Проблемы российской истории. Вып. 10

Подождите немного. Документ загружается.

541

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Больше товаров ширпотреба: Беседа с председателем президиума Челябинского Облметалло-

промсоюза тов. Черезовым // Магнитогорский рабочий. 1941. 22 января.

Всемерно развивать местную промышленность // Магнитогорский рабочий. 1941. 17 января;

Атясов А. Наши перспективы // Магнитогорский рабочий. 1941. 16 января.

Громов А. Забытая артель // Магнитогорский рабочий. 1941. 25 января.

МУ МГА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 348. Л. 16 об.

Больше товаров ширпотреба: Беседа с председателем президиума Челябинского Облметалло-

промсоюза тов. Черезовым // Магнитогорский рабочий. 1941. 22 января.

Однако, смена руководства артели не всегда означала улучшение работы предприятия. На-

пример, сменившие правление артели «Уралшвей» председатель правления Саратовская и секретарь

парторганизации Баранов не смогли в течение 3-х месяцев переломить ситуацию по производству

товаров ширпотреба и в отношении обслуживания клиентов. Камнем преткновения в работе «Урал-

швея» оставались брак, ассортимент, работа с заказчиками, несоблюдение сроков выполнения заказов

См.: Филиппов А. О чем говорит книга жалоб // Магнитогорский рабочий. 1941. 10 апреля.

Филиппов А. Магнитогорцам хорошие швейные изделия // Магнитогорский рабочий. 1941. 10

января.

Архив ОАО «Магнитогорский хлебокомбинат». Ф. 1. Оп. 1. Д. 4. Л. 1 об. – 2 об.

Гаража М. Дадим больше товаров широкого потребления // Магнитогорский рабочий. 1941.

19 января.

Инициатива, проявленная артелью «Уралшвей» шла в русле планов городской администра-

ции. В частности, на 13-й сессии Горсовета говорилось, что «не налажена надлежащим образом скуп-

ка, сбор-заготовка поношенных вещей и вообще утиля, которым и хозорганизации и население распо-

лагают в достаточном количестве». Заинтересованные, казалось бы, в данном материале артели «Ко-

опутиль» и «Коопремонт» не проявляли достаточного рвения в данном вопросе. Так, правление «Ко-

опутиля» в большинстве случаев «полагалось в этом деле на самотек», а администрация «Коопремон-

та» в лице председателя Сорокина просто не желала заниматься скупкой у населения обуви, объясняя,

что «подобное мероприятие не дает надлежащих результатов». Как видно, «Уралшвей» намеривался

занять свободную нишу и обеспечить себя худо-бедно каким-либо производственным материалом.

Вихров Е. По-большевистски организовать работу предприятий местной промышленности:

Расширяем производство // Магнитогорский рабочий. 1941. 17 января.

Шашков А. Об одной артели // Магнитогорский рабочий. 1941. 3 апреля.

Блам С. Огромные возможности мясокомбината // Магнитогорский рабочий. 1941. 25 января.

Громов А. Смелее проявлять инициативу // Магнитогорский рабочий. 1941. 30 января.

Лобок И. Неиспользованные возможности // Магнитогорский рабочий. 1941 . 7 февраля.

Ермоленко В., Филиппов А. и др. За увеличенный выпуск товаров широкого потребления //

Магнитогорский рабочий. 1941. 6 апреля.

Красное знамя в артели «Большевик» // Магнитогорский рабочий. 1941. 30 апреля.

Шатилов С., Ларкин Т. Неотложные нужды хлебокомбината // Магнитогорский рабочий.

1941. 3 апреля.

Слизкий А. Программа выполнена досрочно // Магнитогорский рабочий. 1941. 1 апреля.

МУ МГА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 348. Л. 16.

Устинов И. Полностью удовлетворять нужды трудящихся // Магнитогорский рабочий. 1941. 1

марта.

5800 швейных изделий // Магнитогорский рабочий. 1941. 5 мая.

Громов А. В «Энергии» живут «вчерашним» днем // Магнитогорский рабочий. 1941. 22 января.

Андреев Б. О товарах из местного сырья // Магнитогорский рабочий. 1941. 12 апреля.

Торговля в летних условиях // Магнитогорский рабочий. 1941. 27 апреля.

Андреев Б. О товарах из местного сырья // Магнитогорский рабочий. 1941. 12 апреля.

В исполкоме городского Совета // Магнитогорский рабочий. 1941. 29 марта.

542

N.V. Chernova (Magnitogorsk)

THE PECULIARITIES OF DEVELOPMENT OF LOCAL AND COOPERATIVE

INDUSTRY IN MAGNITOGORSK DURING THE PRE-WAR YEARS

The year 1941, from the very beginning, became the turning point of the development of

local and cooperative industry in Magnitogorsk. Despite pressing problems city’s local industry

and industrial cooperative societies succeed in coping with assigned tasks: they managed to put

into production a wide range of consumer goods which were so necessary for the population using

local raw materials. As it turned out later the city was ready for the outbreak of war and could sup-

port its existence for a certain time exploiting its own resources. Besides, there was some sort of

unrealized potential which could be used as reserve stock in case of protracted war.

543

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

Вторая мировая война в памяти поколений. Сборник научных статей / под ред.

И.В. Ребровой, Н.А. Чугунцевой. – Краснодар: Изд-во «Эдарт – принт», 2009. – 209 с.

Исследование коллективной памяти

представляет собой одно из новых и пер-

спективных направлений в современной

историографии. Изучение этого культурного

феномена о тех или иных исторических яв-

лениях открывает новые возможности, по-

зволяет существенно расширить горизонты

познания прошлого. Обращение к изучению

коллективной памяти дает новые ответы на

старые проблемы, а также ставит и решает

ряд принципиально иных исследовательских

задач. Зарубежная историография имеет

солидный исследовательский опыт в этом

направлении. Достаточно назвать труды

М. Хальбвакса, П. Бергера и Т. Лукмана,

Э. Хобсбаума, Я. Ассмана, Ю.М. Лотмана,

П. Рикёра, П. Нора, Х. Уайта, А. Лангеноля,

Б.А. Успенкого, Ф.Р. Анкерсмита, Х. Гюн-

тера

Новейшая отечественная историогра-

фия Второй мировой войны в последнее

десятилетие уже обратила своё внимание на

такие принципиально новые темы как пси-

хология войны, военная повседневность,

коллаборационизм, военные «образы» (враг,

союзник, Победа), война в исторической

памяти россиян. Но преодоление легитими-

стской традиционной модели идёт сложным

путём. Тем ценнее издание настоящего

сборника, посвящённого проблемам истори-

ческой памяти о Второй мировой войне.

Объединив статьи 11 авторов, сбор-

ник удачно продемонстрировал результаты

научных разработок историков, социологов,

филологов не только России, но и соседних

с ней Беларуси, Украины, Финляндии.

Сборник открывается статьёй

Г.Г. Гринченко (к.и.н., Харьковский нацио-

нальный ун-т им. В.Н. Каразина, Украина)

«Принудительный труд в нацистской Гер-

мании: историческая память и проблемы

анализа биографических интервью» (С. 9-

41). В ней автор подробно рассматривает

этапы участия в международном проекте

сбора документальных свидетельств о судь-

бах людей, привлекавшихся к рабскому и

принудительному труду на территории

Третьего рейха в годы Второй мировой вой-

ны, показывает, как использовать методы

устной истории для раскрытия «жизненного

мира» отдельного человека.

По объективным причинам, из воз-

растных групп, переживших социальную

катастрофу первой половины 40-х гг. сего-

дня только «дети войны» способны предста-

вить относительно «прямые» свидетельства

о ней. Поэтому не случайно сразу несколько

статей сборника посвящены анализу детской

памяти: Е.Ф. Кринко (д.и.н., Южный науч-

ный центр РАН) «Репрессированная память:

воспоминания несовершеннолетних «вос-

точных рабочих»» (С. 42-60); А.Ю. Рожков

(д.и.н., Краснодарский гос. ун-т культуры и

искусств) «Пролегомены к анализу школь-

ных сочинений 1945 года как источников

детских воспоминаний о войне» (С. 111-

141); Е.Н. Стрекалова (к.и.н., Ставрополь-

ский гос. ун-т) «То, что запомнили мои дет-

ские глаза…»: события Великой отечест-

венной войны в памяти фронтового поколе-

ния» (С. 147-163); И.В. Юрчук (к.и.н., Ар-

мавирский юридический техникум) «Война

в памяти детей» (С. 195-207). Авторы ис-

пользуют такие интересные исторические

источники как: опросные листы «для воз-

вратившихся на родину из германской нево-

ли», школьные сочинения 1945г., беседы –

интервью с «детьми войны» записанные в

2000-е с годы.

А.Л. Ластовский (к.с.н., Институт со-

циологии НАН Беларуси) в статье «Память

о Великой Отечественной войне на постсо-

ветском пространстве (Белорусский вари-

ант)» (С. 61-78) анализирует особенности

феномена памяти о войне в белорусском

обществе и приходит к выводу, что пред-

ставления о прошлом жителей Беларуси яв-

ляются целостными, не вызывающих проти-

воречивых интерпретаций, война представ-

ляется «тяжёлым испытанием для белорус-

544

ского народа, проявившего в ней небывалый

героизм» (С.75).

Г.А. Мишарина (докторант Хельсинк-

ского ун-та, Финляндия) в статье «Служба

отечеству и война в народной поэзии (на ма-

териале причитаний народа коми)» (С.79-90)

показывает, что причитания по случаю про-

водов на военную службу, войну и похорон-

но – поминальные причитания по погибшим

на войне возникли в традиционной культуре

и были адаптированы к трагическим событи-

ям второй мировой войны.

Статья И.В. Ребровой (к.и.н., Кубан-

ский гос. технологический ун-т) «Великая

Отечественная война в памяти фронтового

поколения: на материалах письменных не-

опубликованных воспоминаний» (С.91-111)

посвящена изучению того, как время созда-

ния воспоминаний влияет на мемуариста и

на включение его в культуру общества дан-

ной исторической эпохи.

Статья Д.Д. Фролова (профессор, ру-

ководитель проекта Национального архива

Финляндии) «Плен после плена» (С.164 –

180) построена на сравнении воспоминаний

советских и финских военнопленных.

В.А. Сомов (к.и.н., Нижегородский

гос. ун-т им. Н.И. Лобачевского) для изуче-

ния трудовой мотивации ветеранов Великой

Отечественной войны 1941-1945 гг. исполь-

зовал такой нетрадиционный вид историче-

ского источника, как письма тружеников

тыла в архив с просьбами о подтверждении

трудового стажа (С.141-146). Вывод автора

слишком однозначен: «воспитанные в со-

циалистическом духе, молодые труженики

тыла в основном руководствовались в своём

труде общегосударственными приоритета-

ми» (С.146).

Темпоральные трансформации исто-

рии войны непосредственно связаны со сме-

ной поколений. Новые поколения неизбеж-

но ставят новые вопросы о прошедшей ми-

ровой войне, актуализированные потребно-

стями того времени, в котором они живут. В

связи с этим, попытка Н.А. Чугунцевой

(д.и.н., Кубанский гос. технологический ун-

т) проанализировать студенческие эссе:

«Мы родом из прошлого» (С.180-194) вызы-

вает не только интерес, но и желание подис-

кутировать.

В жанровом отношении сборник со-

держит элементы хрестоматии: публикацией

источников сопровождаются статьи

Е.Н. Стрекаловой (интервью с Жмырко Сер-

геем Николаевичем - С.152-163), А.Ю. Рож-

кова (детские сочинения 1945г. – с.135 –

141), И.В. Ребровой (воспоминания фронто-

виков - С.100-111).

Сборник бы выиграл от привлечения

иллюстративного материала, сопровождён-

ного анализом визуальных источником.

Этот момент является скорее пожеланием,

чем замечанием.

Статьи написаны научным языком,

терминологически насыщены. Интересные

выводы авторов вносят вклад в развитие

исторической науки и намечают перспек-

тивные направления дальнейших исследо-

ваний. Остаётся сожалеть, что тираж сбор-

ника всего 200 экземпляров. Сборник пред-

ставляет интерес для учёных – историков,

широкой студенческой аудитории, а так же

всех, интересующихся историей Второй ми-

ровой войны.

М.Н. Потемкина (д.и.н.)

Магнитогорск

ПРИМЕЧАНИЯ

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М., 2007; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструи-

рование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995; Ассман Я. Культурная память. Письмо,

память и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Hobsbawm E. Introduc-

tion: Inventing Traditions // The Invention of Tradition / ed. by E. Hobsbawm and T. Ranger. Cambridge,

2000. P. 1–14; Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М.,

1999; Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004; Нора П. Между памятью и историей. Проблема-

тика мест памяти // Нора П., Озуф М., Пюимех Ж., Винок М. Франция – память. СПб., 1999. С. 17–50;

545

White H. Catastrophe, Communal Memory and Mythic Discourse: The Uses of Myth in the Reconstruction of

Society // Myth and Memory in the Construction of Community. Historical Patterns in Europe and Beyond /

ed. by B. Strath. Brussels, 2000. P. 49–74; Langenohl A. Erinerrung und Modernisierung: die цffeutliche

Rekonstruktion politischer Kollektivitдt am Beispiel des neuen Russland. Gцttingen, 2002; Успенский Б.А.

История и семиотика. (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Успенский Б.А. Избран.

труды: в 2-х т. М., 1996. Т. 1. С. 9–26; Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. М., 2007;

Гюнтер Х. Архетипы советской культуры // Соцреалистический канон. СПб., 2000. С. 743–784.

О.С. Нагорная. «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой

мировой войны в Германии (1914 – 1922). М.: Новый хронограф, 2010. 440 с.

Зачастую военный плен – это траге-

дия внутри трагедии. В годы Первой миро-

вой войны лагерным колоритом окрасились

судьбы инженера Всеволода Пудовкина,

преподавателя Ионы Уборевича, курганско-

го крестьянина Терентия Мальцева и еще

1,5 млн. солдат и офицеров русской армии.

Память о драме того поколения комбатан-

тов была деформирована последующими

идеологическими трактовками и очередны-

ми испытаниями, выпавшими на долю рос-

сийского общества в ХХ столетии. Во-

первых, Первая мировая война воспринима-

лась советскими лидерами как «чужая»

война. В таком политическом дискурсе мас-

совое дезертирство и добровольное плене-

ние рассматривались не иначе как форма

протеста солдатской массы против импе-

риалистической бойни

. Во-вторых, как

показывает социальный российский опыт,

под воздействием чередующихся бедствий,

порою более масштабных и чудовищных,

чем пережитые, происходит замуровывание

памяти о позапрошлых страданиях соотече-

ственников. Несопоставимая трагедия со-

ветских военнопленных в нацистских лаге-

рях, по справедливому наблюдению

О.С. Нагорной, измельчила память о немец-

ком плене периода Первой мировой войны

(с.399). В совокупности оба фактора по-

влияли на интенсивность и качество изуче-

ния темы в отечественной историографии.

Настоящую целину во многом возделывает

рецензируемый труд.

Монографией «Другой военный

опыт…» О.С. Нагорная подытожила много-

летнее исследование феномена военного

плена

(предыдущие работы историка были

опубликованы в самых авторитетных науч-

ных изданиях: «Вопросы истории», «Новая

и новейшая история», «Отечественная исто-

рия», «Новое литературное обозрение»)

Эрудицию автора монографии отражает

полнокровный историографический обзор

зарубежной, особенно австро-германской

литературы, а также калькулированное зна-

ние редких отечественных работ

. Научную

добросовестность исследователя подтвер-

ждает документальный фундамент моно-

графии - международные трактаты, законо-

дательство, служебные инструкции, перио-

дика военных лет, включая лагерные газеты,

воспоминания, в том числе неопубликован-

ные мемуары, различные пропагандистские

издания и визуальные источники, а также

разновидовые материалы двенадцати ар-

хивных хранилищ (ГАРФа, РГВИА, РГВА,

Бундесархива, Саксонского, Баварского,

Вюртембергского архивов, Секретного го-

сударственного архива прусского культур-

ного наследия и т. д.)

. Такая документаль-

ная начинка и сопутствующие аналитиче-

ские процедуры придали труду фактогра-

фическую свежесть. Глубина осмысления

проблемы и новаторские выводы исследо-

вателя обусловлены методологическим

ключом и нестандартным аспектом изуче-

ния темы. Проблему военного плена

О.С. Нагорная поместила в колбу социаль-

546

ной истории, а культурно-исторический

подход позволил исследователю препариро-

вать её «изнутри» через многопрофильное

понятие индивидуального и группового

опыта.

Сообщество русских военнопленных

изучается автором в двух взаимозависимых

ракурсах: как объект подавления, принуж-

дения, манипуляций или сочувствия со сто-

роны политических и общественных инсти-

тутов Германии, России и третьих стран, а

также в качестве самостоятельного сложно-

организованного субъекта, который на кол-

лективном и индивидуальном уровнях вы-

работал специфический опыт выживания в

неволе с последующим приспособлением к

постлагерной действительности. Подобная

диспозиция позволила О.С. Нагорной пре-

одолеть сложившуюся в науке модель изу-

чения проблемы, когда «пленные представ-

ляются лишь статистической единицей,

объектом или безропотной жертвой госу-

дарственных мероприятий» (с.10). Нетри-

виальный замысел и задачи исследования

обусловили структуру монографии (пять

глав) и последовательность изложения ма-

териала.

В первых главах реконструируется

регламентированное и подконтрольное про-

странство военного плена. Его рамки были

обусловлены различными международно-

правовыми, административными и гумани-

тарными факторами, а также наличными

ресурсами воюющих держав. В настоящем

контексте освещается деятельность госу-

дарственных структур России, Германии и

стран Антанты, а также корпоративных и

благотворительных организаций (союзы

бывших военнопленных, Красный крест,

YMCA, Комитет помощи Ф. Нансена и пр.),

причастных к регулированию положения

русских комбатантов в германском плену и

их последующей репатриации на родину.

Подробно анализируется официальная рос-

сийская антропософия и вытекающая из неё

практика «стигматизации предательства»,

отражавшая преобладание государственных

интересов над гуманитарными соображе-

ниями. Позиция официальных структур

воюющих держав в период мировой войны

и на этапе политической дестабилизации в

Европе, когда лагерное сообщество превра-

тилось в предмет конкуренции советского

правительства и многоликих антибольшеви-

стских сил, определили конечные условия

кристаллизации опыта военнопленных. Не

менее важной была топография среды оби-

тания военнопленных и её нормативная

дифференциация, опять же санкциониро-

ванная германскими ведомствами и служ-

бами. Этнокультурные предрассудки о ци-

вилизационной неполноценности россиян,

учет служебной иерархии и немецкий коло-

ниальный проект породили неравное, а по-

рою контрастное положение различных

групп русских военнопленных, что нашло

свое проявление в лагерной повседневности

(снабжение, религиозная обрядность, дис-

циплинарные практики, принудительный

труд, межкультурная коммуникация).

В следующих трех главах моногра-

фии автор погружается в мир военноплен-

ных, уделяя внимание даже самым интим-

ным закоулкам их быта и переживаний.

Речь идет о том, как сами военнопленные

адаптировались к экстремальным обстоя-

тельствам несвободы и заполняли «копил-

ку» лагерного опыта. Предварительно автор

воссоздает по основным параметрам стра-

тифицированный облик принудительно соз-

данной «диаспоры» россиян на немецкой

земле (кстати, её статус был более ущерб-

ным, нежели у западноевропейских союз-

ников). Такая социометрическая увертюра

облегчает понимание, с одной стороны, ме-

ханизма самоорганизации и самоуправления

сообщества военнопленных, а, с другой

стороны, процесса его разобщения и само-

разрушения под воздействием разнородных

причин, в том числе имманентных раздра-

жителей (эгоцентризма, криминализации

поведения, снижения уровня бытовой куль-

туры, нарушения армейской субординации,

алкоголизации, политических разногласий и

т. д.). Корпоративный опыт складывался

через поиск подходящих норм и образцов

поведения, чей диапазон, как показывает

автор, простирался от суицида до активных

547

форм сопротивления. Не менее важной бы-

ла рефлексия военнопленных на собствен-

ную лагерную эпопею, на положение дел на

фронте и на родине (автор предлагает ори-

гинальную социолингвистическую инвента-

ризацию переживаний и оценок участников

«дискуссионного клуба» за колючей прово-

локой). В монографии подробно и поэтапно

раскрываются различные сценарии инстру-

ментализации полученного опыта. Во время

репатриации, которая приобрела черты гу-

манитарной катастрофы, в обстановке гра-

жданской войны и интервенции, в период

болезненной интеграции фронтовиков в

мирную жизнь на родине и на чужбине – на

каждом из этапов навыки и представления,

выстраданные в Германии, в той или иной

степени влияли на поведение и систему

предпочтений бывших военнопленных. Ав-

тор показывает, как под влиянием идеоло-

гической и внешнеполитической конъюнк-

туры внутри сообщества бывших военно-

пленных происходило переосмысление пе-

режитого в германском плену

Таким образом, германский плен рас-

сматривается О.С. Нагорной не только как

испытательный стенд на биологическую и

духовную прочность солдат и офицеров

царской армии, сколько в качестве фактора

самоидентификации и эмансипации русских

военнопленных. Плен предстает как дисци-

плинарный плац «другого военного опыта»

и школой того социокультурного багажа,

который бывшие подданные Российской

империи вывезли за пределы Германии.

Монография «Другой военный

опыт…» не оставляет равнодушной, и чита-

ется в режиме диалога. Исследовательский

текст не только расширяет горизонт нашего

знания, но также стимулирует постановку

дополнительных вопросов. Каким образом,

например, осуществлялись фильтрация и

этапирование русских военнопленных в

прифронтовой полосе? Каковым было по-

ложение кладбищ и захоронений военно-

пленных в лагерной топографии? Кем и с

какой результативностью осуществлялась

вербовка агентов из среды русских военно-

пленных? Каким образом в СССР маркиро-

вался День военнопленного? Насколько

актуальным, - фатальным или обнадежи-

вающим, - оказался опыт позапрошлой вой-

ны для милилонов советских солдат, столк-

нувшихся с угрозой пленения или, более

того, угодивших в нацистский плен? Заин-

тересованная позиция читателя, конечно, не

самый важный критерий при оценивании

научного труда, однако, умение исследова-

теля увлечь аудиторию темой – разве тако-

вое не относится к достоинствам академи-

ческой работы!

В монографии автором систематизи-

рован уникальный и малоизвестный мате-

риал. Бесспорна квалифицированная огран-

ка проблемы на современном методологи-

ческом уровне. В романе «Горячее лето» у

писателя С.Н. Сергеева-Ценского сорвалась

фраза о том, что только в плену русские

солдаты осознали себя русскими. Думается,

книга «Другой военный опыт…» выполняет

похожую функцию, облегчая понимание

цивилизационного кода российского со-

циума, как впрочем, и германского. Посмею

предположить, что через десятилетия труд

О.С. Нагорной не уподобится историогра-

фическому осадку, и будет востребован

следующими поколениями исследователей,

причем, не только историков.

В.А. Токарев (к.и.н.)

Магнитогорск

ПРИМЕЧАНИЯ

История гражданской войны в СССР. Т. 1. Подготовка Великой пролетарской революции (от

начала войны до начала октября 1917 г.). М., 1935. С. 34-35.

Важно отметить, что замысел и реализация исследования были поддержаны Тюбингенским

университетом и Немецким исследовательским сообществом, а также коллегами по Центру культур-

но-исторических исследований (Челябинск). Нельзя также не порадоваться тому, что оригинальный

548

труд О.С. Нагорной получил превосходное полиграфическое воплощение, в чем несомненная заслуга

сотрудников издательства «Новый хронограф», в частности, художника А. Байдиной.

В ежегоднике «Проблемы российской истории» были опубликованы следующие работы автора

монографии: Нагорная О.С. Стигма предательства: русские военнопленные Первой мировой в вос-

приятии военного командования и государственных органов (1914 – 1917) // Проблемы российской

истории. Вып. VI. М. – Магнитогорск, 2006. С.290-308; Нагорная О.С. Лагерное сообщество: солдаты

и офицеры русской армии в немецких лагерях для военнопленных (1914-1922) // Проблемы россий-

ской истории. Вып. IX. М. – Магнитогорск, 2009. С.96-108.

Русскоязычная историография настолько полно озвучена в монографии, что рецензент в со-

стоянии упомянуть единственный идеологически передозированный текст, не представленный в биб-

лиографии работы: Якушкин А.П. Работа большевиков среди русских военнопленных в Германии и

Австро-Венгрии (1914-1918 гг.) // Вопросы истории КПСС. 1963. № 3. С.59-69.

Автором обнаружены весьма выразительные документы, в том числе неопубликованные эпи-

столярные источники и мемуары, которые стоило бы представить в виде приложений к монографии -

по примеру редчайших фотоиллюстраций, включенных в книгу.

Память о плене эпизодически получала художественное преломление. Тему плена едва затра-

гивали писатели А.Н. Толстой («Хождение по мукам»), Вс.В. Вишневский («Мы, русский народ»),

С.Н. Сергеев-Ценский («Горячее лето»). К сожалению, в 1939 г. редколлегия журнала «Новый мир»

отказалась от публикации автобиографического романа Ивана Андреевича Арамилева о германском

плене (рукопись Арамилева до сих пор не обнаружена).

Е.Ю. Зубкова. Прибалтика и Кремль. 1940-1953. М.: РОССПЭН; Фонд первого

президента России Б.Н. Ельцина, 2008. 351 с.

Солидарность рецензента с оценками

последней по времени монографии

Е.Ю. Зубковой «Прибалтика и Кремль.

1940 - 1953» возникла с первых же страниц

книги, когда речь зашла о символических

«балтийских» ассоциациях советской эпохи.

Ныне, конечно, ассоциативный ряд видоиз-

менился под влиянием новых геополитиче-

ских реалий и современного «балтийского»

дискурса. Демократические перемены в ря-

де стран Прибалтики неожиданно оберну-

лись этнократическим реваншем, и появле-

нием на задворках Евросоюза далеко не

политкорректных систем «балтапартеида»,

практикующих к своим «не гражданам» и

гражданам дискриминационные нормы по

этнолингвистическому принципу. Неодно-

значный процесс исторической самоиден-

тификации прибалтийских этносов, не ли-

шенный определенных моральных издер-

жек, а также «историческая» дипломатия

прибалтийских государств стали в послед-

нее десятилетие регулярным раздражителем

для российской стороны. Вполне справед-

ливо академик А.О. Чубарьян осуждает

тенденцию политизации истории, характер-

ную для Латвии

, правда, слова именитого

историка заставляют задуматься над тем, а

не наблюдаются ли аналогичные процессы в

самой России. К сожалению, реакция Моск-

вы, порою запоздалая, не всегда прагматич-

ная или последовательная, гораздо ощути-

мее влияет не на официальный Таллинн или

Ригу, сколько на условия работы россий-

ских гуманитариев. Достаточно вспомнить

историю с документальным сборником

«СССР и Литва в годы Второй мировой

войны»

, к которому, по ряду причин, рос-

сийские исследователи не сразу получили

доступ. Именно поэтому вызывает уваже-

ние стремление российских историков под-

няться над преходящей двусторонней кон-

фронтацией и соблюсти в своих работах

сугубо научный подход, включая принцип

объективности.

549

Новая книга Е.Ю. Зубковой, органич-

но дополнившая её предшествующие моно-

графии

, подытожила многолетнее исследо-

вание темы советизации прибалтийских го-

сударств в 1940-1953 годах. Первые десять

лет советской истории Прибалтики, на кото-

рые пришлись кардинальные политические и

социально-экономические преобразования

советского типа, по мнению автора, явились

ключевыми для понимания последующих

отношений между Кремлем и прибалтий-

скими республиками. Стратегическая задача

инкорпорации Прибалтики в советскую сис-

тему определила кремлевскую модель по-

глощения Литвы, Латвии и Эстонии с сопут-

ствующим формированием республиканских

элит коммунистического образца, которые

были привлечены к управлению регионом, в

том числе к подавлению общественного со-

противления политике советизации. Настоя-

щий комплекс взаимосвязанных проблем

находит свое решение в шести главах моно-

графии «Прибалтика и Кремль».

Несмотря на тот факт, что советское

правительство де-юре признало независи-

мость Литвы, Латвии и Эстонии, большеви-

ки де-факто продолжали рассматривать

буржуазные прибалтийские государства,

как исконные советские территории, утра-

ченные в годы гражданской войны и интер-

венции, как своего рода «географические

новости», не имевшие идеологического оп-

равдания. Когда в конце 1930-х гг. возникла

реальная возможность вернуть прибалтий-

ские окраины, Сталин ею решительно вос-

пользовался, правда, к тому времени страте-

гические соображения доминировали над

собственно идеологическими.

Механизм вовлечения Прибалтики в

орбиту влияния СССР был запущен на этапе

международного кризиса 1939 года. Латвия

и Эстония (пока без Литвы) рассматрива-

лись Кремлем как стратегическое предпо-

лье, чью безопасность предполагалось

обеспечить совместными англо-франко-

советскими гарантиями.

Автор исследования полагает, что в

Москве понимали под такими гарантиями

советское военное присутствие в Прибалти-

ке. Такой вариант советского проникнове-

ния в регион (политику “свободных рук”)

могла поощрить дискутируемая на перего-

ворах правовая норма «косвенной агрессии»

(с.46). Автор, по-видимому, отчасти демо-

низирует экспансионистский потенциал

настоящей формулы. Советское определе-

ние «косвенной агрессии» действительно

было весьма сомнительным с точки зрения

международных права, и имело реальную

тенденцию к ограничению суверенитета

прибалтийских стран, но – при этом СССР

должен был взаимодействовать с Лондоном

и Парижем, и заручиться согласием союз-

ников, чтобы сообща противодействовать

факту «косвенной агрессии» в регионе. К

тому же действие формулы, в случае орга-

низации антифашистского блока, распро-

странилось бы на самих контрагентов пакта,

что стало бы дополнительной гарантией

независимости прибалтийских стран (как ни

парадоксально, именно легитимация на-

стоящей формулы могла облегчить юриди-

ческую квалификацию последующих дейст-

вий советской стороны в 1939-1940 гг.). Так

или иначе, полемика вокруг определения

«косвенной агрессии» рассматривалась в

Лондоне и Париже, а потом в Москве, как

удобный повод для затягивания перегово-

ров. Коалиционные переговоры зашли в

тупик, и, в конце концов, балтийский пери-

метр безопасности Кремль согласовал с

Германией на базе разграничения сфер ин-

тересов в Восточной Европе. Автор отмеча-

ет, что обозначенная «сфера интересов» не

исключала доступ СССР к незамерзающим

морским портам Латвии и Эстонии, откуда

советский военно-морской флот мог выйти

на балтийский простор.

Последующее проникновение СССР

в прибалтийские страны обеспечили дого-

воры о взаимопомощи, которые Кремль по-

средством дипломатического давления и

демонстрации военной мускулатуры навя-

зал балтийским правительствам в сентябре-

октябре 1939 года. Эти договоры были пер-

вым шагом в направлении инкорпорации

балтийских стран в советскую «сферу инте-

ресов». Согласно документальной реког-

550

носцировке автора, на момент подписания

соглашений в Кремле считали установление

советского режима в Прибалтике прежде-

временным, и пока не располагали деталь-

ным планом советизации региона (с.339). К

тому же можно предположить, что на при-

мере Прибалтики Сталин и Молотов стре-

мились убедить несговорчивых финнов в

беспочвенности опасений относительно

советского военного присутствия. В усло-

виях европейской войны договоры о взаи-

мопомощи позволяли Кремлю контролиро-

вать ситуацию в Прибалтике, а в скором

будущем они, по словам автора, предопре-

делили советскую аннексию Литвы, Латвии

и Эстонии (с. 45).

Приближение фазы континентальной

гегемонии Германии поторопили Кремль

укрепить военно-стратегические позиции

страны на Балтике через присоединение

Литвы, Латвии и Эстонии к Советскому

Союзу. С учетом настоящего фактора, дей-

ствия советского руководства по отноше-

нию к Прибалтике в 1940 г. в значительной

мере были продиктованы прагматичными

соображениями о собственной безопасности

в духе Realpolitik

. Для дестабилизации

обстановки в регионе Кремль озвучил сен-

тенции об угрозе, исходящей от фиктивной

«прибалтийской Антанты», а также вос-

пользовался фактами мнимых «похищений»

красноармейцев, расквартированных в При-

балтике. Советские ультиматумы, предъяв-

ленные Каунасу, Риге и Таллинну, послу-

жили исходной точкой решительного вме-

шательства Кремля во внутренние дела

прибалтийских стран. Готовность Кремля

использовать военную силу, заставила при-

балтийские правительства принять ульти-

мативные требования Москвы. Капитуляция

свела государственный суверенитет Литвы,

Латвии и Эстонии до номинального.

В соответствии с московским сцена-

рием, который, по замечанию Е.Ю. Зубко-

вой, буквально «на ходу» сочинялся сталин-

скими эмиссарами А.А. Ждановым,

А.Я. Вышинским и В.Г. Деканозовым и по-

путно корректировался в Кремле, вопрос о

советизации и инкорпорации Прибалтики

планировалось решить формально легитим-

ным путем. Технология поглощения пред-

полагала несколько последовательных фаз:

1) формирование новых просоветских бал-

тийских кабинетов – так называемых «на-

родных правительств»; 2) проведение дис-

криминационных парламентских выборов;

3) провозглашение лояльными парламента-

ми советской власти с последующим запус-

ком процедуры присоединения к СССР. В

монографии детально и всесторонне разби-

рается каждая фаза. Важным представляется

вывод о том, что «балтийская» схема (1939-

1940 гг.), исключающая, впрочем конечную

стадию присоединения к СССР, была позд-

нее апробирована сталинским руководством

на странах «народной демократии» (с. 339).

Таким образом, Е.Ю. Зубкова опро-

вергает «курьезный» историографический

«миф о “народных революциях” в Литве,

Латвии и Эстонии и о “добровольном вхож-

дении” балтийских стран в состав СССР» (с.

44) (кстати, историк И.И. Минц, разделяв-

ший мнение о революциях 40-го года, од-

нажды иронично прокомментировал внут-

рисоветскую полемику о характере социа-

листических революций в Прибалтике как

«драку у Свифта между круглоголовыми и

длинноголовыми»

). С другой стороны,

Е.Ю. Зубкова приходит к принципиальному

наблюдению об известной предрасполо-

женности региона к недемократической

модели политического господства. На мо-

мент ультимативной дипломатии Кремля в

прибалтийских странах существовали авто-

ритарные режимы президентских диктатур

Антанаса Сметоны, Карлиса Улманиса и

Константина Пятса. В каждой из стран фак-

тически сложилась однопартийная система,

в рамках которой попирался политический

плюрализм, отсутствовала действенная по-

литическая оппозиция, практиковалась дис-

криминация по национальному признаку.

Автор приходит к резонному выводу, что

наряду с внешним диктатом авторитарная

тенденция развития балтийских государств

и политическая культура межвоенного пе-

риода также оказались естественной «пред-

посылкой» советизации региона (с. 31).