Лоуэнталь Дэвид. Прошлое

Подождите немного. Документ загружается.

тому, что здания разрушаются в тысячу раз быстрее, чем это было до войны.

Повторное освоение территории — вот главный соперник прошлого, однако, есть и другие

причины, которые усугубляют этот технологический похоронный звон. Иконоборцы могут

уничтожить презираемое ими наследие и подвергнуть риску все осязаемые реликты прошлого с

помощью мин и бомб. Популярность также способствует ускоренному разрушению прошлого.

Как было показано в главе 6, массовый туризм усугубляет опасности воровства и разрушения

исторических достопримечательностей. Посетители уже больше не уносят с собой столовое сереб-

ро и кусочки предполагаемого кресла Шекспира в Стратфорде, и не берут напрокат молотки,

чтобы отколоть на память кусочек Стоунхенд-жа,

однако эти приобретения выглядят более чем

скромно на фоне современных потерь. Туристы истоптали весь дерн вокруг каменных глыб

Стоунхенджа, экскурсанты в соборах истирают надписи до полной неразборчивости,

коллекционеры антиквариата способствуют незаконному движению предметов старины, что ведет

к опустошению древних достопримечательностей. Целый храм майя растащили по кусочкам для

нелегального экспорта. Растущее внимание к прошлому спасает многие старинные декоративные

черты от уничтожения, но порождает такие потребности, которые угрожают их существованию in

situ. Воры, выдающие себя за хранителей музея, крадут кусочки кладки дымоходов, балюстрад и

каминов работы Адама.

«Мы настолько хорошо образовали публику, — удрученно отмечает

эксперт по викторианской культуре, — что они теперь хорошо знают, что стоит воровать».

Высокая стоимость охраны исторических достопримечательностей также работает против них.

Надежная охрана часто оказывается слишком дорогой и обременительной: обязательные

требования современного пожарного надзора требуют применения изоляционных материалов и

устройства пожарных выходов, которые могут себе позволить лишь немногие из владельцев

исторических зданий, а ценители старины опасаются, что это «может в итоге привести к

разрушению георги-анской и викторианской жилой архитектуры». Они утверждают, что

Timberlake Lloyd. Poland — the most polluted country in the world? New Scientist. 22 Oct. 1981. P. 348—350.

«Мы, по традиции, откололи кусочек на память» (Adams John. Notes on a tour of English country seats, &c., with Thomas

Jefferson, 4—10 (?) Apr. 1786 // his Diary and Autobiography, 3:185; См. также: Howland. Travelers to Olympus. P. 150);

Chippindale. What future for Stonehenge? P. 180.

Имеется в виду Роберт Адам (1728—1792), шотландский архитектор и дизайнер, который совместно со своими

братьями превратил палладианский неоклассицизм в воздушный, легкий и элегантный стиль, носящий его имя. Кроме

того, совместно с итальянским архитектором Джамбатиста Пиранези он внес существенный вклад в разработку дизайна

и конструкции каминов. — Примеч. пер.

O'DonnellRory. Цит. по: Judd Judith. Thieves with a taste for Adam fireplaces, Observer, 20 June 1983. P. 3. См.: Blair W. G.

Half of architectural art objects lost in demolition // N. Y. Times. 20 July 1980. P. Rl, 8; Deyan Sudjic. The elegant rip-off//

Sunday Times. 6 June 1982.

598

британская служба здравоохранения, жестко требуя соблюдения всех правил высотности,

освещения и устройства лестниц, установленных для новых строений, «неуклонно разрушают

облик зданий XVII в.».

Преходящий характер любого рода артефактов — домов, одежды, книг, мебели, посуды —

трансформирует наше окружение не в меньшей степени, чем разрушение, происходящее во

внешней среде. Несмотря на все беспрецедентное изобилие, объекты также исчезают воз-

растающими темпами. В те времена, когда материалы были дороги, а труд — дешев, вещи делали

на века, часто передавая из поколения в поколение. Сегодня мы чаще меняем вещи, чем их чиним.

Кто теперь защищает ткани чехлами от пыли? Кто перелицовывает воротнички и манжеты

рукавов у рубашек или штопает носки? Развитие промышленности приводит к тому, что дешевле

заменить всю конструкцию целиком, чем ремонтировать ее по частям. Это происходит потому,

что рентабельность зависит от скорости оборота, а старые вещи выходят из моды и становятся

ненужными, даже если они еще вполне пригодны для службы. «Стало общим местом, что машину

возрастом свыше десяти лет нельзя больше ремонтировать, поскольку такая модель полностью

устарела, — пишет Чемберлен. — „Их уже больше не делают", и все машина целиком в бук-

вальном смысле становится музейным экспонатом».

«Встроенное» в вещи устаревание еще более ускоряет их разрушение. Быстро выцветающие

краски, желтеющая и рассыпающаяся бумага, возведенные на скорую руку дома, — все это

вызывало у Рескина глубокое уныние еще в 1857 г., когда вещи служили гораздо дольше, чем

сейчас. Использование недолговечных материалов, предупреждал он, приводит к отсутствию

тщательности в работе, поскольку ни один «уважающий себя ремесленник не станет вкладывать

душу в чашу или урну, которые, как ему прекрасно известно, через пару десятков лет пойдут в

переплавку». Гравюры Дюрера можно взять в руки и двести лет спустя, а вот живопись

современных художников заметно портится уже лет через двадцать, а через сто — она просто

развалится на куски.

Современная бумага портится значительно быстрее: прошедшие обработку

серной кислотой для предотвращения выгорания красок, современные книги в твердой обложке

живут лет 50, а книги в мягкой обложке — около 30, в результате третья часть собрания

Библиотеки Конгресса — около 6 млн. томов — серьезно повреждены. Длительность

существования книг — эта мера принятия нашей культурой собственной скоротечности.

Brown Patricia. Safety in older buildings // The Times. 8 Apr. 1978. P. 15; SPAB Annual Report, 1981—2. P. 4. См.: Dobby.

Conservation and Planning. P. 1523 153; Lord James of Rusholme, Royal Fine Art Commission. Fire regulations in historic

buildings, letter. The Times, 8 Sept. 1978. P. 15; Lewis Sturge. The price of preservation // Daily Telegraph. 2 Apr. 1979. P. 14.

Chamberlin E. R. Preserving the Past. P. 79.

Ruskin. Education in art (1858) // his Lamp of Beauty. P. 302.

Magida Arthur. Our printed legacy is turning to dust. Нейтрализация кислоты в вакууме обещает раз в десять продлить

жизнь книг. (Williams J. С. Chemistry of the deatidifica-

599

Стремительно выходят из употребления и исчезают целые категории объектов. «До сих пор

активная жизнь почти любого данного класса артефактов могла измеряться веками, если не

тысячелетиями, — добавляет Чемберлен, — разница между плугом,... которым пользовались

римляне, и тем, который использовали в XIX в. в Дорсете, в целом невелика. Теперь цикл,

включающий в себя изобретение, использование и устаревание предмета может быть

завершен даже не на протяжении жизни одного поколения, а лет за десять, или того

быстрее».

Мы живем в обстоятельствах исключительно скоротечных: как предвидел Ма-

ринетти, большая часть вещей, которые мы носим и видим вокруг себя, еще менее

долговечны, чем мы сами.

В то же время возросшая продолжительность жизни и склонность

к перемещениям приводит к тому, что мало кто из нас остается в одних и тех же местах на

протяжении всей жизни, не говоря уже о тех домах, где мы родились. А потому то, что

окружает нас на протяжении последующей жизни, редко похоже на места нашего детства.

Недолговечные и одноразовые вещи, которые производит наша промышленность, также

остаются где-то позади нас.

Отчасти тяга к сохранению — это реакция на нарастающее исчезновение вещей и тех темпов,

с которыми они проносятся мимо нас. Перед лицом масштабных перемен мы крепко

держимся за эти сохранившиеся знакомые нам образы. Мы компенсируем утраченное

интересом к его истории. Подобно новичку в деревенском сообществе, который обретает

корни за счет того, что вступает в местное историческое общество, приобретающий новые

вещи современный человек испытывает ностальгические чувства по отношению к тому, что

они собой вытеснили. Когда вещи перестают быть полезными, ими восхищаются только

потому, что они старые. Их сохранение придает таким вещам своеобразную генеалогию,

помещает их в определенный темпоральный контекст, компенсирует им ту долговременность,

которой мы их лишили, избавившись от них так быстро. Интерес к тем или иным следам

прошлого растет по мере возрастания угрозы их исчезновения — паровые двигатели,

соломенные крыши, каналы, печи для обжига керамики ныне привлекают такое внимание,

которого никогда не вызвали прежде, когда их везде было полно. Ничто не вызывает такого

сочувственного стремления к сохранению, как угроза неминуемого уничтожения, идет ли речь

о здании, птицах или обычаях.

Привязанность к памятным местам или к вещам, которые некогда нас окружали, смягчает

отчуждение от непривычной среды, а тяга к старинным зданиям отражает «рациональный

голод по какой-либо устойчивости», когда темпы перемен превосходят способность людей

tion of paper. P. 16—18; Adrian С. Sclawy and John C. Williams. Alkalinity — the key to paper «permanence». Tappi.

1981. 64:5, 49—50; Paper and Its Preservation: Environmental Controls).

Preserving the Past. P. 79.

Kendig and Hutton. Life-Spans. P. xiii-xiv, 163. Конечно, большинство домов в прошлом были еще менее

долговременны, чем современные.

600

их усваивать.

«Чем стремительнее меняется общество, тем дольше мы должны удерживать

рядом с собой вещи, которые еще можно как-то использовать, — советует Питер Маррис. —

Городской ландшафт должен отражать нашу потребность в преемственности». Каким бы

эффективным или красивым ни было новое, разрыв преемственности может вызывать

нестерпимый стресс.

Чем скорее прошлое разрушается или остается за спиной, тем сильнее становится тяга к его

сохранению и восстановлению. Подвергаясь опасности со стороны технологии, загрязнения

окружающей среды, перенаселенности, сохранившиеся остатки прошлого овладевают нашим

вниманием, как никогда прежде, и в основе этой заботы лежит их скрупулезное изучение.

Техника, которая уничтожает прошлое, одновременно помогает выявлять и сохранять следы

истории, доселе скрытые под слоем грунта, морскими водами или позднейшими

живописными наслоениями. Новые методы консервации позволяют восстанавливать

старинные материалы, прежде казавшиеся безвозвратно утраченными.

Потери и приобретения

Все эти работы по сохранению прошлого требуют денег, времени значительных усилий,

поэтому на другую чашу весов мы должны положить все необходимые затраты. И та, и другая

сторона склонна к преувеличениям: презервационисты осуждают любую потерю как акт

вандализма; их критики же ставят им в вину излишнюю зависимость от прошлого. «Конечно,

в целом я за сохранение — я член Национального треста, — заявляет один из чиновников

представителям фонда СПАСИ Британское наследие, — но некоторые хотят сохранять

вообще все подряд».

Действительно, даже британский министр культуры недавно заявил, что

«будь у меня такая возможность, я вообще запретил бы сносить какие-либо здания».

Если же оставить в стороне ностальгические или футуристические гиперболы, никто не

стремится к тому, чтобы сохранять или уничтожать все без разбора. Однако как мы уже

отмечали это в главах 2 и 3, надлежащего баланса между прошлым и настоящим достичь

необычайно трудно, он смещается вместе с устойчивостью или быстротечностью всего

нашего окружения, вместе с изменением потребностей в преемственности или новизне,

вместе с экономическими, культурными и эстетическими затратами и выгодами.

На заботы о сохранении исторического наследия в тяжелые времена часто смотрят как на

непозволительную роскошь. По выражению Джо-

England Glyn (1981). Цит. по: Binney. Oppression to obsession. P. 208.

Marris Peter. Loss and Change. P. 150.

U.K. Property Services Agency officer. Цит. по: Binney. Oppression to obsession. P. 205.

Paul Channon, address at SPAB annual general meeting. London. 11 Nov. 1982.

Hagerstrand. On the survival of the cultural heritage.

601

на Саммерсона, старые здания, «как и разведенные жены... стоят денег. Часто они бывают

совершенно ужасны в этом отношении. Защита одного такого здания может потребовать от

сообщества таких же жертв, как и сохранение тысячи картин, книг или музыкальных

партитур».

В Великобритании, где насчитывается около полумиллиона старинных зданий,

хотя бы частично требующих работ по их сохранению, подобные расходы могут оказаться

совершенно неподъемными. Даже американцы иногда считают, что вышли за рамки разумной

меры. На встрече с презервационистами в Нью-Йорке в 1981 г. при лоббировании ими против

сокращения федерального бюджета на эти цели, одна дама-чиновник призналась, что смущена

требованиями помочь программе сохранения исторических памятников перед лицом жесткого

сокращения программ школьных завтраков, продовольственных талонов и социального

обеспечения.

На фоне этих потребностей финансирование работ по охране памятников

выглядит явной роскошью; если их свернут, то при этом никто не останется без дома, не

умрет от недоедания или от отсутствия медицинской помощи. «В такие времена вы уделяете

слишком много внимания этим мертвым павлиньим перьям, — утверждает один из

британских лейбористов, — и забываете о разрушающихся общественных службах».

Это веские аргументы. Однако сравнение всегда хромает. Оно упускает из виду тот факт, что

сохранение памятников — это не столько затраты, сколько вложение капитала. Ценность

реликвии зависит от ее состояния, от того, кому она принадлежит и кто за ней присматривает,

как она используется. Но все, сохранившееся от прошлого, имеет некоторую ценность,

которой можно лишиться, если ее не сохранять.

Сохранение и новое использование исторических зданий — это отнюдь не пустые траты, но

зачастую имеет существенный экономический и социальный смысл. Охрана памятников

может сберегать энергию и материалы, создавать новые рабочие места и экономить деньги.

Площади во многих старинных зданиях обходятся дешевле и приносят большие прибыли, чем

в новых. «Повторное использование старых зданий обычно требует меньших затрат

капитала... и занимает меньше времени на подготовку, чем в новых, так что средства

замораживаются на более короткий период, прежде чем аренда начнет давать отдачу», — к

такому выводу приходит один из архитектурных журналов. «Работы по сохранению и

перестройке требуют большего количества рабочих и мастеров, чем при строительстве новых

зданий... Восстановление известных строений и жизнеспособных окрестностей одновременно

и дешевле, и создает меньшее социальное напряжение, чем... новое строительство».

Summerson John. The past in the future. P. 221.

The future of historic preservation: new directions and forecasts, panel discussion at 4th Annual Convocation of Preservation

Alumni. Columbia University. 11 Apr. 1981.

Whitchead Phillip. Preserving the past, failing the future // The Times. 17 Mar. 1984. P. 8.

Morton David. Looking forward to the past // Progressive Architecture. 1976. 35:11,45. По поводу экономических аспектов

см. мою работу Conserving the heritage. P. 239—244.

602

В США презервационисты, как правило, опираются на подобные аргументы. Они часто

публикуют отчеты о том, сколько калорий было сэкономлено за счет реставрации старинных

зданий, и как мало тепла и кондиционированного воздуха они потребляют в сравнении с

современными строениями. А поскольку строительная индустрия потребляет треть от всей

производимой в США энергии, подобная экономия выглядит весьма значительной: на

реабилитацию городской среды зачастую требуется почти вдвое меньше энергии, материалов

и капитальных вложений, чем при строительстве новых сооружений.

А потому пре-

зервационисты обещают наряду с сохранением исторического наследия и экологическим

процветанием еще и существенную экономию.

Об этой экономии часто упоминают и презервационисты в Великобритании, отчасти и

потому, что налоги (в особенности, налог на добавленную стоимость) практически делают

невозможными ремонт и реабилитацию старинных зданий.

Тем не менее использование

старых зданий экономит капитал, а историческая атмосфера способствует тем фирмам, чьим

работникам нравится окружение прошлого, «историческая среда является влиятельным, если

не решающим фактором» при выборе местоположения офисов многих компаний, а «те

регионы и территории, где существует позитивный подход к сохранению памятников, в итоге

получает благоприятные экономические результаты».

Многообразны и туристические

перспективы охраны памятников. Британские исторические здания вносят значительный

вклад в различные сферы деятельности, «от туризма до развития системы обмена иностранной

валюты, развития и процветания на местном уровне, роста собираемых налогов на уровне

центральной власти». Посещение исторических зданий, древних монументов и старинных

церквей стоит на первом месте по популярности среди иностранных туристов. Доходы от

туризма составляют до половины дохода некоторых соборов и 2/3 эксплуатационных

расходов Вестминстерского аббатства. Охрана зданий в небольших городках и деревнях

«очевидно является наиболее жизненным фактором, с которым связаны все их доходы от

туризма».

С другой стороны, критики возражают, что перестроенные старинные здания часто

«представляют сомнительную ценность с точки зрения сегодняшнего дня и создают

масштабную проблему следующему поколению».

То, что старинные здания сносят, как

Монкспат и здание

U.S. Advisory Council on Historic Preservation. Annual Reports, 1979 and 1980; National Trust. New Energy from Old

Buildings. P. 16, 23, 27, 119.

Binney and Grenfell. Drowning in V.A.T. См. также: Historic Buildings Council. Annual Report, 1979—1980. P. 2, 1980—

1981. P. 12; Suddards. Listed Buildings. P. 203—228.

Hanna and Binney. Preserve and Prosper. P. 33 and Introduction, n.p.

Binney and Hanna. Preservation Pays: Tourism and the Economic Benefits of Conserving Historic Buildings. P. ix, 135;

Hanna. Cathedrals at saturation point? p. 189. См. также издание Английского туристического бюро Putting On the Style

(1981) — «путеводитель по великолепным английским зданиям, которые можно арендовать для некоторых особых

деловых случаев».

Luder Owen. Luder on conservation: shouting rude words at the vicar. Building. 15 Dec. 1978. P. 35.

603

ратуши в Кенсингтоне, или же оставляют без попечения до тех пор, пока их все равно не

приходится сносить из соображений безопасности, говорит о том, насколько

обременительными представляются исторические строения для местных властей и

застройщиков.

Немногие люди, которых соблазнила перспектива жить в исторических

зданиях, вскоре столкнулись с необходимостью беспрестанных вложений для того, чтобы

поддерживать их в надлежащем порядке, и что «очарование истории» — это всего лишь

эвфемизм торговцев для обозначения дверных проемов, настолько низких, что человеку выше

полутора метров ростом приходится постоянно нагибаться, и оконных рам, из которых вечно

дует».

Задачи сохранения неизбежно будут потреблять солидную долю общественных

ресурсов. Британский министр по охране памятников недавно предупредил, что работы по

поддержанию старинных зданий могут потребовать таких же затрат, как и вся Национальная

служба здравоохранения. Однако реально выделяемые мизерные суммы создают ложное

представление о сохранении как о тягостном бремени.

В действительности же мы еще

недостаточно осознаем ни понесенные затраты, ни получаемые выгоды. Похоже, что

владельцы магазинов еще не до конца понимают, что значительная часть их бизнеса связана с

посетителями расположенных поблизости исторических достопримечательностей, а

правительство недостаточно учитывает тот вклад в бюджет, который вносят налоговые

поступления от туризма и обмена иностранной валюты. Безусловно, коммерческое

использование прошлого одновременно увеличивает и расходы по его поддержанию, и также

подвергает опасности его ткань и окружающую среду, как мы это видели в главе 6. Данные

опасности не означают, что историческое наследие не может быть прибыльным. При этом,

конечно, есть своя правда в замечании одной из сторонниц охранителей о том, что «вам не

удастся удержать девятнадцатый век в веке двадцатом бесплатно».

Перечисленные трудности не сводятся к расходам на ремонт и поддержание зданий.

Сохранение старинных вещей противоречит самому духу современного предприятия. Век

назад считалось, что сохранение старых зданий не соответствует задаче повышения

жизненных стандартов британцев и потребностям развития.

В современной Британии

Allan George. When an «alteration» is «demolition» Period Home. 1981. 2:3, 26. Похвальная инициатива

Департамента развития по внесению исторических зданий в реестр охраняемых законом, к сожалению, слабо

подкреплена соответствующим энтузиазмом для того, чтобы эти дома стояли прямо, — замечает Аллан чуть

ниже. — Напротив, законы, защищающие внесенные в реестр дома от разрушения, сноса и повреждения на-

столько несовершенны, что придают сомнительную репутацию всему начинанию в целом» (Legal notes, ibid. 1985.

6:1, 16).

* Ridley-Walker John. «Period delights», ibid. 1982. 3:3, 18.

Lady Birk spells out Government conservation policy // Architects Journal. 1978. 167, 1142; Binney. Oppression to

obsession. P. 206.

Wellington Margot. New York Municipal Art Society. Цит. по: Brown P. L. Is South Street Seaport on the right track?

P. 19.

The Antiquarian (1871). Цит. по: Hudson. Social History of Archaeology. P. 55.

604

для большинства крупных старинных зданий не удается найти доходного применения, а

охрана памятников воспринимается как препятствие на пути возрождения строительной

промышленности, программ по повышению уровня занятости и деловой активности в целом.

Некоторые опасаются, что сохранение реликтов индустриальной революции помешает

развитию новой индустрии. Стремящийся избавиться от своего имиджа фабричного города,

Бернли (Burnley) встретил предложения презервационистов с «активной враждебностью».

Чрезмерная забота о сохранении прошлого ведет к усталости предпринимательства. «Имидж

истории и бифитеров, — по мнению одного из правительственных чиновников, — мешает

британским экспортерам продавать наши товары за рубежом».

Критики презервационизма

утверждают, что культ прошлого в итоге приведет к тому, что Англия будет иметь ценность

лишь в качестве реликта. Полвека назад Клаух Вильямс-Эл-лис (Clough Williams-Ellis)

называл Англию музеем и обвинял археологов и антикваров в том, что они сохраняют

мертвые вещи в ущерб живым.

С тех пор тяга к реликтам предшествующих стилей жизни

низвела «величественные дома Англии и даже целые нации, как, например, изначально

живописную Испанию, — отмечает Сезар Гранья (Cesar Grana), — до положения objets d'art».

Однако такое положение имеет свои преимущества. «Каким бы ужасным нам это ни

показалось, но, возможно, превращение этой горстки островов в книгу живой истории — не

самая плохая перспектива», — рассуждает политик-лейборист Эндрю Фолдз (A. Faulds). Он

видит в Британии «нечто вроде Швейцарии, где вместо гор — памятники,... некое убежище,

исполненное истории, для миллионов тех,... кто хочет укрыться от пульсирующего давления,

обид и треволнений нашего индустриального общества». Почти «миллионы посетителей на-

воднили эти места,... чтобы поглазеть и подивиться на наше наследие. Разве мы не сделаем

все, чтобы расширить его?»

Однако большинство британцев все же хотят подвести черту под

процессом превращения их в профессиональных поставщиков прошлого, скуповатых старых

чудаков — или проституток от культуры — в сказочной стране истории. Опасения начали

высказывать, как только индустриальная археология превратила Уэльс в «нацию музейных

служителей», имея в виду «величайший в мире мавзолей».

«Туризм низводит все нации до

уровня Ру-

Britain's Historic Buildings: A Policy for Their Future Use. P. 18, 19; McKecm Charles. Tears over conserving buildings

// The Times. 13 Apr. 1982. P. 8.

Powell Ken. Burnley: Mill-Town Image: Burden or Asset? P. 1.

Цит. по: Binney. Oppression to obsession. P. 205.

Williams-Ellis Clough. England and the Octopus. 1928. P. 108, 131, 132. Еще в 1890 г. Хэйвлок Эллис говорил, что

«мы уже почти превратили Англию в музей древностей» (New Spirit. P. 24), но в отличие от Вильямса-Эллиса,

Эллис считал это достоинством.

Grana Cesar. Fact and Symbol. P. 98.

objets d art — предметы искусства (фр.) — Примеч. пер.

Faulds A. Ancient assets that may be our salvation // The Times. 19 Jan. 1976. P. 12.

Francis Hywel. Цит. по: Merrill Robert. Cefn Coed coal & steam centre: the interpretation of a mining community //

Interpretation. 1981. N 17, 13.

605

ритании», — предостерегает другой критик. — Он подталкивает жителей страны к тому, чтобы

превратиться в барышников и лизоблюдов за чаевые».

И чем более доходным прошлое

становится в качестве предмета шоу-бизнеса, тем значительнее этот риск. Доходы от туризма мо-

гут помочь остановить физическую эрозию, но даже самый жесткий надзор может всего лишь

смягчить ту вульгарность и разрушение среды, которые влечет за собой популярность.

Сохранение памятников прошлого обвиняют не только в том, что оно стоит на пути прогресса, но

и в том, что оно препятствует моральному и социальному благосостоянию — упреки иногда

совпадают. «Действительно ли церковь готова продолжать поддерживать жизнь, как если бы они

были смертельно больны, в тех зданиях, у которых нет ни малейшей надежды на самостоятельное

выживание?» — задает вопрос по поводу закона об охране памятников представитель власти,

вызывая в воображении образ священнослужителей, настолько занятых несением слова Божьего,

что им некогда заняться тем, чтобы застеклить окна. Англиканцы, уставшие под бременем

избыточного числа церквей — «груз, камнем (в прямом смысле) висящий на шее» — соглашаются

с тем, что их миссия — спасать души, а не здания.

В джен-трифицировавшихся (gentrified)

деревнях старые дома консервируют за счет прежней общины, которой уже не под силу покупать

(или противиться распродаже) старинные коттеджи. Когда реабилитационная лихорадка

охватывает старую Америку, «воротилы от реставрации» обычно переселяют неимущих жителей в

другие районы.

Торговцы в Биллингзгейте были возмущены тем, что немалая часть заботы доста-

лась старому крытому рыбному рынку, тогда -как про них самих забыли. Как сказал один из них,

«надеюсь, весь этот чертов рынок когда-нибудь рухнет».

Многие римляне называют Колизей не

иначе как «одним большим писсуаром» и возражают против намерения использовать

археологический план старинного центра в качестве схемы для того, чтобы превратить пока еще

живой город в мертвый.

Johnson Frank. Ruritania here we come, The Times, 23 June 1981. Прусский историк и дипломат высказывал аналогичные

взгляды в 1845 г.: «Лучше строить, основывать и действовать, — писал он в похвалу Соединенным Штатам, — нежели

обладать руинами, которые показывают туристам» (von Raumer. America and the American People. P. 300).

Руритания — мифическое королевство в романах английского писателя Энтони Хоупа (1863—1933); в переносном

смысле — романтическое место. — Примеч. пер.

Suddards R. W. Do the empty churches a service ^iknock them down, The Times, 29 May 1982. P. 10; Archbishop Coggan,

address at Church of England General Synod, 1975. Цит. по: Powell. New Iconoclasts. P. 1.

Roddewig and Young. Neighborhood Revitalization and the Historic Preservation Incentives of the Tax Reform Act of 1976

(1979). Цит. по: McGee. Historic preservation and displacement. P. 12. См.: Singer. When worlds collide.

Interviewed by Jacquelin Burgess, 1982. См.: Hill George. The city smell will never be the same again // The Times. 10 Nov.

1981. P. 10.

Zeri Federico. Цит. по: Sari Gilbert. City of living, city of dead // IHT. 1 June 1981. P. 7—8S. По поводу общего фона см.:

KostofSpiro. The Third Rome 1870—1950: Traffic and Glory. Berkeley, Calif.: University Art Museum, 1973.

606

Пока раздаются подобные обвинения, на презервационистах остается пятно элитарности, несмотря

на то, что они претендуют на широкую поддержку среди населения. Сплошь и рядом именно

богатые стремятся спасать старинные здания, а также те, кто получает гранты и налоговые льготы

под эти цели. Многие бедняки связывают исторические здания «с архаической нисходящей фазой

истории, когда... праздные классы предавались явному расточительству».

Охрана памятников

мало что значит для тех, чье чувство прошлого омрачено неблагоприятными воспоминаниями.

«Не было ни тени сожаления», когда новое шоссе в начале 1970-х прошло через район

исторических хлопковых фабрик в Фолл-Ривер, шт. Массачусетс, «скорее только радость», сооб-

щал индустриальный археолог. «С местами такого рода обычно связаны грязь, шум, тяжелые

запахи, изнурительный труд и прочие формы эксплуатации», что делает речь об их охране просто

смехотворной. «Сохранять сталелитейный завод? — спрашивают люди, — Да он же убил моего

отца! Кому это нужно?»

Однако подобное зловещее индустриальное прошлое отвергают, как это показывает ситуация в

Лоувелле и Брэдфорде, далеко не все. Реакция на «Сатанинские мельницы» — выставку одежды

XIX в. Пен-нинских мануфактур — показала, сколь многое значит их сохранение для тех, кто там

работал, даже если их жизнь была тяжела, а здания — уродливы. Абсолютно не испытывая

никакой ностальгии по детским годам, прошедшим в тяжелом труде, одна из посетительниц была

тем не менее рада услышать, что ее фабрика все еще стоит: этот факт служил удостоверением ее

воспоминаний.

В северной Англии, как и старых городках Новой Англии,

исходная посылка социальных реформаторов и планировщиков о том, что прошлое рабочего класса в этих

индустриальных местах нужно искоренить, поскольку оно символизирует нищету, грязь и эксплуатацию, упускает из

виду то, что сами рабочие думают по поводу собственного мира... Они хотят, а иногда активно стремятся, вспоминать не

только хорошие времена, но и плохие. И то, и другое составляет часть их жизненной судьбы и глубоко вплелось в их

чувство по поводу этих мест.

Другие критикуют охрану памятников за то, что она препятствует инициативе. Этот недостаток

прошлого, как мы уже говорили в гла-

Dobby. Conservation and Planning. P. 28, 29. По поводу культа архаичных, старомодных и грубо сдеданных книг ручной

работы, представленных издательством Kelms-cott Press см. Veblerif Theory of the Leisure Class (1899). P. 116, 117. (см.:

Веблен Т. Теория праздного класса. М., 1984.)

Vogel Robert. Цит. по: Richmond Theo. Sites and soundings, Guardian, 28 Aug. 1973. P. 12. В Манчестере, шт. Нью-

Гемпшир, продолжат сносить заводы Амоскига (Amoske-ag) «до тех пор, пока жив хоть кто-то, кто там работал», —

утверждал один обитатель тех мест (цит. по: Greiff. Lost America (1974). P. 11, 12); всего через несколько лет сног-

сшибательная программа по сохранению памятников Амоскеага доказала, что он был неправ (Hareven and Langenbach.

Amoskeag, 1978).

Satanic Mills: Industrial Architecture in the Pennines; Hareven and Langenbach. Living places, work places and historical

identity. P. 112—114.

"Ibid. P. 16.

607

ве 3, часто отмечали визитеры из Америки в Старый Свет еще задолго до того, как охрана

памятников стала практической проблемой. Почти неразрушимые здания Рима показались

американцам Готорна столь же зловещими, как и дар бессмертия Аполлона Куманской сивилле.

«Все города нужно делать такими, чтобы они могли проходить очищение огнем или тлением

каждые полвека. В противном случае, они станут наследственным прибежищем паразитов и

нечистот, и к тому же окажутся в стороне от тех улучшений, которые постоянно возникают во

всех прочих человеческих предприятиях».

Этот взгляд вскоре был распространен и на охрану памятников. «Мы не можем позволить, чтобы

наши жизни были погребены и смяты под тем, что представляет собой всего лишь

нагромождением мертвых вещей прошлого, — говорил одни из членов Парламента в 1878 г. —

Пусть все мертвое уйдет, пусть останется только живое»} Век спустя ему вторит директор

музея Виктории и Альберта: «Почитание прошлого и всего, что с ним связано, поднялось до

исключительного, невиданного прежде уровня... Нет ничего более мертвого, чем мертвое

наследие, а вокруг нас слишком много такой мертвечины. Прошлое поглотило нас».

Приверженность наследию прошлого в архитектуре, в частности, видят в том, что оно подавляет

дух творчества и лишает нас будущего. Старые здания обладают преимущественным правом на

пространство и таланты, но уважение к древности душит новации. «Если мы только позволим

этим параноикам-презервационистам втянуть нас в сохранение всего на свете, — негодует Рейнер

Бэнхэм (R. Banham), — то от естественного жизненного процесса увядания и замещения останется

ровно половина, а сами мы окажемся в этих мумифицированных городах прошлого, как в

смирительной рубашке».

Оппоненты любят подчеркивать, что если бы охрана памятников в

прошлом была столь же распространена, как сейчас, то большая часть тех строений, которыми мы

сегодня восхищаемся и которые почитаем неприкосновенными, попросту не смогла бы появиться

на свет.

«Консервационисты лишают нашу культуру веры в собственные силы, — вот типичное

обвинение. — Мы не можем больше творить, сооружать, придумывать что-то новое. Мы должны

оберегать, сохранять и реставрировать».

Даже ис-

Согласно легенде, Куманская сивилла получив от влюбленного в нее Аполлона дар прорицания, испросила

бессмертие, но позабыла вымолить вечную молодость, так что через несколько столетий превратилась в дряхлую,

сморщенную старушку (Ovid. Met. XIV 103—153). — Примеч. пер.

Hawthorne Nathaniel. Marble Faun. P. 301, 302.

Courtney Leonard II SPAB Report, 1878. Цит. по: Dellheim. Face of the Past. P. 91.

Strong Roy. Taking the age out of heritage // The Times. 24 Sept. 1983. P. 8.

Banham Reynem. Preserve us from paranoid preservers // Observer Mag. 21 Oct. 1973. P. 15.

Dobby. Conservation and Planning. P. 29; RIBA president Michael Manser. Down with mediocrity... up with originality! //

Observer Mag. 3 May 1981. P. 31; Luder on conservation (see note 192 above).

Johnson Douglas. Not what it used to be. 1978. Vol. 5. 43.

608

торик, посвятивший свою жизнь традиционной архитектуре, считает, что нынешняя мода на

сохранение избыточна и отражает упадок духа.

«Если проектировщики боятся или не хотят

заниматься проектированием, а строители стыдятся или не желают строить, — выражает свои

опасения Хантер Дэвис (Н. Davis), — то в итоге у нас останется только одна растущая индустрия

— индустрия сохранения».

Конечно, подобные возражения искажают движение презервацио-низма и преувеличивают его

влияние, но выражаемые ими опасения по поводу излишней привязанности к реликтам прошлого,

вполне справедливы и обоснованы.

Движение охраны памятников едва ли можно обвинить в сегрегации прошлого. Сознание

прошлого как особой сферы порождает стремление сохранить его, однако это в свою очередь еще

больше отделяет его от настоящего. Уже само по себе стремление сохранить его свидетельствует о

некотором кризисе. Оно наполняет ландшафт артефактами, которые, однако, не свидетельствуют

более о живой древности, но прославляют то, что уже мертво. Акцент на сохранении обычно

приводит к подмене «традиционной» непрерывности потока времени на фрагмен-тируемое и

ходко распродаваемое прошлое.

Как и все коллекционеры, отмечает Вальтер Беньямин,

презервационисты в действительности разрушают то, что сохраняют.

То, что мы преднамеренно

укрываем от естественного хода разрушения и исчезновения, как мы показали это в главе 6, уже

более не является частью живого целого и превращается в итоге во фрагмент, отделенный от

своего контекста.

Таким образом охрана памятников еще раз подтверждает наличие темпорального разрыва,

который с самого начала послужил его основанием. Именно музеи для того, чтобы сохранить и

дать всем возможность взглянуть на реликвии, изолируют их. Однако сохранившиеся памятники,

приспособленные для новых целей, равным образом стоят в стороне от нынешнего дня: мы

акцентируем анахроничность и подчеркиваем их древность тем, что упраздняем их

первоначальное употребление. Однако находятся они в музее или обретают какое-то новое

назначение, сохранившиеся частицы прошлого сильнейшим образом отличаются от своего

сегодняшнего окружения.

Изоляция — вот обычная судьба сохранившихся реликвий, вне зависимости от того, что с ними

происходит. Например, устраняя со зданий позднейшие аккреции и замещая недостающие части, и

реставраторы церквей в XIX в., и кураторы исторических зданий в XX в. в равной мере стремятся

вернуть их к идеализированному первоначальному состоянию. В противовес этому, выступающие

против «выскабливания» охранители стремятся к тому, чтобы оградить прошлое от вмеша-

Middleton. Use and abuse of tradition. P. 736.

Davis Hunter. Preserve us from the preservers // Sunday Times. 19 Jan. 1975. P. 21.

Spender. Love-Hate Relations. P. 35, 219, 220, 239, 240.

Arendt. Introduction: Walter Benjamin. P. 39—45.

609

тельства со стороны современности и позволить тому самому говорить за себя. И хотя в основе

подобных действий лежат противоположные представления о том, что такое реликвии и почему

они сохраняют свою значимость, и те, и другие относятся к прошлому как к области, существенно

отличной от настоящего — в случае реставраторов, которую надо очистить от последующих

изменений, а в случае с противниками «выскабливания» — вообще не нужно трогать. «За счет

придания старинным зданиям квази-религиозного статуса неприкасаемых», — приходит к выводу

Деллхайм (Dellheim), Общество защиты старинных зданий, «лишило их светских функций и

превратило в музеи — даже если в основе этих действий лежали совершенно противоположные

намерения».

Все действия по сохранению памятников пропитаны музейным духом, поскольку мы, по

выражению Роя Уорскетта (R. Worskett), хотим «видеть наши исторические города как своего рода

„картины", отлученные от повседневной реальности». Однако если Уорскетт осуждает подобную

сегрегацию как тривиализацию «того, что в высшей степени ценно и незаменимо»,

защитники

современной архитектуры полвека тому назад явно нацеливались на мумификацию прошлого,

предлагая выделить под старинные строения специальные заповедники, где они уже более не

вмешивались бы в современную среду. К архитектурным реликтам следует относиться как к

тщательно сохраняемым кладбищам, советует Ле Корбюзье, поскольку «в этом случае прошлое

уже не опасно для жизни».

Фрэнк Ллойд Райт (F. L. Wright) также сокрушался по поводу

сохранения старинных зданий in situ. «Лондон старчески дряхл, — предостерегал он. — Если бы

одряхлела ваша мать, то вряд ли бы вы стали бальзамировать и хранить ее в хрустальном гробе

после смерти». К старому Лондону следует относиться с почтением, «сохраняя лучшее из него в

виде мемориала в огромном зеленом парке», но нельзя позволять ему стоять на пути нового.

С этой точки зрения, охранители явно недооценивают нашу свободу от древности. Уже сама наша

готовность сохранять его следы свидетельствует о том, насколько мы его превзошли. «Всякое

хорошо обоснованное усилие сохранять природу, примитивные культуры и прошлое и

представлять их в аутентичном виде, — рассуждает Дин Мак-Каннелл (D. MacCannell), —

способствует сплочению настоящего в противовес прошлому, более в сфере контроля над

природой, и менее — над продуктами истории». Мода на сохранение прошлого отражает победу

современности над ним. Эта победа столь полна, что мы можем себе позволить сохранять,

воспроизводить и распространять

Dellheim. Face of the Past. P. 129.

Worskett Roy. New buildings in historic areas. P. 150; also idem. I m worried about Walt.

Le Corbusier. City of To-morrow (1925). P. 287, 288.

Wright Frank Lloyd. Organic Architecture (1939). P. 41; also p. 16, 34, 35. Райт предлагал сохранять только «самые

лучшие дома и дворцы, старинные исторические улицы и переулки, а также общественные здания и церкви» (р. 35).

610

бесчисленные реликвии нашего теперь уже столь далекого наследия. «Возрожденные остатки

мертвых традиций составляют существенный компонент современного сообщества и

сознания. Они напоминают нам о нашем разрыве с прошлым и с традицией, даже с нашей

собственной традицией».

Реликвии потому так и ценятся, что они меньше всего значат. Именно их очевидная

отстраненность, ощущение, что они уже никак не смогут повлиять на настоящее, придают

вещам такое очарование. «Люди восстанавливают то, на что уже больше не могут

обижаться».

Подобно мифической Маурилии у Итало Кальвино, старый город кажется теперь

прекрасным потому, что его место занял новый город.

То, от чего некогда бежали как от

напоминания о слишком могучем или обременительном прошлом, ныне в почете. Причем

наибольшее восхищение следы прошлого вызывают тогда, когда на фоне новых идей и

технологий они выглядят очевидно устаревшими. То, что мы стремимся увековечить, это, по

терминологии по Пламба, именно следы мертвого прошлого.

Рвение охранителей еще более отдаляет прошлое от нынешних времен. Осязаемое прошлое

еще острее контрастирует с настоящим, поскольку его сторонники и противники настроены

столь воинственно. Что такое прошлое для настоящего: важнейшая ценность или тяжкое

бремя? Дебаты по этому поводу разворачиваются в рамках всего лишь одного спектра

проблемы; сохранение памятников становится единственным критерием почитания (или

небрежения) наследия, а потому и единственным способом его использования.

Если мы выводим осознанно сохраняемые вещи за пределы повседневной жизни в настоящем,

то тем самым закрываем все другие перспективы их использования. Такие реликвии редко

становятся источником творческого вдохновения, их ценят ради них самих, а не за то, как их

можно было бы переделать. Сегодня почитание исторического наследия означает охрану

старинных строений, а не возведение новых по их образцу. Мы спасаем старинные здания, но

нам редко когда удается эффективно использовать их в качестве моделей. В самом деле,

трудно было бы выделить творческие образцы из наследия, которое мы столь широко и без

особого разбора сохраняем. Не будучи в состоянии использовать прошлое творческим

образом, мы еще больше обособляем то, что сохраняем. Возможно, то, что мы делаем и идет

на пользу охраняемым реликвиям, но редко увеличивает их живые достоинства. То, что мы

охраняем, это, скорее, имущество и артефакты, нежели идеи или культура.

MacCannell. Tourist. P. 83. По поводу снижения значимости прошлого, см.: Walden. Ravished Image. P. 10.

«Они перестали обижаться на то, что с миром упокоилось в истории» (Levenson. Confucian China and Its Modern Fate,

3:v).

Calvino halo. Invisible Cities. P. 30, 31.

Bommes and Wright. «Charms of residence»: the public and the past. P. 269.

611

Напротив, многие художники и архитекторы, начиная с Ренессанса и вплоть до XIX в. более

всего вдохновлялись именно духом древности, а не тем, что от нее осталось. Как мы уже

видели, они в меньшей степени были озабочены сохранением прошлого, нежели тем, чтобы

черпать в нем вдохновение для собственной деятельности. Почерпнутые из книг, картин,

артефактов и ландшафтов исторические представления подвигали их не только на то, чтобы с

почтением относиться к античности, но и на желание превзойти ее. Их города, сады, дома, ме-

бель, живопись, скульптура вызывают в памяти классические или готические формы и

образцы. Большая часть из того, что было сделано и построено за последние пять столетий,

представляет собой именно такое отношение к традиции. Иногда выражают опасение, как бы

восхищение прошлым не стало помехой оригинальности. Однако единственным критерием

творчества оригинальность стала только в нашем веке.

Прошлое, которое мы получили

Я не предлагаю вернуться к ренессансному или какому-либо другому способу обращения с

прошлым. Это было бы безнадежным и анахроничным делом. Бесполезно запрещать или

предписывать людям, как им следует относиться к прошлому, поскольку наши взгляды на

прошлое воплощены во всем, с чем мы себя связываем и что делаем. Однако лишь немногим

ученым удается удержаться от соблазна дать такой совет. Если бы «нам довелось изучать

классические шедевры с таким же вниманием к деталям», как это делали ренессансные

гуманисты, и «с намерением создать столь же великолепные работы, как и те, которые мы

прочли, — отмечает Болгар, — мы тоже (возможно) сумели бы найти решение тех новых

проблем, которые волнуют нас... Подход, который оказался некогда столь удачным, вряд ли

исчерпал себя полностью».

Однако мы не можем больше изучать классику теми же

методами, поскольку не можем вернуться к представлениям деятелей Ренессанса. Для нас

имитация — это не творчество. Если мы откажемся от «нашего простого современного

способа аккультурации исторически иного, подходящего для осколков любой эпохи», —

высказывает предположение Грин, мы, возможно, вновь испытаем «шок от столкновения,

который поможет нам более четко осознать свое место во времени». Однако сейчас мы

слишком самоуверенны, чтобы перестать приручать прошлое. На фоне занудности и

многословия исторического знания его фрагментам уже не удается более «сохранять

присущую им отстраненность», равно как мы не можем внимательно рассмотреть его

догоревшие угли «в их трагической, призрачной дымке».

Наше прошлое неизменно

прозрачно, удобно и искусственно.

Bolgar. Classical Heritage. P. 385

Greene. Light in Troy. P. 293.

612

Однако попытка взглянуть на мир глазами наших предков и понять свойственные им способы

восприятия прошлого, сравнить наши ощущения с теми, которые испытывали они, уже сама

по себе может оказаться плодотворной. Мы не можем соперничать с Данте в его прогулках с

Вергилием, с Петраркой — в его переписке с Ливнем, или превзойти то удовольствие, которое

д'Гольбах получал от бесед с Горацием, или же увидеть руины глазами Дидро и Шелли,

переживая то, что чувствовали они, но утверждая силу этих эмпатических уз мы начинаем

понимать, что прошлое может быть привлекательно и иными способами, нежели это

происходит с нами. Мы можем сомневаться в близости гуманиста и взаимопонимании

(rapport) philosophe с их излюбленными античными авторами, но не можем отрицать того

факта, что античность действительно служила для них источником вдохновения. Мы можем

быть благодарны судьбе за то, что избежали извечного недовольства прошлым ирландцев, но

можем восхищаться силой воображения их рассказчиков, которые это прошлое воскрешают.

Мы смотрим на одержимость викторианцев своим англо-саксонским происхождением как на

еще большую outre,* чем анахронизмы «Корней» Алекса Хэй-ли, но мы можем и

позавидовать способности викторианцев обретать коллективную поддержку в исторической

живописи, архитектуре и литературе. И «мы начинаем смотреть на это в ином свете, — как

говорит Рой Стронг, — только тогда, когда пытаемся вновь пережить то волнение, которое

переживали они, прикасаясь к прошлому, используя его для того, чтобы почерпнуть мораль и

дать надежду массовой аудитории».

Примечая, как ставили себя «Вергилий, Данте, Шекспир,

Мильтон в давние времена и в чужих землях», современный поэт, по словам Уоллеса Стивена,

Лоуэнталь Дэвид. Прошлое - чужая страна

Подождите немного. Документ загружается.