Полосин В.С. Миф, религия, государство

Подождите немного. Документ загружается.

Соловьев:

Судьбою павшей Византии

Мы научиться не хотим,

И всё твердят льстецы России:

Ты - третий Рим, ты - третий Рим...

О Русь! Забудь былую славу -

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

Склонится в трепете и страхе,

Кто мог завет любви забыть,

И третий Рим лежит во прахе,

Ну, а четвертому не быть!

XX век дал ни с чем не сравнимые примеры глобального строительства светлого будущего третью

человечества, начало чему положила революционная Россия начала века. Героиня романа XIX века

«Что делать?» Вера Павловна увидела «золотые сны человечества», которые вновь пригрезились уже

наяву в XX веке. Мифотворческой элитой нового порядка стали поэты-трибуны, чьи стихи овладевали

i 301

общественным сознанием с фантастической скоростью и эффективностью, а впоследствии стали

обязательным компонентом воспитания и образования. Самым ярким пророком новой футуристическо-

индустриальной религии и «властителем дум» молодежи стал Владимир Маяковский, который «во весь

голос» провозгласил свою харизматическую миссию: «Слушайте! Проповедует сегодняшнего дня

крикогубый Заратусгра!»

Новый Заратустра учил: «Были времена - прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей»

(«Хорошо»). «Новый грядет архитектор - это мы, иллюминаторы завтрашних городов» («Мы идем»).

Он выразил эсхатологическую идею последней битвы политизированного добра (коммунизма) с

мировым злом вполне в иудейско-мессианском духе, но в отличие от христианства, - в обращенности

не в загробный мир, а в реально достижимое «будущее»: «Мы разливом второго потопа перемоем

миров города!». Здесь очевидным образом проглядывают не только библейские мотивы, но и

совмещенный с ними миф о новых человекобогах - очистителях авгиевых конюшен прошлого («Наш

марш»).

Религиозная сущность революции, придающая ей характер духовной реформации, отрицающей всякое

«вчера», отчетливо выражена в популярнейшем «Левом марше»:

Довольно жить законом, Данным Адамом и Евой. Клячу истории загоним... Кто там шагает правой? Левой, левой,

левой!

Отрицая не только византийское, но и вообще всё русское прошлое, большевики подвергли серьезной

деформации законы диалектики, заимствованной ими у Гегеля в интерпретации Маркса.

Путь в «завтра», которое должно стать новым «сегодня», выявляется через соотнесение «сегодня» с

«вчера». «Сегодня» (тезис) отрицает себя, когда субъект истории обращается в прошлое, в антитезис,

пополняя совокупный опыт истории. Затем субъект соотносит прошлый и новопоступивший в прошлое

опыт и по-новому осмысливает основания и механизмы перехода в «завтра», в новое качество. Ме-

ханизм этого перехода определяется посредствующим звеном, в качестве которого выступает воля

субъекта. Через волю происходит совмещение «желаемого» - воли и «должного» - опыта, традиции.

Если в этом диалектическом процессе воля субъекта сумеет привести в соответствие «желаемое» и

«должное», значит, и новое качество будет гармоничным и устойчивым.

После того как субъект совершил операцию отрицания яви, а затем сопоставил этот уходящий в

прошлое опыт с суммарным опытом

302

всего «прошлого», происходит диалектическая операция «отрицания отрицания», то есть движение

назад завершается качественным рывком вперед, в «завтра». «Завтра» становится новым «сегодня» по

образу, полученному в результате проведенного синтеза ускользнувшего «сегодня» с

предшествовавшим ему «вчера». Закон, соединивший явь и навь, назывался русичами правые,

следование которой есть Правда.

Приведем еще раз яркую иллюстрацию из «Введения в сущность мифологии» К.-Г. Юнга:

«Перед тем, как что-либо сделать, архаический человек... делает шаг назад, подобно тореадору,

который ищет равновесие, чтобы вернее нанести смертельный удар. Он ищет пример в прошлом и по-

гружается в него, как в водолазный колокол, чтобы затем нырнуть -защищенным и преображенным - в

проблемы настоящего»'.

Пока большевики отрекались лишь от иудейско-греческой редакции «прошлого» и настаивали на

необходимости жить не по «выржавленной» византийской морали, а по Правде, т. е. гармонии

«желаемого» и «должного» в понятной простому народу форме, они имели колоссальный заряд

политической воли и пассионарной энергии. Но, когда после прихода к власти они провозгласили

подправленный идеал очередного Рима - III Интернационал, это повлекло за собой отречение уже от

всей «доблести ушедших времен» - совокупного социального опыта россиян, их традиций, от

ведической мудрости, христианского политического исихазма, протестантской реформы Петра I,

светской харизматической империи Екатерины Великой, и вообще от всего прошлого.

Диалектическая операция отрицания одновременно и «сегодня» и «вчера» привела к отрыву от

реальной действительности и превратилась в субъективный, волюнтаристский процесс поиска

субъектов, актуально противодействующих наступлению абсолютизированного «завтра», т. е. врагов

народа. «Завтра», будущая навь, стало не только целью, но и причиной отрицания «сегодня», а весь

механизм этого диалектического отрицания, затем «отрицания отрицания» и синтеза

сконцентрировался в воле субъекта, ставшего правдой себе самому, живым и воплощенным богом,

устанавливающим пути следования прави.

Небезынтересно привести размышления Льва Троцкого, завещанного, но не ставшего «Лениным

сегодня»:

«Коммунистический быт будет слагаться не слепо, как коралловые рифы, а строиться сознательно,

проверяться мыслью, направляться и исправляться. Человек взглянет на себя, как на сырой материал

или, в лучшем случае, как на полуфабрикат, и скажет:

Цит. по: Юнг К.-Г. Душа и миф... С. 15.

ма 303

"Добрался наконец до тебя, многоуважаемый хомо сапиенс, теперь возьму я тебя, любезный, в работу!"

Человек примется, наконец, всерьез гармонизировать себя самого... Он захочет овладеть

полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием,

кровообращением, оплодотворением - и в необходимых пределах подчинит их контролю своей воли.

Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментальной. Человеческий род,

застывший хомо сапиенс, снова поступит в радикальную переработку и станет -под собственными

пальцами - объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки...

Повышаясь, человек производит чистку сверху вниз: сперва очищает себя от Бога, затем основы

государственности от царя, затем основы хозяйственности от хаоса и конкуренции, затем внутренний

мир - от бессознательности и темноты»'.

Тем самым, ниша сверхчеловека была подготовлена для политического терминатора из завтрашнего

Зазеркалья, который произведет отбор достойных жить в будущем рае и предаст колеблющихся су-

ровому перевоспитанию огнем и мечом.

Разрушение диалектической триады развития путем устранения «прошлого» привело к тому, что для

продолжения движения вперед нужно было постоянно произвольно продуцировать образ врага в яви, в

«сегодня», причем врагом мог быть объявлен любой по подозрению в связи с отрицаемым «прошлым».

Объективный же критерий определения врага был утерян, так что критерием стала субъективная воля

либо самой правящей жреческой элиты (в СССР — Коммунистической партии), либо ее

первенствующего субъекта - триумфатора, вождя, устанавливающего самолично путь в светлое

«завтра».

Таким образом, футуристическая мифология политического эли-тизма основывается на

специфическом неритуальном и недогматическом пантеизме, сочетающем магические представления о

богово-площении с отрицанием всяких канонов «прошлого», что на практике ведет к возникновению

тоталитарного общества и теократического режима. Пантеистическая вера в «светлое будущее» насаж-

дается государственными институтами, т. е. происходит регулирование всей социальной жизни через

отрицание традиций и традиционных ритуалов, то есть через диктатуру.

Было бы большим заблуждением думать, что трагический опыт Российской империи, СССР и

Германии в XX столетии может служить сегодня надежной защитой от попыток создания земного рая.

К.Т. Юнг с грустью констатировал: «У коммунистической системы есть один большой миф... Это

освященная временем архетипическая мечта о "золотом веке" (или о рае), где человечество

наслаждается изобилием

Эткинд А. Фрейд и Троцкий // Здоровье. № 8, 1995. С. 85—86.

304

всего и вся под великим и мудрым руководством вождя. Этому мощному архетипу... не суждено

исчезнуть лишь по причине превосходства наших идей... ибо западная цивилизация охвачена той же

мифологией... Мы тоже верим в государство общего благоденствия, во всеобщий мир, равенство, в

вечные права человека, в правду и справедливость и (не заявляя об этом громогласно) в Царство Божие

на земле»'.

ГЛАВА 23. ИЕРОКРАТИЯ. «БОГ -ЦАРСТВУЮЩИЙ ПЕРВОСВЯЩЕННИК»

23.1. Специфика и мифология строя

Иерократия есть вид политического элитизма, при котором правящей элитой является

профессиональная религиозная (жреческая) элита, которая выдвигает и контролирует верховного

правителя и наделяет его по должности функциями первосвященника.

Иерократия предстает в глазах массового сознания чаще всего как «жреческая монархия». На образ

национальной Родины-Матери накладывается образ Небесной Великой Матери, Царицы Небесной -

персонифицированной жреческой корпорации, Церкви, которая заменяет собой реальную Родину-

Мать и рождает сына-царя не от условного Прародителя нации, а от отца Небесного, сходящего в духе.

Отсюда божественный сын-царь приобретает богоносные или чело-векобожеские черты, а иерократия

как государственный строй становится неотделимой либо от режима политической теократии, либо от

режима самодержавия.

Яркими примерами жреческого варианта политического элитизма являются древние месопотамские и

особенно древнеегипетское царство, в котором царь имел подчеркнутый религиозно-мифический

образ: «Царь (фараон) - вполне Бог и одновременно вполне человек... В зачатии... любого будущего

царя действовала божественная природа царя-отца (отсюда диада Осирис - Гор), а не только его че-

ловеческая природа...

Царь как бы восходит, воссиявает в дольнем мире, являясь "первым среди людей", а в нем, в его

человеческой природе восходит Бог... животворит, преображает плоть царя и делает рожденного во

времени и причастного смерти человека предвечным соучастником божественного бытия в качестве

Сына Божьего»

«Подобно фараонам, шумерские энси и лугали и позднейшие монархи Вавилонии и Ассирии были в

первую очередь первосвященниками. Они являлись не только "управляющими поместьем Бога и

управляющими Его городом-государством", но и земными супругами

' Юнг К.-Г. Человек и его символы. С. 83.

Религии Древнего Востока. С. 46—47.

• 305

богинь, если город пребывал под началом женского проявления божества, либо воплощением бога в

сакральном браке с жрицей, если над городом царило мужское божественное начало»

. Царь сакра-

ментальным образом, после сложных ритуалов сочетался плотски и духовно со жрицей, изображавшей

(представлявшей) собой верховную богиню Иннану (в Вавилоне - Иштар, Астарту, по-русски: Царицу

Небесную), вследствие чего становился теофаническим царем, царем-полубогом.

Фараон - не в меньшей, а, по сути, даже в большей степени - первосвященник для своих подданных,

Спаситель всех и каждого. «Умиравший по плоти царь воскресал по своему божеству, причем не

только духовно, но и плотью... Призывания Отца Небесного, которыми наполнены практически все

речения текстов пирамид, должны были увенчаться спасением от смерти... сына человеческого, об-

ладателя человеческого тела... Воскреснув по плоти, царь как бог восходит на Небо, ему отверзаются

закрытые для человеков-подданных врата небесные, и царь вводит свое человеческое существо... в

вечность божественного бытия. ...Царь не уходит от своих подданных, как не покидал он их и на земле.

...побеждая своей обб-женной плотью смерть, завоевывает бессмертие для всех тех, кто... повиновался

ему»

. Отсюда одним из важнейших мотивов политического повиновения царю была религиозная вера

в его вечную перво-священническую сущность.

В позднеегипетской мифологии Гор был богом-сыном, соединяющим свою вечную природу с

«внутренним человеком» - духовным двойником («ка») каждого нового живущего царя. После

телесной смерти царя этот «внутренний человек» отводился Гором к его отцу Осирису, и Владыка

вечности принимал «ка» царя и соединялся с ним.

Однако имидж живого Спасителя всех и каждого требует и соответствующих харизматических

успехов, побед и процветания, и когда этого не было - рушилось и религиозно-мифическое,

пантеистическое воззрение на царя как на единственного посредника с Небесами в деле реализации

глубинных и повседневных чаяний народа. И в этой необходимости постоянного подтверждения

харизмы очевидными победами -главная слабость и причина неустойчивости иерократии как

государственного строя.

23.2. Иудеохристианская иерократия

Иерократическая схема власти пережила качественную реформу в распадавшейся Римской империи, в

учении о царе как о

Там же. С. 60-61. * Там же. С. 51.

306

«Помазаннике Божьем, спасающем народ». На иврите это слово звучит «Мошиях», в греческом

произношении - «Мессия», в переводе на греческий: «Христос», в Священном Коране по-арабски - «Масих»,

в переводе на русский: «Помазанник». Но есть и собственный аналог в древнерусском языке: «Спас»,

позднее «Спаситель», к которому добавилось и усвоенное без перевода смысла на русский язык греческое

«Христос». (В современном русском словоупотреблении наличие нескольких синонимов привело к тому,

что они употребляются одновременно как разные по смыслу слова, например «храм Христа Спасителя».}

По-гречески слово «Христос» буквально означает «помазанник». Это человек, помазанный не обычным

елеем, а дорогостоящим составом, которым помазывали только царей, так что всякий царь становился по

должности «христом» Божиим в самом буквальном смысле слова, и по сути, слово «Христос» могло бы

звучать по аналогии с титулом «Гор Рамзес» как, например, «Христос Иоанн Грозный». Эта игра слов

утерялась при переводе на русский язык, поскольку в России помазание оливковым маслом не могло иметь

традиции. Правда, такое же как и у византийских греков, понимание царской власти дало о себе знать и в

России: например, в «Духовном Регламенте» Петра Великого говорится о готовящих измену против царя,

что они «поднимают руку на Христа Господня»'. Близкое к этому отождествление встречается и у первого

российского царя Иоанна Васильевича Грозного в его полемике с князем Андреем Курбским, и именно на

этом основании все русские (включая бояр) рассматриваются царем как его природные холопы.

В «правогласном» Египте, где доминировала вера подданных во всеобщее воскресение через фараона -

царствующего первосвященника и потому спасителя, принятие христианства прошло в целом естественно.

Пантеистической и «многогласной» Римской империи понадобилось три столетия, чтобы уяснить учение

новой «иудейской секты», и оно было принято только после существенной переработки эзотериками

Александрийской школы и самим языческим императором Константином.

Однако желание императора повысить свой статус земного владыки до уровня живой иконы верховного

Божества и тем утвердить политический строй абсолютной, тотальной иерократии не могло быть

основательно подготовлено богословской элитой, поскольку внутри христианства - совсем молодой религии

- такая элита просто не успела сформироваться. С иудейской же элитой отношения у христиан окончательно

прервались по двум причинам: 1) вследствие разрушения римлянами Иерусалима в 70-м году н. э. и

рассеяния иудеев - это явно опровергало библейские пророчества о Мессии

Законодательство Петра I. С. 545.

•307

применительно к Иисусу; 2) вследствие выхода учеников Иисуса с мессианским благовестием за пределы

«царства Давида» - к гоям. В результате произошел окончательный разрыв ортодоксального иудаизма с

отколовшейся от него христианской сектой и фактический конец легального иудеохристианства.

В интерпретации же христианства греческими апологетами II века налицо были крайний примитивизм,

алогичность, угода «простонародности» («религия рабов»), которые сочетались с фанатичной не-

терпимостью к иноверцам многих известных проповедников этой новой религии - достаточно почитать

древние жития христианских мучеников, многих из которых казнили не за убеждения, а за физическое

осквернение святынь других религий: разрушение икон богов-покровителей Рима и главы государства. Те

христиане III - V веков, которые пытались философствовать, явно не дотягивали даже до среднего уровня

эллинской философии того времени.

В IV веке в христианстве еще были сильны традиции иудейского монотеизма: в «Символе веры» 381 года

Иисус прямо еще не исповедуется Богом. Но главное, — пожалуй, самым опасным для жреческой

корпорации было понятие невидимого и недоступного (трансцендентного), не подвластного человеческой

воле, обрядам и заклинаниям Божества. - Вспомним Ямвлиха: ведь в этом случае «даже мы, жрецы, ничему

не научились от богов... поскольку ничем не отличаемся от остальных людей»

[

. Более того, после

официального утверждения христианства как государственной религии, последнее обстоятельство

приводило к отторжению от христианской Церкви значительной части языческой элиты - например, в 391

году сенаторы обратились к императору с просьбой вернуть в парламент уничтоженный по требованию

христиан общенациональный символ империи - алтарь Победы.

В IV веке империя, деградировавшая из цветущей и благонравной республики в самодержавную монархию с

оргиями и распу-тинщиной, разваливалась, власть вела войны со своими гражданами. И вдруг император с

окровавленным мечом в руках провозглашает себя актуальным образом не одного из героических

человекобогов-воинов, а главного раввина, вечного первосвященника, который есть религиозно-

политический Мессия всего человечества. Более того, небесный прототип императора - первосвященник,

Спаситель и утешитель всех обездоленных и угнетенных, он - в противовес Спартаку - добровольно и

смиренно принял смерть на кресте среди разбойников, был воскрешен Отцом и вознесся к нему на Небо.

Не случайно апостол Павел сокрушался, что крест - символ «смирившего себя до смерти крестной»

Мошияха - воспринимается

Ямвлих. С. 58.

308

эллинами как «безумие» (1 Кор. 1: 23): именно поэтому внедряемая сверху модель христианства, по

сути еще - иудеохристианства с элементами монотеизма и гностической аскезы, не прижилась в том

виде, в каком воспринял ее Константин в 325 году: гностико-иудейский прототип царствующего

первосвященника, раввина-царя, стремящегося к аскетическому самопожертвованию, не стыковывал-

ся с крайне популярной в Риме III - IV веков н. э. митраистской мифологией императора-Воина,

Победителя в сражениях.

Кроме того, в полиэтнической и поликонфессиональной империи была привычно отработана модель

объединяющего многие народы федеративного религиозно-политического символа - пантеона. Хри-

стиане же, принадлежащие к традиции первых веков, отрицали всякую ценность земного Отечества,

традиций, семьи, воинского долга и были склонны к ожиданию скорого конца света и к смирению при

любой социальной несправедливости. И перенесение ими образа вечного страдальца, проповедника

ненасилия на божественного триумфатора, «повелителя земного постоянства», хотя и возвышало в ре-

лигиозном отношении императора и должно было льстить его самолюбию, но одновременно лишало

его всякой могущественности и активности.

Психологический аспект этого противоречия блестяще раскрыл Федор Достоевский в «Братьях

Карамазовых», в знаменитой легенде о Великом инквизиторе, который упрекает Иисуса именно за то,

что тот не захотел утвердить иерократию - политическую власть коллективного диктатора, жреческой

элиты - над миром, т. е. принять «меч и порфиру кесаря». Иисус, меж тем, отстаивал свободу

человеческого выбора и выступал в образе странствующего пастуха, смиренно стучавшего в двери

каждого и уходившего прочь, если его не хотели слушать. Условный «Великий инквизитор» предпочел

кардинально «исправить» этот главный, по его мнению, порок первоначального христианства, и в

двери граждан империи -уже во второй половине IV века - стал стучать не посох пастуха, а кованый

сапог легионера, посланного жреческой кастой. Инквизитор у Достоевского пригрозил Христу сжечь

его при полном одобрении народа, если тот не уйдет, подобно Осирису, назад, в царство мертвых,

предоставив ставленникам жречества руководство рабами вочеловеченного бога.

(Противоречие между двумя интерпретациями земного образа небесного Мессии - гностико-

иудейской, раввинской и зороастрийско-митраистской, военно-аристократической - определило на

целую эпоху внутрицивилизационный конфликт двух соперничающих элит: жреческой и военно-

аристократической на Европейском континенте, особенно в его западной части.)

С другой стороны, отождествление христианством IV века образа монарха со всемогущим

первоангелом-эоном, вечным первосвящен-

к» 309

ником уровня Моисея, а позднее - и с Самим верховным Божеством, столь резко поднимало планку

харизматичности, что реальный император был просто не в силах сохранять такой чудодейственный

имидж. Для большинства народа становилось слишком очевидным расхождение имиджа главы

государства с действительностью. (Собственно, когда и очевидный харизматик Моисей переставал тво-

рить чудеса в пустыне, народ начинал роптать и требовать возвращения в египетское рабство.) После

того, как в V веке на церковном соборе в Халкидоне Иисус был официально провозглашен уже не

ангелом Великого совета, а Богом, а император — «царем-первосвященником», христианство

окончательно порвало с монотеистической традицией иудаизма.

Неудивительно, что, приняв христианство в таком противоречивом виде, Римская империя вскоре

рухнула окончательно.

Однако широкое распространение христианства на пространствах бывшей великой империи среди

новопоселившихся варваров и социально-политическая потребность их вождей в возрождении новой

империи обусловили следующую религиозную реформу. В мифическом образе императора функции

вечного первосвященника и функции царя-воина были вновь разделены, что привело к частичной рес-

таврации прежней, древнеримской политической мифологии. Это выразилось в усилении христианской

жреческой касты и наименовании первых священников в местных церквах «папами», «патриархами»,

т. е. буквально отцами верующих.

После того, как Древний Рим был занят варварами, функции христианского первосвященника - как

связующего органа с цивилизациями прошлого - были возвышены на Западе над функциями дикарских

вождей и королей и сосредоточились в лице «непогрешимого» первоиерарха Церкви - Папы. Короли

христианских народов вновь, как и в древности, стали воинами-героями, но связь их с Божеством

зависела уже не от них самих, а от Папы, владевшего «ключами от Царствия Небесного». Король -

лишь наместник первосвященника в мирских и военных делах, и это стало началом папоце-заризма -

жреческой монархии, вселенской иерократии.

В Константинополе же прототипом императора оставался вечный первосвященник Иисус, так что

«божественный цезарь август» нес на себе черты как царя «небесного воинства», так и главного

раввина. Это поневоле сохраняло противопоставление императора жречеству в претензиях на полное

земное наместничество Христу, что побуждало императора Нового Рима искать «симфонии» с

жреческой кастой. Но в неразделенной в то время Церкви во всем постримском пространстве на такое

же полное наместничество, включая и мирской его компонент, претендовал вселенский римский

первосвященник - более почетный и старший по рангу, чем константинопольский патриарх, а главное -

уже политически независимый от византийско-

310

го василевса. Западные христианские империи подкрепляли эти претензии военной силой.

Борьба цезарепапизма с папоцезаризмом обрела теперь внешние формы борьбы Восточной и Западной

Церквей. Это привело к многочисленным фактическим разрывам отношений Византии и Рима и в

конечном счете - к полному разделению христианской Церкви в 1054 году, после чего император мог

уже в полной мере чувствовать себя единственным «православным» земным (вице)христом хотя бы в

границах Восточно-Римской (Ромейской) империи, где восторжествовал цезарепапизм. В целом же

конфликт между адептами папоцеза-ризма и цезарепапизма стал фундаментом всей многовековой

борьбы Церкви и государства, василевсов и патриархов, пап и королей, приведшей в конечном счете к

их взаимному ослаблению, к падению Византии на Востоке и к Реформации на Западе.

Тем самым, и в Риме, и в Византии император вновь стал царем-первосвященником - «божественным

императором цезарем августом», т. е. синтетическим образом пастыря народа и всадника-дра-

коноборца, победителя глобального онтологического зла («Удерживающий теперь» - 2 Фес. 2: 7), но

на Западе - в ипостаси первосвященника, а на Востоке - в ипостаси василевса. Под влиянием хри-

стианства была произведена замена имени Небесного Отца: место Осириса (в позднем Риме -

Сераписа) и Ахура-Мазды занял как бы ветхозаветный «Отец небесный Саваоф», а место Гора-Митры -

князь мира (Метатрон), он же царь вечности (Эон), он же носитель Божества (Шехина, Михаил), он же

Мошиях, Мессия - Иисус. На Западе почти на тысячу лет восторжествовала иерократия, на Востоке -

военная аристократия в «симфонии» с подчиненной ей жреческой элитой.

В наследнике Византии - России, где первенство царя над первоие-рархом Церкви было традиционным

(патриарха де-факто выбирал и де-юре назначал царь), в XVH веке патриарх Никон попробовал вне-

дрить католическую модель отношений Церкви с государством - ие-рократию в чистом виде:

«патриарх - солнце, царь - луна», что привело к расколу народа, гражданской войне и многовековому

преследованию старообрядцев. Под впечатлением ошибки своего отца Петр Великий вовсе упразднил

византийское патриаршество с его мифической «симфонией», а с ним - пресек первую и последнюю

попытку легитимизации иерократии в России. В знаменитом «Духовном Регламенте», введенным в

действие в 1721 году и одобренном всеми архиереями Церкви, приводятся серьезные обоснования для

этого:

При «Соборном правлении не опасаться Отечеству мятежей и смущения, каковые происходят от

единого собственного правителя духовного. Ибо простой народ не ведает, как отличается власть духов-

ная от самодержавной, но, дивясь великой чести и славе первоиерар-ха, помышляет, что таковой

правитель есть второй государь, само-

311

держиу равносильный или больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство...

Простые сердца мнением сим так развращаются, что и на самодержца своего начинают смотреть в

иных делах не так, как на верховного пастыря.

А когда возникнет между самодержцем и первоиерархом какая-нибудь распря, то все - слепо и без

раздумия - начинают более соглашаться с духовным лицом, нежели мирским правителем, дерзать

бороться за него и бунтовать, обольщая себя окаянных тем, что они якобы за самого Бога борются и

руки свои не оскверняют, а освящают, даже если стремятся к кровопролитию. Такому заблуждению

народа умышленно способствуют коварные люди, враждующие со своим государем, ибо в случае

ссоры государя с пастырем умело используют сей случай для того, чтобы выдать злобу свою за цер-

ковную ревность и поднять руку на Христа Господня. И к такому же беззаконию, как будто к делу

Божию, подвигают простой народ. А что будет, если и сам пастырь надмевается о себе таковым же

мнением и решит не остаться в стороне? Трудно изречь, какое отсюда бедствие бывает!

...сие не вымыслы, но делами не раз во многих государствах явлено - взглянуть хотя бы в историю

Константинопольскую до Юстиниана! Да и Папа тем же самым способом не только государство

Римское пресек и себе великую честь похитил, но и иные государства не раз до крайнего разорения

доводил. Да не повторятся и у нас подобные зал4ахи\» (текст адаптирован. - В. 77.)'.

Небезынтересно охарактеризовал эту реформу А. С. Пушкин в неотправленной П. Чаадаеву части

своего знаменитого письма (октябрь 1836 г.):

«Петр Великий укротил... духовенство, отменив патриаршество (А/5: Наполеон сказал Александру:

"Вы сами у себя поп; это совсем не так глупо"). Что касается духовенства, оно вне общества, оно еще

носит бороду. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Оно не хочет быть народом. Наши государи

сочли удобным оставить его там, где они его нашли. Точно у евнухов, у него одна только страсть к

власти. Потому его боятся. И, я знаю, некто согнулся перед ним в трудных обстоятельствах... Религия

чужда нашим мыслям и нашим привычкам, к счастью, но не следовало этого говорить»

Образ российского императора изначально, с момента провозглашения в 1721 г. Российской империи,

был идентичен древнеегипетскому Гору без каких-либо уступок даже части духовной власти в пользу

жреческой корпорации.

Таким образом, в занятом варварами Древнем Риме просвещенные в античной цивилизации иерархи

Церкви низвели новых коро-

' Законодательство Петра I. С. 545.

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10-ти т. М.; Л., 1949. Т. 10. С. 881.

312

лей в звериных шкурах до уровня своих подчиненных, заставив «ходить в Каноссу». Прототипом

королей стал египетский правитель Сет, кот ,ого «духовно побеждал» (с переменным успехом) Гор -

римский первосвященник, подлинный император, а идейно судил их спор верный небесный

первосвященник Осирис-Мелхиседек-Хрис-тос. На стене собора в Риме была начертана предельно

простая сакраментальная формула: «Roma imperat» («Рим повелевает»), которая стала символом

беспрецедентной попытки создания всемирной унифицированной открытой иерократии с

первосвященником-императором, идеологически подчиняющей себе как бы на (кон)федера-TiBin -х

началах многие национальные государства, управляемые автогамными региональными военно-

аристократическими элитами под верховным жреческим контролем империи. Тем самым, от начала

государственного христианства и до его фактического конца в эпоху, начатую Великой Французской

революцией, имела место только одна успешная глобальная попытка создания открытой, леги-

тимизированной и легальной всемирной жреческой империи, границы которой в результате

Реформации, военных поражений сначала' от протестантов, а затем и от Гарибальди, а также

повсеместных процессов секуляризации, сузились до современных границ иерокра-тического

государства Ватикан. Это государство больше занято борьбой за собственное существование, нежели

попытками влиять на историю.

Поскольку пуповина, связывавшая христианизированного цезаря августа с иудейской раввинской

мифологией и тайнознаниями, была обрублена в IV веке при огосударствлении христианства, по

логике мифа ее нужно было демонизировать - ритуально проклясть. В этом и состоит фундаментальная

причина того факта, что с IV века антисемитизм, борьба с «распявшими нашего Мессию иудеями»

стала нормой в новохристианских государственных образованиях. Вслед за этим неизбежно произошла

и демонизация носителей этой традиции иудеев - «богоотступников» и «христопродавцев» - со

стороны учителей христианской Церкви. Например, в IV - V веках святые Василий Великий и Иоанн

Златоуст обличали иудеев в весьма нелицеприятных выражениях. (Антисемитизм римлян подогревался

еще и иудейскими мятежами против империи - собственно, многих христиан казнили как иудейских

заговорщиков, публично призывавших не признавать суверенитета Рима.)

Возможно, это одна из главных причин, по которым в XX веке западное христианство уже ничего не

смогло предложить против возрождения в Германии 1933 - 1945 годов жреческой монархии

хтонического образца, в которой причудливо смешались элементы древнегерманско-го культа бога

ветра и бури Вотана, социал-романтического культа сверхчеловека Зигфрида и теория русской немки

Елены Блаватской о пассионарной энергии арийской нации. По образцу ордена христиан-

I» 313

иезуитов и на основе такой же патологической ненависти к иудеям в фантастически короткий срок

была сформирована новая жреческая каста - элита SS, а бывший при охлократии пламенным демагогом

Адольф Гитлер пресуществился после прихода к власти в первосвященника-Мессию, народоводителя в

светлое будущее. Но иррационализм вождя погубил его вместе с его глобальными замыслами: духи,

являвшиеся ему в магических ритуалах, давали ему неверные советы, и царствующий первосвященник

новой религии терпел сокрушительные поражения даже в выигрышных ситуациях: например, в битвах

под Москвой и в Сталинграде.

Византийское христианство также не смогло ничего противопоставить созданию в России 1924 - 1953

годов жреческой мессианской монархии образца IV века н. э. Здесь новой религиозной элитой стала

идеологическая часть партии и комсомол, трансформировавшиеся после смерти вождя в бюрократию.

Арнольд Тойнби замечает:

«В тоталитарном государстве византийского типа Церковь может быть хоть христианской, хоть

марксистской, лишь бы она служила интересам светского государственного управления. Полемика

между Троцким, который стремился сделать Советский Союз инструментом для продвижения мировой

коммунистической революции, и Сталиным, мечтавшим сделать коммунизм инструментом для

обеспечения интересов Советского Союза, - это все тот же старинный спор между Иоанном Златоустом

и императрицей Евдбксией или между Феодо-ром Студитом и императором Константином VI. В

современном споре, как и в средневековом византийском, победа осталась за облада-

телем светской власти»'.

ГЛАВА 24. ВОЕННАЯ АРИСТОКРАТИЯ. «БОГ - ВЕРХОВНЫЙ

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ»

24.1. Специфика и технология строя

Военная аристократия есть вид политического элитизма, при котором правящая военно-сословная

элита выдвигает и контролирует верховного правителя и формирует его мифический образ освященно-

го свыше «Спасителя Отечества».

Примеры этого вида государственного устройства разнообразны во многих цивилизациях во все века,

ибо войны неизбежно сопутствовали человечеству, и «спасение» народа от поражения и рабства чаще

всего являлось главной функцией государственной власти, ради которой прощалось все остальное.

Приведем в качестве очень точно-

Тойнби А. Цивилизация перед судом истопчи. С 114.

316

ресам является жреческая элита, с которой они могут легко образовывать «симфонию», разделив

сферы «земного» и «небесного» воинства. Однако не столь безоблачны ее отношения с бюрократией и

совсем антагонистичны с олигархией. Бюрократия по своему профессиональному умению способна

даже несомненный военный триумф обратить себе на пользу и оттеснить подчас даже триумфаторов,

как это случилось в СССР после второй мировой войны. И даже в Древнем Риме понадобилось

несколько десятилетий, чтобы потуги триумфаторов Красса, Цезаря, Октавиана на диктаторские

полномочия смогли преодолеть сопротивление римской бюрократии. Олигархия, которой необходим

демилитаризованный свободный рынок и стабильность поделенной частной собственности, является

корпоративным антагонистом военной аристократии практически во всем, кроме «маленьких

победоносных войн», ибо, как только они выиграны, дележ трофеев выявляет еще большие

противоречия.

24.2. «Ахиллесова пята» военной аристократии

Широкая распространенность в мире этого вида политического элитизма основывается не на

внутренней устойчивости или гармонии данного строя, а на исторической устойчивости

межнациональных войн и, соответственно, «образа врага», угрожающего своему народу и его

суверенитету. В условиях военной угрозы военно-аристократическая элита получает бесспорное

преимущество над другими элитами в захвате и удержании власти на долгие периоды. Ее устойчивость

в таких условиях зависит от выигранных сражений и от умения найти «симфонию» со жреческой и

бюрократической элитами, а также подчинить себе торговую элиту.

Военная аристократия, по существу, не способна решать экономические проблемы и вопросы

государственного строительства и профессионального управления. Обращение к соответствующим

элитам всегда грозит постепенным подтачиванием строя изнутри - переходом реальных рычагов власти

к другим корпорациям, более кровно связанным с данной отраслью. Прямой приказ, необходимый в

боевых услойиях, обрастает в мирное время требованиями множества предварительных согласований,

экспертных проработок и т. п., и как только такой сложный порядок утвердится, власть от военной ари-

стократии уплывает к бюрократической корпорации. Аналогично процессы происходят и в сфере

торговли и финансов. Захватить страну и ее богатства - дело военных, но, когда встает вопрос об

эффективном использовании имеющегося состояния, рычаги власти постепенно переходят к иной

корпорации, профессиональной в своем

ЛР АР

деле.

Единственный способ для военной аристократии сохранить власть всерьез и надолго - это постоянно

вести войны и, заключив «симфонию»

317

со жреческой корпорацией, проповедовать жертвенный аскетизм для простого народа во имя

загробного рая. Собственно, такую картину мы и видим в средневековой Европе. Однако, при

безусловной выгоде для военного сословия «симфонии» со жреческой элитой, для самой жреческой

элиты достигаемый при этом результат не столь однозначен: ей приходится полностью переключаться

на обслуживание войны и сводить свои функции к общенациональной подготовке камикадзе и

проводам павших на полях сражений в последний путь. Военные поражения и неизбежные бедствия от

войн, затрагивающие в первую очередь простой народ, должны полностью игнорироваться Церковью

перед лицом «высших интересов», объявляться «преходящими», не имеющими никакой цены перед

обилием загробного воздаяния. Церковь неизбежно перестает интересоваться личной жизнью своей

паствы - «пушечного мяса». Но когда на фоне такой религиозной проповеди военная аристократия

упивается роскошью, то в массовом сознании неизбежно подтачиваются самые основы данной

религии.

Так, «крестовые походы», призванные в свое время мобилизовать общественное сознание

западноевропейцев на служение своим боголюбивым правителям, спасающим религиозные святыни от

неверных, подорвали по сути общественную нравственность настолько, что обусловили расцвет

неоязыческого Ренессанса. Последний стал мифологической основой легитимизации торговли и

усиления торговой элиты даже в католических Венеции и Флоренции. Усилившаяся торгово-

финансовая элита поддержала религиозную Реформацию, сокрушившую религию, которая

легитимизировала только военно-аристократическую элиту и сформировала религию и мифологию

нового общества — «дух капитализма». В странах, где сохранилось католичество, само оно также

изменилось, отдалившись от военной элиты и заключив конкордат с олигархией.

ГЛАВА 25. БЮРОКРАТИЯ. «БОГ - ГЛАВА ЗЕМНОЙ АДМИНИСТРАЦИИ»

25.1. Специфика строя

Бюрократия есть вид политического элитизма, при котором правящей элитой является корпорация

профессиональных управленцев: чиновников и администраторов, формирующая сама себя по своим

правилам и церемониалам, выдвигающая и контролирующая верховного правителя, который по

должности является первым администратором и первосвященником. Верховный правитель предстает

для массового сознания в качестве «главы Семьи», «отца нации», основе-

318

положника строгого семейного порядка, монарха, символа национального суверенитета и основы

государственности.

При бюрократии высший закон жизни народа утверждается как вполне рациональный земной порядок,

освященный недоступными Небесами, но хранимый главой государства и его аппаратом. Потому

бюрократия рациональна по природе и прибегает к услугам Небес лишь для оправдания своей

неподсудности народу и непрерывности своего элитарного права на власть. Ей же нужны только трансцен-

дентные Небеса, но не личное живое Божество, которое могло бы своими иррациональными проявлениями

нарушить строгий земной порядок. Можно сказать, что бюрократия есть полностью огосударствленная

иерократия, вынужденная охранять уже не свои эксклюзивные контакты с параллельным миром, а вполне

земное корпоративное право на политическую власть. Место Церкви при иерократии занимает Государство,

абсолютизированное до уровня воплощенного Божества.

Один из идеологов китайской бюрократии в лучших ее проявлениях мудрец Конфуций достаточно прямо

высказал отношение своей элиты к религии как таковой: «Следовать долгу пред людьми, чтить демонов и

духов, но к ним не приближаться»*.

Бюрократия в Древнем Китае является классической и весьма показательна для характеристики

мифологических особенностей этого строя:

«В отношениях отца к сыну, мужа к жене и государя к чиновникам выражается именно вся характеристика

не только конфуцианства, но и вообще всего Китая. Отец и учитель должны быть как можно более строги,

потому что только это может подготовить юношу к самостоятельной жизни.

Но и сыновняя почтительность, и уважение к старшим, и устройство дома, заключающееся в держании в

должных границах всех членов семейства, всё клонится к одной общей цели - к поддержанию государства

на службе государю...

Первое требование к чиновнику - верность престолу; он может быть взяточником, грабителем,

притеснителем народа, - все ему можно простить, но не измену» (В. П. Васильев)

Бюрократия предстает в глазах массового сознания чаще всего в режиме патерналистской

представительной монархии, пирамидально охватывающей собой все слои общества. "Никто не может

прикрываться высочайшею властию" - вот девиз китайского правительства. Правительство самые указы

богдыхана называет не приказаниями, а наставлениями, подданные — не рабы, а недоросли, которых еще

надобно учить. Отношения отца к сыну, мужа к жене, несмотря на

' Конфуций. С. 83.

Там же. С. 240-245.

1» 319

древнюю жестокость, все же смягчаются общечеловеческим чувством.

Только отношение государя к подданным сохраняется с древности во всей силе; собственно говоря, этих

отношений не существует, китайский богдыхан живет замкнуто от всего народа. Он знает о существовании

своих подданных только по докладам своих чиновников. Когда одному богдыхану доложили, что народ

умирает с голоду, он наивно спрашивает: "Отчего же он не ест?"»'

Для бюрократии, как ни для какого иного строя, принципиально важна точность и неотвратимость в

соблюдении социальных правил и ритуалов, ибо только это обстоятельство и дает реальные рычаги власти в

руки бюрократической элиты, возвышает ее над другими. Классическим архетипом бюрократического

порядка можно считать следующую китайскую мудрость:

Дом Инь основывался на обрядах дома Ся,

Что сохранил из них и что добавил - можно знать;

Дом Чжоу опирался на обряды Инь,

Что сохранил из них и что добавил - можно знать;

И о тех, кто, возможно, будет следовать за Чжоу,

Пусть и за сотню поколений, - можно знать

Однако само по себе данное преимущество не может быть достаточным для сохранения власти в руках

бюрократии дольше, чем до следующего плебисцита или до восстания голодного народа, ибо

арифметическое большинство недовольных способно смести любой строй. Чтобы утвердить свою власть как

самостоятельного субъекта, возвышающегося над остальным народом, то есть стать правящей элитой,

бюрократическая корпорация должна изобразить себя в нравственном идеале народа в качестве

мифического персонажа, имеющего источником власти иной, параллельный и вышестоящий мир.

В этих целях она должна средствами религии трансформировать естественное и рациональное понятие

государства в иррациональное и сверхъестественное, создать из него божественного кумира. Если мы

определили государство как форму самоорганизации народа, осуществляющего для реализации своего

нравственного идеала функции саморегулирования и самозащиты посредством деятельности

общепризнанных институтов регулирования и принуждения, то теперь эта форма объявляется

существующей вне общественного сознания, как сфера особого действия Духа Божия, воплотившегося и

наполнившего собой соответствующих чиновников и их институты. Разумеется, всякое преступление

против установленных чиновниками

' Там же. С. 249. '' Там же. С. 62-63.

320

порядков трактуется как преступление против государства, а значит и против Духа Божия и карается с

особым усердием. Бюрократическая корпорация хранит данное представление о государстве как главную

ценность бытия; аналогичные этому представления в целом или в отдельных компонентах имеют место и

при других государственных устройствах, если правящая элита имеет «симфонию» с бюрократией.

В случае успеха этой мифологической операции бюрократическая корпорация, как главный и

профессиональный служитель обожествленного государства, вытесняет жреческую корпорацию, и бюрокра-

тическая элита сама становится верхушкой жреческой элиты, оставляя собственно жрецам только бытовые

обряды с магическим уклоном - в основном для простонародья. (Именно это и произошло с иерократией в

России с упразднением соборности Церкви и ее юридической трансформацией в государственный институт

с 1700 по 1917г.)

Тем самым, мифология бюрократического строя складывается из двух оснований: (1) реального и

эксклюзивного профессионального преимущества бюрократии перед другими элитами и (2) абсолютизации-

обожествления этого преимущества вплоть до обожествления государства и самих символов

государственности. Соединение этих двух оснований оправдывает для общественного сознания суверен-

ность и неподотчетность бюрократии народу и вечность ее корпоративного права на власть.

Таким образом, для утверждения бюрократического строя как власти элиты над народом необходимы:

1) обожествление верховного символа бюрократической иерархии -главы государства как живого и

личного проявления недоступных Небес, сына недоступного Неба-Отца и Матери-Духа, наполняющего

собой весь мир, Дракона-Логоса - посредника между Небом и землей, главного совершителя установленных

церемоний и хранителя вечного порядка;

2) абсолютизация социальных институтов, обслуживающих при народоправстве механизмы народного

волеизъявления и самоуправления, вынесение их за рамки общественного сознания, придание им как бы

собственного буквально реального существования (по технологии религии), обозначение их именем

«государства» - как бы самостоятельного существа — и установление обязательного культа данному

кумиру;

3) сакрализация всех институтов государства и, соответственно, их правил и церемоний.

В большинстве исторически существовавших государств политическая мифология изображала главу

государства «сыном Неба», но его богочеловечество, за исключением бюрократического строя, не

простиралось на других, даже самых приближенных начальников:

321

они были лишь его наместниками или представителями. Народово-дитель, самодержец, король - все они

имели харизму по должности, но только самолично. Для бюрократии глава государства, будучи «сыном

Небес» и имея особую харизму свыше, пропорционально распространяет ее на все подчиненные ему

институты и всех подчиненных - государственных служащих. Высота их должности, степень - это мера

присутствия в нем благого, или святого, духа (в Китае это Шень) и мера их личного участия в

посредничестве между недоступным Небом и земным человечеством.

Бюрократическая корпорация заменяет собой реальную национальную Родину-Мать и рождает сына-царя

не от условного Прародителя нации, а от отца Небесного, сходящего в духе. Отсюда божественный сын -

император приобретает богоносные или человеко-божеские черты, а бюрократия как государственный строй

становится неотделимой либо от режима самодержавия, либо от режима представительной монархии.

В отношениях с другими элитами бюрократия легко поглощает жреческую корпорацию, но остается

практически не защищенной от военной аристократии, особенно при наличии внешних угроз. В эко-

номической сфере бюрократия безнадежно проигрывает олигархии при хотя бы относительной

политической стабильности, и потому -при угрозе от военной аристократии - бюрократия способна сохра-

нить статус правящей элиты только в союзе с олигархией.

25.2. «Узкие места» бюрократии

Бюрократия не так сильна в отношениях с другими элитами, как это может показаться на первый взгляд.

Вытесняя и подчиняя себе или поглощая в себя жреческую элиту, она может переигрывать военно-

аристократическую и торгово-финансовую элиты лишь в условиях полной стабильности, гарантирующей

незыблемость законов и правил, установленных бюрократией от имени Небес. Однако сама по себе

бюрократическая корпорация никогда не была способна решать ни собственно военные, ни экономические

задачи, что являлось ее самым слабым местом. Административные методы при вмешательстве в

экономический процесс дают результат такой, какой они дали в СССР после второй мировой войны, а при

необходимости решения боевых задач отражения военной агрессии - такой, какой они дали в СССР в

первые месяцы войны против Гитлера.

Однако вся история состоит из различного рода форс-мажорных обстоятельств, войн, экономических спадов

и т. д., и в ряде случаев бюрократия должна сама отдавать рычаги власти какому-нибудь харизматическому

военачальнику, который в случае триумфа имеет все шансы захватить при поддержке подавляющего

большинства народа всю власть и вытеснить бюрократию (как Октавиан Август в

322

Риме). Аналогично и с торгово-финансовой элитой, хотя здесь форс-мажорные обстоятельства бывают

реже и легче переносимы простым народом. В СССР после войны бюрократия сумела победить

триумфаторскую военную элиту уже при жизни Иосифа Сталина, боявшегося усиления легендарных

командармов, окончательно закрепила свою победу самим фактом выдвижения Никиты Хрущева, но в

условиях военно-экономического состязания с Западом проиграла олигархии в 80-х годах.