Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

«...Краткий

дискурс

нынешний

день

представим»

зерцала», Винокур замечает: «Таково просторечие петровского

времени,

даже

при сознательном к нему стремлении. Но (словно

бы

утешает

он обескураженного читателя. - М. О.) ведь не всегда

существовало самое это стремление». Следовательно, культ про-

сторечия в петровской языковой программе имеет скорее идео-

логически-знаковый,

чем фактический характер. А потому

уста-

новка

на просторечие практически могла реализовываться весьма

неожиданно:

к примеру, чудовищными скоплениями варвариз-

мов,

которые, однако, самим фактом своей противопоставлен-

ности

славянизмам создавали искомый эффект «некнижности».

Здесь, кстати, Винокур и приводит выразительнейший отрывок

из

«Слова о победе у

Ангута»

Гавриила Бужинского: «Но понеже

мимошедшем месяце благодарствующе Богу Триипостасному

при

воспоминании Полтавской виктории Богодарственной,

елико

по силе нашей, а не по достоинству о благодарении слы-

шахом, ныне за благо сотворим, слышателие, паче же во

всех

тех

баталиях подвизавшийся трудники и доблии победоносцы,

егда

матери

всех

побед и родительнице

всех

торжеств, не слово, или

рассуждение, но краткий дискурс в нынешний день представим».

Поскольку

«просторечие» знаково; постольку неудивительно, что

оно

выражается в текстах при помощи «минус-приема», в данном

случае

варваризмов.

3. Благодаря прозорливости царя-реформатора как

«орга-

низатора русской государственной жизни» установка на просто-

речие

(будучи

декларативной) подразумевала в действительности

ориентацию не на специфическое, а на общий фонд приказного

церковнославянского языка.

«Для

писателей начала

XVIII

в.,

как

и вообще для культурных деятелей этой эпохи, церковнос-

лавянский

язык целиком сохранял ореол языка "правильного",

"грамматического", и это необходимо постоянно иметь в виду при

изучении

судеб

литературной речи в петровскую эпоху и

даже

более позднее время». А это прежде всего означало ориента-

цию

на «регламентированную грамматической схоластической

традицией» орфографию. «Вопрос, таким образом, упирается в

принципиальное

значение орфографии как основы грамотного

книжного

письма. Сам Петр, - примирительно констатирует

Винокур, - писал так, как говорил, "без всякой орфографии", но

это

тем не менее не вызывало с его стороны никаких попыток

489

Экспертиза

поэтики

реформировать орфографию». Итак, установка на просторечие

обернулась установкой на языковой традиционализм, что доказы-

вается отсутствием какой-либо реформы в области орфографии

(и

даже

проектов такого рода).

4. Винокур, как известно, тщательно изучал воздействие на

национальный

язык беллетристики, но применительно к Петров-

ской

эпохе это воздействие - в отличие, например, от пушкинско-

го,

карамзинского,

даже

ломоносовского периода - он оценивал

как

минимальное:

«...это

была роль не руководящая, а подчинен-

ная», что иллюстрируется посредством анализа проповеди, вир-

шевой поэзии, авантюрно-любовной повести и драмы.

Авторитетная концепция Петровской эпохи в аспекте

языковой

политики изложена также В.В. Виноградовым в соот-

ветствующих

главах

монографии «Очерки по истории русского

литературного языка

XVII-XIX

веков», которая как раз в то

время вышла двумя изданиями

(1934,

1938). Сопоставление суж-

дений

двух

филологов тем более продуктивно, что Винокур явно

учитывал сочинение предшественника, заимствуя

оттуда

многие

примеры.

Общее содержание эпохи, как позднее у Винокура, - форми-

рование нового литературного языка. Аналогичным образом выяс-

няется,

что формирование не закончилось и «традиции феодальной

эпохи (!) в литературном языке еще не были преодолены».

Церковнославянскому

языку - опять же как у Винокура -

отказано

в праве осознаваться в качестве базы национального

языка.

«Процесс образования новых литературных стилей

посредством смешения элементов церковнославянской речи с

формами

светско-делового языка, живой разговорной русской

речи с западноевропейскими заимствованиями ускоряется и

регулируется правительственными инструкциями. Этот процесс

был симптомом национализации русского литературного языка,

отделения его от профессионально-церковных диалектов и сбли-

жения

с общественно-бытовыми стилями устной речи». Однако,

отличие от Винокура, Виноградов описывает петровское про-

сторечие как лингвистическую реальность (пусть с оговорками).

избирает метафорические термины, мягко говоря, рискован-

ные

с точки зрения вкуса и филологической корректности, зато

показательные для идеологического и научного климата

1930-х.

490

«...Краткий

дискурс

нынешний

день

представим»

Например,

«отжившие формы церковнославянского языка <...>

должны были постепенно выветриться из литературного языка»;

«новая система русской национально-литературной речи, сохра-

нившая

связь с церковнославянской традицией, но полуосвобож-

денная

(!) от профессионально-церковного гнета (!)».

Соответственно Виноградов, стремясь говорить о языковой

реальности, в большей степени, чем Винокур, останавливается на

контрастах и несообразностях, характерных для первой половины

XVIII

в. Отсюда - постоянные указания на «зыбкость системы»,

«широту и свободу колебаний»,

«пестроту

и неорганизованность»,

«брожение и смешение», «пестрое, неорганическое смешение»,

«беспорядочное столкновение и механическое сцепление» и т. п.

Наконец,

Виноградов констатирует ощутимость в области

беллетристики общих для эпохи языковых процессов, но никаких

специальных выводов не формулирует: «Вирши, драмы, повесть

усложняют процесс смешения церковнославянского языка со

стилями деловой речи и ориентирующимися на нее светски-лите-

ратурными стилями».

Разумеется, обоих ученых многое объединяет.

Для обоих литературный язык Петровской эпохи - акаде-

мический

объект, в

подходе

к которому сказываются подобающая

беспристрастность и возможная адекватность.

Оба признают прогрессивный характер петровского этапа

истории

языка. Вместе с тем губительность (если угодно, небла-

гоприятность) Петровских реформ для культуры была достаточ-

но

очевидной. Правительство, озабоченное исключительно «со-

держательными» нуждами (пропаганда реформ), использовало

без разбору все, что могли предоставить

культура

и искусство,

тем самым провоцируя -

даже

при доброжелательном отноше-

нии

- разрушительное равнодушие к форме, реабилитировать

которую удалось позднее только отцам-основателям русского

классицизма.

Потому и Винокур, и Виноградов акцентируют

преимущественно перспективность, потенциальные (про запас)

достоинства тогдашних инициатив: их реальное функциони-

рование в первой трети

XVIII

в. слишком явно противоречило

оптимистическим суждениям. Впрочем, это, как представляется,

дань аксиологии отечественной гуманитарной науки, в частнос-

ти дореволюционной.

491

Экспертиза

поэтики

тем яснее, что Винокур и Виноградов создали полярные

концептуальные образы. У Виноградова доминирует впечатление

чудовищной языковой какофонии эпохи Петра I, что сопровож-

дается, впрочем, нарастанием государственных (прогрессивных)

начал за счет церковных, у Винокура же - параллельно косвен-

ным

замечаниям о «гротескных соединениях» - видение неуклон-

ной

манифестации генеральных языковых закономерностей, где

временными

неудачами и зигзагами стоит в определенной мере

пренебречь.

этой точки зрения забавно обратить внимание на то, чего

очерках Винокура прямо-таки демонстративно нет. Имеются в

виду цитаты из записок дипломата

князя

Б.И. Куракина, в линг-

вистических обзорах дежурно иллюстрирующих дисгармонию

литературного языка «птенцов гнезда Петрова». Виноградов их,

естественно, приводит: «В ту свою бытность был инаморат славную

хорошеством одною читадинку (горожанку), назывался Signora

Franceska Rota, и так был inamorato, что не мог ни часу без нее быти,

расстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца

моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет, и взял на меморию

ее персону и обещал к ней опять возвратиться». Или: «В то время

названной

Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость

конфиденцию интриг амурных. Помянутый Лефорт был человек

забавной и роскошной или, назвать, дебошан французский. И не-

престанно

давал у себя в доме обеды, супе и балы». (У Виноградова

отсутствует

куракинская зарисовка

князя

Ф.Ю. Ромодановского,

похоже, из уважения к должности начальника Преображенского

приказа,

текст ведь во

всех

отношениях выразительнейший:

«...ха-

рактеру партикулярного; собою видом, как монстра; нравом злой

тиран;

превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни»

В позднейшей характеристике

«Очерков»

Виноградова

Винокур сформулировал основные претензии к коллеге: «É них

не

просто русский литературный язык образует особую традицию

языкового употребления, но

чуть

ли не каждый индивидуальный,

носитель литературного языка, каждый отдельный, во всяком

492

«...Краткий

дискурс

нынешний

день

представим»

случае

крупный, писатель. Это

ведет

к недостаточному различе-

нию

литературного языка, общенационального и языка специаль-

но

художественной литературы, иногда

даже

в его собственных

художественных функциях, как он может быть наблюдаем в стиле

отдельных художников слова»

Критикуя

чрезмерно, по его убеждению, жесткое разгра-

ничение

национального языка, литературного языка и языка

отдельных писателей, Винокур явно отстаивает интегральность

языка.

И здесь уже не уйти от разговора об общем мировоззрен-

ческом контексте, казалось бы, специфически профессиональных

построений

ученого.

Гармонизирующая концепция Винокура консервативна.

Это проще всего списать на «политическую корректность»,

которая

с середины

1930-х

диктовала, инициировала - с со-

ответствующими идеологическими поправками - своего рода

традиционализм в сфере гуманитарных наук. Впрочем, как уже

говорилось, ограничиваться такого рода оценками применитель-

но

к Винокуру по меньшей мере непродуктивно. Целесообразно

избрать иной подход. Взгляды Винокура на лингвистическую

ситуацию

другого

сложного для русской культуры времени -

советской эпохи - претерпели в середине

1920-х

годов заметные

изменения

В частности, он отказался от слишком оптимисти-

ческого представления о поэтах-авангардистах как носителях

языковой

динамики, сформулированного в «лефовской» статье

«Футуристы

- строители языка» (1923). Подразумевалось, что

динамизм

- существенный элемент языка, что элемент этот (при

квалифицированном

подходе) - во благо и что созвучные рево-

люционной

эпохе футуристы -

строители

языка. Перерабатывая

статью для книги

«Культура

языка» (1925), Винокур проявил уже

строгость к былым фаворитам: «Самопародированием и кончает-

ся

эта новая попытка футуризма выйти за пределы исторически

данной

традиционной языковой

схемы»

Акценты ставятся по-

новому, хотя Винокур принадлежал к тем мыслителям, чей диалог

с эпохой выражался в изменении не объектов изучения (и

даже

не

их системных отношений), но оценки

. И в поздней

(1943)

моно-

графии,

посвященной В.В. Маяковскому, Винокур

увидел

досто-

инство футуриста-лефовца в том, что он не строит язык, но реали-

зует

языковые потенции. Не углубляясь в детальные изыскания и

493

Экспертиза

поэтики

следуя общему впечатлению, можно сказать, что это монография

Маяковском - новаторе

языка.

Получается, что при большевиках, как и при Петре I, язык

испытывал давление,

будучи

объектом «языковой политики», но

результате, по Винокуру, хозяином оставался язык, а не те, кто

мнил,

что, управляя страной и народом, контролирует

культуру.

То же самое допустимо сформулировать в политически более ней-

тральном (философски более общем) виде. Ученый и в последние

годы по-прежнему был готов оценить стилистическую одарен-

ность поэтов (или политиков), способных в своих инициативах

изящно

манифестировать языковую закономерность. Но, похоже,

социальные (и лингвистические) пертурбации, очевидцем и ана-

литиком которых довелось ему оказаться, обусловили трепетное

уважение Винокура к этой закономерности.

Независимо от того, принимал ли Винокур данную аналогию (ср.:

«...мы

снова встречаемся с такой попыткой осознать поэзию как

социальный стилистический образец, хотя в условиях совершенно

отличных-грг^существенно иных, чем во времена Пушкина. Этот

второй культурно-лингвистический момент в истории русской

поэзии

есть время русского футуризма»

{Винокур

Г.О. Культура

языка:

Очерки лингвистической технологии. М., 1925. С. 178) или

отвергал («Мы все стали решать историческими аналогиями. Одна

из

таких аналогий гласит, что время наше предпушкинское, ибо

символизм, футуризм и пр. есть факт параллельный тому богатству

поэтических традиций, воспитавшись на которых Пушкин создал

русский поэтический канон». См.:

Винокур

Г.О. Поэзия и наука //

Чет и нечет: Альманах поэзии и критики. М, 1925. С. 30).

Куракин

Б.И. История о царе Петре Алексеевиче //

Архив

кн. Ф.А. Ку-

ракина.

СПб., 1890. Т. 1. С. 65.

Текст наброска предисловия

(1946)

к книге «Лекции по истории русс-

кого литературного языка» цит. по:

Винокур

ГО. О языке

художе-

ственной литературы / Сост. Т.Г. Винокур. М., 1991. С. 439.

См., напр.:

«...при

пересмотре собранных для книги статей оказалось,

что в ряде пунктов они не соответствуют теперешней моей точке

зрения»

(Винокур

Г.О. Культура языка. С. 3).

Винокур

Г.О. Культура языка. С. 199.

494

«...Краткий

дискурс

нынешний

день

представим»

Здесь показателен - от обратного - пример Л. Шпитцера, о работах

которого Винокуру, кстати, случалось специально писать (см.:

Винокур

Г.О. Эпизод идейной борьбы в западной лингвистике //

Вопросы языкознания. 1957. № 1). Научная система Шпитцера не

понятна

вне

учета

характерной эволюции, им испытанной: от линг-

востилистики к традиционному литературоведению, от фрейдиз-

ма к культурно-историческому методу, от «модернизма» научных

интересов к анализу творчества писателей более отдаленных эпох

(см.:

Одесский

МЛ. К вопросу о литературоведческом методе

Л. Шпитцера // Теория и практика литературоведческих и линг-

вистических исследований. М., 1988. С. 56-58).

1997 г.

Впервые:

Литературное обозрение. 1997. № 3. С. 78-80.

Экспертиза

поэтики

Лингвист и тоталитаризм

Вокруг полемики Г.О. Винокура и A.M. Селищева

Авторитетный французский семиотик эпатажно заявлял,

что во времена абсолютной монархии

«власть

централизованной

не

была», так как «она не выражалась в глобальных стратегиях -

одновременно тонких, гибких и связных. В XIX в., напротив,

через всякого рода механизмы или институты - парламентаризм,

распространение информации, издательское дело, всемирные

выставки, университет и т. д. - "буржуазная власть" смогла выра-

ботать глобальные стратегии...»

. Несколько адаптируя эти сооб-

ражения

к российскому XX в., правомерно отметить, что в совет-

ском

социуме

«власть

рабочих и крестьян» выработала сходные

«глобальные стратегии». Простоватые, жестко ориентированные

на

политическую злобу дня, но бесспорно глобальные. Прямым

следствием (или внятным сигналом) какой-либо очередной

«под-

коверной» интриги «в высших эшелонах» мог оказаться специфи-

ческий

вопрос в любой области, хотя бы вопрос языкознания.

В 1928 г. вышла в свет книга A.M. Селищева «Язык револю-

ционной

эпохи. Из наблюдений над русским языком последних

лет

(1917-1926)».

А в мартовском номере влиятельного журнала

«Печать и революция» (главный редактор В.П. Полонский, один

из

бесспорных советских литературных вождей) на нее была по-

мещена отрицательная рецензия Г.О. Винокура

О книге, изучающей современный язык, пишет признан-

ный

знаток темы, автор монографии

«Культура

языка» (1925).

«Особенно ценными представляются мне: обзор продуктивных

аффиксов

(§§

124-130),

описание элементов блатной речи в

496

Лингвист

тоталитаризм

некоторых речевых жанрах современности (§§ 46-58), наблюде-

ния

над языковыми новшествами на фабрике (гл.УН), дающие

интересную картину проникновения культурных терминов в

обиходную речь рабочего, к сожалению, неполная по

охвату

ма-

териала глава о руссизмах в языках национальных меньшинств

<...> Много данных собрано автором и в области того, что можно

назвать фразеологией революции, т. е. в области словесных "кли-

ше",

возникающих из экспрессивных речений по мере того, как те

становятся традиционными».

Оспорив затем утверждения коллеги по ряду вопросов - от

общих (правомерность выделения тех или иных основных функ-

ций

языка) до частных (справедливость отдельных толкований -

таких, например, как зачисление слова «солдафон» в иноязычные

заимствования),

Винокур завершает лингвистическую часть

рецензии

неутешительным выводом: «...книге Селищева можно

предъявить обвинения более принципиального характера. Книга

эта написана в манере столь крайнего и ригористического эм-

пиризма,

что значение ее, собственно, и исчерпывается тем, что

она

есть "собрание" соответствующих "материалов". От научного

труда,

тем более

труда

лингвистического, мы вправе требовать

большего».

Постепенно

полемика переходит с филологического на

«национальный» уровень: «Некоторые разрозненные и бессис-

темные попытки интерпретации в книге, правда, попадаются.

Но

они очень далеки от подлинного грамматического анализа и

почти без исключения относятся к области генетических

дога-

док

относительно происхождения того или иного факта языка.

Убедительность этих догадок, не говоря уже о несколько болез-

ненной

склонности автора во всем усматривать влияние "предста-

вителей Юго-западного края", по большей части очень не высока».

Словосочетание «представители Юго-западного края»

Винокур, как и многие его современники, воспринимал однознач-

но:

«Юго-западный край» - Одесса, т. е. речь идет о евреях.

Винокур не преувеличивает значение «представителей

Юго-западного края» для концепции рецензируемой монографии.

Прямо

во введении Селищев, сведя «язык революционной эпохи»

дореволюционным навыкам партийных лидеров, напоминает:

«Живя за границей, они продолжали

обсуждать

и развивать про-

497

Экспертиза

поэтики

граммы своих организаций. Связи с местными, заграничными,

единомышленниками,

пользование их языком, преимуществен-

но

немецким, отражалось и на языке русских революционеров.

Необходимо также отметить, что в среде русских деятелей немало

было лиц, связанных по своему происхождению с Юго-западным

краем прежней России. На русском языке их отражались некото-

рые черты речи их местностей»

особенной неприязнью рецензент отозвался о «неожидан-

ной

и анекдотически звучащей попытке объяснить современные

сокращения

как аналогию или подражание аббревиатурам, извест-

ным

из еврейской традиции». Действительно, Селищев, выдвигая

свою гипотезу, сопровождает ее специфическим экскурсом в ис-

торию, не лишенным брезгливости: «...многие революционные де-

ятели Польши и Юго-западного края происходили из еврейской

среды. А в еврейской среде издавна употребляются образования

названий

по начальным буквам слов. Еврейские аббревиатуры

восходят к первой поре еврейской письменности. <...> В начале

нашей

эры и в особенности в средние века пользование аббревиа-

турами получило весьма широкое распространение. <...> Способ

аббревиатур весьма часто применялся и в позднее время. В кон-

це

XVIII

и в XIX в. много еврейских прозвищ и фамилий было

образовано посредством начальных согласных имен, входивших

состав названия лица. <...> Лет семнадцать тому назад один из

моих друзей-евреев (знакомый топос! - М. О.) объяснял мне свою

фамилию

«Стам»

таким образом. Его дедушка знал хорошо три

книги (-

забыл

я их

название)

(курсив мой. - М. О.); по начальным

согласным названий этих книг и дали ему прозвище "СТаМ"»

В полемике

двух

лингвистов был и личный аспект. Селищев,

с одной стороны, сочувственно ссылается на винокуровскую

монографию,

а с

другой

- прозрачно намекает читателю, что

Винокур сам часто отступает от литературной нормы. В частнос-

ти,

иллюстрируя современное засилье «канцеляризмов и архаиз-

мов», Селищев среди прочих примеров приводит фразу Винокура:

«Субъект,

коему

пришла в голову идея...»

(курсив Селищева. -

М. О.). Учитывая заглавие цитируемой монографии -

«Культура

языка», это со стороны Селищева звучит как вызов.

Столь же пикантен случай с формулой вежливости «изви-

няюсь». Как известно, в советской печати ее азартно обсуждали:

498