Проблемы российской истории. Вып. 10

Подождите немного. Документ загружается.

491

«Паня возмущается говоря – почему все соседки бегают ко мне по хозяй-

ственным “мелочам” - прищепки, кастрюли, спички. “Я же ни к кому не хожу

– даже занимают у нас деньги. Все же они получают 700-800 руб. Да прикре-

плены к воен. и спец. торгам. Мы же никогда не занимали и ничего, а получаем

наполовину меньше” – она права – потому что она хорошая, аккуратная и

экономная хозяйка и не бессовестная…»

Таким образом, хозяйственность и бережливость женщин в условиях режима жест-

кой экономии приобретала особый вес.

Именно на рубеже зимы/весны 1942 г., на фоне ухудшения снабжения Сочи продук-

тами, истощения всех ресурсов, в дневнике Дьякова, обычно доброжелательного и лояльно-

го к товарищам по работе, проявляются элементы социальной зависти по отношению к

«умеющему жить» руководству. Мишенью его критических замечаний чаще всего стано-

вится Комаров (секретарь узлового парткома), а также его супруга, занимавшая пост инст-

руктора горкома по железнодорожному транспорту. Образ жизни четы Комаровых описы-

вается Дьяковым так:

«…До чего они эти Комаровы напоминают героев из повести Салтыко-

ва-Щедрина “Господа Головлевы”. Живут также размеренно: по “плану”

распределяют сутки. Вовремя позавтракают, пообедают и после обеда поси-

дят час-полтора, затем попьют чайку, идут в свои “департаменты” и вызо-

вут хозяйственника или секретаря какой-либо службы – пошумит, отечески

пожурит за что-либо и отпустит с миром. И если что еще позвонит в

трансторгпит или жене в горком – выяснить насчет блата, и идет домой,

откашливаясь, якобы идет с трудной работы, окончив трудовой день. Ни-

чуть их война не коснулась. Все для них доступно – продукты, одежда, теат-

ры <….> Никто не спрашивает ответственности за работу…»

Вопросы неравенства возможностей крайне обостряют взаимоотношения в коллекти-

ве железнодорожной станции в свете приближающейся эвакуации. «Связывание узелков» в

эвакуацию, наблюдавшееся в октябре 1941 года, согласно дневнику Дьякова, возобновляет-

ся в мае 1942 г. и имеет отношение к «оживлению немцев в Крыму». Судя по всему, про-

цесс сборов растянулся на несколько месяцев и происходил рывками, связанными с обстоя-

тельствами на фронте. Так, бомбежка немцами Сочи 9.07.1942 г. («впервые за войну») вы-

звала большую панику среди населения. В результате, вернувшись вечером с работы, Дья-

ков застал жену в хлопотах по укладыванию вещей в эвакуацию. Его реакция на сборы бы-

ла сначала резкой: «…об этом во дворе женщины ведут разговоры – трусы!». Далее после-

довало более взвешенное замечание: «Хотя отчасти они правы, это их осторожность»

Прошел месяц, и Дьяков уже сам предметно обсуждал с женой, что взять в эвакуа-

цию из «домашних вещей». «Жаль бросать, - писал он 6 августа 1942 г., - а барахла много

<…> но придется бросить. Вопрос об эвакуации решен бесповоротно. Но с чем ехать. Денег

всего 150 руб., а вещи не покушаешь. Путь предстоит трудный и без денег». Тем не менее, в

условиях хронической нехватки денег вещи выступали хоть каким-то гарантом выживания

при отъезде в полную неизвестность. Дьяковы увязали вещи в 4 узла, которые было «под

силу поднять только вдвоем». Называя все собранное «барахлом личного пользования»,

Дьяков особенно выделяет книги (10 шт.) и головку швейной машины. Он также ощущает

«небольшой конфуз»: у них, «попутчиков», вещей оказалось больше, чем у семьи Малявце-

вых («хозяев»), организовавшей машину до Сухуми. Ожидание машины затянулось почти

на неделю, и, наконец, в день отъезда (13 августа 1942 г.) Дьяков делает в дневнике сле-

дующую запись:

«…Встала Паня. Приготовилась к погрузке. Сидим у открытого окна.

Приятно, но скучно и досадно. Уже 5 ч.45м., а машины нет. Паня подсчитала

492

стоимость оставленных вещей – почти на 2 500 р. Вздохнув сказала – жаль

все. Даже цветы…»

Жизнь в эвакуации крайне интересна для исследований в рамках истории повседнев-

ности. В ситуации эвакуации формировались и реализовывались определенные адаптивные

стратегии населения. Перемена места жительства заставляла расстаться с прежними при-

вычками, в том числе и в отношении обстановки, вещей. Примечательно, что местное насе-

ление нередко посмеивалось над эвакуированными, которые трудно приспосабливались к

новым условиям жизни. Запись в дневнике сочинца Дьякова от 15.12.1941 г. сообщала по

этому поводу:

«Ежедневно слушаю разговоры жены и соседок, а также на работе об

анекдотических рассказах об эвакуированных – многие жили в привилегиро-

ванных условиях, а теперь не переносят условия скученности в бараках, в

квартирах с земляными полами, грязные станицы без тротуаров, питание в

основном кукурузными лепешками и т. п.».

Менее чем год спустя (в августе 1942 г.) сами Дьяковы оказались в непривычных во

многих отношениях условиях Грузии (село Дигоми в 4-х км. от Тбилиси) и были вынужде-

ны на протяжении нескольких недель стоически переносить суровые условия жизни в зда-

нии местной школы. Как описывал эти обстоятельства Дьяков: «…В нашей комнате обста-

новка ничего себе: бюст Шота Руставели, портреты Сталина, Кирова и Андреева, схема

Сталинской Конституции, радио, много столов. Постель соорудили из столов, скамеечек и

листов от учебной доски…». Позже они были устроены в неуютной, с трудом протапливае-

мой комнате, полной блох и клопов. Уже в первые дни пребывания в с. Дигоми жена Дья-

кова «от скуки» пересмотрела некоторые чемоданы и нашла, что «много тащили тряпки

зря». Спустя некоторое время, «негодный к службе» Дьяков все же добился отправки в ко-

мандировку в тыл врага во главе «беспартийной группы»

. После окончания этой секрет-

ной командировки Дьяковы приняли решение о возвращении в Сочи.

Возвращение семьи Дьяковых из Грузии в марте 1943 г. было связано с множеством

трудностей, которые заключались, прежде всего, в перевозке вещей. Весь путь от Тбилиси

до Сочи занял 10 дней. Дьяков описывает его так:

«Девять дней ехали воинским эшелоном. От Сухуми на машину сесть бы-

ло невозможно 200-300 р. с человека (частным образом – военные). Хоть я и

получил “бронь” от отделения НКВД на рейсовую машину, но отказался

ехать, т.к. наш багаж не брала станция союзтранса – брали не более 2-3 че-

моданов (у нас 9 мест). Пришлось присоединиться к группе железнодорожни-

ков и хлопотать вагон. С большим трудом разместились (15 человек) <…>

Еще до Сухуми у нас украли одно место – большое цинковое ведро, в котором

находилось сало – кило (выменял на шинель), повидло – 1 кило, бутылка конья-

ку, пачка чая, посуда (любимые кружки и пр.). Это здорово нас подвело (Паня

плакала), поэтому мы ехали полуголодные…»

Возвратившись в Сочи, Дьяковы столкнулись с типичной для военного времени про-

блемой – в их квартиру была заселена другая семья (заместитель начальника службы тяги

С.С. Белый с женой). Поскольку Белый заявил права на квартиру, то Дьякову пришлось

обращаться за восстановлением справедливости в руководящие органы (к начальнику отде-

ла НКВД, в прокуратуру). Причем особое возмущение Дьякова вызывал тот факт, что Бе-

лые спят на его кровати, пользуются их с женой мебелью и посудой. Разрешение ситуации

затягивалось, несмотря на весомую аргументацию Дьякова. Он негодовал:

«Я же с женой и вернулся из служебной командировки – с фронта, где

жертвовал головой за родину, бил врага с оружием в руках, в тылу врага?!

493

Какие ничтожные или нечуткие люди находятся на руководящих постах, да

еще на таких…».

Однако совместное проживание двух семей затянулось почти на 3 месяца, вплоть до

переселения Белых в другую квартиру. Дневниковые записи Дьякова выявляют раздраже-

ние неудобствами совместного существования: «И все же они чудаки – живут в нашей с

нами в одной комнате – чужие, сами стесняются и нас стесняют до безобразия». Имелись

также проблемы с разделением домашних обязанностей: «Паня поневоле превращается в

домработницу для Белых – убирает квартиру, выносит помои и т. п. жена Белого нежится».

Тем не менее, раздражение практически не касалось материальных вопросов. И это на фоне

того, что разница в уровне доходов Дьяковых и Белых была существенной. О ней свиде-

тельствует следующий фрагмент дневника: «У Аси муж Белый на севере, а у ней гостит

подруга из Гагры – купила платье за 1 700 р. – видать что-то привезла и продала, не иначе

как водку – Белый тоже этим занимается, его жена купила два платья сразу аж за 2 тысячи

другое за 1800 р., а у меня вот уже два месяца ни копья!»

. Такая разница не мешала двум

семьям поддерживать более-менее терпимые отношения, вплоть до совместных ужинов.

Отношения сохранялись и после выезда Белых из квартиры, до тех пор, пока Паня не обна-

ружила пропажу нового («еще с пломбой») фотоаппарата, которым мужа в свое время пре-

мировали за редакторство в узловой ежедневной газете. Дьяков делает запись об этом слу-

чае: «Улики все на Белого – безобразие <…> В общем, Паня расстроилась и убеждена, что

аппарат взят Белым». Паня, на самом деле, мучительно переживала потерю предмета, кото-

рый явно не относился к числу необходимых для жизни и был до сих пор невостребован-

ным. Сначала она пошла «объясняться» к Асе Белой сама, а затем, в течение недели, «бур-

чала» на мужа, что он не принимает меры к Белым по поводу пропавшего фотоаппарата.

Дьяков записал в дневнике: «Паня приглашает прийти сегодня к ним и предложить “вер-

нуть” фотоаппарат или деньги. Я категорически отказался – чтобы не быть в дураках. Паня

обиделась, стала дерзить, заплакала и говорит “Может ты кому подарил?” и т. п. Вот при-

стала, даже не рад, что этот аппарат был когда-то у меня. Прямо хоть скажи он “пода-

рен”»

. Из контекста дневниковых записей Дьякова можно предположить, что Прасковья

Дьякова была женщиной кроткой и робкой, скандалы были совершенно не в ее духе. Дан-

ный эпизод, очевидно, указывает на несколько более сильную материалистичность (привя-

занность к вещам) женщин в сравнении с мужчинами, что подтверждается современными

исследованиями.

Таким образом, дневник дает представление о материальной стороне жизни так на-

зываемых «бедных середняков», к которым причисляет свою семью сам А.З. Дьяков. Тема

достойного переживания материальных трудностей, бесспорно, находится на одном из пер-

вых планов данного документа. Дьяков подчеркивает:

«Мы с Паней “бедные середняки”, как выражаются в Сочи, но никогда не

хнычем и не попрошайничаем». Возможности «выживания» Дьяков напрямую

связывает со способностями жены, которая «умеет вести “хозяйство” на

редкость…»

Как видим, в условиях тыла хозяйственность и забота о доме как традиционный мо-

тив женственности сохраняли свое значение. Здесь, в целом, устойчивой оставалась привя-

занность к бытовым вещам, крайняя озабоченность материальной стороной существования.

Иначе и быть не могло, так как по-прежнему необходимо было заботиться о детях (кормить,

одевать), сохранении имущества. Фронтовая повседневность формировала свою специфику

восприятия материальной стороны жизни.

494

* * *

Известно, что фронт отличала своя «будничная вещественность»

. Хотя приобщение к

ней могло происходить, в силу ситуации, стремительно, однако процессы привыкания к новой

среде обитания в ее «бытовых подробностях» практически всегда растягивались на длительный

срок. Со временем, под влиянием экстремальных условий фронтовой жизни, а также их осмыс-

ления, проявлялись специфические нюансы в отношении фронтовиков к вещам. В этом смысле

показательна «история» Валентина Васильевича Сырцылина, который вопреки заключению

медкомиссии добровольно записался в ополчение и тут же, без прощания с женой и ребенком,

вынужден был уехать. Прошли два года его фронтовой жизни, но жена продолжала сетовать по

поводу того, что он не смог тогда передать домой свою шубу. Понимая, какое тяжелое положе-

ние у семьи в условиях севера с теплыми вещами, Сырцылин терпеливо объяснял, что получить

свою гражданскую одежду в «том ералаше» не было никакой возможности и многие «теряли и

более ценные вещи»

. Вероятно, такие далеко не единичные эпизоды играли свою роль в

трансформации отношения фронтовиков к вещам.

Письма В.В. Сырцылина (на фронте – с ноября 1941 г. до конца войны, с декабря

1943 г. в звании гвардии старшины) проясняют те представления о ценности вещей, кото-

рые, думается, были свойственны многим фронтовикам. Немаловажно, что эти письма дают

возможность проследить динамику такого рода представлений. В своем исследовании мы

также опирались на другие свидетельства (письма, воспоминания, стихи), принадлежащие

участникам Великой Отечественной войны.

Война насильственно «погружала» человека в совершенно новые условия существо-

вания. В этих условиях он ходил «под градом пуль», мог по несколько дней не есть, спал по

2-3 часа, зарывшись в снег (так описывает свой боевой опыт В.В. Сырцылин). Неприемле-

мые в мирной жизни, подобные условия несли новые ощущения. Некоторые лишения даже

не воспринимались как таковые, т.е. отрицательно. Сырцылин писал:

«Едем товарняком. Стоим по 2-3 часа чуть не на каждом разъезде. Хо-

дим в лес, разжигаем вечером костры, греемся, печем картофель и тут же

его уничтожаем. Едем веселые, здоровые и полные сил и веры в лучший исход

бурных дней». Человек привыкал довольствоваться малым и радоваться ему:

«Сейчас сидим на вокзале в Перми и пьем чай с сухарями. Погода пасмурная,

вот-вот пойдет дождь, и холодно. Однако где-то играет радио и на душе не

чувствуется тяжести, будто и нет войны»

Но, естественно, томила тоска по привычным условиям жизни. Она прорывалась

воспоминаниями из детства, где мама в сочельник «пекла пироги, жарила гусенка», мечта-

ми о «родном очаге» и «свежей постели», мучительным припоминанием деталей обстанов-

ки своего дома или комнаты. Эти детали восстанавливались, порой, с особой тщательно-

стью. Сырцылин, например, делал это, как будто бы «на ощупь»: «…вот здесь ящик, потом

машина (швейная), кровать моя, стол с суровой скатертью, твои чудесные занавесочки…».

Солдат закрывал глаза и мысленно переносился домой, но раскрывал их и вновь видел:

«…полумрак землянки, трещат дрова в печке, на полке стоят котелки, в голове вещевой

мешок, а под тобой и на тебе все переносящая подруга – шинель»

. Фрагмент другого

письма Сырцылина, написанного «под грохот десяток орудий, под разрывы сотен бомб и

снарядов, под вой “мессершмитов”», показывает, как остро ощущалась разница между бое-

вой обстановкой и обычной, такой далекой для солдат, жизнью. Где-то на севере страны,

размышлял Сырцылин в этом письме жене, «люди спокойно спят, встают и умываются не

спеша, идут на работу, обедают за столом из настоящих тарелок, вечером читают в мягкой

постели, в тепле газеты о том, что творится за 2000 км. от них. И жутко им читать правди-

вые и страшные строки, а мы привыкли – для нас это обыденно, а вот спать спокойно, есть

за столом и мыть руки перед обедом я уже разучился. Котелок, деревянная ложка, нож – вот

495

вся сбруя к обеду. В кружку с холодной водой (если есть вода) макаешь сухарь, ложкой

черпаешь кашу, смотришь на разрывы и так вкусно есть! Если бы ты знала, как вкусно пах-

нет обед в окопе!»

Бойцы были относительно свободны от забот о материальной стороне жизни. Стре-

мясь успокоить близких, многие из них подчеркивали в письмах, что сыты, обуты и одеты.

Но, наблюдая жизнь на железнодорожных станциях или в городах, в которых доводилось

оказаться, они понимали, что деньги как «основной эквивалент» уступили место продуктам.

Такие впечатления вызывали воспоминания о 20-х годах. Сырцылин писал:

«Мерило цен уже не рубль – соль, табак, хлеб, яйца. Имея соль, можно

купить, вернее выменять, хлеб, на хлеб выменять табак и сахар, на табак

везде дадут яиц, молока и соли. В Кирове за одну сухую воблу можно иметь: ½

буханки черного хлеба, пачку махорки, 8 яиц или 1½ литра молока. За пачку

махорки можно выменять ½ буханки хлеба, или 2 литра молока, или 8 яиц и

т.д. Если это все переводить на деньги – будем иметь такую картинку: мо-

локо литр 30-40 р., хлеб 100р. кило, сахар 700-900 р. кг., картофель 1 кг. 25 р.,

морковка 1шт. от 1 до 3 р., лук зеленый 1 кг. 35 р., сухая вобла – 40-60 р. шту-

ка, масло сливочное 200-250 р. кусок весом примерно 200гр., бутылка меду 90

р., головка чесноку – 5 р., пучок укропа 3 р., овощные консервы 80 р., рыбные –

90р., мясные – 120 р. Многие мелочи до смешного дороги, например: за обык-

новенную иглу нужно отдать 25р., кусок фитиля – 10 р., спички коробка

30р.»

Такие расчеты обычно вызывали тревожные размышления о жизни собственных се-

мей, о том, как им трудно «прокормиться» в военных условиях. Из контекста писем фрон-

товиков следует, что родственники очень часто сообщали им подробности того, какие вещи

пришлось продать или обменять, советовались по этому поводу, просто жаловались на жи-

тейские проблемы. Эта регулярно поступающая информация о бедствиях собственных се-

мей, осознание невозможности помочь им физически и материально переживались фронто-

виками крайне болезненно. Приведем так часто встречающуюся фразу из писем фронтови-

ков: «Мне очень жаль вас, но ничем, кроме как деньгами, помочь не могу» (из письма Ибра-

гима Гази жене)

. Такую же помощь обещает своим родителям и сестре Владимир Боло-

тин. Жене пишет более подробно:

«Надя, милая, я очень сочувствую тебе в трудностях, которые перено-

сишь и рад бы тебе оказать личную помощь. Но, увы! Этой возможности я

не имею и в дальнейшем также не предвидится, а поэтому моя помощь выра-

зится в деньгах, которые буду стараться чаще и побольше высылать. Но, а

после войны тогда я для тебя создам хорошие условия»

Кроме попыток переслать домой деньги, фронтовики пытались «достучаться» до ме-

стных органов власти, склонив или обязав их помочь семье, обращались с просьбами о под-

держке своих семей к оставшимся в тылу друзьям и родственникам. В то же время они

практиковали психологически обоснованную тактику некой отрешенности от тех проблем,

которые физически не могли решить. Павел Зезеткин писал жене и матери, забрасывавшим

его вопросами насчет текущей жизни и рассказами о своих проблемах: «…вы люди взрос-

лые меня вы пока не ждите буду я жив или нет»

Из осознания хрупкости человеческого существования, через которое проходили уча-

стники военных действий, проистекало преодоление привязанности к вещам, равнодушие

многих фронтовиков к ним. Они обычно советовали родным без сожалений расставаться с

вещами во имя выживания. Об этом – фрагменты из разных писем Сырцылина жене:

«Ты пишешь, что промотала без меня всякую мелочь <…> Правильно де-

лаешь – не жалей дряни, она наживается, береги здоровье» (24 февраля

496

1942 г.); «Тащи из чемоданов все – это наживем, а сейчас нужно продер-

жаться…» (1 мая 1944 г.); «Нужно всего лишиться, пусть другие за наш

счет наживаются, черт с ними, мы больше наживем, если сбережем силы»

(17 ноября 1944 г.)

Фронтовики особенно настаивали на продаже своих личных вещей. Генерал

П.Л. Печерица предлагал жене: «Реализуй все мое имущество до последнего костюма»

В.В. Сырцылин настаивал на том же, советовал жене продать всю его одежду, вплоть до

«последнего носового платка». Симптоматично, что фронтовики часто высказывались о

вещах с пренебрежением: «мелочь», «дрянь», «тряпки», «барахло». Мелочность быта не-

произвольно отторгалась теми, кто ежедневно переживал смертельную опасность.

В отрыве от домашнего уюта, лишенные возможности планировать ближайшее бу-

дущее, фронтовики могли уходить в мир ярких фантазий. Эти фантазии зачастую включали

представления о желаемых материальных условиях жизни. Так произошло, в частности, с

Валентином Сырцылиным, когда в 1942 г. он провел два месяца в казанском госпитале. По-

черпнув из газет информацию о том, что «где-то в Казахстане рабочие получают огороды,

семена, ссуды под постройки домов», Сырцылин, который до войны в связи с работой (ин-

спектор в лагере) по два-три раза в год менял место жительства, задумывается о переезде с

севера на юг, об оседлости, причем комфортной. Задается вопросами: «Разве нельзя … ку-

пить маленький кусочек земли, маленький голландский домик с крылечком и итальянским

окном? Да и не пора ли вернуться к более мирному труду, труду фотографа?»

. На исходе

войны Сырцылин возвратится к проекту дома, проработает детали обстановки: «Он в три

комнаты и кухня, открытая веранда, фонарь (закрытый балкон). Я уже разместил всю ме-

бель, развесил все занавески и картины, даже для такой мелочи, как обувная щетка и гра-

фин с водой, пепельница – и те имеют свои законные места». Помехи проекту видел только

в войне. Обещал жене: «Обязательно выстроим и через 10 лет превратимся в Манило-

вых»

. Конечно, Сырцылин осознавал, что подобное желание плохо согласуется с идеала-

ми, которыми должен жить советский человек, тем более – фронтовик. Поэтому нашел себе

идеологически безупречное оправдание: «Жить зажиточно в наше время не позор, а дости-

жение социалистической системы»

. Впрочем, к концу войны у него, как у многих участ-

ников войны, до предела обострились ощущения усталости, одиночества и преждевременно

наступившей старости. Мечты отступали под напором реальных проблем обустройства се-

мейного быта в условиях военной и послевоенной разрухи.

* * *

По мере военных успехов Красной Армии и ее продвижения на Запад тревоги по по-

воду имущества одолевали уже немцев. Дневник лейтенанта К. Бранда, описывающий со-

бытия 1943 года, названного автором «самым черным годом во всей немецкой истории»,

содержит несколько записей по этому поводу. 18 августа Бранд получает письмо от жены,

из которого узнает, что практически все их имущество погибло, а оставшееся «подвергается

сильнейшей опасности». Он отзывается на эту новость дневниковой записью: «При этом

нам, как и прежде, дорог каждый предмет». И, как будто четче осознав проблему имущест-

венных потерь, спустя несколько дней возвращается к ней снова: «…Бомбардировки Бер-

лина придавили всех. Элизабет и я можем легко оказаться нищими после этой войны. К

тому же мы привязаны к вещам»

Опасения немцев, разумеется, были не напрасны. Теперь уже они, покидая свои до-

ма, вынуждены были расставаться с вещами: ценными, дорогими, необходимыми. В февра-

ле 1945 г. военнослужащая М.П. Анненкова делилась с подругой слухами: «Рассказывают,

которые уже воевали, немцы все оставляют»

. В марте 1945 г. танкист Федор Алексанкин,

как реальный очевидец этих событий, писал матери: «Немцы бегут и даже население, бро-

497

сая все и вся, чувствуют гады свою вину»

. Тогда же П.И. Ключников в письме другу опи-

сывал картину бегства в подробностях:

«Нахожусь я сейчас на германской территории. Что представляет из

себя она? Дороги буквально засыпаны разным домашним скарбом. Здесь и пе-

рины, и кастрюли всевозможных размеров, и ручные тележки, и велосипеды

поломанные и исправные – все это следы поспешного бегства помощников

“завоевателей мира”»

Надо представить, как реагировали на эту ситуацию советские солдаты, на протяже-

нии нескольких лет получавшие информацию о материальных тяготах своих семей. Фрон-

товые письма свидетельствуют, что для многих из них осознание невозможности помогать

своим близким становилось настоящим потрясением, психологической травмой. Избавить-

ся от чувства вины не удавалось в том числе и потому, что, в отличие от тыловой повсе-

дневности, фронтовой быт давал человеку ощущение относительной свободы от матери-

ального. Как писал Сырцылин: «Мне легче: ведь я обут, одет и каждый день сыт». С про-

движением за границы СССР родные места еще более отдалялись, возможности поддержки

родственников, и без того скудные, казалось, сокращались. Летом 1944 г., уже покинув пре-

делы Родины, Сырцылин в письме жене задавался риторическим вопросом: «…что я могу

сделать, так далеко забравшись на чужую землю»

Однако атмосфера окончания войны и волна трофейной лихорадки вернули Сырцы-

лину и многим другим фронтовикам интерес к вещам, открыли до сих пор невозможные

перспективы непосредственной материальной помощи своим семьям. Происходило осозна-

ние того, что возвращение домой и налаживание быта – главная проблема ближайших ме-

сяцев. Предстояло «встряхнуться», перестроиться и позаботиться о «вещах насущных».

Развитие такого рода процессов имело серьезные последствия для ситуации в материально-

вещной сфере первых послевоенных лет. Суть перемен, которые нес финал войны, точно

схвачена в стихотворных строчках поэта-фронтовика Бориса Слуцкого: «Все принцессы

спят на горошинах, / на горошинах, / без перин. / Но сдается город Берлин»

Письма и воспоминания фронтовиков предоставляют достаточно противоречивые

сведения об их отношении к материальным ценностям на вражеской территории, о реаль-

ном их поведении по поводу «трофеев». Уже постфактум, в июне 1945 г. Сырцылин объяс-

нял своей жене происхождение «трофеев», которые переслал ей в нескольких посылках:

«Все это приобретено совершенно честным путем и не воображай, что

в Германии разбой и грабеж идет. Полный порядок. При наступлении конфи-

сковывали брошенное “тузами” берлинскими и распределяли по-товарищески

кому что нравится…». В другом письме подчеркивал: «Мы здесь не похожи на

фрицев, бывших в Краснодаре – никто не грабит и не берет ничего у населе-

ния, но это наши законные трофеи, взятые или в столичном Берлинском ма-

газине и складе или найденные распотрошенные чемоданы тех, кто давал

“стрекоча” из Берлина»

Законность права на трофеи вытекала, таким образом, из тех бедствий, которые пре-

терпели русские люди. «Это бы нашим разутым и раздетым», - писала Г.А. Ярцева о «чу-

десных» вещах подруге

. У Сырцылина также есть более откровенные высказывания:

«Решили всю Германию обезоружить и выбрать из нее все возможное. Пусть и они, прокля-

тые, почувствуют тяжесть разоренных»

Воспоминания офицера-пехотинца А.З. Лебединцева свидетельствуют, что боевые

действия на немецкой земле сочетались с грабежами мелких вещей и ценностей. Естествен-

но, у солдат не было возможности «прихватить ни антикварную мебель, ни картины и ков-

ры, ни даже кухонные печки, которые везли на машинах генералы». В отличие от «грузови-

ков с трофеями руководящих военачальников», для рядовых военнослужащих и мелких

498

чинов речь шла, преимущественно, о тех вещах, которые можно было разместить в посыл-

ках. Когда А.З. Лебединцев описывает центр Вены, где «следы произвола и грабежей были

налицо в каждом магазине и киоске», он обращает внимание на специальную порчу вещей,

вплоть до изощренного «минирования» помещений магазинов человеческими экскремента-

ми. Объясняет: «Так мстили наши воины за все прегрешения оккупантов на нашей земле».

Следует отметить, что грабеж и порча вещей фактически перечисляются им в одном ряду с

такими актами возмездия как изнасилования немецких женщин

. Кроме реальных матери-

альных выгод, определенная хватка в «добыче» вещей могла в этот период серьезно повли-

ять на развитие личных отношений или даже способствовать продвижению по службе. Так,

А.З. Лебединцев упоминает в своих воспоминаниях о капитане Блохе, который всячески

опекал начальство, «добывая разные трофеи». Екатерина Охрименко в феврале 1945 г. со-

общает родным о том, что «трофеи ребята приносят, достают» и практично выделяет того

парня, у которого «своя легковая машина и уже чемоданы набиты трофеями, одеждой и

обувью, и все для меня»

Пожалуй, «трофейный опыт» самого Лебединцева может рассматриваться как ти-

пичный случай. В апреле 1945 г. в Вене шефство над ним взяла бойкая штабная машинист-

ка Мария Михайловна, которая уже второй год сожительствовала с одним подполковником.

«Прежде всего, она спросила меня, сколько посылок я выслал своим род-

ным, - рассказывает Лебединцев – Я ей ответил, что еще не имею ни своих

рублей, ни австрийских шиллингов, ни чешских крон, ни мадьярских пенго. По-

сле обеда она принесла мне один талон на отправку посылки, причитающийся

мне, и один свой, и оккупационных денег на покупку материала и его пересыл-

ку, и даже две сумки из ткани в качестве упаковочного материла. Окончив

работу, мы пошли в штабной магазин “Военторга” и закупили много всяких

тканей, в основном ситца и сатина. Быстро упаковали их, зашили, я надписал

адреса, заполнил бланки переводов и в тот же день их отправили»

Лебединцев был поражен активностью Марии Михайловны, которая, между прочим,

к тому времени уже успела выслать десяток посылок жене и детям подполковника.

Лебединцеву также довелось побывать на трофейном складе (бывшие немецкие

склады вещевого имущества летного состава), где пришлось наскоро отбирать нужные ве-

щи из поношенных летных унт, комбинезонов, курток, перчаток, но также и тканей, и жен-

ских чулок. Если капитан Блоха не растерялся и носил вещи в машину мешками, то Лебе-

динцев потратил время на примерку унт. В итоге, наутро обнаружил, что перчатки взял из

разных пар. Унты впоследствии поменял у одного капитана на «новые мадьярские гене-

ральские сапоги», которые, однако, оказались чересчур длинными и узкими в голенище.

Позже, уже в 1948 г. эти сапоги были переделаны у сапожника, их стала носить жена Лебе-

динцева, затем несколько лет они донашивались его сестрой в деревне. Из крупных трофеев

Лебединцев вспоминает пуховую перину, которая служила семье не одно десятилетие. «Вот

и все мои трофеи», - резюмирует он

Показателен «посылочный» опыт Сырцылина, который собрал первую посылку до-

мой в феврале 1945 г. в связи с 4-хлетием дочери. Наполнил ее всякими мелочами (зубная

щетка, зеркальце, гребешок, сахар, шоколад и др.). Сокрушался тогда, что вошло не так уж

много вещей, так как принимали всего 5 кг. За период с февраля по май 1945г. Сырцылин

отослал домой порядка 5-6 посылок, причем первая из посланных достигла Краснодара

лишь на исходе весны. Полный сомнений насчет сохранности вещей, Сырцылин так и не

решился отправлять посылками более-менее ценные вещи (к примеру, часы). Посылки со-

стояли преимущественно из отрезов тканей, кусочков кожи, цветных ниток, одежды (гото-

вой и в разной степени готовности). Данный состав в какой-то мере подтверждает слова

Сырцылина о том, что трофеи доставались им в магазинах или ателье.

499

Еще недавно совершенно равнодушный к теме вещей, Сырцылин вдохновляется но-

выми возможностями помощи семье. Обнадеживает жену: «Высланные мною деньги – кап-

ля против того, что получишь натурой». Советует, как распорядиться вещами:

«Зинок, не жадничай и что будет лишнее или не особенно нужно – про-

дай или обмени на продукты. Пиджак обязательно перешей себе на жакет,

тепленькую кофточку доделай – она почти готова и ее остается только

сшить… Из серого материала сошьешь полный себе костюм и костюмчик или

пальтецо для дочурки… Есть еще коричневый маленький кусочек – сшей обя-

зательно себе платье с белой отделкой – тебе идет такой цвет». Инструк-

тирует жену, как сделать «смерку» ноги («Может быть, тебе сапожки

сгандоблю»)

Таким образом, часть вещей направлялась для удовлетворения индивидуальных

нужд членов семьи, другая часть (более низкого качества, неподходящего размера) целена-

правленно – для обмена на продукты.

Следует отметить, что сбор посылок требовал навыков типично женской работы,

терпения, которыми обладал далеко не каждый мужчина. Сырцылин жаловался: «Сегодня

полдня намучился с отправкой посылочки. Все пальцы исколол иглой, пока зашил, изму-

чился пока уложил все по порядку»

. Однажды ему пришлось выпороть всю вату из пид-

жака «для облегчения». Впрочем, навыки шитья, штопки и других видов ремонта одежды

достаточно прочно вошли в жизнь бойцов за длительный период войны.

Со временем Зинаида Сырцылина начала сама высказываться о своих нуждах и

предпочтениях. Ее запросы, в основном, имели отношение к пошиву одежды (цветные нит-

ки, кружево, прошва). Сырцылин не видел проблем достать эти материалы (и высылал их),

замечал, что раньше просто не обращал внимания на такие вещи («все это выметалось, как

сор»). Однако, поскольку посылки задерживались в пути, нервничал: «Если эти тыловые

жулики ее (посылку) обворуют – позор на весь мир и на все эпохи. Этого я не ожидал в та-

кое время». В то же время жена Сырцылина, получив первую, очень простую по составу

посылку, осталась ею недовольна, упрекала мужа за «бесполезный» крем, проводила непри-

ятные для него сравнения с мужем своей сестры. Он вынужден был с ней объясниться:

«Ты забываешь, что я не в командировке <…> И по первой посылке на-

прасно судишь о том, что я забыл, что тебе нужно <…> Последующие по-

сылки, особенно вторая и четвертая, успокоят тебя и ты увидишь, что я все

же кое-что думаю о доме. Конечно, с Тамариным танкистом я не могу рав-

няться – у меня и у него разные условия для приобретения – я не умею так, не

могу, потому что у меня в кармане билет партийный, и просто не имею

столько времени, чтобы достать самое лучшее»

Таким образом, Сырцылин, который на этом этапе войны «возился с бумажками»,

подчеркивает, что непосредственные участники военных действий имели более широкие

возможности для приобретения трофеев. Однако в этих случаях возникали свои специфиче-

ские проблемы. Суета с посылками, происходившая параллельно с продолжением военных

действий, гибелью боевых товарищей, морально угнетала, создавала мучительные этиче-

ские дилеммы. В этом смысле заслуживает внимания письмо танкиста Федора Алексанкина

матери и младшему брату (от 5 марта 1945 г.), в котором он с болью пишет о гибели коман-

дира в бою, буквально несколько часов назад. Продолжает так:

«Мама, и вот мы отдыхаем, но на сердце тяжело <…> А тут еще эта

“посылочная лихорадка”, конечно, я сам не прочь бы выслать Вам и готовлю

ее, но как-то кажется мне нехорошо, т. е. дрались, проливали кровь, теряли

своих лучших боевых товарищей и друзей и вдруг, здесь на земле врага, почти

500

у цели, некоторые теряют от посылок головы, стараясь достать их… Неу-

жели мы дрались за это <…> Нет, мне кажется, нет»

Так или иначе, пребывание советских военнослужащих за границей сопровождалось

«погружением» в новую, непривычную для них материально-вещную среду. Как писал уже

из Германии кубанец Ф.Ф. Кривцов: «Теперь мы знаем, что такое за границей…»

. Факт

нахождения «за границей» осваивался сознанием и вписывался в биографию постепенно.

В.В. Сырцылин писал из Польши: «Я никогда и во сне не видал тех мест, откуда пишу»

У советских военнослужащих случались «открытия», подобные тому, каким делился с же-

ной генерал П.Л. Печерица: «Венгрия и Румыния значительно богаче, чем мы знаем по

учебникам»

. Под влиянием идеологических или собственных психологических установок

«чужое» (в том числе из сферы бытовых вещей) довольно часто маркировалось бойцами как

чужеродное, невозможное для использования в своей практике. Именно в таком неприят-

ном свете возникает в письме Ф.Ф. Кривцова образ немецких открытых туфель на деревян-

ной подошве, которыми были переполнены магазины освобожденной советскими войсками

Болгарии

. А.З. Лебединцев также описывает эпизод, когда радистка и повариха, готовив-

шиеся к увольнению из армии, отказались от «чужого добра» (шелковых платьев, модель-

ной женской обуви, женского нательного белья), случайно обнаруженного в румынском

селе

Процесс принятия вещной среды на территории противника был сопряжен с проти-

воречиями, особенными в каждом индивидуальном случае. В частности, представляет ин-

терес, как Сырцылин, занимавший должность начальника секретной части в штабе полка,

описывает интерьер дома в провинциальном польском городке, где ему довелось задер-

жаться: «Работаю за полированным письменным столом, сижу в мягком кожаном кресле,

сплю на плюшевом атамане, а в резерве еще английская кровать…». Очевидно, что комфор-

табельность этой обстановки контрастировала не только с аскетическим фронтовым бытом,

но и с привычной обстановкой, оставленной дома. Смущение от этих впечатлений отрази-

лось в парадоксальном замечании: «…брошенная немцами в поспешном отступлении ме-

бель не мешает мне устроиться комфортно». Кроме того, Сырцылин предполагает реакцию

жены на этот сюжет и потому обрывает себя: «…не хочу раздражать твоей зависти даль-

нейшим описанием житейских мелочей». Однако раздражения жены избежать не удается, и

ему приходится объясниться с ней следующим образом: «Не упрекай, что живу хорошо – я

это завоевал собственной кровью и здоровьем на трех фронтах и могу этим гордиться»

Приобщение к новой материально-вещной среде, даже определенное привыкание к

ней, существование «на всем трофейном» не проходили бесследно. Возникали новые пред-

ставления о качестве вещей и жизни в целом. В письме из Польши генерал Печерица отме-

чает благоустроенность дорог и посаженные у каждого дома цветы, чистоту и аккуратность

в одежде и внешнем облике польских крестьян

. Сырцылин пишет из Германии, что живет

«как барон». Отсылая домой отрезы тканей, извиняется за них перед женой: «Качество не

совсем высокое (так расцениваем здесь мы, ибо видим лучшее)». Его последняя (по време-

ни отправки - 7 мая 1945 г.) посылка домой, определенно, разнообразнее, даже изысканнее,

предыдущих. Пишет жене так: «Эта посылка – специально для тебя». Среди вещей: шелко-

вое платье, комбинации, фетровая шляпа, даже «какая-то шкурка» («какая не знаю сам, но

носить ее вполне прилично – лучшей не попалось пока»). Повышенное внимание придается

и своему собственному внешнему виду. В майском, написанном за день до капитуляции

Германии, письме Сырцылин предупреждает, что готовится «…явиться домой не обормо-

том, а, как положено, в хорошем костюме, лакированных туфлях и шляпе, галстук подобрал

себе». Более свободные представления о материальных притязаниях семьи выдает следую-

щая шутка Сырцылина: «Я купил бы тебе легковую машину комфортабельную (это можно