Полосин В.С. Миф, религия, государство

Подождите немного. Документ загружается.

лицом. Возвращение быка символизировало бы его абсолютно самоотверженное подчинение

обязанностям принятого положения. Сохранение же быка в стаде, напротив, было порывом

эгоцентрического возвеличивания себя. Так царь "милостью Божией" стал опасным тираном -

личностью самой по себе», хотя по символике государственного ритуала глава государства - «герой -

является человеком добровольно принятого подчинения»

. За попрание символики ритуала -

клятвопреступление - народ ожидали страшные потрясения. Любопытно, что и здесь явственно

проглядывает архетип, легший в основу политического мифа об Осирисе и Сете с акцентом на

абсолютную нравственную необходимость соблюдения государственного ритуала.

«Точно так же, как традиционные обряды перехода использовались для того, чтобы личность умерла

для "прошлого" и возродилась для "будущего", так и великие церемонии посвящения в должность

лишали его (героя. — В. П.) личных особенностей и облачали в мантию избранного поприща. Таким

был идеал независимо от того, являлся человек ремесленником или царем. Кощунство отказа прохож-

дения обряда отсекало личность как единицу от более крупной единицы всего сообщества; так Единое

расщеплялось на многих, которые затем сражались друг с другом - каждый за себя - и поддавались

управлению только с применением силы» (Д. Кэмпбелл)

Там же. С. 19-20. '' Там же.

388

Аналогична причина падения суверенитета Древнего Египта: сначала только один фараон имел право

именоваться Гором, т. е. ритуально представлять Гора как своего «внутреннего человека», однако

впоследствии этим правом стал пользоваться каждый региональный князь -номарх, а затем уже

каждый свободный египтянин, и наконец — всякий человек. Государственный ритуал стал

использоваться при подавлении народных восстаний против неправедных владык, когда «Гором»

именовался как раз такой владыка, а предводитель восстания -«Сетом». В результате государственный

ритуал утратил свой символический смысл, соотносящий его с национально-религиозной и полити-

ческой мифологией, идеология перестала отражать национальный идеал, и государство развалилось на

множество суверенных регионов, легко захваченных внешними завоевателями.

Своим добровольным отречением от престола последний российский император Николай II также

выпал из государственного ритуала: если харизма, сообщаемая в ритуале «помазания на царство» столь

значительна, чтобы быть основанием режима самодержавия, то и передача власти преемнику должна

была быть не менее значительной по своей национально-религиозной и государственной символике.

Между тем манифест об отречении, подписанный где-то в поезде, как бы между делом, по сути, бросил

власть на улицу, т. е. лишил легитимности любого носителя даже временной власти. Как царь Минос

своим клят-вопреступничеством вызвал несчастье своего народа, так и самодержец Николай Романов

вверг всю империю в пучину трагедии и распада, самодержавно разрушив государственный ритуал,

явив себя не Гором, а российским Сетом (Исавом, Саулом и т. п.).

В конечном счете, разрушение государственного ритуала ведет к полной утрате образа национального

сверхчеловека по должности, и государство может быть сохранено только новым харизматическим

сверхчеловеком, который затем должен утвердить новый порядок наследования своей харизмы по

должности. «Как мне глядеть-то на того, кто проявляет нетерпимость, будучи правителем, не чувствует

благоговения при исполнении ритуала и не скорбит во время траура?» - вопрошает мудрец Конфуций'.

32.4. Мессианский нацизм

Синтез религиозно-политической и социал-романтической утопий придает им вселенский и тотально-

принудительный характер. Народ-богоносец становится гегемоном всего человечества и «гонит его к

счастью железной рукой».

Одновременное наполнение архетипов и Родины-Матери, и ее сына-сверхчеловека образами реально

действующих потусторонних

Конфуций. С. 68.

369

субъектов ведет к трансформации образа национально-политической элиты в «непогрешимую

инстанцию» (Церковь-Партию), а сверхчеловека - в мессианского вождя-отца уже всех народов, всего

человечества, так что свой народ становится лишь временным конфессиональным авангардом. Это

означает формирование вселенской синкретической мифологической и идеологической системы,

тотально охватывающей все сферы жизни.

Хотя в этой тотальной мессианской схеме остается «богоизбранный» народ, который в лице своей

передовой элиты-Церкви во главе с отцом-вождем ведет «железной рукой» к счастью все человечество,

роль самого государствообразующего народа постепенно вытесняется правящей элитой, а сферой ее

охвата оказывается все человечество. Послушание элите становится главной заповедью, и природный

национализм окончательно вытесняется «новой исторической общностью» - интернациональным

сообществом. Иносказательные функции в этом случае остаются только у Бога-Отца, который

становится просто лишним, абстрактным, «отдыхающим», в принципе уже - без «Сына» и

«Богоматери» - и не существующим. Во избежание помех с устаревшими догмами «отдыхающего»

Бога интернациональной элите остается превратить Его в символ прошлого, автоматически освя-

щающий всякое ее (т. е. элиты) деяние. Такой идеологии наиболее соответствует государственный

строй шрократии или военной аристократии и политический режим мессианства или близкого к нему

самодержавия.

Тем самым, следуя предложенной выше схеме, функции Бога Отца поглощаются левым и правым

углами, и вместо ромба мы получаем треугольник, обращенный вниз. До предельности точно такой

«треугольник» сформулировал в XIX веке министр просвещения граф Сергей Уваров, выполняя

распоряжение императора Николая I о создании имперской идеологии: «православие, самодержавие,

народность». Графически его триаду можно изобразить так:

Конфессиональная элита ____________________ Политическая элита

(жречество \ / (вождь и его окружение),

идеологи партии), \ / «самодержавие» «православие»

Пасомый народ («народность»)

Новозаветное христианство, будучи по изначальному своему существу космополитичной,

интернациональной религией, сумело победить другие религии, поскольку императору римской

империи космополитические ценности казались наиболее подходящими для

390

создания унитарной идеологии в огромном полифоническом наднациональном образовании. Таким

образом, государственное христианство IV века приняло форму не столько религии, сколько унитарной

идеологии вселенской «священной» империи, религиозным символом которой стал ее потусторонний

прототип - «Небесное Царство». Однако смена религии не только не замедлила распада империи, но

даже ускорила его.

В силу своей природы идеология обязательна для всех подданных всемирной империи - для всех

граждан человечества, и потому фактор гражданской, социальной лояльности вытесняет

национальность. Поскольку мачеха-конфессия вытесняет родную Мать, коренной этнос отходит во

всемирной империи на второй план, а затем и вовсе заменяется преданной вечно истинному учению

космополитической паствой.

Граф Уваров, воспитанный на немецкой романтике и тяготившийся русскими порядками, входил в

команду либеральных «молодых реформаторов» Сперанского, но после прихода к власти консер-

вативного Николая I получил задание прямо противоположной направленности. И бывший либерал,

сменив имидж, мифологизировал и мистифицировал вполне реальные понятия. Критерии самоопреде-

ления нации замкнулись не на культурно-историческом пространстве, не на живой памяти и общности

устремлений, «почве», не на природном чувстве семьи и уж тем более не на русской «крови», а на

иррациональных понятиях. Народ лишался от имени Небес права собственного выбора в политике и

собственного творчества в мифологии.

Граф Уваров, собственно, не изобрел ничего нового, а лишь отредактировал германскую формулу

«католичество, монархия, народность». Заказчик новой идеологии император Николай I, получивший

власть в Российской империи в период ее высшего за всю историю геополитического могущества,

нанес первый серьезный удар по национальному фундаменту России - позором Крымской войны и

окончательной утратой позиций единственной сверхдержавы в континентальной Европе.

Византийская ортодоксия, отображающая борьбу за всемировое владычество, является не столько

религиозным, сколько идеологическим и геополитическим символом, передающимся как эстафета

наиболее сильным претендентам: Константинополь - «второй Рим», Москва - «третий Рим». Механизм

наследования при этом - магический культ, благодаря которому якобы передается харизматическая

эстафетная палочка. Так, начиная с вступления российских войск в Париж в 1813 году, «пошел

процесс» активной подмены Родины-Матери политизированной интернациональной Церковью,

русской национальной самобытности - космополитическим «третьеримским» поствизантизмом.

Вследствие этого историческая миссия русского народа искусственно распространилась политиками до

вселенских

i 391

границ - где под предлогом панславизма, а где и с претензией на всё поствизантийское пространство.

Природная русская нация стала превращаться в «новый Израиль» - единственный «народ Божий»,

правоверный эталон для всех остальных, что символически отобразилось в идее и начале

строительства земного храма Мошияха в «центре земли», «Мировой Оси» - месте нисхождения

небесного прототипа на землю.

Если в 1878 г. Александру II хватило политического благоразумия не захватывать после освобождения

Болгарии Константинополь ввиду неизбежной войны с Англией, то с подачи британской разведки

(Англия нуждалась во втором фронте войны с Германией) Николай II объявил официальной целью

участия России в мировой войне не защиту собственно интересов русского народа, а завоевание имен-

но Константинополя и бывшего соборного храма II Рима - Св. Софии. Другой целью была защита

«братского сербского народа», что базировалось на утопии лидерства России среди славянско-

православных государств. Результатом такой подмены как природной нации, так и национального

государя становится возрождение мессианского нацизма в новых географических масштабах.

Николай II, следуя формуле графа С. Уварова, превысил властные функции, которые в Средневековье

приписывались наместнику Христа. Подобно Великому инквизитору у Ф. Достоевского, исторический

Христос стал не нужен для реализации всемирной тотальной империи («всеобщего муравейника»).

Подхватив власть после краха безвольного и недалекого Николая II, большевики отбросили за не-

надобностью христианскую терминологию, лишь мешавшую отдельными заповедями - о

непротивлении злу насилием, например. Им вослед подобную же мистификацию нации и ее истории

провели и немцы, пытавшиеся воспроизвести блеск и могущество античного Рима. Последствия этого

оба этих великих народа хлебнули в полном объеме с 1914 по 1945 год (впрочем, Россия расхлебывает

и до сих пор).

«Автор "Коммунистического манифеста" берет и продолжает один из величайших эсхатологических

мифов Средиземноморья и Среднего Востока, а именно: спасительную роль, которую должен был

сыграть Справедливый ("избранный", "помазанный", "невинный", "миссионер", а в наше время -

пролетариат), страдания которого призваны изменить онтологический статус мира. Фактически

бесклассовое общество Маркса и последующее исчезновение всех исторических конфликтов находит

наиболее точный прецедент в мифе о «золотом веке», который, согласно ряду учений, лежит в начале и

конце Истории. Маркс обогатил этот древний миф истинно мессианской иудейско-христианской

идеологией: с одной стороны -пророческой и спасительной ролью, которая приписывается пролета-

риату, и с другой - решающей битвой между Добром и Злом, закан-

392

чивающейся победой Добра, что вполне можно сравнить с апокалипсической борьбой между Христом

и Антихристом... Маркс обращает себе на пользу иудейско-христианскую эсхатологическую веру в

абсолютную цель истории» (М. Элиаде)'.

Пролетариат - как социальная категория - уже окончательно вытеснил в мессианской схеме природную

нацию, став как бы «бо- . гоизбранным» псевдоэтносом. Маркс прагматически вычислил, что гегемон

всемирной, интернациональной империи должен формироваться по «почве», а не по «крови», отсюда

русский марксизм в интерпретации В. Ленина - Л. Троцкого был подчеркнуто интернационален и

отрицал все, что напоминало о природной русской нации. Символ нации - Родина, ранее

вытеснявшийся конфессиональной «мачехой» - огосударствленной Церковью, — теперь стал

вытесняться новой жреческой элитой - Партией в лице ее главных идеологов.

Правда, в 1943 - 1945 годах И. Сталин ревизовал марксизм и попытался вернуться к формуле графа С.

Уварова. Но это было обреченной попыткой - вытеснив Родину-Мать, сплотившую советский народ в

войне, образом поствизантийской Церкви, определяющей своих детей не по родству, а по

мировоззренческим установкам, вождь не мог и не смог стать родным «отцом» для тех народов ком-

мунистического лагеря, которым было чуждо византийское средневековое христианство. Коммунизм

хотя бы на несколько десятилетий оказался более устойчивой формой общности народов, чем визан-

тизм.

В Германии национал-социалисты, взяв на вооружение идею сверхчеловека, реально грядущего из

завтрашнего «великого полдня» (Ф. Ницше), противоречиво связали ее с теорией Елены Блават-ской о

магической энергии арийской крови, якобы принадлежащей опять-таки только одному

«богоизбранному» по природе этносу, и получили в результате образ национал-социалистского

фюрера, так что формула графа Уварова и там показала свое разрушительное действие - лишь с

большим акцентом на чистоту крови, а не на чистоту ортодоксального учения.

Возрождая древнерусский эпос, поэт Сергей Есенин написал в своем роде ответ русича германофилу

графу Уварову через век после его «триады»:

Если кликнет рать святая. кинь ты Русь, живи в раю

. -Я скажу: не надо рая, дайте Родину мою\

Элиаде М. Аспекты мифа. С. 183.

393

32.5. Утрата образа национального сверхчеловека

Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, -канат над пропастью.

(Ф. Ницше)'

Разрушение национальной мифологии, государственной идеологии и государственного ритуала ведет к

утрате общественным сознанием критериев образа национального сверхчеловека - высшего хранителя

национального идеала и политического суверенитета, так что нация не может «родить» его из своей

среды. Это, разумеется, не означает отсутствия людей, имеющих все необходимые данные для

формирования соответствующего публичного имиджа, однако все они оказываются

невостребованными и не могут получить необходимого общественного признания - легитимизации.

Отсутствие противовеса профессиональным элитам, стремящимся к корпоративному обладанию

полной властью над народом, приводит к утрате народом своего политического суверенитета, т. е. к

смерти его как нации. При сохранении национально-политической мифологии и государственного

ритуала фактическая утрата образа национального сверхчеловека может быть восполнена нацией, осо-

бенно если при этом сохраняется государственная идеология. Однако при разрушении мифологии

утрата образа сверхчеловека уже невосполнима и ведет к гибели не только государственности и не

только нации как субъекта истории, но и к размыванию критериев самоидентификации народа.

«Как указывает в своем шеститомном исследовании законов расцвета и упадка цивилизаций проф. А.

Д. Тойнби, раскол в душе, раскол в социальном организме не могут быть исправлены ни какой-либо

схемой возвращения к старым добрым временам (архаизмам), ни программами, гарантирующими

наступление идеального запланированного будущего (футуризмом), ни даже самым реалистичным и

продуманным проектом... Только рождение способно покорить смерть - не повторное рождение чего-

то древнего, но рождение нового. В душе, в социальном организме должно происходить - если мы,

конечно, стремимся к продолжительному выживанию - непрерывное «повторение рождения», которое

компенсировало бы неудержимые повторения смерти...

Мы должны возвыситься. Более того, если нам удастся извлечь нечто забытое не только нами, но и

всем нашим поколением или всей нашей цивилизацией, мы можем стать подлинными благотвор-цами,

культурными героями дня - персонажами не только локального

Ницше Ф. Т. 2. С. 9.

394

масштаба, но и мирового исторического периода. Герой есть человек добровольно принятого

подчинения» (Д. Кэмпбелл)

В истории каждой нации обязательно должен быть архетип национального сверхчеловека, нация

должна «родить» его из себя от Абсолюта. В своей мифологической символике он должен быть и

земным и «небесным» одновременно, он должен победить извечного врага нации и показать ей путь к

стабильному «завтра», он должен соответствовать всем тем критериям сверхчеловека, которые уже

подробно рассмотрены нами (см. гл. 13).

Например, древнекитайская пантеистическая диалектическая схема оставалась до Новейшей истории

еще на хтоническом уровне: Отец-Небо (аналог древнеегипетского Амона Ра, русского Сварога,

монгольского и степного Тенгри) и Мать-Дух (= Исида, Святовит, антропоморфный аналог Духа

Божьего) еще не родили третью ипостась - харизматического богочеловека-героя, причастного и Небу

и земле. Таковыми становятся во множестве «святые» люди после ухода из этой жизни. Во многом

такие функции перешли не по харизме, а по должности императору Поднебесной. Отсутствие

мифологического рождения национального Мессии - харазиматика, открывающего нации волю Отца

Небесного - логично привело к образу «скрытого» от народа императора: он живет в «Закрытом

городе», народ не должен был видеть его — даже во время его проезда по городу население изгонялось

с улиц. Пожалуй, только в XX веке впервые в Поднебесной сформировался образ китайского нацио-

нального сверхчеловека по харизме и богочеловека по природе -«красного солнышка» Мао Цзедуна,

совершившего не только социальную, но и духовно-культурную революцию и ставшего третьей

ипостасью Божества.

Во Франции таким богочеловеком стал Наполеон, в Германии этот мифический образ сформировался

намного ранее - это, пожалуй, Зигфрид, победитель дракона и завоеватель харизматических сокровищ

Нибелунгов.

Драматична история мифологического рождения национального сверхчеловека в России. Как и в

Китае, до XX века русская Родина-Мать не могла родить божественного сына, имеющего харизму

напрямую от Отца, а не по должности. Причиной этого стало принудительное разрушение русской

национальной мифологии князем Владимиром в угоду византийским колонизаторам и личному

желанию абсолютизировать власть князя именно по должности. К сожалению, древнерусская

хтоническая триада Горыня - Дубыня - Усыня осталась малоисследованной в философской литературе,

а между тем мифические функции этих персонажей национального эпоса объясняют многие загадки

русского национального характера, русской души на про-

' Кэмпбелл Д. Герой с тысячью лицами. С. 19—21.

395

тяжении всей последующей истории русского народа. Под «хтониче-ской» в данном случае имеется в

виду нерасчлененносгь природы и личности, субъект еще не есть индивидуум, он не обособляет себя

от слепой стихии, не имеет должной рефлексии, чтобы, подобно первому эллинскому сверхчеловеку

Одиссею, победить или перехитрить стихию; его субъектность поглощена силой природы.

В отличие от других персонажей хтонических мифов, эти три божественных персонажа не являются

покровителями природных стихий, более того - они являются как раз нарушителями природных

функций, олицетворениями некоего внутреннего буйства характера и желания действовать наперекор

естественным стихиям. Все трое нарушают естественный порядок, создавая неровности там, где их

быть не должно. Так, Горыня (он же Горыныч, Вернигора, Вертогор) срывает горы с места: «на

мизинце гору качает, горы сворачивает», несет гору в лог и перекрывает ею дороги (позднее он

ассоциируется также с горением), Дубыня (он же Вернидуб, Великодуб, Дугиня) вырывает с корнем

дубы: «который дуб высок, тот в землю пихает, а который низок, из земли тянет», Усыня

(ассоциируемый со змеем, которого поразил Перун) запирает течение рек: «одним усом реку

запрудил»'.

В. Н. Топоров и В. В. Иванов

считают, что в основе этой триады лежит представление о трех духах -

трех драконах: огня, глубин и вод, которые впоследствии, особенно в христианский период, были

демонизированы и предстали в образе трехглавого змея. Подтверждением этого является следующее

фольклорное представление: «птица Усыня — змей о 12 головах», а также и то, что позднее змей стал

именоваться «Горынычем». Но и в древности эти три мифических персонажа мало ассоциировались с

человеком, будучи скорее образом его внутреннего мира. Героем-человеком впервые, но еще не

вполне, становится Святогор, воспринявший, по-видимому, от Горы-ни его непомерную и

неконтролируемую разумом силу, силу Матери-Земли. Уже обособляя себя от природы, Святогор все

же по колено уходит в землю, что является ярким символом его хтоничности, частичной

укорененности в Мать-Землю.

Затем образ русского Святогора постепенно вытесняется иудейско-христианским персонажем

богочеловеком Илией Муромцем. Христианский же богатырь Добрыня явно ассоциируется по имени с

Дубыней, но с акцентом в положительную сторону: именно он побеждает змея и топчет его потомство,

т. е. становится драконоборцем. Явно греческий персонаж и по имени, и по прозвищу Алеша Попович

вполне логично меняет Змея-Усыню, причем в русском национальном характере появляются

принципиально новые, специфически византийские черты: лукавство, блудливость, обман. Однако и

три этих персонажа, будучи

Мифологический словарь. С. 160. '' Там же.

396

окрашены в благородные цвета, упорядочивающие первоначальный хаос, еще не проявляют никаких

собственно человеческих качеств, позволяющих победить силу природы и стать личностью в высшем

смысле этого слова. Они остаются достаточно условными, схематичными персонажами, символика

которых показывает некоторое смещение шкалы ценностных ориентации, но не дает образа героя -

Спасителя своего народа и эталона его самости. Все три богатыря христианской эпохи: Илья Муромец,

Добрыня Никитич и Алеша Попович - это три прежних хтонических, но лишь более

антропоморфизированных персонажа, перешедшие в новый мифологический цикл с новыми именами

и новой этической трактовкой.

Анализ внутреннего развития мифологического сознания показывает, что в образе Святогора, которого

с его непомерной силой не может носить родная мать-сыра земля, и в образе его аналога - земледельца

Микулы Селяниновича, также не знающего, как распорядиться богатырской силой, русское

национальное сознание вплотную подошло к образу сверхчеловека, сына небесной и земной природы.

Ведь и третья, сыновняя ипостась божественной триады - Перун - до всякого Добрыни побеждает

вполне по-человечески, булавой, Змея-Усыню. Более того, русичи сами идентифицируют себя с

добрым и солнечным Дажьбогом («Дажьбожьи внуки»), что свидетельствует о настойчивом желании

получить откровение добра и света. Следующим логическим шагом должно было стать рождение

человека, наследника Перуна или Дажьбога и Матери-Земли, который своим сверхчеловеческим

разумом поставит под контроль нечеловеческую силу природы, харизматически победит дракона -

врага нации - и откроет силою небесною, по харизме свыше, путь к национальной мечте, счастью, к

абсолютной стабильности.

Однако харизматическому русскому Зигфриду или Одиссею не суждено было родиться в ту эпоху,

поскольку по естественному развитию национальной мифологии был нанесен сокрушительный удар

князем Киевским Владимиром Красное Солнышко, внедрившим в национальное сознание образ

«помазанника Божия» по должности. Из избираемого и подотчетного народу главного воеводы князь

становился безответственным самодержцем, занимающим трон по принципу кровной династии.

Принципиально важно то, что такая харизма по должности не имеет никакого «свидетельства свыше»

на самой Руси, а уходит в глубь веков нерусской истории - к шумерским лугалям, вавилонским и

ассирийским деспотам, к иудейским верховным раввинам и эллинским священникам-жрецам. Но для

национального самосознания сначала должна возникнуть харизма, а затем уже образуется должность

как ее преемственное продолжение! Русский же народ оказался лишенным своего собственного

Откровения, а значит - и собственной харизмы, и это стало главной причиной княжеских междоусобиц

и поразительной жестокости по

397

отношению к своим, как до пришествия монголов, так и в составе Золотой Орды. Три христианских

богатыря, благостно изображенных на лубочной картинке Васнецова, в действительности ничем не

отличались от мифической хтонической троицы, вошедшей в гнев и все крушившей на своем пути. —

Достаточно вспомнить крещение Добрыней своих соотечественников в Новгороде.

Трудно сказать, могло бы Откровение русскому народу быть христианским, как это случилось с

древними греками, - ведь история не знает сослагательного наклонения. Однако в любом случае для

этого было необходимо дальнейшее мирное развитие этой религии на Руси через проповедь и добрые

дела, как это произошло в Римской империи, в том числе и в Византии. Там в IV веке имело место

государственное насилие в вопросах веры, но до этого природное язычество практически уже умерло,

став объектом насмешек, а христианство уже состоялось как одна из национальных религий,

уважаемая за благотворительную деятельность. Христианство, и без того переработанное в Византии,

было принесено на Русь огнем и мечом, через кровь мучеников за русскую идею, на непонятном языке,

людьми, для которых Русь была - по их же свидетельству - не объектом любви, а олицетворением зла

Да и политическая цель такого внедрения христианства была слишком корыстной - упразднить

национальное народовластие: вече и советы, ввести и узаконить неизвестные русам феодально-

крепостнические отношения во главе с безответственной перед народом военно-аристократической

элитой, как бы преемственной с римскими цезарями августами.

Религия, принятая без Откровения, не позволила нации через образ национального сверхчеловека

победить дракона собственных необузданных стихий. Даже ту силу, которую черпал от родной земли-

матери русский богатырь, он не мог умерить, как Святогор и Ми-кула, на которых оборвалось

естественное развитие национальной мифологии. В сочетании с хтоническим порывом все

перегородить, сломать, запрудить, эта сила и стала периодически порождать «бессмысленные и

беспощадные бунты», а затем и столь же беспощадные революции. Понятие «общественное» в России

до сих пор трактуется не как «принадлежащее каждой личности», а лишь как зависящая от некой

скрытой стихии непомерная сила: мифический Усыня в добром настроении перекрывал усом реку, а

народ ездил по этому усу, как по мосту; правящая партия приказывала Нилу разлиться и урожаю быть,

и стихия - нехотя и не всегда - подчинялась. Такое «общественное», устанавливаемое сеньором для

холопов, до сих пор признается приоритетным, главенствующим над «личным».

О рождении из лона нации русского сверхчеловека до XX века можно было говорить только

применительно к Петру Великому,

' Повесть временных лет. С. 82.

однако Петр при личной харизматичности не дал никакого нового откровения, никакой новой

идеологии, лишь заимствуя, подобно Владимиру, некоторые западные образцы, зачастую чуждые

русскому народу. XVIII век сохранял возможность харизмы благодаря занятию трона как раз не по

должности, а лихим силовым путем. Были харизматики, но не было мифического рождения героя.

После того как в XX веке Николай II намеренно отождествил свою личную бездарность и преступную

безответственность с образом Христа, народ смёл, подобно Горыне, всю гору антихаризматической

власти, выдрав с корнями религиозную мифологию и перегородив запрудой прежнюю идеологию. Сын

Илии - божества из предшествующего пантеона - Владимир («владеющий миром») Ленин стал

сверхчеловеком уже при жизни, и приписываемые ему в литературе мифические качества, например —

великий рост (в идеографии это знак сверхчеловечества), споры мужиков о том, рязанский он или

владимирский, чудесное спасение от гибели, страдание за народ, наконец, триумф - явно

продемонстрировали процесс мисро-логизации по вполне классическим законам.

Его образ явно вытеснил Владимира I Киевского, а вместе с ним -и образ иудейско-христианского

Илии, став воплощением подлинной третьей ипостаси национального Абсолюта. Была обозначена и

национальная сверхзадача - мировая революция как путь в новый харизматический «золотой век».

Передача (а фактически узурпация) власти Иосифом Сталиным привела к возведению Ленина в

религиозный ранг божества-отца, что было успехом лично для Сталина, но после его смерти и

разоблачения его «культа» Хрущевым привело и к разрушению мифологии Ленина, превращенного

поколением 60-х всего лишь в «самого человечного человека», «доброго дедушку». Если бы

сохранялась мифологическая условность сверхчеловечества Ленина как прародителя нации (а при

Хрущеве доминировала именно эта тенденция), то Ленин, очевидно, занял бы такое же место в

национальной мифологии, как Наполеон во Франции. Однако попытка административного,

бюрократического возрождения религиозного культа Ленина Брежневым и Сусловым без возрождения

культа Сталина и при полном отрицании харизмы свергнутого Хрущева, т. е. без преемственности

харизмы с 1922 по 1964 год, привела к отрицанию харизмы всей власти, основанной на революционно-

реформаторском Откровении 1917 года.

Борис Ельцин не стал новым сверхчеловеком, несмотря на первоначальную веру в это большинства

нации, лично выпав из предназначавшегося ему мифического образа (нарушение клятвы, подобно

царю Миносу), и потому образ Ленина как бы завис в общественном сознании: иного нет, и если не он,

то кто же? Наметившееся после перестройки и развала СССР возрождение российской государствен-

ности в отсутствие сверхчеловека вновь не состоялось.

399

Таким образом, только нация, родившая в своей мифологии образ своего сверхчеловека, потомка

Прародителя и Родины-Матери, открывающего абсолютно истинный путь к национальному идеалу,

может обрести реального профессионального защитника народоправства и своего суверенитета. Без

мифических критериев образа сверхчеловека ни один из возможных кандидатов на эту роль никогда не

будет признан нацией в искомом качестве, и нация останется один на один с профессионально

подготовленными элитами, готовыми в любой момент стать правящей элитой, т. е. лишить народ права

быть нацией.

ГЛАВА 33. ИСТОРИЧЕСКИЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ

Ниже мы рассмотрим примеры как сознательного, так и стихийного, национального и политического

мифотворчества, имевшие, место в истории России как в недавнем прошлом, так и в наши дни.

33.1. Русь и Интернационал: Есенин и Маяковский

1917 год стал рубежным: появилась возможность возродить русскую национальную мифологию,

отбросив панславистские, третьеримские и футуристические социал-романтические утопии, но и

возникла возможность вновь поддаться очередной утопии: «Какому хочешь чародею отдай разбойную

красу» (Александр Блок). Немало известных политиков, трибунов, писателей, кинорежиссеров,

ученых, составлявших национальную творческую элиту России - СССР после 1917 года, отображало и

формировало общественное и национальное сознание и подсознание. Остановимся на двух: Сергее

Есенине и Владимире Маяковском, ибо, во-первых, они имели необыкновенную популярность и

влияние, в том числе и путем заучивания их стихов подрастающими поколениями, а во-вторых, они

сами стали мифическими персонажами, символами двух типов мировосприятия, борьба которых

определила в конечном итоге и судьбу всего коммунистического периода XX века.

Сергей Есенин стал символом того типа мировосприятия, которое можно назвать «почвенническим»,

принадлежащим к национальному сознанию русского народа. Владимир Маяковский стал символом

космополитического, интернационального сверхчеловеческого типа. Победа второго над первым и

обусловила недолговечность и падение коммунистической идеологии в силу ее невживленности в

национальное сознание.

Итак, шел 1917 год. Русская идея скомпрометирована последним императором, его «несчастливым»

царствованием от имени Христа. В России уже несколько лет продолжаются стихийные бунты народа

против государственной Церкви, священники, монахи и монашки нередко боятся показаться в

облачении в общественных местах из-за

угрозы расправы. Официальная Церковь отождествляется внизу с суеверным магизмом, на средних

этажах - с юдофобией, нетерпимостью к инакомыслящим и иноверцам, вверху - с мертвой «немецкой

канцелярией», холуйством перед мирской властью, западничеством, высокомерием по отношению к

простому народу. Война идет даже не за русский «третий Рим», а за возвращение греческого «второго

Рима» и панславистские утопии, которые окончательно могут растворить и похоронить отличие

русских от греков и варягов. За историческую русскую правду борются лишь большевики,

воскрешающие в сознании простого народа образы минувшего, былой славы русичей.

Вот прилетела к нам птица, и села на древо, и стала петь,

и всякое перо ее иное, и сияет цветами разными.

И стало в ночи, как днем,

и поет она песни о битвах и междоусобицах.

Вспомним о том, как сражались с врагами отцы наши,

которые ныне с неба синего смотрят на нас

и хорошо улыбаются нам.

И так мы не одни, а с отцами нашими.

И мыслили мы о помощи Перуновой,

и увидели, как скачет по небу всадник на белом коне.

И поднимает он меч, и рассекает облака,

и гром гремит, и течет вода живая на нас.

И мы пьем ее,

ибо все то, что от Сварога, то к нам жизнью течет.

И это мы будем пить, ибо это - источник жизни божьей на земле.

И тут корова Земун пошла в поля синие

и начала есть траву ту и давать молоко.

И потекло молоко то по хлябям небесным,

и звездами засветилось над нами в ночи.

И мы видим, как то молоко сияет нам,

и это путь правый, и по иному мы идти не должны.

И было так - потомок, чувствуя славу свою,

держал в сердце своем Русь,

которая есть и пребудет землей нашей.

И ее мы обороняли от врагов, и умирали за нее,

как день умирает без солнца, не выпив сурьи.

И тогда становилось темно, и приходил вечер,

и вечер умирал, и наступала ночь.

А в ночи Белее шел в Сварге по молоку небесному,

и шел в чертоги свои, и к заре приводил нас до врат Ирия...

Отцам нашим и матерям - слава!

Так как они учили нас чтить богов наших и водили за руку стезей правой.

Так мы шли, и не были нахлебниками,

а были русскими - славянами,

которые богам славу поют и потому - суть славяне

Велесова книга. С. 18—19.

Это написано на дощечках, объединенных сегодня под общим наименованием «Велесова книга». Кто

бы ни написал эти стихи, он заслуживает благодарной памяти потомков, а стихи - изучения в школе в

качестве поэтического шедевра. Помимо поэтических красот, мы имеем четкий образ соединения яви и

нави через правь, соединения «настоящего», «прошлого» и «будущего» в некой «земле счастливой» -

Ирие, откуда наши родичи «хорошо улыбаются нам», где мы «не варяги, не греки», а Дажьбожьи

внуки, воспевающие «Сва - Матерь нашу».

И вот следует воскрешение древнерусской мифологии в поэтических мифах Сергея Есенина:

Ей, россияне!

Ловцы вселенной,

Неводом зари зачерпнувшие небо, -

Трубите в трубы!..

Зреет час преображенья, Он сойдет, наш светлый гость, Из распятого терпенья Вынуть выржавленный гвоздь...

Словно ведра, наши будни Он наполнит молоком.

Это написано в 1917 году, в условиях массового разочарования «выржавленными гвоздями»

византийской религии и конца народного терпенья, «распятого» бессмысленной мировой войной, в

стихотворении с примечательным названием «Преображение».

А вот «Велесова книга»: «И тут Красная Заря пришла к нам, как жена благая, и дала нам молоко, чтобы

крепость и сила наша удвоилась. Ибо Заря возвещает Солнце... И ее мы приветствовали от сердца - как

РУССКИЕ, а НЕ КАК ГРЕКИ, которые не знают богов наших и говорят злое по невежеству»

Есенин в аналогичных образах передает ощущение русского человека, разочаровавшегося в

«выржавленной» греческой вере, верящего в успех революционных преобразований, но на

древнерусской почве:

Сойди, явись нам, красный конь! Впрягись в земли оглобли. Нам горьким стало молоко Под этой ветхой кровлей...

Хвостом земле ты прицепись, С зари отчалься гривой.

Там же.

За эти тучи, эту высь Скачи к стране счастливой.

И пусть они, те, кто во мгле. Нас пьют лампадой в небе, Увидят со своих полей, Что мы к ним в гости едем.

(Пантократор, 1919)

Поэт-мифотворец, ранее старавшийся как-то найти свое место в христианской традиции, но теперь

называющий «горьким молоко» «под ветхой кровлей» византизма, прямо заявляет:

Время мое приспело, Не страшен мне лязг кнута. Тело, Христово тело, Выплевываю изо рта.

(Инония, 1918)

По мере развития революции Есенин удалялся от сельских образов к урбанистическим, особенно после

путешествия по Европе и Америке. Он хотел «через каменное и стальное» видеть «мощь родной

стороны». Однако абсолютная денационализация и фанатическая футуристическая индустриализация

страны в 20-е годы не переубедили поэта думать о мощи не Коминтерна, а именно «родной стороны».

Для него было невозможно отказаться от Руси во имя футуристических утопий, и он по-своему

пытался совместить «прошлое», «настоящее» и «будущее». В стихотворении с символическим

названием «Русь уходящая» он признался:

Мы многое еще не сознаем, Питомцы ленинской победы, И песни новые ПО-СТАРОМУ поем, Как нас учили бабушки и

деды.

Его исконное почвенничество было романтическим и потому было опрокинуто более востребованным

в индустриальную эпоху технократическим футуризмом. Освободившееся место иудейско-

византийского небесного Первосвященника Мошияха, бывшего в течение нескольких веков

российской истории эталоном человеческого «сегодня», занял не русский национальный «светлый

герой», о котором мечтал Есенин, а сообщество сверхчеловеков новой генерации - «страна ученых и

страна героев». Путь в этот завтрашний «Китеж» указывает железной рукой терминатор из будущего,

облаченный в синий костюм гиперреального Пролетария. И когда, заглядывая в будущее, Есенин

заявил, что и после окончания «вражды

племен» и исчезновения лжи и грусти, то есть в будущем коммунистическом раю, он все равно будет

воспевать Русь, он вынес сам себе приговор: «может, в новую жизнь не гожусь».

Его мифотворчество вместе с ним самим было растоптано «Левым маршем» его поэтического и

идейного антипода Маяковского:

Довольно жить законом, Данным Адамом и Евой. Клячу истории загоним... Кто там шагает правой? Левой,

левой,

левой!

Новый пророк «во весь голос» заглушил зов «почвы»: «Слушайте! Проповедует сегодняшнего дня

крикогубый Заратустра!» Крикогу-бый Заратустра проповедовал отказ и от «прошлого», и от

«настоящего» ради «будущего» («под старою телегою рабочие лежат... через четыре года здесь будет

город-сад»), обожествлял индустриализацию («наша сила - правда, ваша - лаврьи звоны, ваша -дым

кадильный, наша - фабрик дым»), «пел о пробках в Моссель-проме», низвергал и Христа, и всех богов.

Греко-православная церковь, ассоциировавшая себя с русскостью, но исказившая Правду, видимо,

настолько сильно отторгала любую устремленность в будущее, любое желание самых разумных

перемен, что большевики вместе с греческой водой выплеснули и русского ребенка.

Настроение Есенина, конечно, не могло быть инициировано большевиками: даже у изысканного певца

Серебряного века Александра Блока уходящая Русь ассоциируется в революционной мистерии

«Двенадцать» с отъевшейся за счет голодного народа православной купчихой: «Стрельнем-ка пулей в

святую Русь - кондовую, избяную, толстозадую!»

Без священного ореола выступает и служитель «греческой веры»: «Помнишь, как бывало, брюхом шел

вперед, и крестом сияло брюхо на народ?»

Примечательно, что и у великого поэта, ассоциируемого со всей русской поэзией, Александра

Пушкина ста годами раньше этот образ выглядел не более привлекательно в «Сказке о попе и о

работнике его Балде» («Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!»).

Вещий язык мифов Сергея Есенина оказался непонятым новыми владыками, обожествлявшими

технократический индустриальный прорыв в будущее. Русской же «теологии освобождения»,

связывающей социальное и национальное, «сегодня» и «завтра» со «вчера», не нашлось. В итоге их

синтез не состоялся, победил принудительный космополитический футуризм, и русская Красная Заря,

возвещаю-

щая «звезду по имени Солнце», растворилась в кровавом закате восточного деспотизма.

Левое, чисто социальное учение, отрицающее русский народ как основной носитель русской правды,

получило свое наиболее адекватное выражение в поистине сверхчеловеческих антипочвеннических мифах

Владимира Маяковского, решившего войти в историю «не как песенно-есененный провитязь», т. е. без

опоры на русский этнос и почву, а сугубо социально - «через головы поэтов и правительств».

Мой стих

трудом

громаду лет прорвет и явится

весомо,

грубо,

зримо, как в наши дни

вошел водопровод, сработанный

еще рабами Рима.

(Во весь голос)

Упоминание рабов еще первого Рима лишь подчеркивает внена-циональность того большого строительства,

которое воспевал Маяковский. Мы видим лишь одну историческую нить - механический перенос чисто

социальных достижений первого Рима в «третий Рим» - Интернационал, где иных традиций, кроме самих

социальных достижений, и нет.

В поэме «Хорошо» в светлом будущем он видит изобилие сыров, овощей и фруктов, имена героев (и

первого из них - себя в «поэтической рубрике»), но праотцев там нет. Даже стих созидается не

вдохновением, а трудом. Может быть, поэтому его строки стали печальным пророчеством совсем иных

реалий, еще не замеченных самим пророком: без почвы, без традиции, без национального идеала строители

«третьего интернационального Рима» превратились в итоге в лагерное подобие рабов Рима Древнего, но, в

отличие от них, не смогли даже достроить свой социалистический водопровод для «светлого завтра».

Начиная с горьковских Буревестника и Данко, герои интернационализировались, стали космическими

человекобогами, очищающими авгиевы конюшни старого мира и крадущими у Небес огонь для простых

людей. Абсолютизированное греческой философией верховное Божество слишком отдалилось от народа,

аристократизировалось, нужны были вновь, как в античности, хтонические боги, являющиеся одновременно

«сынами земли». Тем более что греческие святые, ходившие с отрубленными головами («кефалофоры») и

летавшие верхом на бесе, ничего не давали для восстановления поруганной Правды.

405

Этого

не объяснишь

церковными славянскими крюками, и не Бог

ему

велел -

избранник будь! Шагом человеческим,

рабочими руками, собственною головой

прошел он

этот путь, -

так сформулировал мифотворец Маяковский учение о новом сверхчеловеке («Владимир Ильич Ленин»).

Новые несем земле скрижали с нашего серого Синая.

Нам,

Поселянам Земли,

каждый Земли Поселянин родной. -

Это уже не просто миф, это целое вероучение «сынов земли», открытое Маяковским в его «Революции»

(1917): «Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь!»

Отрицание Библии новым мифом о Геракле-революционере проглядывает в «Нашем марше»: «Мы

разливом ВТОРОГО ПОТОПА перемоем миров города!» Национальная традиция отрицается начисто:

«Были времена - прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей» (поэма «Хорошо»). Если же какой-

нибудь враг-националист спросит:

...но у вас

и имя

«Россия»

утеряно. Что это за

отечество

у забывших об нации? Какая нация у вас?

КОМИНТЕРИНА? -

то с таким будет разбираться «лубянская лапа Че-Ка» и «товарищ Маузер».

Пробеги планет, держав бытие Подвластны НАШИМ волям.

406

Но и пробеги планет, и бытие даже собственной державы оказались неподвластными заратустрам,

исключившим историческую и этническую память.

И когда в 1990 году коммунизм перестал быть уже и официальной религией, а ничего иного народу

предложено не было, то все стало возвращаться на круги своя:

Снова пьют здесь, дерутся и плачут Под гармоники желтую грусть. Проклинают свои неудачи, Вспоминают

Московскую Русь...

Что-то всеми навек утрачено...

Не с того ль так чадит мертвячиной Над пропащею этой гульбой?..

Нет! таких не подмять, не рассеять. Бесшабашность им гнилью дана. Ты Рассея моя... Рас...сея... Азиатская сторона!

(Есенин, 1922)

33.2. Православная анархия (1990 -1996 годы)

В озерах памяти моей

Опять гудит подводный Китеж

(М, Волошин)

Борис Ельцин появился в мифологическом сознании народа в 1986 году в образе «малого князя»

Московского, поставленного «великим князем» - еще харизматическим «Лениным сегодня» Михаилом

Горбачевым. На фоне коммунистического «дворянства», жившего в роскоши, но скрывавшего это, Б.

Ельцин объявил войну привилегиям, начал посещать народные магазины с целью изобличения воров-

торговцев, несколько раз ездил в троллейбусе, требовал качественной колбасы и сосисек для широкого

потребления.

Знаковым начинанием стала организация праздничных привозных ярмарок: с одной стороны, это

существенно расширяло весьма скудный тогда ассортимент товаров, с другой — способствовало воз-

рождению национальной символики - ярмарки с давних времен были традиционной формой не только

торговли, но и праздничного народного гуляния (вспомним хотя бы Н. Некрасова).

Одновременно в Москве пошла чистка партийных рядов, что вполне совпадало с критическим

отношением народа к заворовавшимся «боярам». Так постепенно начал формироваться мифический

имидж

407

нового Хозяина города, «доброго князя» (пока еще не царя), знающего мужицкую жизнь и,

соответственно, ключ народного счастья.

Поначалу иррациональным выглядел внезапный конфликт Б. Ельцина с М. Горбачевым. Если разрыв Б.

Ельцина с верхушкой КПСС был логичен, хотя и неожиданно радикален, то разрыв в 1987 году с

отцом-основателем перестройки, с пророком и потенциальным царем «нового безъядерного мира» был

еще не очень понятен широким массам. Но отложилось: пострадал за народ и за «правду-матку».

Впервые была брошена тень и на самого М. Горбачева, ставшего на сторону «постылых бояр», впервые

народ задумался о возможности пришествия нового харизматика «снизу», реформатора, который знает

через тайное посвящение кудесное «Сезам, откройся!» к дверям народного счастья. А поскольку Б.

Ельцин выступил против номенклатуры в аккурат на пленуме ЦК КПСС в честь 70-летия Октябрьской

революции, то последняя надежда на «социализм с человеческим лицом» с того момента пошла на

убыль.

Все это происходило на фоне широко развернувшейся во всех средствах массовой информации

критике настоящего и прошлого Компартии, изобличения ее «подлинной» сути на фоне пересмотра

оценок всего советского периода России, то есть, по сути, — в условиях начавшейся деформации