Лоуэнталь Дэвид. Прошлое

Подождите немного. Документ загружается.

прошлому пристрастие к кровавым удовольствиям, сама пребывая в благополучной безопасности

относительно ушедших времен. Лондонское подземелье рекламируют как «Историю, написанную

кровью! — полную ужасов средневековую Англию» как место для семейного отдыха в выходные,

и рассказывают о черных табличках, отмечающих места казней, пыток, нищеты, чумных ям и

тюрем прошлого. «Было бы смешно оставить без внимания этот аспект британской истории, если

он может помочь „раскрутить"... второй по величине денежный мешок Лондона».

Салем, шт.

Массачусетс, где девятнадцать женщин были повешены только за то, что их посчитали ведьмами,

теперь эксплуатирует эту давнюю дурную славу, называя себя «городом ведьм» — «Вам бы здесь

не слишком понравилось в 1692 году», но «вам непременно стоит побывать здесь сегодня...

Загляните за заклинанием».

Убийство Лизи Борден, некогда наводившее ужас, те-

Fitzgerald France. America Revisited. P. 156.

Geddes Annabel. Цит. по: Plague and plaque. Times diary // The Times. 20 Oct. 1981. P. 14. См.: Chappell Helen. Horror,

degradation, etc. // New Society. 3 Sept. 1981. P. 381, 382.

Salem. Witch Museum brochure, 1984. См.: Carlton Michael. New England's witch town // N. Y. Post, 12 Aug. 1980; Kay.

Salem: fly beyond the witch image; Wallace. Visiting the past. P. 71.

524

перь стало той тайной, чьи душераздирающие подробности так и просятся, чтобы их в Фолл

Ривер (Fall River) превратили в капитал. «Я считаю ее лучшим из маркетинговых

инструментов, которым мы когда-либо располагали, — признается один из директоров

туристической фирмы. — Мы должны сделать так, чтобы каждый связывал Лизи Борден с

Фолл Ривер».

Покаянная поза способствует «реалистическому» изображению неприглядной стороны

прошлого — кварталов рабов, первых фабрик — и таких эпизодов, которые возбуждают,

скорее, стыд, нежели гордость. В Андерсонвилле, печально знаменитой тюрьме времен

Гражданской войны, посетители видят колодцы, которые несчастные узники вырывали

голыми руками, туннели подкопов, и бухту Свитуотер Крик, которая когда-то стала красной

от крови.

У американцев появилась новая склонность к самобичеванию,

однако и другие

нации стали при изображении своего прошлого обращать внимание не только на славу, но и

на пролитую кровь. При изображении Брэдфордекой текстильной фабрики XIX в. доминирует

жуткий грохот ткацких машин, вонь от красильных чанов, а для реконструированного

крестьянского дома в Бак-лерз Хард (Buckler's Hard) специально для лорда Монтэгю

воспроизвели «запах нищеты».

Наихудшие ужасы прошлого невоспроизводимы, однако культ насилия и бессердечия,

порожденный телевидением, позволяет изображать чудовищные преступления, немыслимые

даже лет 15 назад, включая пытки инквизиции, клеймение рабов и газовые камеры

Освенцима. Признанный теперь в качестве части всемирного наследия, Освенцим служит

памятником страданиям мучеников, а Национальный музей холокоста в Вашингтоне является

«заветом морального падения человека».

Нет ничего слишком ужасного, чтобы о нем нельзя

было бы вспоминать. Так, памятные вещи из лагерей смерти выставлялись на встрече жертв

холокоста в Иерусалиме в 1981 г. Однако подобные беспощадные напоминания часто не

способны вызвать подлинный ужас.

Raymond Kenneth. Цит. по: Lizzie Borden: new tourist lure? // Sacramento Bee. 5 Aug. 1982. P. A8.

Watkins. A heritage preserved. Listening: Andersonville. Это место было отмечено в 1970 г. как

достопримечательность.

Kenneth L. Adelman. Stronger voice for U.S. // N. Y. Times. 1 Aug. 1980. P. A23. Национальный парк США теперь

уделяет такое большое внимание в своих интерпретациях сражений ужасам войны, что некоторые начинают

подозревать его в пацифистских склонностях (Rainey. Battlefield preservation. P. 77).

Bradley Ian. Bradford, gateway to the past // The Times. 13 Mar. 1982. P. 6; Historic smells waft into AIM museums,

Quarterly Bulletin of the Association of Independent Museums. 1983. 23:3. Что такое «запах нищеты» специально не

разъяснялось, но глава технической службы Больё (Beaulieu) в разговоре со мной сказал, что это, по-видимому,

смесь запахов вареной капусты, экскрементов и немытого человеческого тела (Willrich John. 25 Jan. 1985).

World Heritage List, Nomination Form for Auschwitz Concentration Camp, 1978; Fra-dier Georges. Wonders of the

world // UNESCO Courier. 1980. 33:8, 34; Vice-President George Bush. Цит. по: Ground broken for Holocaust museum

// N. Y. Times. 1 May 1984. См.: Horne, Great Museum. P. 244—247.

525

Как предполагает Гита Серени, фильм «Холокост» потому имел успех, что «намеренно был

сделан терпимым». «Там манипулируют историей и приукрашивают персонажей, предлагая

простой выход миллионам людей из тех, кто устал чувствовать смутную вину из-за

внутреннего сопротивления этой теме».

Меняющиеся потребности также заново переформировывают прошлое, подобно тому как это

происходило с предыдущими изменениями. Историки и биографы в 1920-х были склонны

разоблачать достижения ранних американцев, тогда как в 1930-е ими же восхищались.

Прежде возвеличиваемое при помощи воображения, сегодня прошлое зачастую теряет свою

значимость.

Романист Зигфрид Ленц показывает как отношение к музейным реликвиям на

выставке в Мазурском поозерье менялось в зависимости от превратностей войны. В свете

поочередных завоеваний русскими или немцами то, что местные жители «прежде считали

трогательным, теперь считают безвкусным или даже безразличным».

Некоторые

предрассудки уходят в свете новомодных реликвий: обладающий определенной

архитектурной ценностью арканзасский бордель, о котором некогда не принято было даже

упоминать, теперь приобрел определенную социальную значимость. «Здесь ведь были не

одни только проходимцы, — говорит основатель фонда Форт Смит, — некоторые

выдающиеся люди также захаживали в дом мисс Лауры».

Современная тенденция

пролетаризировать прошлое привела к тому, что дощатый дом генерала Сэма Хьюстона в

стиле греческого возрождения в Техасе превратился в грубо сколоченную хибару, которой

сам Хьюстон, наверное, погнушался бы.

Соперничество между безыскусным и красивым прошлым рассорило историков в

Национальном историческом центре Линдона Брайана Джонсона в Техасе. Еще будучи

президентом, Джонсон в 1964 г. построил на месте своего рождения небольшой дом,

напоминающий тот, в котором он родился, и разместил там различные памятные вещи по-

следних лет — свои и леди Берд. После его смерти некоторые из чиновников Национальной

парковой службы решили заменить версию Джонсона на неприукрашенный оригинал. Однако

другие, поддержи-

ВВС condones distorted history // New Statesman. 29 Aug. 1980. P. 9.

Jones A. H. Search for a usable past in the New Deal era. P. 712—714, 720; Strout. Veracious Image. P. 171.

Lenz Siegfrid. Heritage. P. 452.

Yadon Julia. Цит. по: Brown P. L. The problem with Miss Laura's house. P. 19. Сегодняшние терпимые нравы дозволяют

жителям Запада гордиться теми аспектами прошлого, которых еще недавно стыдились как позорного пятна (Grace

Lichtenstein. Cities in West are starting to protect architectural relics of a gaudy past // N. Y. Times. 19 Aug. 1975. P. 67).

Leccese Michael. Sow's ear from silk purse? Texas landmark endangered, and Epilogue: cabin conversion complete //

Preservation News. 1980. 20:12, 1, 10, and 1982. 22:6, 12. По поводу тенденции изобретать деревенскую простоту, см.:

Gowans. Rural Myth and Urban Fact in the American Heritage. P. 14—16. Carson Gary. Living museums of everyman's history

(1981), разъясняет — и восхваляет — новый популизм в Колониальном Вильямсбурге и где бы то ни было.

526

ваемые леди Берд, решительно возражали, заявляя, что сентиментальная реальность того, что

президент считал своим родным домом, должна значить больше, нежели безжизненное и по

большей части гипотетическое факсимиле настоящего дома. В конце концов дому все же был

возвращен тот облик, который он имел в период с 1964 по 1972 г., поскольку «место рождения

президента может реконструировать, менять обстановку и истолковывать лишь высшее

должностное лицо нации».

Реликвии и письменные памятники этнических групп также появляются, исчезают и заново

всплывают на поверхность в ответ на изменение стереотипов. Некогда непримиримые враги,

американские индейцы в 1920—1930-е гг. опустились до уровня шутов из табачных магазинов

и кино, исчезли из общественного внимания в 1940—1950-е гг. и вновь появились в 1960-е гг.

в качестве исконных жертв расистского империализма.

В Дартмутском колледже,

основанном в XVIII в. для обращения индейцев, комитет по изучению индейской символики

запретил оскорбительные в расовом отношении карикатуры — в 1930-х фреску в столовой с

фривольным изображением индейской скво закрасили; гигантскую голову индейца,

украшавшую баскетбольную площадку, содрали; традиционные индейские кличи вроде

«оскальпировать», или «ва-ху-ва» смолкли, а рубашки с изображением голов индейцев, были

объявлены вне закона.

В основе изменения прошлого всегда лежат мотивы, отражающие нынешние потребности.

Мы переформировываем наше наследие для того, чтобы сделать его более привлекательным с

точки зрения современности, мы стараемся сделать его частью самих себя, а себя — частью

его; мы подгоняем его под нашу самооценку и наши устремления. Будь она величественной

или скромной, возвышенной или позорной, мы постоянно изменяем историю в соответствии с

нашими частными интересами или от имени нашего сообщества и страны.

Последствия изменения прошлого

Все эти изменения влияют как на историческое окружение, так и на нас самих. Помимо

обретения более выдающегося, добродетельного, древнего или даже более ужасного

прошлого, нежели это на самом

Bearss. Furnishing Study: Lyndon B. Johnson National Historic Site. P. 3. Согласно заявлению леди Берд Джонсон,

президент «ни на минуту не считал эту реконструкцию аутентичной» (3 Маг. 1978, quoted on p. 4). Приношу

благодарности Роберту М. Ади и Эдвину С. Бирсе из Национальной парковой службы за интервью, 2 августа 1978 и 25

апреля 1984 гг., соответственно.

Fitzgerald. America Revised. P. 90—3; Bataille and Silet (eds.) Pretend Indians, особенно: Donald L. Kaufmann. Indian as

media hand-me-down. 1975. P. 22—34, and John A. Price. The stereotyping of North American Indians in motion pictures.

1973. P. 75—91.

Kleiman Dena. Dartmouth alumni trying to «Bring back the Indian » // N. Y. Times. 3 Aug. 1980. P. 16.

527

деле было, подобные переделки отражают также непреднамеренные изменения,

реорганизующие пространственный и временной характер прошлого. К таким

непреднамеренным изменениям мы теперь и переходим.

Первым очевидным их результатом являются преувеличения. Мы делаем прошлое более

ярким и живым, фокусируя внимание на наиболее величественных или наиболее

значительных его следах и соединяя их в некое сложное единство.

«И даже в самых

достоверных исторических описаниях, —- писал Декарт, — где значение событий не преуве-

личивается и не представляется в ложном свете, чтобы сделать эти описания более

заслуживающими чтения, авторы почти всегда опускают низменное и менее достойное славы,

и от этого и остальное предстает не таким, как было».

Спустя более чем триста лет,

наблюдения Декарта все еще справедливы. В наши дни, как мы уже отмечали, культ

повседневности соперничает со склонностью ко всему величественному и уникальному.

Однако селективное сохранение и селективное внимание придает прошлому большую яркость

и живость, нежели прежде, как, впрочем, и настоящему.

Становящееся за счет этого более ярким прошлое более соответствует нашим ожиданиям,

поскольку современное восприятие требует таких стимулов, которые редко может дать нам

неприкрашенное прошлое. Мы уже привыкли к значительно более широкому диапазону ар-

тефактов и памятных мест, нежели наши предки, а потому едва ли сможем заметить (не

говоря уже о том, чтобы восхищаться) тусклые и менее разнообразные продукты ранних эпох.

Однако то, что мы знаем о прошлом, все больше входит в конфликт с тем, как, по нашему

мнению, оно должно было выглядеть. История сообщает нам, что жизнь в средневековье была

тяжелой и бедной — ровно наоборот по сравнению с тем красочным, отважным и мужест-

венным миром замков, соборов и рыцарства, который знаком нам по романам. Современная

девушка в романе «Доктор Кто и Воин времени» распекает своих средневековых похитителей

за тот запах дикости, который, собственно, только и мог быть им присущ: «Я знала, что в

Bate. Burden of the Past. P. 67.

Descartes. Discours de la methode (1637). P. 7. Цит. по: Декарт Р. Рассуждения о методе. // Декарт. Соч. Т. 2. М., 1989.

С. 253.

Дымка селективности равным образом приближает отдаленное и удаляет близкое прошлое. «Мы прославляем XIII в.,

как если его итогом были св. Фома Аквинский, Данте, Шартрская Дева, тогда как XX в. Сводится для нас к Гитлеру,

Херсту и секс-дивам Голливуда» (Muller H. J. Uses of the Past. 1952. P. 23).

Шартрская Дева (La Belle Verriere) — знаменитый витраж XII в. в Шартрском соборе.

Херст Уильям Рэндалъф (1863—1951), американский издатель, создавший крупнейшую национальную сеть газет. На

пике карьеры в 1935 г. он владел 28 крупными газетами и 18 журналами. Однако депрессия 1930-х и собственная

экстравагантность привели к тому, что он утратил контроль над собственной империей. Его методы работы оказали

значительное воздействие на современную американскую журналистику, способствовав становлению так называемой

«желтой прессы». — Примеч. пер.

528

средние века все были неряхами, но не до такой же степени! Могли бы оставить туристам

хоть немного иллюзий».' Невзирая на становящиеся известными факты, мы продолжаем

смотреть на прошлое сквозь розовые очки. Так, например, когда мы слышим о книгах

догуттенбергов-ской эпохи, то в воображении всплывает мир роскошных украшенных

рисунками манускриптов, хотя понятно, что подобные работы были редки и видеть их могло

куда меньшее количество людей, нежели сейчас, когда мы буквально ослеплены мертвенным

блеском обложек в книжных магазинах. Однако нас продолжают восхищать средневековые

манускрипты как символ древней мудрости, тогда как мишурные триллеры символизируют

лишь обнищание современной культуры.

Изменяя прошлое, мы также придаем ему некоторое единство, сообщая разрозненным

пестрым сегментам некое подобие. Мы сводим разнообразие предшествующих форм

существования либо к нескольким темам в пределах узкого временного промежутка, либо к

обобщен-

' Dicks. Doctor Who and the Time Warrior. P. 64.

529

ному единообразию. Подобное сведение выглядит парадоксально: ведь, как бы то ни было,

речь и письмо придают передаваемой с их помощью истории завершенный вид, наука

проливает свет на еще более отдаленное и обширное прошлое, волны ностальгии набегают на

берега современности, исторические свидетельства — текстуальный анализ, радиоуглеродный

метод — позволяют все точнее определять возраст и стиль. И тем не менее мы минимизируем

различимость этих множащихся событий прошлого, объединяя все «великое» в одну кате-

горию тем, что рассматриваем их как «древние» и наделяем большинство реликтов и

воспоминаний сходным ароматом старины.

Сохранившееся и возрожденное прошлое

сливаются в одно целое, а прежняя темпоральная уникальность превращается в расплывчатый

континуум. Мы все чаще ищем неопределенное прошлое, по выражению Роберта Харбизона

«без тривиальной и досягаемой индивидуальности пришпиленного к нему года».

Для

современных почитателей древности времена создания Стоунхенджа и его разрушения не

слишком различаются. И то, и другое по большей части передается словом «прошлое», а ка-

лендарная точность только помешала бы благоговейному поклонению перед древностью.

Видимая гомогенность прошлого произрастает из нескольких причин. По одной из них, вещи,

состоящие из сходного материала, подвергаются и атмосферным воздействиям примерно

одинаковым образом. Следы времени на аттическом храме и мемориале Альберта — в целом

схожи. Отсутствие употребления также оказывает гомогенизирующее воздействие. Все

реликвии, которые ныне оказываются бесполезны в функциональном отношении, попадают в

одну темпоральную категорию: они в равной степени ахронистичны — как десять лет, так и

десять веков тому назад.

Придаваемые прошлому изменения и добавления подкрепляют то ощущение, что в сущности

это одно и то же. Популярные исторические графические образы — дом в стиле фахверк, окна

из узорного стекла в пабах, замки с указательными столбами к ним, дамские шляп-ки-

«колокола», паровые двигатели — теперь связаны не с каким-то определенным периодом или

эпизодом времени, но с прошлым вообще, приводят в действие генерализованное чувство

ушедших дней. В. И. Томсон рассматривает составную среду «прошлого» в Южной

Калифорнии — гребное колесо от парового двигателя, средневековые

Malraux. Voices of Silence. P. 591; Bate. Burden of the Past. P. 70. Роберту Лоувеллу во время приступов безумия «вся

история казалась одним нескончаемым событием, где каждый мог встретиться с каждым... все различия времени

исчезли, и мир был населен тиранами и гениями, которые толпились и пихали друг друга» (Jonathan Miller. Interview

1980 // Ian Hamilton, Robert Lowell. P. 314). Елена Уэндлер считает, «что это — обширный театр конкурирующих

событий европейского прошлого, таким как его должен был видеть американец» (American poet // N. Y. Review of Books.

2 Dec. 1982. P. 4—6).

Harbison Robert. Deliberate Regression. P. 161.

MitchellJames. Druids at Stonehenge // The Times. 30 June 1978. P. 19. См.: Solstice invasion of Stonehenge, letters // The

Times. 28 June 1978. P. 17.

530

замки, ракетные корабли — как ландшафт «осколков»,

но эти ностальгические образы,

которыми мы так долго мерили историю, в действительности сливаются в нечто единое,

отправляя воображение назад, к тому времени, которое всеми почитается как «древнее».

Соответствие друг другу реликвий и письменных свидетельств также делает прошлое более

гомогенным. Переработанное наследие приобретает искусственный вид согласованного

единства, чуждого дряхлой, ветхой и расходящейся природе нетронутого прошлого, за

исключением, разве что, валунов, которые нам оставило естественное время. Когда

реставраторы нацелены на достижение «чарующего и богатого эффекта, удовлетворяющего ...

вкусу современного декоратора, — отмечает Ада Луиза Хакстэбл, — это приводит к тому, что

большинство отреставрированных зданий выглядят так, как если бы они вышли из рук одного

и того же декоратора. Все они становятся... Вильямсбур-гами».

Даже реконструкции, при которых намеренно оставляют аккреции, дабы подчеркнуть извечно

переменчивую преемственность, часто ведет к обманчивой гомогенности. В доме, где

присутствует ряд стилей, реконструкция каждой комнаты тяготеет к какому-то

определенному пиковому ее периоду. Это создает впечатление того, что разные эпохи, скорее,

сосуществуют, нежели сменяют друг друга. Подобные пики совершенства всегда несут на

себе некую печать фамильного сходства: несмотря на очевидные различия между комнатами,

посетитель ощущает их сходство как залог успеха.

Адаптации, такие как Жирарделли-Сквер, Куинси-Маркет и Ковент Гарден, так же

демонстрируют очевидное сходство. «В конце концов, дело не в том, что определенные места

различаются своей историей, — говорит Хаас, — но в том, что они используют историю как

оправдание своей все большей и большей схожести, в утешение туристам». Это происходит

даже при тех реставрациях, где пытаются избегнуть соблазна трафарета Жирарделли-Куинси,

как, например, в Школьном комплексе в Олд Джером, который «по-своему точно

воспроизводит облик и рекламные ходы» своих предшественников.

Переоборудованные исторические здания в итоге проявляют тенденцию к сходству, потому

что современные потребности и технологии накладывают униформирующий глянец на их

некогда очевидную индивидуальность. К какой бы эпохе ни относилась охраняемая терри-

тория первоначально — неолитической, средневековой или эпохе ко-

Thompson W. I. At the Edge of History. P. 12.

Huxtable Ada Louise. The old lady of 29 East Fourth St. // N.Y. Times. 28 June 1972, sect. 2. P. 22.

Haas. Secret life of the American tourist. P. 22, 24. Завяжите туристу глаза и доставьте его куда-нибудь на Канал-Сквер в

Вашингтоне, Жирарделли-Сквер в Сан-Франциско или Куинси-Маркет в Бостоне, и он ни за что не сможет сказать, чью

историю он воспроизводит или вспоминает... все реставрации взаимозаменяемы по своей сути» (Andrew Kopkind. Kitsch

for the rich. The Real Paper (Cambridge, Mass.). 19 Feb. 1977. P. 22). См.: Thome. Covent Garden Market. P. 87—90.

532

роля Эдуарда, — посетитель склонен видеть (а потому ждет этого) сходную планировку и те

же самые параферналии. Стандартная экспозиция и практика реставрации накладывает

современный лоск на реликты любой эпохи.

Исходя из знакомых уже оснований, Джордж Даби высказал предположение, что наши

далекие предки, описанные в средневековых генеалогиях, на протяжении целых поколений

разительно похожи друг на друга. Под рукой у генеалогиста, как правило, не было мемориаль-

ных событий, простирающихся далее вековой давности, а потому он «проецировал

собственные фантазии на лежащую за пределами памяти тьму», изображая

вымышленных людей, чьи черты и одежда воспроизводили черты и одежду тех, по чьему заказу он работал, тех,

кто хотел, чтобы их нравы послужили моделью, — от добродетелей, которые они исповедуют, до недостатков,

которыми они гордятся... Эти услужливые построения, оборачиваясь к современной жизни, связывают ее с

размышлениями о том, какой должна была бы быть жизнь.

А потому членов семьи на протяжении нескольких столетий изображают «всех в одних и тех

же одеждах, одних и тех же позах, совер-

Trillin. Thoughts brought on by prolonged exposure to exposed brick. P. 100, 104; Liebs. Remember our not-so-distant

past? P. 33.

533

шающих поступки, оцениваемые с позиций, присущих тому времени, когда работа была

выполнена, и соответствующих взглядам тех, кто ее заказал».' Нормативные фигуры

настоящего налагают свой отпечаток на всем протяжении прошлого.

Особенно отличались переделками прошлого в соответствии с собственными желаемыми

добродетелями, как мы видели в главе 3, викто-рианцы. Модернизируя греков и архаизируя

самих себя, викторианцы могли смотреть на деятелей прошлого как на современников.

Безукоризненные классические персонажи Литона

в «Последних днях Помпеи» и У. X.

Маллока в «Новой республике», идеализированная жизнь представителей высшего класса XIX

в. на картинах Альма-Тадема," где, по замечанию Дженкинса, «не было ни транспорта, ни

припасов».

Кенельм Дигби

«очистил»

образ рыцарства от грубой средневековой

действительности; английские радикалы, зараженные средневековым вкусом, считали

Большой Зал (Great Hall) символом классового единства;

американцы периода fin-de-siecle

идеализировали средние века как эпоху прямодушия и открытости, наделенную

художественной и эмоциональной отзывчивостью, в которой они отказывали интроспектив-

ному настоящему.

Традиционалисты мечтали о том, чтобы заменить настоящее прошлым,

однако обычно оказывалось так, что сегодняшний день был связан со вчерашним за счет того,

что вчерашний день отвечал сегодняшним устремлениям.

Duby. Memories with no historian. P. 12, 14.

Turner. Greek Heritage in Victorian Thought. P. xii, 8, 229, 263, 383.

Литтон лорд Роберт (Эдвард) Булвер-Литтон (1831—1891) — британский дипломат и вице-король Индии

(1876—1880). Однако помимо блестящей дипломатической карьеры он известен также своим значительным

поэтическим наследием (псевдоним Оуен Мередит). — Примеч. пер.

Алъма-Тадема сэр Лоуренс (1836—1912), родившийся в Голландии английский художник, изображавший

преимущественно сцены из жизни древнего мира. Его работы пользовались при жизни большим успехом.

Особого успеха Альма-Тадема добился в изображении античной архитектуры и костюма, точной передаче

текстуры мрамора, бронзы и шелка. — Примеч. пер.

Jenkyns. Victorians and Ancient Greece. P. 316—17.

Дигби Кенельм (1603—1665), английский царедворец, философ, дипломат и ученый, живший во времена Карла I.

— Примеч. пер.

В тексте стоит bowdlerized — выбрасывать все нежелательное, одиозное. Термин происходит от имени проф.

Т.Боудлера, который выпустил в 1818 году особое издание пьес Шекспира, в котором были опущены «слова и

выражения, которые нельзя произносить вслух при детях». — Примеч. пер.

Большой зал — главное помещение в средневековом поместье феодала, замке, монастыре, где обычно

происходили общие трапезы. В замках он служил также и другим целям: здесь отправляли правосудие, проводили

увеселительные действия, а по ночам здесь на соломе спали слуги. — Примеч. пер.

Girouard. Return to Camelot. P. 60, 146, 179, 70, 76; bears. No Place of Grace. P. 149, 163.

Blaas. Continuity and Anachronism. P. 141; Burrow. Liberal Descent. P. 224—228. Пыл викторианских историков

весьма часто исходит из... перенесения в прошлое энтузиазма чего-то вполне современного, как то, энтузиазма

демократии, свободы слова или либеральной традиции (Butterfleld. Whig Interpretation of History. P. 96).

534

Презентистские наклонности приводят к тому, что подобными анахронизмами усеяно все

прошлое Америки. Героев Революции изображают непременно толерантными, поборниками

равноправия и пекущимися исключительно об общем благе — это те черты, которых мы, их

потомки, должны быть достойны. Если бы только Франклин, Вашингтон или Джефферсон

могли представить себе, чем все это обернется, размышляет один ученый, наша регулярная

армия, надутая аристократия привели бы их в смятение и озадачили бы. «Действительно, даже

сама Декларация независимости осуждает нас столь же ясно, как она осуждала короля Георга,

поскольку те преступления, которые она вменяла ему в вину — это часть нашей современной

жизни».

Другой ученый заклинает учителей истории предотвратить упадок республики тем,

что вновь возжечь «стремление вернуть к спартанским ценностям самопожертвования,

которые вели англичан к тому, чтобы строить свою жизнь и новую нацию в Америке».

Однако и то, и другое — и преступления и дух самопожертвования — это современные

понятия, не имеющие отношения к прежним временам. За пределами своего периода внешний

вид, лица и поступки персонажей исторических романов, также принадлежат решительно

нашему времени. «На Западе Луи Лямура

, — с гордостью заявляет издатель самых

популярных в Америке романов о жизни на границе, — женщина идет рядом с мужчиной, а не

позади него»,

Лямур изображает прошлое таким, каким, по мнению его читателя, должно

быть настоящее.

Аналогичные иллюзионистские критерии влияют и на осязаемые реликвии. Для того, чтобы

считаться заслуживающим доверия, исторические свидетельства должны до некоторой

степени соответствовать современным стереотипам. Если средневековые строения не похожи

на замок, если в колониальных фермерских домах в Новой Англии отсутствуют подсвечники

и прялки, а готические церкви построены не из разноцветного кирпича и в них нет кресел под

балдахином для духовенства, то они как реликвии не соответствуют современным ожиданиям.

В действительности же все эти черты являются анахроничными добавлениями.

Более того,

сам процесс соответствия современным

Zuckerman. Irrelevant Revolutionl. P. 238.

Hume Ivor Noel. Цит. по: Gary Carson. Living museums of everyman's history. P. 32.

Лямур Луи (1908—1988), настоящее имя Луи Диаборн Ламур (Louis Dearborn La-moore) американский

путешественник, авантюрист и популярный писатель. С 15 лет путешествовал по миру: был старателем на Западе,

матросом на шхуне в Восточной Африке, жил с бандитами на Тибете, работал погонщиком слонов, профессиональным

боксером и сборщиком фруктов. Автор более 100 книг, большую часть которых составляют вестерны. В 1983 г. стал

первым писателем, получившим Золотую медаль Конгресса, а на следующий год — президентскую Медаль свободы. —

Примеч. пер.

Bantam Books advertisement. 1982.

Clark Kenneth. Gothic Revival. Тюдор, который мы видим сегодня — это вовсе не тюдор XVI в., но тот тюдор, образ

которого создан строителями XX в., которые имели определенные представления о том, как должен выглядеть тюдор на

самом деле (Prince. Reality stranger than fiction. P. 14); фрески Артура Эванса в стиле ар-нуво в Кноссе сформировали

современный образ того, как должна выглядеть минойская культура (Spars-holt. Disappointed art lover. P. 249).

535

ожиданиям заставляет реставраторов почувствовать, что реконструируемое ими прошлое не

только достоверно, но даже более достоверно, нежели то, что послужило стимулом к

деятельности, просто потому, что они знают о прошлом гораздо больше, чем те, кто жил в то

время.

Повсеместность таких анахронизмов помогает понять, почему восстановленные реликты так

часто кажутся более «правильными», чем оригиналы, поскольку первые в большей степени

соответствуют не реликтам прошлого, а современным представлениям по поводу предпола-

гаемых мотивов прошлого, которые лишь отчасти воплотились в сохранившихся строениях.

Сторонники восстановления придают гению прошлого конечную форму, но в духе своего

собственного времени; их работа больше соответствует восприятию прошлого их собственной

эпохой, нежели подлинному прошлому.

Именно потому, что какой-то из витражей XVII в.

выглядел слишком «правильно» готическим, Певз-нер заподозрил, что над ним поработали

викторианцы.

Однако даже заведомо претерпевшее манипуляции и измененное прошлое легко может

сосуществовать рядом с неизмененными реликтами. В исторических деревнях старые дома in

situ ютятся рядом с другими, привезенными издалека, с репликами несохранившихся

строений и с обычными древностями. На указательных знаках и в путеводителях обычно

оговаривается что есть что, однако посетители, конечно же, быстро об этом забывают, если

вообще обращают внимание на разницу между подлинным предметом и его имитацией,

нетронутым реликтом и восстановленным, специфическим и родовым.

«Большинство посе-

тителей не различают реконструированные и оригинальные здания просто потому, что

аутентичность их не очень беспокоит»; «похоже, что строение вовсе не обязательно должно

быть оригиналом для того, чтобы вызывать интерес»; «хотя публика выражает некоторое

удивление по поводу того, что данные сооружения не являются оригинальными, она ... редко

бывает разочарована, если выясняется, что те подверглись реконструкции», — вот примеры

типичных суждений кураторов.

Во всяком случае, ко всем зданиям относятся примерно с

одинаковой

«Как показали последние выставки в музее Гетти, фрагменты вилл Помпеи можно восстановить с такой

тщательностью, которая... превосходит оригинал» (Jencks. Introduction. Post-Modern Classicism. P. 10).

Hitchcock and Scale. Temples of Democracy. P. 205.

Цит. по: Adams. Lost Museum. P. 88.

Utley. Preservation ideal. P. 44. Переводчик в Гринфилд говорит: «Не знаю сколько раз в день приходится слышать: „А

я и не знал, что Генри Форд, Томас Эдисон, Ной Вебстер и братья Райт все жили в одном городе"» (цит. по: Phillips.

Greenfield's changing past. P. 11).

Letters to the author from David A. Armour, Mackinac Island State Park Commission. Michigan. 1 Dec. 1980; Jean C. Smith.

Liberty Village Foundation, Flemington // N. J. 25 Nov. 1980; Ronald C. Wilson. Appomattox Courthouse National Historical

Park. Virginia. 25 Nov. 1980. Однако посетители домов великих людей желают видеть именно те предметы, которыми эти

знаменитости пользовались (Irwin. Visitor response to Interpretation at Selected Historic Sites. P. 153—155).

536

заботой и научным тщанием, дело лишь в размерах затрат, благоприятных возможностях или

вкусе к согласованности. Смешение оригиналов и подделок, похоже, смущает владельцев не

больше, чем публику.

Подобное смешение в действительности выступает предметом гордости тех, кто

демонстрирует собственную изобретательность как нечто равное (если не превосходящее)

реальной старинной вещи. «Мастеру всегда льстит, — утверждает реклама репродукции

мебели собственными руками, — когда его творение принимают за оригинал».

Другие

предлагают тем, кто «устал» от своей современной мебели: «Мы состарим ее для вас.

Закажите иллюстрированный буклет с ценами на мебель в стиле чиппендейл, шератон и т.

д.».

Причем важен здесь не обман — любой эксперт сможет отличить подделку. Значение

имеет удовольствие от аутентично реплицированного прошлого. Конечно, в этом смысле

аутентичной может быть только реплика.

Многих привлекает именно то, что им об этих ухищрениях известно. Обновленные реликвии

кажутся лучше нетронутых старинных вещей именно потому, что они сделаны специально для

нас. Мы комфортно чувствуем себя рядом с таким придуманным прошлым, потому что оно

является отчасти продуктом современности, его создали такие

Colonials Cohasset. Hagerty catalog, 1967.

Peterborough. Applied art? // Daily Telegraph. 24 July 1979. P. 14.

537

же люди, как мы — а не давным-давно какие-то неизвестные нам люди с чуждой нам судьбой

и непонятным жизненным путем.

Трансформированная таким образом история становится больше, чем жизнь, в ней сливаются

намерения и осуществление, идеал и действительность. Осуществляя фантазии, наше

собственное время нас отрицает, мы превращаем прошлое в эпоху, похожую на настоящее —

за исключением того, что у нас нет перед ней никакой ответственности. Настоящее нельзя

отлить по такой форме, поскольку мы делим его с другими людьми; прошлое же податливо и

мягко, потому что его обитатели уже не могут противостоять нашим манипуляциям.

Лоуэнталь Дэвид. Прошлое - чужая страна

Подождите немного. Документ загружается.