Мыльников А.С. (ред.) Этнографическое изучение знаковых средств культуры

Подождите немного. Документ загружается.

рыми мы пользовались для описания семиотического ста-

туса.

Применительно к структуре функций П. Г. Богаты-

рева семиотический статус предмета будет находиться

в прямой зависимости от

того,

какое место

занимает

практическая функция. В

свою

очередь для описания

информационных характеристик вещей, думается, следует

условно

различать

две формы их функционирования —

обыденную

и ритуальную. В первом случае вещь функ-

ционирует как текст, во втором — как символ. Что это

значит?

Вещь

как

текст.

Собственно

этот

аспект в функцио-

нальном

плане

и был описан П. Г. Богатыревым. Когда

мы говорим о вещи как о тексте, имеется в виду вся та ин-

формация, которая поступает к нам от вещей, точнее та,

которая может быть «считана» с них самих в ситуации,

привычной, например, для археолога или музейного ра-

ботника. Какого рода информацию мы можем получить?

Во-первых,

сведения относительно

того,

к какому

классу вещей (утварь, украшения и т. д.) относится дан-

ная вещь. Тем самым устанавливается (ориентировочно)

функциональная

направленность вещи.

Во-вторых,

сведения о том, чем она отличается от всех

остальных вещей данного класса, т. е. ее индивидуальные

черты и назначение. Последнее

особенно

существенно

в тех случаях, когда вещь с известным нам практическим

назначением оказывается в таком контексте, который

заставляет предполагать возможность ее использования

в других

целях

(например, орудия труда в погребениях).

В-третьих, если

данная

вещь сопоставима со многими

другими вещами данного класса по своим формальным

признакам,

технике исполнения и

особенно

характеру

украшений, мы можем сделать предположения о ее при-

надлежности тому или иному этносу, археологической

культуре или эпохальному стилю. В том случае, если

вещь сознательно изготовляется и используется в каче-

стве

знака

своей культуры (этноса, этнографической

группы и т. д.), ее функциональный аспект сужается,

а семиотический статус возрастает.

В-четвертых, речь может идти не просто об истори-

ческой

датировке вещей, но, что представляется более

(во

всяком случае не менее) важным, о ее соотнесении

исторически разными моделями культуры (разумеется,

если это возможно). Жизнь вещей, их семиотическая

судьба

практически не изучается. Если мы попытаемся

мысленно представить какой-либо синхронный срез пред-

метного

уровня культуры, то получим очень пеструю

картину из вещей, уже отживших, не используемых по

своему

прямому назначению или используемых как

«па-

мять»,

в престижных, ритуальных и других целях, ак-

тивно функционирующих вещей и тех, которые находятся

только

начале

своей труднопредсказуемой жизни.

старых вещей вообще

парадоксальная

судьба — они

либо

уничтожаются, либо приобретают высший семиоти-

ческий статус и используются исключительно в знаковых

целях. Новые вещи по сути

дела

еще не

заняли

своего

места

(и, может быть, не займут, что тоже очень

зна-

чимо)

в системе культуры. Историческая ценность всех

этих

вещей, объем их исторической и культурной

«па-

мяти»

существенно различаются, и чем точнее

наши

све-

дения об этом аспекте жизни вещей, тем более инфор-

мативны сами вещи, ибо они являются самым надежным

каналом, связывающим нас с прошлым.

В-пятых, вещь может рассказать не только о ее изго-

товителе (и соответственно об уровне

развития

техноло-

гии, технических приемах и т. д.), но и, что не менее

важно, о ее владельце, его вкусах, установках и ориен-

тациях. В этом смысле

особенно

показательна

одежда.

По

ней мы можем судить о поле, возрасте, социальном

положении

владельца.

Но об этих

признаках

повествует

всякая

одежда. Ее информативность резко возрастает

лишь в тех случаях, когда она содержит

указания

не

только

на перечисленные универсальные (а потому и не-

информативные) показатели

любого

общества, но и на

вторичные особенности социальной организации (напри-

мер,

одежда пастуха, кузнеца и других субкультурных

объединений — именно такими

признаками

обладает мо-

равский

костюм,

описанный П. Г. Богатыревым). Здесь

следует

учесть, что многие вещи,

особенно

на поздних ста-

диях

развития

культуры, могут использоваться не только

по

своему прямому назначению, но и как

знаки

престижа.

таких случаях целесообразность вещи, ее практическое

назначение

отходит на второй

план

или вовсе не при-

нимается в расчет.

Наконец, существует

особый

класс вещей, вся цен-

ность

которых заключается в них самих, в том, что они

есть.

К ним относятся произведения живописи, народ-

ного

искусства, архитектуры, ювелирные украшения

и т. п. В отличие от других вещей их ценность со вре-

кенем

лишь

увеличивается.

Впитывая

себя

время,

они

самовозрастают

в значении. Самоценные вещи являют

собой

редкий вид

знака

— они обозначают не

что-то,

ле-

жащее во вне, а самих себя.

Даже

если предполагалось

их

функционирование в качестве символов, реально они

ими не являются, ибо

«ссылаются»

сами на себя. Их

значение «гораздо шире самой вещи, оно носит в прин-

ципе бесконечный характер; одновременно это значение

ориентировано

на саму вещь и только на

нее».

Вещь

как

символ.

Рассматривая

вещь

как

текст,

мы

«считываем»

самый поверхностный слой информации.

Глубинное

значение вещей проявляется в ритуале и ри-

туализованных ситуациях. Это значение не вытекает из

самих

вещей. Его можно выявить только при обраще-

нии к внешним по отношению к данным вещам

источ-

никам.

Если в быту вещь выступает (точнее, может высту-

пать) как текст, то в ритуале она же может быть ис-

пользована в роли

символа.

Следует, конечно, иметь

в виду, что в традиционном обществе быт в значительной

степени

ритуализован и обладает общей с ритуалом си-

стемой

коннотаций. Поэтому под бытовым использова-

нием вещей здесь понимается их употребление в утили-

тарных целях.

Вся

та информация, которая может быть почерпнута

из обыденного состояния вещей, в ритуале и ритуализо-

ванных

(бытовых)

ситуациях отходит на второй

план.

Семиотический

статус вещей в ритуале резко повыша-

ется.

Этот

эффект создается благодаря

тому,

что в ри-

туале нарушаются все обыденные, привычные характе-

ристики вещей, изменяется их прагматика, семантика и

синтактика.

Каково

же

назначение

вещей-символов в ритуале?

Прежде чем ответить на

этот

вопрос,

следует сказать не-

сколько

слов об общей направленности

ритуала.

Как уже

говорилось,

тип культуры, для которой ритуал

является

главным средством регуляции поведения человека и

кол-

лектива, характеризуется целостностью и единством. Это

означает, что

любое

изменение в какой-то одной сфере

неизбежно

влечет перестройку в других сферах. Для та-

кой

культуры фундаментальным

является

деление мира

на

свой,

освоенный, человеческий и чужой, неосвоенный,

в котором сконцентрированы неконтролируемые

обыч-

ными средствами силы

(боги,

предки и т. п.).

Всякое

нарушение порядка влечет изменение в

соот-

ношении этих двух миров, существующего

status

quo.

Утраченную

гармонию можно восстановить с помощью

соответствующего

ритуала.

С этой точки зрения, ритуал

является

своеобразным механизмом балансировки. Для

того,

чтобы достичь желаемого равновесия, в ритуале

устанавливается контакт между сферами

своего

и чу-

жого,

поскольку нарушение чаще всего расценивается

как следствие действия деструктивных сил сферы

«чу-

жого».

Иными словами, в ритуале заключается новый

«договор»

и, таким образом, восстанавливается тот миро-

порядок,

который соответствует исходному сакральному

образцу.

Ритуал

— единственное и универсальное средство не

только

восстановления гармонии, но и проверки (конт-

роля) соответствия всего многообразия связей тому, как

это

было «в первый раз». Естественно, что решение столь

сложной

задачи

невозможно без мобилизации всех

средств

выразительности, которыми располагает коллек-

тив.

Такой, по выражению В. Н. Топорова, «парад

зна-

ковых

систем»

в ритуале необходим для

придания

ему

максимальной эффективности в деле восстановления

утраченного равновесия и контроля над миром.

Для достижения указанной

цели

в ритуале должен

быть

воссоздан мир в его единстве и целостности. Именно

на это ориентированы все символические средства, ис-

пользуемые в ритуале. Каждый

«язык»,

используемый

в ритуале (слова, жесты, действия, предметы, элементы

ландшафта

и др.), по всей видимости, имел

свою

спе-

циализацию, т. е.

передавал

определенную информацию

мире. Язык вещей, судя по всему, использовался глав-

ным образом для

выражения

тех идей, понятий, цен-

ностей,

которые не могли быть выражены столь же адек-

ватно на других

языках,

в том числе и с помощью слов.

числу таких «невыразимых» идей относятся круг пред-

ставлений о

«чужом»

и понятия, в которых сконцентри-

рованы представления о высших жизненных ценностях,

таких, как судьба, благополучие, плодородие, продление

потомства

и т. п. Все эти понятия с помощью предмет-

ных символов получали конкретную и осязаемую форму.

Их можно было в буквальном смысле потрогать руками,

а в том случае, если они объективировали силы чужого

мира, то и установить необходимые отношения, устано-

вить контроль над ними;

Эту

функцию вещей в ритуале В. Тернер удачно на-

звал

проявлением.

Сопоставляя проявление с гаданием —

другим

способом

«сделать видимым» то, что скрыто, —

он

пишет: «...проявление — это открытие для обозрения

в условиях

ритуала

и с помощью символических дейст-

вий и средств всего

того,

что не может быть выражено

и классифицировано с помощью слов. Таким образом,

гадание

представляет

собой

способ

анализа

и таксономи-

ческую

систему, а проявление — охват опыта в целом».

Подобные

наблюдения вступают в противоречие с рас-

пространенным мнением о синонимичности и взаимоза-

меняемости ритуальных символов и соответствующих

«языков».

Думается, что есть основания для предполо-

жения

о своеобразной специализации семиотических си-

стем,

используемых в ритуале для передачи определен-

ной

информации. Например, в некоторых региональных

традициях при отказе в сватовстве используется исклю-

чительно «предметный язык»: сватам вручается арбуз

или тыква, кладут в их телегу опару и т. п.

Такая

спе-

циализация

на другом полюсе имеет ограничения на ис-

пользование других языков. Это же предположение

можно

сформулировать и несколько иначе: каждый

«язык»

имеет

свою

сильную позицию в синтагматической

структуре

ритуала,

где он обладает преимущественным

правом на кодирование информации. Например, тема рас-

ставания

с девичеством в русской свадьбе реализуется

главным образом в песнях и причитаниях, а

факт

цело-

мудренности

(нецеломудренности) невесты передается

прежде всего с помощью предметных символов. Все ос-

тальные «языки», на которые переводится (или может

быть

переведено) данное сообщение, будут иметь подчи-

ненную

роль (перевод с оригинала).

Таким образом, иерархия «языков» в ритуале непо-

стоянна. Она имеет выраженный ситуативный характер.

одних звеньях ритула доминируют предметные сим-

волы,

в других — словесные, в третьих — мысленные об-

разы

и др. Вопреки принятой в семиотике аксиоме, со-

гласно которой выбор

языка

(кода) не зависит от пере-

даваемого содержания, именно содержание,

актуализи-

руемое

на данном отрезке

ритуала,

скорее всего опреде-

ляет

(или даже автоматически задает) применение опре-

деленного

способа

выражения. Пока еще рано говорить

каких-то строгих корреляциях между характером ин-

формации и семиотическими системами, используемыми

ритуале, но что касается предметных символов, то

контексте ритуала они наиболее «приспособлены» для

обозначения состояпий (статусов) действующих лиц или

для выражения

идей

наиболее общего характера (доля,

плодородие, богатство, свое, чужое и т. п.). Отсюда их

выраженная характеризующая, определяющая функция.

то же время, например, словесный язык чаще исполь-

зуется тогда, когда актуализируются

идеи

перехода

из

одного состояния в другое, что, как правило, сопровож-

дается сменой характеристик. Но подобные наблюдения

нуждаются в существенных уточнениях, что предпола-

гает специальные разыскания в этом направлении.

Основное противопоставление ритуала (свое—чужое

различных модификациях) и

задача

снятия напряжен-

ности между этими двумя мирами обусловили исполь-

зование вещей для следующих целей.

Во-первых,

с их помощью символизируется как

«свое»,

так и «чужое». В принципе любой культурный

символ (т. е. искусственно созданный предмет) отно-

сится к миру человека и обозначает этот мир. Однако

каждой традиции существует набор предметов, кото-

рые

используются в ритуале исключительно с этой целью

большей мере, чем остальные, воплощая идею «своего».

их числу, как правило, относятся те предметы, кото-

рые

помещаются в центре, внутри своего мира: в доме,

красном углу, у очага или в другом наиболее почитае-

мом (и наиболее внутреннем) месте. Это может

быть

сам

очаг,

приготовленный на нем хлеб, угли, сор и т. п.

Напротив,

предметы, используемые в ритуале для

обозначения «чужого», обычно расположены на перифе-

рии освоенного человеком пространства или на границе

«своего»

и «чужого». Причем, поскольку эта граница не

абсолютна, то в качестве таковой могут

быть

и элементы

одежды, и части дома (стены, окна, двери, дымоход), и

удаленные от центра своего мира сооружения (баня, из-

городь).

Другой класс предметов, нередко используемых

с этой же целью, — новые, только что изготовленные и

еще не вполне включенные в

сферу

«своего» (о чем уже

говорилось),

и старые, сломанные и поэтому уже не со-

всем

«свои».

Другая и наиболее известная функция вещей в ри-

туале — инструмент соединения двух миров. Использова-

ние вещей как медиаторов основано, по всей вероятности,

на известной двойственности: с одной стороны, всякая

вещь

принадлежит миру природы (материал для их из-

готовления

взят

оттуда);

с другой

стороны,

она подверг-

лась специальным операциям, переводящим ее из области

естественного

в искусственное, обработанное человеком и

по

этому

признаку включенное в культуру. Кстати,

именно

этим обстоятельством можно объяснить описан-

ное

В. Тернером и другими исследователями наличие

противоположных

значений у вещей, выступающих в ка-

честве

ритуальных символов. Максимальной медиацион-

ной

способностью

обладают так называемые универсаль-

ные знаковые комплексы : крест, объекты, символизирую-

щие

мировое дерево, храм и др., связанные кратчайшим

расстоянием

с областью

«иного»

и обладающие высшей

моделирующей

функцией.

Наконец, следует отметить и противоположную функ-

цию

вещей-символов. Она

состоит

в том, что с их по-

мощью

«перекрывается», блокируется

канал

связи между

«своим»

«чужим».

Именно в

этой

функции выступают

так называемые обереги, с

помощью

которых устанавли-

вается символическая (и

поэтому

наиболее эффективная)

граница между людьми и силами внешнего мира. Тем

самым

связь между этими сферами приобретает регла-

ментированный характер и появляется возможность ее

контроля со

стороны

человека.

Мы

затронули, да и то лишь в самой общей и тезис-

ной

форме, некоторые

вопросы

прагматики вещей. Семан-

тика и синтактика

будут

рассмотрены в специальной

работе.

Токарев

С. А. К методике этнографического изучения ма-

териальной культуры // СЭ. 1970. № 4. С. 3.

Байбурин

А. К. 1) Семиотический статус вещей и мифо-

логия // Сб. МАЭ. 1981. Т. 37. С. 215—226; 2) Некоторые вопросы

изучения объективированных форм культуры (К проблеме этно-

графического факта) // Там же. 1982. Т. 38. С. 5—15; 3) Жилище

обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983. 190 с.

Франкфорт

Г.,

Франкфорт

Г. А., Уилсон Док., Якобсен Т.

преддверии философии. М., 1984. С. 25. Об онтологичности

вещей в античности и средневековье см.: Аверинцев С. С. Поэ-

тика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 40 и др.

Франкфорт

Г. и др.

Указ.

соч. С. 26.

Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст : Семантика и

структура. М., 1983. С. 230.

Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1983. С. 89.

Культура древнего Египта. М., 1976. С. 247.

Иванов В. В. История славянских и балканских названий

"металлов.

М.,

Г983.

С.

89—90.

Ренине об этом см.: Kroeber A. L.

Anthropology. New

York,

1948; Ср. роль аксиологического (ри-

туального)

аспекта в истории распространения золота и

серебра:

Леви-Строс К. Структурная антропология. С.

89—90.

Виноградов Г С. Материалы для народного календаря рус-

ского старожилого населения Сибири // Зап. Тулуковского обще-

ства

изучения Сибири и улучшения ее быта. Иркутск, 1918.

Вып.

1. С.

19—20.

Levi-Strauss

С. The Savage mind. Chicago, 1973. P. 9.

Топоров В. H. Первобытные представления о мире (общий

взгляд)

// Очерки истории естественнонаучных знаний в древ-

ности. М., 1982. С.

29—30.

Соответствие между творением мира (человека) и

созда-

нием вещи вполне осознавалось и на поздних этапах культурной

традиции. Ср. загадку о горшке: «Взят от земли яко Адам и чоз-

•

ложен на кружало; родился, вертелся; ввержен был в пещь

огненную яко три отрока; взят от пещи огненной и возложен на

колесницу яко Илия; везен был на торжище яко Иосиф и став-

лен на лобное место; биен по главе яко Иисус и кричал громким

голосом, а на голос пришла некая женщина, яко Мария Магда-

лина, и, купивши его за медницу, принесла домой, но распла-

кался

по своей матери — умер и доныне кости его негодящие

лежат не погребены» (Садовников Д. Загадки русского народа.

СПб.,

1876. №

334").

Собственно, всякий ритуал, а не только ритуал изготов-

ления вещей, аналогичен основному ритуалу (творения) в том

смысле,

что ориентирован на преобразование естественного в ис-

кусственнное, космологизацию хаоса (отсюда «технологичность»,

операциональность любого ритуала). Если по отношению к

соз-

данию вещей это очевидно, то для ритуалов, например жизнен-

ного цикла, не вполне. Между тем, свадьба, похороны и т. п. —

суть

единственно возможные способы заключения брака, раз-

решения противопоставления жизнь—смерть и т. п., т. е. куль-

турное оформление событий, относящихся к

сфере

естествен-

ного.

Тем самым с помощью ритуала осуществлялись контроль

и преобразование естественных (в данном случае биологических)

процессов.

Антонова Е. В. Очерки культуры древних земледельцев

Передней и Средней Азии. М., 1984. С. 49.

Там же. С. 61.

Байбурин

А. К. Жилище в обрядах...

Антонова Е. В.

Указ.

соч. С. 30.

Сегал

Д. М. Мир вещей и семиотика // ДЙ. 1986. № 4.

С.

39.

Байбурин

А. К. Семиотический статус вещей... С. 215—226.

Лотман

Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970.

Вып.

1. С. 14.

Там же. С. 3—4.

Там же. С. 4

Там же. С. 5.

Прежде всего благодаря работам В. Н. Топорова, К. Леви-

'Строса,

М. Элиаде и др.

Черных Е. Н. Проявления рационального и иррациональ-

ного в археологической культуре // СА. 1982. № 4. С. 10.

Франкфорт Г. и др.

Указ.

соч. С. 32.

Leroi-Gourhan A. Le

geste

et la parole. Paris, 1965. T. 2.

S. 139.

Богатырев П. Г. Вопросы теории пародного искусства. М..

1971.

С.

297—366.

Там же. С. 357.

Сегал Д.

Указ.

соч. С. 41.

Turner V. W. Bevealation and Divination in Ndembu Ritual.

Ithaca; London, 1975. P. 15.

Толстой H. И. Из

«грамматики»

славянских обрядов //

Труды

по знаковым системам. Тарту, 1982. Вып. 15. С.

57—71.

Л. Л. Топорков

СИМВОЛИКА

И РИТУАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ ПРЕДМЕТОВ

МАТЕРИАЛЬНОЙ

КУЛЬТУРЫ

Появление

ряда

специальных исследований, посвя-

щенных ритуальным функциям предметов материальной

культуры, создает предпосылки для

выявления

общих за-

кономерностей

семантизации вещей и их функционирова-

ния в обрядности.

В отечественной этнографии

разра-

ботка

этой проблематики

связана

прежде всего с именами

Д. К.

Зелепина,

Е. Г. Кагарова и П. Г. Богатырева. В трудах

современных

ученых — А. К. Байбурина, Вяч. Вс. Ива-

нова, О. А. Седаковой, Н. И.

Толстого,

В. Н. Топорова,

Т.

В. Цивьян — изучение символических функций вещей

поднялось на принципиально новый уровень: значительно

усовершенствовалась теоретическая база исследований,

которые

были увязаны с новейшими семиотическими и

лингвистическими методами, разработана методика аре-

ального и структурного изучения обрядности, обоснова-

ны такие важнейшие понятия, как «семантика» и

«семио-

тический

статус»

вещей.

работах А. К. Байбурина обоснован тезис о том, что

различные предметы, созданные человеком, в принципе

имеют

двойственную семиотическую природу: любая

вещь может использоваться и утилитарно, и как

знак,

символ,

причем «знаковость» и

«вещность»

находятся в

отношении комплементарности и поэтому некорректен

вопрос

о том, какое из этих свойств, первично, а какое

вторично.

Косвенное подтверждение такой точки зре-

ния дают разыскания в области древних ремесел, которые

показывают, что технология и хозяйственно-производст-

венная

деятельность в целом сравнительно поздно

обосо-

бились в самостоятельные области.