Мыльников А.С. (ред.) Этнографическое изучение знаковых средств культуры

Подождите немного. Документ загружается.

ным набором свойств не включались в нредметный мир

человека. Более

того,

они становились средоточием сил,

враждебных человеку (ср. представления, связанные с

новыми,

но заброшенными домами).

Удовлетворительный исход

означал

появление новой

вещи с непривычной для нас структурой функций.

Такая

вещь наряду с практическим значением имела широкий

спектр символических функций,

являла

собой

модель ми-

ра и вместе с тем, видимо, осознавалась живым суще-

ством

со своими особенностями. Поэтому представляются

справедливыми слова Е. В. Антоновой: «.. .с позиции ми-

фологического

сознания созданная человеком вещь тожде-

ственна всем прочим существующим в мире вещам. Она

появилась в мире

способом,

тождественным тому,

кото-

рый привел к появлению земли, небесных светил, живот-

ных и человека. Как и прочие вещи, она

наделена

свой-

ствами живого существа. Вещь, по-видимому, неотдели-

ма от мира, она представляет не его отображение, а сам

этот

мир».

После

такого краткого описания принципиальной

схемы

«рождения» вещей перейдем к рассмотрению

«жизни»

вещей, особенностей их функционирования

в архаическом обществе.

Сказанное выше об особенностях древней технологии

имеет непосредственное отношение к проблеме функцио-

нирования вещей. Целостность архаической культуры

в сочетании с отсутствием специализированных средств,

которые

бы обеспечивали циркуляцию информации в об-

ществе,

явились причиной

того,

что каждый элемент

культуры использовался гораздо полнее, точнее, с боль-

иней нагрузкой, чем в современном обществе.

Культурная значимость и ценность архаической и

-традиционной вещи была существенно выше современной.

Ломимо

универсальных практических требований, предъ-

являемых к вещам во все времена, они должны были

•обеспечивать

и экстраутилитарные нужды. Другими

сло-

вами, вещи были «задействованы» не только в практи-

ческом

отношении, но и активно использовались в игре

смыслов

наряду с другими элементами культуры,

кото-

рые,

как и вещи, использовались не только по своему

«прямому

назначению», но и как

знаки

социальных

отно-

янений. Здесь отсутствует та специализация знаковых

систем,

то разделение на мир знаков и мир вещей,

кото-

рые так характерны для современного общества. Здесь

вещи всегда суть

знаки,

но и

знаки

суть вещи.

качестве семиотических средств используются не

только

язык, миф, ритуал, но и утварь, экономические

и социальные институты, системы родства, жилище,

пища, одежда и т. п. Причем все эти культурные сим-

волы обладают единой и общей структурой значений,

благодаря чему возможны цепочки соответствий самых

различных конфигураций, например: предмет утвари —

элемент ландшафта—часть человеческого тела—единица

социальной структуры—время года и т. п. Такое порази-

тельное единство разноплановых п разносубстанциональ-

ных явлений в архаическом мировосприятии позволило

исследователям говорить о том, что архаическая культура

представляет

собой

цельную семиотическую систему,

каждый элемент которой соотнесен со всеми другими эле-

ментами, и все они «участвуют в единой всеобъемлющей

метафоре».

Единство

символического и практического, которым

обладают

создаваемые и используемые человеком вещи,

их

принципиальная

амбивалентность побудила сформу-

лировать понятие семиотического статуса вещей,

необхо-

димое,

как нам представляется, для более адекватного

описания функционирования вещей в культурах различ-

ных типов.

Дело в том, что обычно используемое

в культурологических исследованиях разделение явлений

окружающей человека действительности на мир фактов

п мир знаков

весьма условно, так как всегда сущест-

вуют

объекты, занимающие промежуточное положение.

их числу принадлежат элементы «материальной куль-

туры».

При вхождении в некоторую семиотическую си-

стему

(например, в ритуал) они функционируют как

зпаки, при выпадении из системы — как вещи.

Другими словами, такие

явления

потенциально могут

быть

использованы и как вещи, и как

знаки.

В зависи-

мости

от

того,

какие

свойства актуализируются

(«вещ-

ность»

или

«знаковость»),

они принимают тот или иной

семиотический

статус, т. е. занимают определенное ме-

сто

на

шкале

семиотичности явлений, искусственно

соз-

данных человеком. Таким образом, семиотический статус

вещей отражает конкретное соотношение «знаковости»

«вещности»

и соответственно — символических и. ути-

литарных функций. Его величина прямо пропорциональна

«знаковости»

и обратно пропорциональна

«вещности».

Для вещей, составляющих предметный мир человека, он

колеблется в широком диапазоне, от минимальной выра-

женности знаковых

свойств,

когда семиотический статус

стремится

к нулю, до собственно знаков — вещей с мак-

симальным семиотическим статусом. Приведем простой

пример.

Такая

всем известная

деталь

русской печи, как

заслонка, использовалась двояким образом: по своему

прямому назначению и в ритуальном

плане

(ср., напри-

мер,

роль заслонки в родильной, свадебной, похоронной

обрядности,

в ритуализованной ситуации поиска пропав-

шей скотины и т. п., где она символизировала вход

в иной мир со всеми многочисленными

вариантами

смы-

слов,

присущих этому образу). В первом случае

этот

предмет функционирует как вещь и обладает минималь-

ным семиотическим статусом; во втором —

этот

же пред-

мет

является

знаком, т. е. обладает высшим семиотиче-

ским статусом.

Человек постоянно занимается определением семио-

тического

статуса окружающих его вещей. Это проявля-

ется,

в частности, в обыденных представлениях о том,

насколько

значима

или престижна та или

иная

вещь,

т.

е. насколько

велика

ее

способность

символизировать

нечто

более важное, чем она сама. Как и

всякая

клас-

сифицирующая деятельность универсального характера,

процесс

определения семиотического статуса автоматизи-

рован и происходит, как правило, на подсознательном

уровне.

В качестве одного из случаев осознания семиоти-

ческой

неравноценности вещей можно рассматривать

применяемую по сей день в этнографии схему распреде-

ления

объективированных элементов культуры между

сферами так называемой «материальной» и

«духовной»

культуры. Тот

факт,

что одни вещи включаются в об-

ласть «материальной культуры», а другие (не менее ма-

териальные) — в область

«духовной

культуры», свидетель-

ствует

прежде всего о том, что им приписывается раз-

личный семиотический статус. Очевидно, что вещи, от-

носимые

к сфере «материальной культуры», расценива-

ются

как обладающие низким семиотическим статусом,

в то время как предметы, включаемые в

«духовную

куль-

туру»,

наделяются высоким семиотическим статусом.

этой точки

зрения

«материальную культуру» можно

понимать как зону пониженной семиотичности, а

«духов-

ную»

— повышенной. Следует, однако, заметить, что в

этом

случае определяется некий усредненный, «норма-

тивный»

семиотический статус, который складывается из

оценок

нашего опыта оперирования подобными вещами.

Показательно, что в каждом случае применения дихото-

мии «материальная»

—

«духовная

культура» обнаружива-

ется ряд предметов, «не вписывающихся» ни в ту, ни

в другую область. Принципиально сходная ситуация

наблюдается и в случае применения более дифференци-

рованных морфологии культуры.

Если исходить из представлений о

«среднем»

для дан-

ной

вещи семиотическом статусе, то весь мир вещей

можно

было бы расположить на

шкале

семиотичности,

выделив на ней условно три зоны и сгруппировав все

предметы в три неравные по объему группы.

Верхнюю

часть

шкалы

займут предметы с постоянно

высоким

семиотическим статусом. К их числу можно от-

нести,

например, маски, амулеты, украшения и т. п. По

сути

дела

это не

«вещи»,

знаки,

так как их

«вещность»,

утилитарность стремится к нулю (во всяком случае с со-

временной точки зрения), в то время как «знаковость»

выражена максимально. Подобные вещи обычно

безого-

ворочно

включаются в

«духовную»

культуру.

нижней части

шкалы

семиотичности расположатся

предметы с постоянно низким семиотическим статусом,

т.

е. вещи, лишенные «знаковости». Об этой группе ве-

щей можно говорить лишь применительно к современной

культуре, поскольку исходя из отмеченных выше

особен-

ностей

функционирование таких вещей на ранних этапах

культуры представляется маловероятным, хотя именно

эта группа вещей должна была бы составлять область

материальной культуры.

Между

этими полюсами семиотичности все простран-

ство

шкалы

займет основная группа вещей, которые мо-

гут

быть использованы и как вещи, и как

знаки

(ср.

хотя

бы знаковые функции одежды,

жилища,

утвари,

пищи и т. п.). Строго говоря, только по отношению к этой

группе вещей имеет смысл применять понятие семиоти-

ческого

статуса и

шкалы

семиотичности. Только они яв-

ляются полноценными вещами. Предметы, условно от-

носимые

к высшей и низшей группе, либо не являются

вещами (т. е. не обладают необходимым единством

зна-

ковости

и вещности), либо у нас пет сведений об их

реальном функционировании. Поэтому правильнее

гово-

рить

не о

трех

группах

вещей

«нормативно»

высоким,

средним или низким семиотическим статусом, а о том,

каким

статусом обладает конкретная вещь в конкретном

контексте,

ибо та же вещь в другом контексте может

иметь совершенно иную степень семиотичности. В этом

постоянном

изменении статуса вещей, в самой возмож-

ности

их использования для поддержания и биологиче-

ского,

социального

бытия

видится

основная

особенность

функционирования вещей на ранних этапах истории че-

ловеческого

общества.

Определение семиотического статуса вещей во многом

зависит от позиции исследователя, который может быть

значительно удален от реальной картины функциониро-

вания

вещей во времени, пространстве и культурном

контексте.

В то же

время

семиотический

статус одной:

той же вещи может существенно изменяться во вре-

мени,

быть

различным для разных этнических образова-

ний и меняться в зависимости от ситуации.

При рассмотрении диахронического аспекта функцио-

нирования вещей нужно иметь в виду следующее об-

стоятельство.

Современный исследователь архаического

мировоззрения

со

времен

Тэйлора,

Фрэзера

Дюркгейма

исходит

из четкого противопоставления практического и

символического

в различных

вариантах:

рациональное—

иррацинальное, функциональное—эстетическое, утилитар-

ное—экстраутилитарное и т. п. По сути

дела

все наши

попытки расклассифицировать

явления

на рациональные

иррациональные подчинены примитивной схеме, в со-

ответствии

с которой существуют два противоположных

по

своим

целям

и результатам вида деятельности. Один

из

них

дает

практический эффект, т. е.

направлен

на

удовлетворение материальных потребностей человека.

Другой

вид деятельности ориентирован на экстраути-

литарные (иррациональные) ценности символического ха-

рактера. Эта деятельность обычно рассматривается не

только

как вторичная, добавочная к

первой,

но и как

необязательная,

факультативная.

Подобный

взгляд

на-

столько

утвердился, что не ставится под сомнение ни

правомерность

распространения данного противопостав-

ления

на архаические формы культуры, ни, наконец,

«истинность»

единственной прагматики. Но всегда ли

имело смысл такое разделение? Так ли необязательно то,

что

сейчас называется символическим, экстраутилитар-

ным и даже иррациональным?

Этот

парадокс известен многим историкам культуры.

Суть

его в том, что наиболее примитивные в хозяйствен-

ном

отношении племена, нередко находившиеся на

грани

вымирания, имели сложную социальную организацию,

чрезвычайно разработанную систему обрядов, верований

и мифов. Основные усилия этих племен, как это ни

странно с нашей точки зрения, были

направлены

не на

повышение материальной устойчивости, а на экстраути-

литарную сферу, на неукоснительное выполнение всех

обрядов

и предписаний, в чем и виделся залог благо-

получия коллектива и смысл его существования. В чем

тут

дело? Ведь

любое

общество стремится выжить. Объ-

яснять это, как принято у религиеведов, искаженным

восприятием мира, роковым заблуждением имело бы

смысл

только в том случае, если бы описанная

картина

относилась

к единичному обществу. Но когда такое от-

ношение к материальному производству было присуще

по

сути

дела

для всякого примитивного общества, то

вряд ли речь может идти о случайном заблуждении.

этой связи можно сослаться и на другую давно под-

меченную

особенность человеческой культуры. На про-

тяжении всей истории человечество выделяло для не-

практической, экстраутилитарной деятельности своих

лучших представителей.

Но если это так, «трудно пред-

положить,

чтобы в ней не было органической необходи-

мости,

чтобы человечество систематически отказывало

себе

в жизненно нужном

ради

факультативного. Можно

предположить, что если для биологического существова-

ния отдельного человека достаточно удовлетворения опре-

деленных естественных потребностей, то жизнь коллек-

тива, каков бы он ни был, невозможна без некоторой

культуры. Для

любого

коллектива культура — не факуль-

тативное добавление к минимуму жизненных условий, а

непременное положение, без которого бытие его невоз-

можно».

По

сути

дела

речь идет о существовании второй, со-

циальной, или знаковой, прагматики. Если в схеме «прак-

тическое—символическое»

мы исходим из

наличия

од-

ного

вида потребностей — утилитарных, то в соответствии

приведенными выше соображениями потребности,

в равной степени необходимые для социальной жизни

человека, бывают двоякого рода — утилитарные и

зна-

ковые.

Основное различие между ними в том, что первые

требуют

немедленного удовлетворения и не могут

накап-

ливаться, а вторые обнаруживают

способность

к накопле-

нию.

«Они

являются объективной

основой

приобретения

организмом

сверхгенетической информации. В результате

возникают

два типа отношения организма к вводимым

в него инородным структурам: одни тотчас же или срав-

нительно

быстро

переформируются в структуру самого

организма, другие откладываются, сохраняя

собственную

структуру

или некоторую ее свернутую программу.

Имеем ли мы дело с материальным накоплением каких-

либо

предметов или с памятью в ее кратковременных

или долговременных, личных или коллективных фор-

мах — перед нами, по сути дела, один и тот же процесс,

который

может быть определен как процесс возраста-

ния информации».

Итак, можно наверное говорить о двух видах праг-

матики: утилитарной и знаковой. Важно еще раз

под-

черкнуть, что обе прагматики, если речь идет о социаль-

ном

аспекте деятельности человека, являются жизненно

необходимыми,

и в

этом

смысле знаковая прагматика

столь

же «практична», как и утилитарная.

Признание за знаковой прагматикой жизненно

необ-

ходимого

смысла

—

лишь первый шаг на пути пересмотра

устоявшихся

схем интерпретации архаической культуры.

Собственно,

это положение имеет универсальный харак-

тер,

поскольку применимо для всякого социального

объ-

единения, как архаического, так и современного.

Раз-

личия, и очень существенные, лежат в сфере преиму-

щественных

установок на тот или иной тип прагматики,

способах

организации утилитарной и знаковой деятель-

ности,

в характере их сочетания.

Тот

переворот в области мировоззрения (переход от

космологии

к истории),

особенности

которого

сейчас на-

чинают

проясняться,

самым непосредственным образом

был,

видимо, связан с переориентацией человека и кол-

лектива с

одного

вида прагматики на другой. «Выпрям-

ление»

времени, осознание его необратимости

сопровож-

далось

глобальной перестройкой космологических прин-

ципов.

На авансцену жизни, достойной описания,

выхо-

дит человек с его нуждами, заботами и повседневными

делами. Если в космологическую

эпоху

цель и смысл

жизни человек видел в ритуале, а обыденное

существо-

вание лишь заполняло промежутки между ритуалами, то

историческое

мироощущение вместе с

зачатками

науч-

ного

видения ориентировалось главным образом не на

символические,

а на практические ценности. Конечно же,

речь не идет о том, что один вид прагматики был вы-

теснен другим. Они сосуществовали всегда. Можно

гово-

рить лишь о преобладающих тенденциях и оценках. Если

для первобытного человека утилитарная прагматика —

лишь необходимое условие для осуществления высших,

сакральных целей, то современный человек склонен не

менее решительно перегибать палку в другом направле-

нии, рассматривая символическую деятельность как про-

стое

приложение к основной — хозяйственно-экономиче-

ской.

Крайний рационализм современного (и прежде

всего

научного) мироощущения приучил нас не только

к твердой уверенности в том, что знаковая деятельность

вторична, по и к тому, что четкое разделение утилитар-

ных и знаковых аспектов существовало всегда. Между

тем это неверно даже по отношению к современной куль-

туре.

Как уже было сказано, многие вещи утилитарного

назначения

имеют и дополнительный (эстетический, пре-

стижный) смысл. Тем более неправильно говорить о ди-

хотомии

утилитарного и символического по отношению

явлениям

архаической культуры,

особенно

когда мы

используем противопоставления типа «рациональное—

иррациональное».

Где

критерии

различения

рационального и иррацио-

нального?

Задавая

подобное разделение, мы исходим из

установок

собственной культуры. Но ведь известно, что

внешняя и внутренняя точка зрения на рациональность

могут

не совпадать. То, что представляется рациональ-

ным с позиций одной культуры, может оцениваться

иначе с позиций другой. Безусловно, правы те исследо-

ватели, которые считают, что каждое общество расцени-

вает основные проявления своей социальной жизни как

рациональные.

Другими словами, подобное разграниче-

ние всегда субъективно. Но дело даже не в

этом.

Можно

ли вообще оперировать такими противопоставле-

ниями по отношению к архаической культуре? Если и

да, то только для

того,

чтобы прийти к отрицательному

ответу.

Это же можно сказать и по отношению к другим

антиномиям, с помощью которых мы привыкли описы-

вать не только свой мир, но и мир первобытного чело-

века. «Бессмысленно для него и наше

различие

между

реальностью и видимостью. Все, что

способно

воздейство-

вать на ум, чувство и волю, тем самым утверждает

свою

несомненную

реальность. Нет, например, никакой при-

чины, почему сны должны считаться менее реальными,

чем впечатления, полученные

наяву.

Наоборот, сны часто

поражают человека настолько сильнее, чем однообразные

повседневные события, что оказываются не менее, а бо-

лее значительными, чем обычные впечатления».

Возвращаясь к проблеме прагматических ориентации

на ранних стадиях культуры, следует подчеркнуть, что

соотношение

«вещности»

и «знаковости» не предполагает

постановки вопроса

«что

первично, а что вторично»

в силу комплементарности этих свойств (как левое—пра-

вое,

верх—низ и т. п.). Данное обстоятельство застав-

ляет

настороженно отнестись к тем гипотезам, в

соответ-

ствии с которыми происхождение вещей связывается ис-

ключительно с практическими или исключительно с сим-

волическими потребностями человека. Предмет становится

фактом культуры только в том случае, если он со-

ответствует

и практическим, и символическим требова-

ниям. В этой связи представляется, например, глубоко

верной мысль А. Леруа-Гурана о том, что только с при-

данием жилищу символического

значения

можно

гово-

рить о нем, как о специфически человеческой форме

освоения

пространства (в отличие от «периметра

без-

опасности»,

который есть и у животных).

Вычленение из синкретической системы различных

видов человеческой деятельности, их

специализация

со-

провождалась уменьшением роли сакральных представ-

лений

и соответственно увеличением удельного веса про-

изводственных, инструментальных аспектов этой деятель-

ности,

что повлекло за

собой

существенные изменения в

структуре семиотических систем, используемых в

обще-

стве.

Знаки

и знаковые системы стали более специализи-

рованными. Граница между семиотическими и несемио-

тическими

явлениями

становится все более отчетливой.

Семиотичность

вещей в современной культуре резко сни-

зилась и для многих из них перестала быть обязатель-

ным свойством.

Попробуем подробнее рассмотреть информационный

аспект функционирования вещей. П. Г. Богатырев

своей пионерской работе о функциях народного ко-

стюма прекрасно показал, что всякая

вещь

в народном

быту

обладает целым пучком функций: практической, со-

словной, эстетической, магической, функцией региональ-

ной принадлежности и некоторыми другими.

В зависи-

мости от ситуации эти функции располагаются в том

или ином порядке: одни пз них усиливаются, другие

уходят на второй план. Например, в обыденной обста-

новке

доминирует практическая функция, а за ней в по-

рядке ослабления следуют (для народного костюма) со-

словная,

эстетическая, функция региональной принад-

лежности. Иная иерархия функций в праздничной обста-

новке:

праздничная, эстетическая, обрядовая, функция

национальной или региональной принадлежности, сослов-

ная и, наконец, практическая (причем некоторые эле-

менты

праздничной одежды могут вообще не иметь ка-

кого-либо практического значения). Другими словами,

зависимости от ситуации перестраивается вся струк-

тура функций, в результате чего происходит качествен-

ный

сдвиг в функционировании и восприятии вещи:

оставаясь той же самой, она становится все-таки иной.

Этот

эффект «инакости» вещей П. Г. Богатырев пред-

ложил обозначать

особой

функцией

структуры

функций,

«которая

невыводима из всех прочих функций, состав-

ляющих

всю структуру в целом».

Кстати, в своем опре-

делении

содержания этой функции, указании ее близости

функциям национальной в региональной принадлежности

(наш

костюм, наше сословие, наш народ) П. Г. Богаты-

рев вплотную подошел к актуальной, но практически

неразработанной проблеме этнических символов, этнич-

ности и этнографичности.

Для структуры функций фундаментальным является

различение энергетического (практическая функция

П. Г. Богатырева) и коммуникативного. Результатом

расчленения коммуникативного аспекта вещей и является

весь набор функций, кроме практической, которая в един-

ственном числе представляет целостный и

не де-

лимый

энергетический аспект.

Энергетический и коммуникативный план вещей со-

ответствуют

понятиям «вещности» и «знаковости», кото-