, но, как война, она имеет свои собственные, стратегические, тактиче-

ские и иные правила и точки зрения, которые в совокупности, однако, предпола-

гают уже наличествующее политическое решение о том, кто есть враг. В войне

противники по большей части открыто противостоят как таковые, выделяясь

обычно даже униформой, так что различение друга и врага тут уже не является

политической проблемой, которую надо решать сражающемуся солдату. Вот по-

чему правильны слова одного английского дипломата: Политик лучше вышколен

для борьбы, чем солдат, ибо политик сражается всю жизнь, а солдат — лишь в

виде исключения. Война — это вообще не цель и даже не содержание политики,

но, скорее, как реальная возможность она есть всегда наличествующая предпо-

сылка, которая уникальным образом определяет человеческое мышление и дейст-

вование и тем самым вызывает специфически политическое поведение.

Поэтому "друг/враг" как критерий различения тоже отнюдь не означает,

что определенный народ вечно должен быть другом или врагом определенного

другого народа или что нейтральность невозможна или не могла бы иметь по-

литического смысла. Только понятие нейтральности, как и всякое политическое

понятие, тоже в конечном счете предполагает реальную возможность разделе-

ния на группы "друг/враг", а если бы на земле оставался только нейтралитет, то

тем самым конец пришел бы не только войне, но и нейтралитету как таковому,

равно как и всякой политике, в том числе и политике по избежанию войны, ко-

торая кончается, как только реальная возможность борьбы отпадает. Главное

значение здесь имеет лишь возможность этого решающего случая, действитель-

ной борьбы, и решение о том, имеет ли место этот случай или

нет.

Исключительность этого случая не отрицает его определяющего характера,

228

но лишь она обосновывает его. Если войны сегодня больше не столь многочис-

ленны и повседневны, как прежде, то они все-таки настолько же или, быть может,

еще сильнее прибавили в одолевающей мощи, насколько убавили в частоте и

обыденности. Случай войны и сегодня — "серьезный оборот дел". Можно сказать

что здесь, как и в других случаях, исключение имеет особое значение, играет ре-

шающую роль и открывает сердцевину вещей. Ибо лишь в действительной борьбе

сказываются крайние последствия политического разделения на группы друзей и

врагов. От этой чрезвычайной возможности жизнь людей получает свое специфи-

чески политическое напряжение.

Мир, в котором была бы полностью устранена и исчезла бы возможность

такой борьбы, окончательно умиротворенный < pazifizierte > Земной шар, был бы

миром без различения друга и врага и вследствие этого — миром без политики. В

нем, быть может, имелось бы множество весьма интересных противоположностей

и контрастов, всякого рода конкуренции и интриги, но не имела бы смысла ника-

кая противоположность, на основании которой

от людей могло бы требоваться

самопожертвование и давались бы полномочия людям проливать кровь и убивать

других людей. И тут для определения понятия политического тоже не важно, же-

лателен ли такого рода мир без политики как идеальное состояние. Феномен по-

литического можно понять лишь через отнесение к реальной возможности разде-

ления

на группы друзей и врагов, все равно, что отсюда следует для религиозной,

моральной, эстетической, экономической оценки политического.

Война как самое крайнее политическое средство вскрывает лежащую в ос-

нове всякого политического представления возможность этого различения друга и

врага и потому имеет смысл лишь до тех пор, пока это представление реально на-

личествует или, по меньшей мере, реально возможно в человечестве. Напротив,

война, ведомая по "чисто" религиозным, "чисто" моральным, "чисто" юридиче-

ским или "чисто" экономическим мотивам, была бы противна смыслу. Из специ-

фических противоположностей этих областей человеческой жизни вывести разде-

ление по группам друзей и врагов, а потому и какую-либо войну тоже, невозмож-

но. Войне не нужно быть ни чем-то благоспасительным, ни чем-то морально доб-

рым, ни чем-то рентабельным; ныне она, вероятно, ничем из этого не является.

Этот простой вывод по большей части запутывается тем, что религиозные, мо-

ральные и другие противоположности усиливаются до степени политических и

могут вызывать решающее образование боевых групп друзей или врагов. Но если

дело доходит до разделения на такие боевые группы, то главная противополож-

ность больше уже не является чисто религиозной, моральной или экономической,

она есть противоположность политическая. Вопрос затем состоит всегда только в

том, наличествует ли такое разделение на группы друзей и врагов как реальная

возможность или как действительность или же нет, все равно, какие человеческие

мотивы оказались столь сильны, чтобы ее вызвать.

Ничто не может избежать этой настойчивой последовательности <Konse-

quenz> политического. Если бы вражда пацифистов против войны стала столь

сильна, что смогла бы увлечь их в войну против не-пацифистов, в некую "войну

против войны", то тем самым было бы доказано, что она имеет действительно по-

литическую силу, ибо крепка настолько, чтобы группировать людей как друзей и

врагов. Если воля воспрепятствовать войне столь сильна, что она не пугается

больше самой войны, то она, значит, стала именно политическим мотивом, т.е.

она утверждает, пусть даже лишь как крайнюю возможность < Eventualitat >, вой-

229

ну — и даже: смысл войны. В настоящее время это кажется самым перспектив-

ным способом оправдания войны. Война тогда разыгрывается в форме "последней

окончательной войны человечества". Такие войны — это войны, по необходимо-

сти, особенно интенсивные и бесчеловечные, ибо они, выходя за пределы полити-

ческого, должны одновременно умалять врага в категориях моральных и иных и

делать его бесчеловечным чудовищем, которое должно быть не только отогнано,

но окончательно уничтожено, то есть не является более только подлежащим

водворению обратно в свои пределы врагом

. Но в возможности таких войн осо-

бенно явственно сказывается то, что война как реальная возможность еще наличе-

ствует сегодня, о чем только и идет речь при различении друга и врага и познании

политического.

Всякая религиозная, моральная, экономическая, этническая или иная про-

тивоположность превращается в противоположность политическую, если она

достаточно сильна для того, чтобы эффективно разделять людей на группы дру-

зей и врагов. Политическое заключено не в самой борьбе, которая опять-таки

имеет свои собственные технические, психологические и военные законы, но, как

сказано, — в определяемом этой реальной возможностью поведении, в ясном по-

знании определяемой ею собственной ситуации и в задаче правильно различать

друга и врага. Религиозное сообщество, которое как таковое ведет войны, будь то

против членов другого религиозного сообщества, будь то войны иные, есть, —

помимо того, что оно является сообществом религиозным, — некоторое полити-

ческое единство. Оно является политической величиной даже тогда, когда лишь в

негативном смысле имеет возможность влиять на этот решающий процесс, когда

оно в состоянии препятствовать войнам путем запрета для своих членов, то есть

решающим образом отрицать качество врага за противником. То же самое отно-

сится к покоящемуся на экономической основе объединению людей, например,

промышленному концерну или профсоюзу. Также и "класс" в марксистском

смысле слова перестает быть чем-то чисто экономическим и становится величи-

ной политической, если достигает этой критической точки, то есть принимает

всерьез классовую "борьбу", рассматривает классового противника как действи-

тельного врага и борется против него, будь то как государство против государст-

ва, будь то внутри государства в гражданской войне. Тогда действительная борьба

необходимым образом разыгрывается уже не по экономическим законам, но —

наряду с методами борьбы в узком техническом смысле — имеет свою политиче-

скую необходимость и ориентацию, коалиции, компромиссы и т.д. Если внутри

некоторого государства пролетариат добивается для себя политической власти, то

возникает именно пролетарское государство, которое является политическим об-

разованием не в меньшей мере, чем национальное государство, государство свя-

щенников, торговцев или солдат, государство чиновников или какая-либо иная

категория политического единства. Если по противоположности пролетариев и

буржуа удается разделить на группы друзей и врагов все человечество в государ-

ствах пролетариев и государствах капиталистов, а все иные разделения на группы

друзей и врагов тут исчезнут, то явит себя вся та реальность политического, ка-

кую обретают все эти первоначально, якобы, "чисто" экономические понятия. Ес-

ли политической мощи класса или иной группы внутри некоторого народа хвата-

ет лишь на то, чтобы воспрепятствовать всякой войне, какую следовало бы вести

вовне, но нет способности или воли самим взять государственную власть, само-

стоятельно различать друга и врага и в случае необходимости вести войну, — то-

230

гда политическое единство разрушено.

Политическое может извлекать свою силу из различных сфер челове-

ческой жизни, из религиозных, экономических, моральных и иных противо-

положностей; политическое неозначает никакой собственной предметной об-

ласти, но только степень интенсивности ассоциации или диссоциации людей,

мотивы которых могут быть религиозными, национальными (в этническом

или в культурном смысле), хозяйственными или же мотивами иного рода и в

разные периоды они влекут за собой разные соединения и разъединения. Ре-

альное разделение на группы друзей и врагов бытийственно столь сильно и

имеет столь определяющее значение, что неполитическая противоположность

в тот самый момент, когда она. вызывает такое группирование, отставляет на

задний план свои предшествующие критерии и мотивы: "чисто" религиозные,

"чисто" хозяйственные, "чисто" культурные и оказывается в подчинении у со-

вершенно новых, своеобразных и, с точки зрения этого исходного пункта, т.е.

"чисто" религиозного, "чисто" хозяйственного или иного, — часто весьма не-

последовательных и "иррациональных" условий и выводов отныне уже поли-

тической ситуации. Во всяком случае, группирование, ориентирующееся на

серьезный, военный оборот дел <Emstfall> является политическим всегда. И

потому оно всегда есть главенствующее разделение людей на группы, а поли-

тическое единство, вследствие этого, если оно вообще наличествует, есть гла-

венствующее и "суверенное" единство, в том смысле, что по самому понятию

именно ему всегда необходимо должно принадлежать решение относительно

главенствующего случая, даже если это — случай исключительный. <…>

Глава 15. Межэтнические (этнонациональные) конфликты

41. К.Левин. Психо-социологические проблемы меньшинств

Высокая чувствительность, проявляемая людьми к любым изменениям,

которые могут повлиять на их безопасность, до некоторой степени может быть

объяснена их страхами — они просто боятся не заработать себе на жизнь; и все

же эта чувствительность, скорее всего, связана с чем-то еще более фундамен-

тальным, чем страх голода.

Каждое действие, предпринимаемое человеком

, имеет свой собственный

«фон» и этим фоном определяется. Утверждения или действия, которые могут

быть вполне приемлемыми среди друзей, проводящих время в бассейне, будут

совершенно неуместными и даже оскорбительными на званом обеде. Мышление,

понимание, восприятие невозможны без соответствующего фонового основания,

и значение любого события также напрямую зависит от этого фона.

Эксперименты

показали, насколько важен этот фон для любого акта вос-

приятия. Также было установлено, что фон сам по себе редко осознается, по-

скольку основное внимание уделяется «фигуре» или «событию». Точно так же

все действия человека обусловлены той ситуацией, в которой он существует.

Уверенность его действий и ясность его решений в значительной

степени зависят

от стабильности той «почвы», на которой человек стоит, хотя сам он может и не

осознавать ее особенностей. Каковы бы ни были поступки или желания человека,

у него должна быть под ногами какая-то «почва». И человек весьма болезненно

реагирует, когда эта «почва» уходит из-под его ног.