Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

«Жизнь

Иисуса»

Ренана

ких Евангелий: от Фомы, от Филиппа и Евангелие Истины

Примерно

в те же годы в местности Кумран на

берегу

Мертвого

моря

были открыты рукописи иудейской секты ессеев, чье учение

оказало влияние на становление христианства. Наконец, обнару-

жение израильским ученым Ш. Пинесом

(1971)

средневековой

арабской рукописи позволило подтвердить аутентичность свиде-

тельства о Христе Иосифа Флавия.

Специалист по раннехристианской письменности И.С. Свен-

цицкая,

правда, авторитетно замечает: «Основными источниками

для реконструкции событий жизни проповедника Иисуса по-преж-

нему остаются новозаветные Евангелия - как и во времена, когда

Ренан

писал свою книгу»

. Однако увеличение корпуса источников

все-таки так значительно, что историко-филологическую актуаль-

ность «Жизнь Иисуса» практически утратила. Более того, ближне-

восточные открытия обусловили методологическую революцию,

обеспечив возможность исследовать не только содержание, но и

«форму»

Евангелий («критика форм»). Прежде выявляли

«досто-

верную»

проповедь Христа, очищая первоначальную сердцевину

от «искажающих» наслоений. Теперь же исходят из неразрывности

связи

Благой вести и «формы», в которой она осуществилась.

Оказывается, например, что некоторые логии в канони-

ческих и гностических Евангелиях тождественны, и

«тот,

кто

впервые читает апокрифическое Евангелие от Фомы, полагает

специалист по гностицизму М.К. Трофимова, обычно испыты-

вает разочарование: столь знакомыми по канонической версии

Нового Завета кажутся ему изречения Иисуса, собранные в

этом произведении»

. Зато

«сюжет»

- события земной жизни

Христа - излагается принципиально иначе. В апокрифах из

Наг-Хаммади Иисус - одолевший смерть Бог-победитель (про-

светление, по гностическому учению, единственно гарантирует

знание

Истины). Ни о рождении, ни о детстве, ни о муках речь

не

ведется: в Евангелии от Фомы (Наг-Хаммади, сб. 2, соч. 2)

с учениками и слушателями

собеседует

воскресший, как можно

судить на основании филологического анализа

, Учитель; в

Книге

Фомы (Наг-Хаммади, сб. 2, соч. 7) разговор происходит на

пути в Эммаус, опять-таки по Воскресении. В новозаветных же

Евангелиях Христос, в согласии с ветхозаветными пророчества-

ми,

страстотерпец, родившийся в Вифлееме, проповедовавший,

459

Экспертиза

поэтики

казненный

позорной казнью. То есть логии не просто механичес-

ки

инкорпорированы в «легендарный» рассказ о деяниях Сына

Божия

- сам по себе

«сюжет»

знаменателен, обеспечивая

«авто-

ритетность» речений и притч. Если изложенная жизнь - жизнь

Мессии,

то все, что Им говорится, приобретает Божественный

характер. С точки зрения «критики форм» «доевангельская»

(«бессюжетная») стадия бытования логий в христианской

среде маловероятна: метод, оправдывавший снисходительное

воззрение - в манере Ренана - на Евангелия как на сплошное

искажение

«первоначального» (совершенно гипотетического)

христианства, воспринимается как анахронизм.

Основательные возражения были выдвинуты и против важ-

ной

для Ренана-мыслителя идеи жесткой детерминированности

учения Христа конкретно-историческими обстоятельствами.

Жорж Сорель, теоретик анархизма, обвинил Ренана в том, что,

«желая

угодить

фривольной публике» популярным рассказом о

христианстве, он игнорировал смысл религии как таковой и огра-

ничился

недопустимо малым - анализом причин ее возникнове-

ния

Князь

С.Н. Трубецкой в монографии

«Учение

о Логосе в

его истории»

(1900)

демонстрировал, что явление Христа не вы-

водимо ни из античной, ни из иудейской традиции. «Прежде всего

падает "мифологическая" теория, учившая, что евангельская "ле-

генда" сложилась под влиянием народных чаяний и ходячих пред-

ставлений о Мессии... Я разумею здесь те ученые сочинения, кото-

рые стремятся объяснить мессианическое "самосознание Иисуса

Христа" из литературно-религиозных влияний Его эпохи, либо

те, которые стремятся объяснить или оправдать Его "мессианизм"

из

таких толкований...»

Историко-филологический материал,

привлеченный

Трубецким, позволял

утверждать:

«Прежде всего

напомним

уже сказанное нами отсутствие каких бы то ни было

представлений о страданиях Мессии в раввинистической лите-

ратуре

времен Христа. Стало быть, уже по чисто эмпирическим

основаниям

не может быть речи о каких-либо внешних влияниях

этом отношении. Мы знаем, что крест Христа был впоследствии

"безумием для эллинов и соблазном для иудеев" - чем он был вна-

чале и для учеников. Отдельные места из псалмов и пророков ста-

ли

толковаться в смысле предсказаний о страданиях Мессии лишь

впоследствии - в церкви и синагоге. И если сам Он мог относить

460

«Жизнь

Иисуса»

Ренана

себе такие места, то потому, что Ему открылась необходимость

Его страданий, а не потому, чтобы Он пришел к ее сознанию пу-

тем искусственной комбинации отдельных священных текстов»

Как

бы ни обстояло дело с историческими и филологичес-

кими

достоинствами и недостатками книги Ренана, влияние ее на

европейскую мысль огромно. Поскольку «католическая Франция

не

знала

другой

научной богословской литературы, кроме чис-

то ортодоксальной, отмечает С.Н. Трубецкой, в импровизации

Ренана

на темы религиозной истории постоянно прокрадывается

нотка

сатиры, памфлета, эпиграммы, имеющей современный пред-

мет и бьющей в определенную цель»

. В России же общественное

сознание

1860-1870-е

годы настолько удалилось от церкви,

что герой романа Достоевского

«Бесы»

Степан Трофимович

Верховенский «не читал Евангелия по крайней мере лет тридцать

только разве лет семь назад припомнил из него капельку лишь

по

Ренановской книге»

Именно

ренановская концепция Иисуса-человека послужи-

ла идеологическим обоснованием для русской живописи послед-

ней

трети XIX в.:

«Христос

в пустыне» И.Н. Крамского, евангель-

ские

серии H.H. Ге и В.Д. Поленова. На этих полотнах, а также

скульптурном изображении М.М. Антокольского («Христос

перед

судом

народа») Христос - благородный мученик, воплоще-

ние

борца за великую идею. В тот самый год, когда во Франции

увидела свет «Жизнь Иисуса» (1863), на выставке в Академии

художеств

была представлена картина Ге «Тайная вечеря». Она

вызвала одобрительные отзывы Крамского, Салтыкова-Щедрина,

ее хвалили, по позднейшему отзыву недоброжелательно настроен-

ной

мемуаристки, «за ее "реализм", за то, что изображаемое в ней

событие носит характер такой обыкновенности, как

будто

дело

происходит в наши дни, в Петербурге, где-нибудь на Подьяческой,

за ужином в складчину, тайком от полиции, в кухмистерской

Митрофанова;

за то, что все апостолы на картине - как

будто

сов-

ременные "социалисты", Христос - по-нынешнему - "хороший,

добрый человек, с экстатическим темпераментом", а Иуда - самый

обыкновенный

шпион...»

. Современники ясно ощущали новизну

подхода Ге: изобразить евангельские события происходящими в

461

Экспертиза

поэтики

конкретное

время и в конкретном месте и имеющими значение

исключительно нравственно-политическое.

«Реабилитация» Священного Писания такой ценой устраи-

вала, разумеется, далеко не

всех.

«Из своей "Тайной вечери", - пи-

сал десятилетие спустя Достоевский, - наделавшей когда-то столь-

ко

шуму,

он сделал совершенный жанр. Всмотритесь внимательно:

это обыкновенная ссора весьма обыкновенных людей. Вот сидит

Христос, - но разве это Христос? Это, может быть, и очень добрый

молодой человек, очень огорченный ссорой с Иудой, который тут

же стоит и одевается, чтобы идти доносить, но не тот Иисус, кото-

рого мы знаем. К Учителю бросились Его друзья утешать Его; но

спрашивается: где же и при чем тут-последовавшие восемнадцать

веков христианства? Как можно, чтоб из этой обыкновенной ссоры

таких обыкновенных людей, как у г-на Ге, собравшихся поужинать,

произошло нечто столь колоссальное? ...Просто перессорились

какие-то

добрые люди; вышла фальшь и предвзятая идея, а всякая

фальшь есть ложь и уже вовсе не реализм»

Достоевский вполне адекватно понимал, каковы идейные

истоки

отвергаемого им искусства. «Они все на Христа (Ренан,

Ге),

считают Его за обыкновенного человека и критикуют Его уче-

ние

как несостоятельное для нашего времени. А там и учения-то

нет, там только случайные слова, а главное, образ Христа, из ко-

торого исходит всякое учение»

. «Образ

Христа»

подразумевает

здесь не исторического, «ренановского», пророка, проповедовав-

шего в Иудее два тысячелетия тому назад, а Богочеловека. «Не

мораль Христова, не учение Христа спасет мир, а именно вера в

то,

что слово плоть бысть. Вера это не одно умственное призна-

ние

превосходства Его учения, а непосредственное влечение.

Надо именно верить, что это окончательный идеал человека, все

воплощающее слово, Бог воплотившийся»

. Иначе - с вызовом

«ренанизму» - говоря, «нельзя остаться христианином, не веруя в

immaculée

conception»

т. е. непорочное зачатие.

Итак,

всякое «новейшее» прочтение христианства, которое

отказывается от догматической веры в Богочеловека, отменяет

одновременно и христианство. Верно и обратное: собственно

христианским - не атеистическим, не «ренановским» - богочувс-

твование современной Европы (в противоположность, как наде-

ялся

Достоевский, России) вообще не может быть. «...Можно ли

462

«Жизнь

Иисуса»

Ренана

веровать, быв цивилизованным, т. е. европейцем? - т. е. веровать

безусловно в Божественность Сына Божия Иисуса Христа (ибо

вся

вера только в этом и состоит). На этот вопрос цивилизация

отвечает фактами, что нет, нельзя (Ренан)...»

Однако при столь

экстремальных обстоятельствах

вдруг

открываются достоинства

автора «Жизни Иисуса».

«Учение

Христа он, - возмущается

Достоевский, например, Белинским, - как социалист, необходимо

должен был разрушать, называть его ложным и невежественным

человеколюбием, осужденным современной наукой и

эконо-

мическими

началами; но все-таки оставался пресветлый лик

Богочеловека, Его нравственная недостижимость, Его чудесная

чудотворная красота. Но в беспрерывном, неугасимом восторге

своем Белинский не остановился

даже

и перед этим неодолимым

препятствием, как остановился Ренан, провозгласивший в своей

полной

безверия книге "La vie de

Jesus",

что Христос все-таки иде-

ал красоты человеческой, тип недостижимый, которому нельзя

уже более повториться

даже

и в

будущем»

Теперь уже в согла-

сии

со своим временем Достоевский указывает на

«переходность»

сочинения

Ренана, с помощью которого иной неверующий - из

«образованного сословия» - может обратиться и в дальней-

шем прийти к истинному христианству. Не случайно Степан

Трофимович

Верховенский помянул «Жизнь Иисуса» в момент

религиозного просветления.

«Оправдание» Ренана едва ли диктовалось исключитель-

но

рациональными, «тактическими» соображениями. Ровесник

французского мыслителя, Достоевский прошел искус сходными

идейными

искушениями. Поразительно, насколько «по Ренану»,

его еще не прочитав, формулирует писатель смысл пережитого на

каторге

духовного

переворота: «...я сложил в себе символ веры, в

котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот

он:

верить, что нет ничего прекраснее,

глубже,

симпа<ти>чнее,

разумнее, мужественнее и совершеннее Христа...»

Против по-

добного понимания автору «Жизни Иисуса» не понадобилось бы

возражать. «Избирательное

сродство»

Достоевского с Ренаном

объясняет тот, казалось бы, невероятный факт, что русский ре-

лигиозный

писатель опирался на француза-атеиста, создавая ро-

ман

«Идиот». Воздействие «Жизни Иисуса» не ограничивалось

отдельными проблемами (совместимость ужасных предсмертных

463

Экспертиза

поэтики

страданий Христа и Божественности): центральный образ рома-

на,

«князь-Христос» Мышкин - это ренановский Иисус

, наде-

ленный

всеми достоинствами, но не являющийся Сыном Божиим.

вот

результат

его деятельности - не основание великой религии

(Религии

как таковой), а безумие. Полемика очевидна, но столь

же очевидно, что спорят люди, говорящие на одном языке.

Достоевского не отвращал «романный» слог Ренана, от-

вечавший стремлению дать возвышенный образ Христа. А вот

Л.Н.

Толстой, по воспоминаниям И.М. Ивакина, «очень не жало-

вал Ренана да, кажется, и Штрауса за то, что они обращали свое

внимание

именно на фактическую сторону в Новом Завете, Ренана

он

не любил еще и за то... что Ренан называл Христа "charmant

docteur" (очаровательный учитель. - М. О.), за то, что "в переводах

его из Евангелия все так гладко, что не верится, что и в подлинни-

ке

так"»

. Стилистическое неприятие Ренана было обусловлено

претензиями

принципиальными, парадоксально вытекавшими из

укоренения

«ренанизма» в русском общественном сознании. По

мере того как утверждалось исключительно моральное толкова-

ние

Нового Завета, сама «Жизнь Иисуса», тому способствовав-

шая,

начинала восприниматься как уклончивая, подменяющая

прямую нравственную проповедь «красивостями», «пустыми рас-

суждениями», «фактами». «Если у Ренана есть какие-нибудь свои

мысли,

- писал Толстой H.H. Страхову, знатоку Ренана, - то это

две следующие: 1) что Христос не знал

1'evolution

et Pprogres. <...>

Христианская истина - т. е. наивысшее выражение абсолютного

добра, есть выражение самой сущности - вне форм времени и др.

<...> Другая новая мысль у Ренана - это то, что если есть учение

Христа, то был какой-нибудь человек, и этот человек непременно

потел и ходил на час. - Для нас из христианства все человеческие

унижающие реалистические подробности исчезли потому же <...>

почему все исчезает, что не вечно; осталось же вечное. То есть пе-

сок,

который не нужен, промыт, осталось золото по неизменному

закону. Кажется, что же делать людям, как не брать это золото.

Нет,

Ренан говорит: если есть золото, то был песок, и он старается

найти,

какой был песок»

В богословском трактате «Соединение и перевод четырех

Евангелий»

(1880)

Толстой отзывается о Ренане еще неприми-

римее:

«Как только у человека своих мыслей нет, и он ничего не

464

«Жизнь

Иисуса»

Ренана

знает, потому что ни во что не верит, а хочется помудрствовать, так

он

начинает писать историю религии»

. Симптоматично, однако,

что сказано это в связи с учением Ренана о Царстве Божием,

пони-

мание

которого было центральным и в толстовской интерпретации

Евангелия.

Писателю, видевшему в Царстве Божием требование

немедленного деяния на благо ближнего, рассуждения француз-

ского мыслителя о возвышенной области

«идеального»

казались

злостным

уходом

от сути проблемы - определенное

сходство

только вызывало раздражение. Зато

сходство

это, естественно,

было явственно оппонентам: в таком «специальном» журнале, как

«Православное обозрение», полемическая статья могла иметь под-

заголовок

«Ответ

Э. Ренану и Л.

Толстому»

(1889. № 4). Потому же

«ренанизм» Ге («ренанизм» в социально-нравственном варианте)

Толстого, в отличие от Достоевского, не отталкивал. В 1886 г. он

охотно составил подписи к «Тайной вечери», когда картину пред-

полагали напечатать большим тиражом, сделав доступной народу.

Продуманную концепцию творчества Ренана сформули-

ровал собеседник Достоевского и Толстого критик-«почвенник»

H.H.

Страхов. В принципиальном

труде

«Борьба с Западом в на-

шей

литературе»

(1-е изд. 1882 г.) французскому сочинителю пос-

вящена

отдельная глава (правда, преимущественно скандальному

трактату «Умственная и нравственная реформа»). «Неверующих

раздражило то великое уважение, которое Ренан питает к религии:

он

ей приписывает главенствующую роль в развитии человечест-

ва, а в Иисусе Христе видит самого совершенного представителя

религиозного

чувства,

- анализирует Страхов общественное от-

ношение

к «Жизни Иисуса». - Верующие оскорблены были еще

более, так как Ренан отвергает религию в ее настоящем, объектив-

ном

смысле... говорит о Христе как о простом человеке и вообще

признает за религией только субъективное значение, видит все ее

содержание только во внутреннем развитии человеческой души

<...> Ренан заговорил о религиозных предметах таким тоном,

который

был более невыносим для людей, искренне верующих,

чем самые резкие насмешки и

богохульства»

Причина здесь,

утверждает

Страхов, та, что Ренан

«уважает

всякую

веру,

но сам

не

имеет никакой»

. Отказываясь объяснять двойственность

отношения

к «Жизни Иисуса»

«переходностью»

фазы, которую

переживает русское общество, критик все сводит к «противоре-

465

Экспертиза

поэтики

чивости» француза, обусловленной его осознанием ущербности

западной цивилизации и одновременным нежеланием принять

какой-либо

позитивный идеал.

При

втором издании «Борьбы с Западом»

(1887)

Страхов

включает особое добавление об «Истории первых веков христиан-

ства».

Общая оценка монументального

труда

Ренана - отрицатель-

ная,

хотя и уважительная: «Внутреннее развитие христианского

духа

и христианской мысли представляет самую слабую,

сухую

бессвязную сторону в этой книге. Зато внешние подробности,

побочные предметы изображены иногда с истинным мастерством,

со всей тонкостью нюансов»

. «Назвать Иисуса Христа "charmant

docteur", "une personne

supérieure"-

(выдающаяся личность. -

M. О.) - на первый взгляд не значит ничего особенного, но в

сущности есть глубочайшая фальшь,

даже

и для того, кто рассмат-

ривает Христа только как человека, - повторяет Страхов упреки

Ренану, которые выдвигал ранее Толстой. - А Ренан

доходит

даже

до того, что приписывает Ему возможность

думать

о jeunes

filles

qui

auraient peut

être

consent

l'aimer!

(девушках, которые, может быть,

согласились бы его любить. - M О.). Эти приемы, - в силу которых

древние предметы получают слишком определенный и слишком

современный вид и священное делается не только светским, но и

пошлым,

- чрезвычайно странны у такого ученого и многопонима-

ющего человека, как Ренан»

. Приговор, который Страхов выносит

Ренану, прежний:

«...ничего

нет досаднее писателя, который как

будто

любуется своим внутренним раздвоением, всячески им поль-

зуется, чтобы дразнить и забавлять читателя»

Статья С.Н. Трубецкого, в которой творческое наследие

Ренана

подвергается всестороннему рассмотрению, появилась

спустя десять лет

. Во многом повторяя ставшие общепринятыми

суждения Страхова, но существенно их распространяя и детали-

зируя, Трубецкой с пиететом и не без симпатии систематизирует

воззрения

французского мыслителя, делая, однако, исключение

для «Жизни Иисуса». Русский философ резок и непримирим,

когда речь заходит об этой книге, с его точки зрения «дилетант-

ской», низменной и антиисторичной. Он, как и Страхов, поль-

зуется приемом Толстого, цитируя Ренана по-французски и

при

помощи языкового контраста подчеркивая поверхностную

высокопарность слога противника. На основной недостаток

466

«Жизнь

Иисуса»

Ренана

«Жизни Иисуса» Трубецкой указывает по-своему. Это, так ска-

зать, «редукционизм»: сведение религии целиком и полностью

другим культурным явлениям, объяснение, без остатка рас-

творяющее этот феномен в его причинах (ср. мнение Сореля).

Единомышленник

B.C. Соловьева

, представитель отечественной

школы

религиозной философии

предчувствует

(или выражает)

чаяния

нового этапа общественной жизни - эпохи

духовного

(и,

в частности, церковного) возрождения. Для Ренана, впрочем,

переворот в русской

культуре

оказался благоприятным: «Жизнь

Иисуса», которую уже привыкли трактовать свысока, пришлась

кстати времени

духовных

поисков.

Ренан

- «вечный спутник» В.В. Розанова (что неудивитель-

но

для почитателя Страхова). Однако сформулировать отношение

этого оригинальнейшего мыслителя Серебряного века к француз-

скому мыслителю непросто. Характерной особенностью Розанова

является то, что,

будучи

постоянен в интересе к определенному

кругу

проблем и текстов, он в то же время часто отказывается от

собственных оценок. Например, если в «Темном Лике» и

«Людях

лунного

света»

бескровная жертва христиан противопоставляется

витальности иудаизма с отрицательным знаком, то в публикаци-

ях, связанных с

«делом

Бейлиса», - с положительным. Сущность

оппозиции

остается прежней, но

«плюс»

«минус»

меняются

местами. Ренан здесь не составил исключения.

Статья «Место христианства в истории», которая основыва-

лась на актовой речи, прочитанной Розановым 1 октября 1888 г. в

Елецкой

гимназии, была напечатана в славянофильском «Русском

вестнике» и засвидетельствовала

выход

на общественную арену

нового яркого публициста. «Однажды на полках у Розанова я отыс-

кал

брошюру Ренана... - рассказывает об истории создания «Места

христианства» П.Д. Первов, товарищ Розанова по

учительству

Ельце.

- Я перевел брошюру и послал перевод в Москву к изда-

телю В.Н. Маракуеву, который и напечатал его (Место семитских

народов в истории цивилизации. М., 1888). Розанов, чтобы дать от-

поведь и дополнить его, выбрал для актовой речи в гимназии

тему

"Место христианства в истории цивилизации". При написании

речи Розанов учитывал не только речь Ренана, но и книгу немца

Рудольфа Фридриха

Грау

"Семиты и индо-германцы в их отно-

шении

к религии и науке. Апология христианства с точки зрения

467

Экспертиза

поэтики

этнической

психологии" <Штутгарт,

1864>»

Если Ренан считал

вкладом семитских народов в мировую цивилизацию создание ре-

лигии как понятия об идеальном и возвышенном, а

задачу

арийцев

видел в просветительски-либеральном, свободном от религиозной

«ограниченности» развитии этого понятия; если

Грау,

представи-

тель школы этнической психологии, обосновывал неизбывную

противоположность семитов - служителей Бога и арийцев - их

культу

государства, философии и науки, то Розанов, прославляя в

семитах верных носителей Откровения, связывал с новыми арий-

скими

народами надежды на его вселенское распространение.

«Место христианства в истории» подразумевает полемику с

Ренаном,

но вполне пиететную. Пря*мо благожелательна характе-

ристика

в розановской заметке «Моммзен и Ренан»: «Ренан был

выразителем просвещения Франции и вообще европейского про-

свещения

XIX-го

века... В самом деле, за исключением Пастера, едва

ли

можно назвать

другое

имя, в котором силы, здоровье и высота

галльской крови сказались бы так полно и удачно, как в Ренане, так

закругленно и универсально»

. Впрочем, «Жизнь Иисуса» Розанов,

как

и Трубецкой,

аттестует

«книгой на всяческие взгляды стоящей

гораздо ниже своей темы и заголовка»

. Однако в скандальной ста-

тье «О Иисусе сладчайшем», входящей в «Темный Лик», Розанов

высказывается совершенно иначе: «Я не читал "Жизни Иисуса"

Ренана,

но слыхал, всегда в словах глубочайшего негодования, что

дерзость этого французского вольнодумца простерлась до того, что

которое-то из евангельских лиц он представляет влюбленным...»

Розановское

«я не

читал»

не должно скрывать самого главного:

русский вольнодумец, вменявший в вину «исторической церкви»

неприятие

половой любви, брака и семьи, в самых заветных помыс-

лах солидаризируется с вольнодумцем французским.

«Опавшие листья» - художественный шедевр поздне-

го Розанова, который сжигает все, чему поклонялся в

1900-е.

Среди отвергнутых кумиров и Ренан. «Никакого черного дня

Государю...»

- изображает Розанов желанную утопию. Церковь

пусть «хранит, говорит,

учит

и распространяет Евангелие, Христа

Вечную Жизнь. <...> Что же тут трясутся <...> Ренан и Штраус:

да их выдрать за уши, дать им под зад и послать к

черту»

Но и

эта «смена

вех»

была не конечной: в предсмертном «Апокалипсисе

нашего времени», возлагая на христианство и Христа ответ-

468