Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

Лингвист

тоталитаризм

по

мнению одних специалистов, это - невежественное, «револю-

ционное» искажение классической нормы «извините», по мнению

других

- вполне допустимый для литературного языка вариант

последним принадлежал Винокур, который считал отталкива-

ние

от «извиняюсь» лингвистически необоснованным пуристи-

ческим капризом, да еще с антисоветским подтекстом: «Один из

друзей моих литераторов пробовал объяснить мне свое отвраще-

ние

к слову "извиняюсь" весьма грамматически. Неприятно это

слово, оказывается, потому, что свидетельствует о невежливости

говорящего. Свою просьбу извинить он излагает не в повели-

тельном наклонении (имеющем также смысл просительный), а

форме декларативной: я, мол, извиняюсь, и баста; а вы уж как

хотите. Но

вряд

ли

нужно

доказывать,

что мы

имеем

здесь

дело

чистейшей

грамматической

иллюзией»

Селищев,

оценивая в своей монографии «извиняюсь», ци-

тирует

- вроде бы невинно, с научной точки зрения корректно -

соображения Винокура. Но последнюю фразу (выделенную здесь

наглядности ради курсивом) он опустил, добавив: «Такое же отно-

шение

к "извиняюсь" приходилось наблюдать и мне»

. Иными сло-

вами,

Селищев солидаризировался с теми, кого Винокур упрекает

приверженности «чистейшей грамматической иллюзии», значит,

автор книги

«Культура

языка» сам уличается в некомпетентности.

Этот выпад приобретает дополнительный смысл,

будучи

помещен

параграфе, посвященном «представителям Юго-западного края».

В научной критике Селищевым Винокура словно бы просматрива-

ется паранаучный подтекст: «представители Юго-западного края»

вначале испортили русский язык, а потом

судят

и рядят, как по-

русски культурно говорить. Соответственно этот подтекст Винокур

эксплицировал, превратив текст оппонента в заведомо одиозный.

Юдофобский

подтекст в книге «Язык революционной эпо-

хи» прослеживается легко. И у Винокура были немалые основа-

ния

полагать, что тут проявились не только личные этнические

антипатии

Селищева. Книга вышла в издательстве «Работник

просвещения», контролируемом Народным комиссариатом про-

свещения,

а это придавало лингвистической полемике характер

политический,

общегосударственный.

499

Экспертиза

поэтики

1926-1927

гг. партийное руководство в лице И.В. Сталина

Н.И. Бухарина разгромило так называемую

левую

оппозицию.

При

этом в ход пустили «национальный» аргумент. Маневр пред-

сказуемый, учитывая «этническую принадлежность» оппозици-

онных

лидеров - Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева.

в начале 1926 г. Троцкий на заседании Политбюро отправил

Бухарину тревожную записку, где обращал внимание противника

на

то, что среди московских рабочих-партийцев прямо (санк-

ционированно?)

поговаривают относительно оппозиционеров:

«В Политбюро бузят жиды»

. Троцкий имел в

виду,

что антисе-

митские настроения в массах провоцируются исполнительными

пропагандистами с санкции политического руководства страны.

Разыграв антисемитскую карту, Сталин тут же счел нужным

подчеркнуть, что вовсе не намерен отступать от идеологии ин-

тернационализма. На исходе 1927 г., после ликвидации

«левых»,

наличие эксцессов в «национальной» области

даже

осудили офи-

циально.

Теперь было можно. Следовало только акцентировать,

что юдофобские настроения вызваны деятельностью оппозицио-

неров,

- сами же виноваты, партия тут ни при чем. Дежурный про-

пагандист (и - удачно - еврей) Е. Ярославский на XV партсъезде

заявил:

«Я знаю, что борьба с оппозицией развязала очень много

всяких нездоровых явлений. Тов. Сталин совершенно правильно

подчеркнул необходимость обратить самое серьезное внимание

на

борьбу с антисемитизмом, который кое-где имеет корешки»

Примерно

1926-1928

гг. сложилась уникальная ситуа-

ция.

Интеллектуалы в

СССР

получили возможность высказать

накопившиеся

антисоветские соображения (включая нацио-

нальный

вопрос), прикрываясь тем, что речь идет лишь об оп-

позиционерах-«перегибщиках». Прочтению в подобном ключе

поддается и Селищев.

Однако и те, у кого апелляция к национальному фактору

вызывала протест, не

хуже

Селищева умели изъясняться на

«языке революционной эпохи». Образцовую

схему

предложил

здесь влиятельный публицист Ю. Ларин в книге «Евреи и анти-

семитизм в СССР». Предисловие датировано 15 апреля 1929 г.,

но

«работа

эта была сделана весной и летом 1928 г. для

трех

инструктивных докладов, прочтенных мной при кабинете парт-

работы МК ВКП(б)».

500

Лингвист

тоталитаризм

«Наличие антисемитизма в рабочей среде

СССР

в начале

1929 г. ни в ком не вызывает сомнения», - с места в карьер на-

чинает Ларин главу «Антисемитизм в рабочей среде». А далее

он

- очевидно, для «высокого» читателя - намечает негативные

перспективы,

которые открываются при использовании «нацио-

нального» фактора: «Говорят как

будто

против евреев, а повора-

чивают против всей советской власти. Белогвардейцы считают

агитацию против евреев самой легкой и удобной подготовкой для

ослабления

поддержки

рабочим

классом

советского

строя

(курсив

автора. - М. О.) и для восстановления таким путем власти поме-

щиков

и капиталистов. <...> Почему эта белогвардейская агита-

ция

не была так широко поставлена девять-восемь лет тому назад?

Ведь тогда, казалось, в наших условиях было больше внешних

благоприятных моментов для этого: тогда в Политбюро сидел ряд

евреев, ряд наркомов были евреями и т. д. Теперь, по случайному

стечению (! - М. О.), у нас в Политбюро евреев нет. По такой же

случайности нет теперь евреев и среди наркомов. А тем не менее

раньше противоеврейская агитация была меньше, чем теперь <...>

теперь условия для агитации стали более благоприятными, так

как

в состав рабочего класса влился широкий круг новых людей,

не

знакомых с евреями, теперь это дело можно поставить. <...>

Понятно

поэтому, какова должна быть задача сознательных рабо-

чих и крестьян в борьбе с антисемитизмом. Они

должны

уяснить

рабочей

массе

что под

видом

противоеврейской

агитации

рабочую

крестьянскую

массу

хотят

поднять,

по

существу

против

со-

ветской

власти

(курсив автора. - М.

О.)»

Оставив без обсуждения «белогвардейцев» и «демографи-

ческое» объяснение причин рабочего антисемитизма, остается

привести вывод Ларина: «Говорят о евреях, а

думают

о Рыкове и

Калинине»

Что значит: продолжение полемики с «левыми» под-

рывает основы советской власти. (Кстати, А.И. Рыков и М.И. Ка-

линин

были не только русскими членами Политбюро, но и при-

держивались «правой», по тем временам, ориентации, а потому

у слов Ларина может быть еще одно толкование, небезразличное

для партийного руководства: кто говорит о

«левой»

оппозиции,

уже

думает

о «правой».)

Сходным образом В.П. Полонский, возможно, счел своевре-

менной

публикацию рецензии, в которой книга с «национальным»

501

Экспертиза

поэтики

подтекстом оценивалась как контрреволюционная пропаганда

дореволюционной

«русской»

традиции.

Винокур, как и Ларин, не донос писал. Он спорил с

Селищевым, одновременно стремясь

убедить

власть аргументами,

которые полагал ей понятными:

«Все

свое изложение он обстав-

ляет повторными указаниями на так называемые неправильности

в языке революционного времени и на желательность возвра-

щения

к русской классической традиции в нашей повседневной

речи. В той мере, в какой здесь предполагается необходимость

грамотности, уважения к прошлому и лингвистической - и следо-

вательно, и общей - культурности, эти указания

следует

всемерно

приветствовать. Но ведь тем более, в* таком случае, следовало бы

автору показать,

почему

неправильно или нехорошо то или иное

явление современной речи. <...> Эта тенденция автора и приводит

тому,

что книга его превращается в своего рода сборник мате-

риала по отклонениям от старого русского литературного языка

за время революции, и что сам язык революции как обладающий

собственным содержанием культурный феномен, совершенно

ускользает от его исследовательского понимания». Значит, анти-

семитизм селищевского типа нельзя трактовать как проявление

лояльности - подобного рода настроения свидетельствуют пре-

жде всего о приверженности имперскому прошлому.

Рецензия

Винокура венчалась словами: «В итоге, радуясь

долгожданному появлению книги Селищева, которая займет по

праву принадлежащее ей место в русской лингвистической лите-

ратуре, мы должны все же сказать, что необходимы новые работы

по

языку революции. Просто

будет

жаль, если

будущему

историку

придется восстанавливать картину наших языковых переживаний

на

основании только такого неадекватного изображения, какое он

найдет в рецензируемом

труде».

Дискуссия как бы возвращается к «нормальной» шкале цен-

ностей - к

«месту

в русской лингвистической литературе». С этой

точки зрения в полемике

двух

знаменитых филологов выразилось

противостояние

двух

универсальных «картин» истории «языка ре-

волюционной эпохи», которые с полным правом

могут

квалифици-

роваться как фило- и историософские, а не только филологические.

502

Лингвист

тоталитаризм

По

Селищеву, воздействие социального катаклизма сводит-

ся

преимущественно к деградации, к разрушению. По Винокуру

же, речевая практика «революционной эпохи» активизирует твор-

ческие возможности языка

Здесь можно было бы остановиться. Но симптоматично, что

поздних обобщающих работах - монографии «Русский язык.

Исторический

очерк»

(1945)

и др. - Винокур поправляет свою

прежнюю «картину». Его концепция становится более консерва-

тивной,

т. е. на первое место выдвигается закономерно развиваю-

щийся

язык, а не лингвистические революционеры и «строители».

Это просто свести к требованиям «политической корректности»,

которая

с середины

1930-х

годов диктовала, инициировала - с

соответствующей идеологической перекодировкой - новый кон-

серватизм в гуманитарных науках. Впрочем, ограничиться такого

рода суждениями применительно к Винокуру по меньшей мере

непродуктивно.

Воззрения позднего Винокура вписываются в рамки особой

метафизической доктрины - так сказать, «оптимистического ис-

торизма» (на марксистской основе), который исповедовался (по

всей видимости, искренне) многими советскими интеллектуала-

ми

1930-1950-х

годов. Однако если «оптимистический историзм»

большинства его современников оправдывал ущемление индиви-

дуальности коллективом и всемогущим государством, у версии

Винокура на общем фоне неожиданно симпатичное «лицо». В его

работах напрашивается вывод, что, вопреки постоянным попыт-

кам

«языковой политики», победителем останется язык.

Фуко

М. Воля к истине: По ту сторону

знания,

власти и сексуальности.

М, 1996. С.

366-367.

Винокур

Г.О. [Рецензия] // Печать и революция. 1928. Кн. 2. С. 181-

183. Рец. на кн.:

Селищев

A.M. Язык революционной эпохи: Из

наблюдений над русским языком последних лет

(1917-1926).

М.,

1928.

Селищев

A.M.

Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским

языком

последних лет

(1917-1926).

М., 1928. С. 26.

Там же. С. 45.

Там же. С. 52.

503

Экспертиза

поэтики

См. контекст полемики:

Гаспаров

Б.М. «Извиняюсь» // Культура

русского модернизма: Статьи, эссе и публикации / UCLA

Slavic

Studies. New Series. Vol. 1.

Винокур

Г.О. Культура языка: Опыт лингвистической технологии. М.,

1925. С. 43-44.

Селищев

A.M. Указ. соч. С. 26.

Троцкий Л. Портреты революционеров. М., 1991. С. 189.

Пятнадцатый съезд

ВКП(б).

М., 1965. Ч. 1. С. 397-398. Ср. также:

АгурскийМ.

Идеология национал-большевизма. Paris, 1980.

Ларин

Ю. Евреи и антисемитизм в

СССР.

М., 1929. С. 238,

253-257.

Там же.

Ср.:

Одесский

МЛ. «...Краткий дискурс в нынешний день предста-

вим»: Г.О. Винокур о языковой политике петровской эпохи //

Литературное обозрение. 1997. № 3.

1999 г.

Впервые:

Язык. Культура. Гуманитарное знание: Научное насле-

дие Г.О. Винокура и современность. М.: Научный мир, 1999. С.

382-389.

Ю.Н.

Тынянов и проблема

«барокко и

авангард»

Изучение проблемы «барокко и

авангард»

имеет солидную

историю в отечественном литературоведении. При этом «барок-

ко» и

«авангард»

как два равноценных «литературных факта»

сопоставляются в порядке парадокса, ведь авангард манифес-

тировал претензии на небывалое новаторство, барокко же отно-

силось к далекому прошлому. Именно такой

подход

к проблеме

1970-х

годах

сформулировал И.П. Смирнов, работы которого

оказали

значительное влияние на филологическое сообщество

Разрабатывая предложенную им парадигму, специалисты

занимались

преимущественно анализом прямых заимствований

авангардистами отдельных приемов барокко, а также сравнитель-

но-типологическим изучением.

Равным

образом специалисты постоянно расширяли список

своих предшественников - в частности, как оказалось, в России

концепция

схождения барокко и авангарда была создана преиму-

щественно усилиями представителей формальной школы

Прием

сопоставления творчества современного писателя с

барокко

по мере распространения теории Г. Вельфлина проникал в

критический

аппарат русских литераторов и спонтанно, вне какой-

либо продуманной программы, в качестве модного интеллектуально-

го образа (термин «барокко» и поныне широко применяется рецен-

зентами при оценке новых произведений в разных искусствах). Так,

H.H.

Пунин (близкий к авангарду) в 1922 г.

обсуждал

«барочность»

сборника

О.Э. Мандельштама:

«"Tristia"

очень пышный и торжест-

венный

сборник, но это не барокко, а как бы ночь формы»

и т. д.

505

Экспертиза

поэтики

Пунин

играл «странными сближеньями». Напротив того,

формалисты предложили историософскую концепцию. Ясно и ак-

центированно

поставил вопрос о барокко и авангарде В.Б. Шклов-

ский

в ряде критических эссе конца 1920 - начала

1930-х

годов.

По-видимому, впервые Шкловский использовал термин «барок-

ко» в 1929 г., назвав фильм Эйзенштейна

«Октябрь»

«лентой сти-

ля

"советского барокко"»

. В статье 1931 г. «Золотой край», свя-

занной

с мемориальными размышлениями о смерти Маяковского,

Шкловский

относит погибшего поэта - вместе с Эйзенштейном -

современному «барокко»:

Люди нашего времени, люди интенсивной детали - люди барокко.

Сергей Михайлович Эйзенштейн, автор замечательных кусков

картин,

вместе со мной осознал это, ввел в теорию.

Барокко,

жизнь интенсивной детали, не порок, а свойство нашего

времени.

Наши лучшие живые поэты борются с этим свойством

В 1932 г. Шкловский развил концепцию, опираясь на

анализ

творчества Эйзенштейна и Мейерхольда (а значит, и

Маяковского).

Новая статья была броско озаглавлена «Конец

барокко» (1932), а выводы были таковы: «Время барокко прошло.

Наступает непрерывное искусство»

Теоретик устойчиво понимает под барокко монтажное

искусство, фрагментарность, находя ее далеко не только у заве-

домых авангардистов, но также у Мандельштама, Бабеля, Олеши.

Однако при общности подхода в статье 1932 г. употребление тер-

мина

несколько деформируется, очевидно, под воздействием но-

вых идеологических установок: Шкловский готов отнести близ-

ких ему Мейерхольда и Эйзенштейна (и Маяковского) к барокко,

преодолеваемому во имя грядущего «непрерывного искусства».

Учитывая, что статья была опубликована в пору формирования

Союза писателей и подготовки Первого съезда, нетрудно уловить,

где Шкловский рассчитывал обрести «непрерывное искусство».

P.O.

Якобсон в статье «О поколении, растратившем своих

поэтов»

(1931)

изложил

сходную

концепцию, но без

«советских»

конвенций

Шкловского. Давая общую характеристику творчества

Маяковского,

Якобсон обратился к категории «средневековый

506

Ю.Н.

Тынянов

проблема

«барокко

авангард»

театр»,

что в данном

случае

тождественно «барокко» (в качест-

ве синонимических обозначений доклассицистической драмы):

«Первоначально юмористически осмысленный образ потом по-

дается вне такой мотивировки, или же напротив, мотив, развер-

нутый патетически, повторяется в пародийном аспекте. Это не

надругательство над вчерашней верой, это два плана единой сим-

волики

трагический и комедийный, как в средневековом

театре»

Современный

исследователь ссылался именно на статью

Якобсона, когда отважился на рискованное обобщение: «Быть

может, в своей поэтике сталкивания контрастов Маяковский "че-

рез голову 18-го века" подает

руку

средневековью? Быть может,

XVIII

век сродни русскому футуризму уже потому, что то была

наиболее архаичная, начальная стадия русской светской литера-

туры, сохранявшая зависимость от средневековой

культуры...»

Никак

не принижая ценность высказываний Шкловского

Якобсона, необходимо, однако, констатировать, что они не

столько формулируют концепцию, сколько апеллируют к ней.

Действительно, термин «барокко» (или «средневековый

театр»)

актуализирован Шкловским и Якобсоном, но концептуальное

сопоставление барокко и авангарда - правда, без слова «барок-

ко» - было предложено раньше, причем в рамках той же литера-

туроведческой школы.

Фундамент «барочной» парадигмы объяснения авангардной

литературы заложил Ю.Н. Тынянов в статье «Промежуток» (1924).

Надо

сказать, что для своего времени Тынянов представлял

не

академическую традицию, но тип ученого постреволюционно-

го периода. Закономерно, к примеру, что в 1924 г. монографию

«Проблемы стихотворного языка» он напечатал в

«научном»

издательстве

«Academia»,

статью «О литературном факте» - в

журнале авангардистов

«Леф»,

а статьи «Литературное сегодня»

«Промежуток» - в журнале «Русский современник», который

находился под патронажем тогдашнего эмигранта A.M. Горького

воспринимался как «правый». Такой выбор печатных органов

характерен не столько для университетского филолога, сколько

для литератора, который близок как научным, так и художествен-

ным

кругам, который принимает участие в культурных проектах

507

Экспертиза

поэтики

советской власти. По определению М.О. Чудаковой, «опоязовцы

были не только научной школой, но и литературной группой»

Как

представитель науки нового типа Тынянов подчеркнуто

применял

единый метод к истории литературы и к актуальной ли-

тературе, идентифицируя писателей прошлого с современниками

наоборот. В статье «Промежуток» он писал: «Русский футуризм

был отрывом от срединной стиховой культуры XIX века. Он в сво-

ей

жестокой борьбе, в своих завоеваниях сродни

XVIII

веку, пода-

ет ему руку через голову XIX века. Хлебников сродни Ломоносову.

Маяковский

сродни Державину. Геологические сдвиги

XVIII

века

ближе к нам, чем спокойная эволюция XIX века. Но мы все-таки

не

XVIII

век, и поэтому приходится говорить раньше о нашем

Державине, а потом уже о Ломоносове»

Тынянов,

в свою очередь, опирался на предшественников.

Еще в программной статье «Розанов»

(1921)

Шкловский,

нанизывая

афоризмы, формулировал опоязовскую интерпре-

тацию литературной эволюции: «В каждую литературную эпо-

ху существует не одна, а несколько литературных школ. Они

существуют в литературе одновременно, причем одна из них

представляет ее канонизированный гребень. Другие сущест-

вуют

не канонизированно,

глухо,

как существовала, например,

при

Пушкине державинская традиция в стихах Кюхельбекера и

Грибоедова...»

Кроме

того, цепочка бегло упомянутых Тыняновым литера-

турных имен явно восходит к знаменитым статьям Андрея Белого

стихе. В статье «Опыт характеристики русского четырехстоп-

ного ямба» (книга «Символизм», 1910) Андрей Белый констати-

ровал (на примере ямбических строк с пропуском метрического

ударения на второй стопе): «Приведенная строка весьма обычна

у поэтов

XVIII

столетия и начала XIX до Жуковского. Начиная с

Жуковского и Пушкина она встречается реже <...> особенно час-

та у Ломоносова и Державина (далее у поэтов до Жуковского), у

Жуковского, Павловой, Тютчева, Блока и у меня»

В той же статье Андрей Белый прочертил эволюционную

линию

<Ломоносов - > Державин - Тютчев - <модернизм>:

«У Тютчева мы наблюдаем тенденцию отчасти вернуть стих к

пышности

ритма

XVIII

века, не теряя быстроты и легкости язы-

кового стиха. Тютчев - единственный поэт по богатству и разно-

508