Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии

Подождите немного. Документ загружается.

но своей службой князю они содействовали распространению феодализма

вширь. Пройдя исторически большой путь от клиентелы времен военной

демократии до полукрестьянского полуслужилого населения феодальной

Руси, они оставили заметный след в юридических источниках и летописях

как определенный исторический феномен, а в пору дальнейшего развития

феодализма слились с крестьянством».

135

Б. А. Рыбаков полагает, что его

характеристика смердов XI-XII вв. опирается на всю сумму данных, содер-

жащихся в письменных памятниках. Но, пользуясь лексикой самого автора,

мы могли бы добавить к этому, что «логические допущения», «гипотезы»,

«домыслы» сыграли и на этот раз не последнюю роль.

Появление статьи Б. А. Рыбакова о смердах послужило для Г. В. Абра-

мовича приметой вступления проблемы смердов «в новый дискуссионный

период». Вот почему он и решил «нужным высказать несколько соображе-

ний» по вопросу о смердах. Свои «соображения» Г. В. Абрамович форму-

лирует с позиций Б. Д. Грекова. По его мнению, отсутствие термина

«смерд» в ст. 3-8 Пространной Правды объясняется тем, что данные статьи

«являются нормами не княжеского, а обычного права, включенными в Рус-

скую Правду, и естественно, что сами общинники не называли себя пре-

небрежительно именем „смерд", которое стало употребляться по отноше-

нию к земледельцам лишь в документах, выходивших из среды феодальной

знати не ранее середины XI в. Замена в таких документах термина „людин"

в наименовании рядового общинника— земледельца термином „смерд"

свидетельствует об окончательном разрыве пуповины, связывающей ранее

эту знать с породившей ее общиной, и является как бы терминологическим

оформлением классового расслоения восточнославянского общества».

Г. В. Абрамович вслед, как он самобытно выражается, за «филологами-

индоевропейцами» связывает существительное «смерд» с глаголом «смер-

деть», поскольку «земледелец, живший в курной полуземлянке или избе,

одетый летом в домотканину, а зимой в овчину, пропахший дымом, потом и

навозом, был для феодала и его слуг, живших в чистых хоромах, чем-то

вроде пса смердящего».

136

Вот, собственно, и все соображения автора о

древнерусских смердах.

Г. В. Абрамович, конечно, знает, что запись норм Русской Правды

производилась не рядовыми общинниками-земледельцами, а князьями и

другими знатными «мужами». В этом смысле Русскую Правду можно на-

звать документом, вышедшим из среды знати. Так, кстати, и считают мно-

135

Там же С 57 — Б А Рыбаков о смердах XI—XII вв пишет следующее «Крестьян

того времени обычно называют смердами, хотя этот термин и не вполне ясен Возможно, что

°н означал не все деревенское население вообще, а лишь зависимых от князя крестьян-

воинов» (Рыбаков Б А Киевская Русь и русские княжества ХП-ХШ вв М, 1982 С 432)

136 Абрамович Г В К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и

стадиальности его перехода в развитой феодализм//ИСССР 1981 №2 С 75-76

гие современные ученые, относящие Русскую Правду к памятникам фео-

дального права. Читая ст. 3 — 8 Пространной Правды, Г. В. Абрамович не

мог не обратить внимание на то, что в них устанавливается ответственность

верви перед князем за убийство его людей. Здесь мы наблюдаем отношения

князя и верви, сложившиеся во второй половине XI-XII вв. Их юридиче-

ское оформление в Пространной Правде ничего общего не имеет с фикса-

цией обычного права, как уверяет Г. В. Абрамович. Недаром новейшие ис-

торики усматривают в упомянутых статьях указание на «окняжение» верви,

включение ее в сферу феодальных отношений.

137

Отсюда видно, что доводы

Г. В. Абрамовича не выдерживают критики.

Точку зрения Б. Д. Грекова на смердов проводил и В. И. Буганов, кото-

рый писал: «Со времени возникновения феодальных отношений в Древней

Руси основную массу населения, непосредственных производителей матери-

альных благ в сельском хозяйстве, составляли общинники— владеющие

средствами производства и ведущие свое хозяйство земледельцы, землепаш-

цы. Одни из них (а они составляли в Древней Руси большинство) не попали

еще в частновладельческую зависимость от феодалов, владели землями, вер-

ховными собственниками которых выступали великие князья, государство,

платили им дани и всякие поборы, судебные пошлины и другие сборы, т. е.

были людьми правоспособными с юридической точки зрения. Но другая

часть смердов в IX-X вв. потеряла свою самостоятельность и независимость,

и „Правда Ярославичей" — кодекс второй половины XI в. — достаточно яс-

но говорит об их феодально-зависимом состоянии, когда приравнивает рабо-

тающего в княжеском хозяйстве смерда к рабу (холопу) и рядовичу, за убий-

ство которых взимается одинаковый штраф — 5 гривен. Эти зависимые

смерды платят феодальную ренту, несут различные повинности в пользу сво-

его владельца; как правило, если они живут в барской усадьбе, то работают

на барщине и входят в состав челдди, а если живут вдали от усадьбы, то пла-

тят феодальную ренту продуктами». В. И. Буганов называет различные спо-

собы превращения свободного смерда-общинника в зависимого держателя:

прямой насильственный захват общинных земель с проживающим на них

населением, пожалование со стороны великих князей, закабаление феодала-

ми разоренных, обнищавших общинников.

138

По мнению В. В. Колесова, изначально «смерды были свободными

крестьянами. Прочие характеристики смердов изменялись в зависимости от

изменения социально-экономических отношений, а это и создавало трудно-

сти в истолковании называющего их слова, вызвало колебания историков в

точном определении социального статуса смерда». Свое истолкование тер-

137 См., напр.: Смирнов И. И. Очерки... С. 63.

138 Эволюция феодализма в России / В. И. Буганов, А. А. Преображенский, Ю. А. Тихо-

нов. М, 1980. С. 93-94.

мина «смерд» В. В. Колесов построил на соединении точек зрения

Б. Д. Грекова и С. В. Юшкова. В духе Б. Д. Грекова и со ссылкой на него

В. В. Колесов говорит: «Смерды— „свободные члены общины", поначалу

„собственники-земледельцы", они чаще всего были общинниками на тех

территориях, которые колонизовались уже в историческое время». Затем

он, ссылаясь уже на С. В. Юшкова, замечал: «...оставаясь на своих родовых

землях, захваченных феодалами, они (смерды. — И. Ф.) по-прежнему жили

в селах на чужой отныне для них земле, становясь вассалами...». И далее, в

согласии со взглядом С. В. Юшкова на смердов, автор утверждает, что «с

XII в. смерды — один из разрядов сельского населения, люди князя на

княжьей (или на боярской) земле».

139

Но несколько ниже оказывается, что

«смерд— все-таки лично свободный член сельской общины». Тут есть оп-

ределенная непоследовательность. Однако главная мысль В. В. Колесова о

том, что социальный статус смердов изменялся по ходу развития социально-

экономических отношений, является, несомненно, плодотворной.

Социальное положение смердов XI—XII вв. изучалось в последнее вре-

мя не только на общерусском, но и региональном материале.

Новгородскими смердами занимался В. Л. Янин, рассматривая их с по-

зиций, близких к концепции Л. В. Черепнина. «Наиболее значительным до-

кументом», позволяющим уяснить статус смердов в Новгородской земле,

он считает Жалованную грамоту князя Изяслава Мстиславича Пантелеймо-

нову монастырю 1134 г. «Важнейшей содержащейся в этом документе ин-

формацией является фиксированная в нем необходимость князю Изяславу

обращаться к Новгороду с просьбой о предоставлении ему земельного уча-

стка для последующего пожалования, причем в состав этого участка входят

не только село и поля, но и смерды. Грамота, следовательно, недвусмыс-

ленно утверждает, что верховным распорядителем земельного фонда, не

входившего в состав княжеского домена, было государство, решением ко-

торого участок черных земель мог быть превращен в вотчину. Иными сло-

вами, фонд черных земель на этом этапе предстает перед нами в виде кор-

поративной собственности веча».

140

Следовательно, смерды, по В. Л. Янину,

— государственные крестьяне, живущие на черных землях, находящихся в

корпоративной собственности веча, бывшего органом власти новгородского

боярства.

Галицкие смерды привлекли специальное внимание С. С. Пашина.

Указав на плен как на весьма важный источник пополнения рабочей силы

во владельческих хозяйствах, историк пишет: «Частновладельческие села и

невольничьи рынки не могли поглотить всей массы захваченных в междо-

усобных войнах пленников. Немалая часть их была посажена князьями на

139 Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. С. 164.

140 Янин Л. В. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 274.

221

землю на редкозаселенных окраинах Галичины и таким образом превра-

щена в смердов».

141

Наш обзор советской историографии, посвященный проблеме древне-

русских смердов, исчерпан. Суммируем его результаты.

Среди советских историков нет единого мнения относительно соци-

ального положения смердов в Киевской Руси. Одни исследователи считают

смердов свободными людьми. При этом большинство специалистов при-

числяет их к свободным крестьянам-общинникам. Но существует и другое

мнение, по которому смерды, будучи лично свободными, представляли со-

бой особую группу древнерусского населения, близко стоявшую к князю и

находившуюся под княжеской защитой и опекой. Являясь княжескими

людьми, они, согласно этому мнению, находились между свободным кре-

стьянством и низшим разрядом свободного княжеского министериалитета.

Многие ученые под смердами имеют в виду всех крестьян Руси: и сво-

бодных и зависимых. Наконец, немало и таких историков, которые усмат-

ривают в смердах отдельную категорию зависимых земледельцев, причем

их зависимость одни наблюдают только по отношению к государству и

князю, а другие — к частным владельцам вообще: князьям, боярам, духов-

ным чинам.

Различие суждений по смердьему вопросу обусловлено чрезвычайной

скудостью данных, проливающих свет на историю смердов в Древней Руси.

Общим достижением советских исследователей стал принцип, тре-

бующий исторического подхода при изучении смердов, т. е. в контексте

общественного развития Древней Руси.

Опираясь на этот принцип, выскажем собственные соображения.

Проделанный нами анализ источников, сообщающих о смердах, по-

зволяет сделать вывод о том, что на Руси XI-XII вв. смердами нередко на-

зывали побежденные («примученные», по тогдашнему выражению) ино-

язычные племена, обязанные данью победителям. Говоря условно, это —

«внешние смерды», не входившие в состав населения древнерусских зе-

мель-государств, обложивших их данью. Следовательно, дань, уплачивае-

мая ими, являлась не феодальной рентой, а была в известном роде конт-

рибуцией, поэтому таких смердов нельзя считать феодально-зависимыми.

Они — свободные люди, объединенные в общины. Поскольку внешние

смерды не входили в состав населения Древней Руси, то факт их свободы

не может быть показателем характеристики ее внутренних социально-

экономических связей. Полагаем, что происхождение внешних смердов

уходит в предшествующее время, что они представляли собой первичную

группу смердов.

141

Пашин С. С. Боярство и зависимое население Галицкой Червоной. Руси XI-XV вв.

Автореф. канд. дис. Л., 1986. С. 8.

Письменные памятники сохранили сведения о смердах, живших и на

территории древнерусских земель, т. е. о «внутренних смердах». Изучение

этих сведений приводит к мысли о зависимом состоянии внутренних смер-

дов. Перед нами особый разряд сельского населения, а не его совокупность,

в чем нас убеждает еще и то, что местное свободное население Древней Ру-

си дани своим князьям не платило. Не взималась дань и с зависимых людей

туземного происхождения, подобно закупам, изгоям и пр. О смердах же

источники говорят как о данниках. Отсюда, по крайней мере, следуют два

вывода: 1) смерды — люди зависимые; 2) они— выходцы не из местных

жителей, а взяты со стороны. А это ведет к мысли, что смерды — бывшие

пленники. На Руси XI-XH вв. пленники именовались челядью. Внутренние

смерды, следовательно, есть челядь, посаженная на землю. В летописях

примерно с XI в. повествуется о массовых перегонах пленников и поселе-

нии их на Руси. Разумеется, положение челяди и смердов (экс-челяди) в

древнерусском обществе было не одинаковым. Условия жизни челяди,

принадлежавшей частным владельцам, и смердов, живущих на государст-

венных землях, во многом отличались. Смерды, в отличие от частновла-

дельческой челяди, вели свое хозяйство. При наличии сыновей они могли

завещать им свое имущество. Смерды платили князю «продажу», что выде-

ляло их из остальной массы рабов. Тут мы видим нечто похожее, что встре-

чалось в истории других стран. В Римской империи, например, государст-

венные рабы управляли своим имуществом, их обязательства, продажи, да-

рения считались законными, иными словами, «эти рабы находились в том

же положении, чти и отпущенники частных лиц».

142

Наделение смердов некоторыми правами сравнительно с обычной че-

лядью находит объяснение прежде всего в обязанностях, которые лежали

на них. Так, пленников древнерусские князья использовали для защиты

границ. Смерды поставляли лошадей для походов в половецкую степь.

Случалось, что они сами участвовали в этих походах в качестве воинов.

Смерды, наконец, платили дань, вливавшуюся в государственный бюджет,

и отправляли другие повинности по отношению к городской общине или ее

представителю — князю. Вот почему переселение пленников было событи-

ем государственного значения.

Итак, в своем первоначальном значении внутренние смерды — госу-

дарственные рабы, возникновение которых связано с практикой поселения

пленников (челяди) на государственных (общественных) землях. Их появ-

ление, вероятно, надо связывать с процессом образования городских волос-

тей, или городов-государств, зародившегося на Руси в XI столетии. Онс

142 См.: Штаерман Е М.. Трофимова М. К. Рабовладельческие отношения в ранне!

Римской империи (Италия). М, 1971. С. 136.

143 См.: Фроянов И. Я, Дворниченко А Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

223

означало новый этап в истории древнерусских смердов.

Вскоре князья на правах представителей государства стали передавать

власть над внутренними смердами в руки частных владельцев и духовных

корпораций, подтверждением чего служит известная жалованная грамота

Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Не исключено и то,

что князья переводили смердов в состав работников собственного домени-

ального хозяйства. Так шло формирование частновладельческих смердов.

Первоначально однородная масса внутренних смердов раскалывалась на

группы, находившиеся в более тесной и непосредственной зависимости от

вотчинников: князей, монастырей и других господ. В основе этого явления

лежало развитие частного землевладения и хозяйства, рост которого на Ру-

си стал особенно ощутим к исходу XI в. История смердов в Древней Руси

вступила в следующую фазу.

Если государственных смердов, весьма сходных с рабами фиска За-

падной Европы, нельзя относить к феодально-зависимым, то частновла-

дельческих можно рассматривать как один из первых на Руси отрядов кре-

постных. Во всяком случае, есть резон предполагать, что эволюция госу-

дарственных смердов в обстановке снижения социального статуса рядового

свободного населения, резко проявившейся в послемонгольский период,

шла по линии слияния их со свободным крестьянством, тогда как эволюция

частновладельческих смердов, безусловно, вела к феодальной неволе. По-

следний процесс протекал значительно быстрее и ближайшие его результа-

ты ощутимы уже в Киевской Руси, чего нельзя сказать о первом.

Таким образом, на территории Руси жили смерды государственные,

княжеские, монастырские и принадлежавшие другим владельцам. Смерды

не олицетворяли собой всего сельского населения Древней Руси, являясь

лишь отдельной зависимой его группой, будучи сначала однородной, а за-

тем сложной по своему составу, сочетающей в себе рабские и феодальные

элементы.

144

Подробнее см.: Фроянов И. Я. 1) Смерды в Киевской Руси//Вестн. Ленингр. ун-та.

Сер. История, язык, литература. 1966. №2; 2) Киевская Русь: Очерки социально-экономи-

ческой истории. Л., 1974. С. 113-126.

224

Очерк шестой

ГЕНЕЗИС ФЕОДАЛИЗМА НА РУСИ

В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Долгое время среди дореволюционных исследователей господствовало

убеждение в самобытном историческом ходе России, разительно непохо-

жем на историю народов Западной Европы. Это убеждение, сойдя со стра-

ниц ученых штудий, превратилось в некую доктрину националистически

настроенных кругов русского общества и даже нашло стихотворное вопло-

щение в словах знаменитого поэта Ф. И. Тютчева:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить: У

ней особенная стать — В Россию

можно только верить.

Одно из коренных отличий отечественной истории от запад-

ноевропейской заключалось, по мнению упомянутых исследователей, в от-

сутствии феодализма на Руси. Впрочем, в исторической литературе выска-

зывались суждения о наличии феодальных порядков в России. Но боль-

шинство историков все-таки стояло на том, что этих порядков русская ис-

тория не знала. И только в начале XX в. ситуация решительно изменилась.

Благодаря трудам Н. П. Павлова-Сильванского стала очевидной беспочвен-

ность противопоставления исторического процесса России и Запада. Обна-

ружилось, что на Руси существовали институты и учреждения, характерные

для феодальных государств Западной Европы.

Концепция замкнутости и

национального своеобразия, нашедшая крайнее выражение в теории кон-

трастов П. Н. Милюкова, пала раз и навсегда. В этом состояла важная за-

слуга Н. П. Павлова-Сильванского перед русской исторической наукой.

Высокую оценку его научной деятельности дал М. Н. Покровский. Он пи-

сал: «Павлов-Сильванский, не марксист по убеждениям и кадет по своей

партийной принадлежности, сделал из вопроса о русском феодализме один

Павлов-Сильванский Н П 1) Феодализм в Древней Руси. СПб., 1907; 2) Феодализм в

удельной Руси. СПб., 1910.

2 2 5

из аргументов в пользу марксистского объяснения русской истории».

Ко-

нечно, здесь перед нами известное преувеличение, ибо Н. П. Павлов-Силь-

ванский не сумел в полной мере вскрыть социально-экономическую основу

феодализма, а тем более подняться до понимания формационного развития

общества. Однако крупная роль Н. П. Павлова-Сильванского в историогра-

фии М. Н. Покровским отмечена правильно.

Русскую историю Н. П. Павлов-Сильванский делил на три периода. Он

следующим образом определял существо каждого из них: «В первом пе-

риоде, от доисторической древности до XII в., основным учреждением яв-

ляется община, или мир, мирское самоуправление, начиная от низ-

ших самоуправляющихся вервей до высшего самоуправляющегося союза:

земли, племени, с полновластным народным собранием, вечем. Этот мир-

ской строй идет из глубокой древности, связываясь с древнейшими союза-

ми родовыми; он сохраняется и в киевскую эпоху, когда пришлые князья,

со своими дружинами и с посадниками являются элементом, наложенным

сверху на строй мирского самоуправления, и вече сохраняет свою суверен-

ную власть, призывая князей и изгоняя их, „указывая им путь". Во втором

периоде, с XIII до половины XVI в., основное значение имеет крупное зем-

левладение, княжеская и боярская вотчина, или боярщина-сеньория. Мир-

ское самоуправление сохраняется в ослабленном значении; оно живет и под

рукою боярина на его земле. Но центр тяжести отношений переходит от

мира к боярщине, к крупному землевладению, и на основе его развивается

удельный феодальный порядок. Наконец, в третьем периоде, XVI-XVIII и

частью XIX в., основным учреждением является сословное государство.

Этот период распадается на две тесно связанные между собой половины:

эпоху московской сословной монархии и петербургского абсолютизма на

основе того же сословного строя. В течение этих трех периодов последо-

вательно сменяют одно другое в качестве основных, преобладающих над

другими элементов порядка три учреждения: 1) м и р , 2) б о я р щ и н а ,

3) г о с у д а р с т в о».

Таким образом, Н. П. Павлов-Сильванский заключал феодальную эпоху

на Руси в рамки удельного периода и датировал ее ХШ-XVI вв. Это обуслов-

ливалось тем, что сущность феодализма он усматривал в раздроблении вла-

сти и распадении страны на массу боярщин-сеньорий — миниатюрных госу-

дарств в государстве. Поэтому ликвидация удельной системы и образование

единого государства знаменовали для него конец феодального строя. С точки

зрения современной марксистской науки подобный подход неверен. Но в ту

пору, когда зарождалась советская историография, идеи Н. П. Павлова-Силь-

2 См.: Предисловие М. Н. Покровского в книге: Павлов-Сильванский Н П. Феодализм в древней

Руси. Пг., 1924. С. 4.

Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в Древней Руси. СПб., 1907. С. 146-147.

ванского относились к числу высших достижений буржуазной исторической

науки и вполне естественно, что они оказывали определенное влияние на

наших историков. Не избежал этого влияния М. Н. Покровский, стоявший у

истоков советской историографии. Оно, например, сказалось при обозначе-

нии им главных признаков феодализма. В духе именно Н. П. Павлова-Силь-

ванского ученый выделяет три основных признака феодальной системы —

«это, во-первых, господство крупного землевладения, во-вторых, связь с зем-

левладением политической власти, связь настолько прочная, что в феодаль-

ном обществе нельзя себе представить землевладельца, который не был бы в

той или другой степени государем, и государя, который не был бы крупным

землевладельцем, и, наконец, в-третьих, те своеобразные отношения, кото-

рые существовали между этими землевладельцами-государями: наличность

известной иерархии землевладельцев...». Чтобы ответить на вопрос, сущест-

вовал ли феодализм в России, необходимо, согласно М. Н. Покровскому, вы-

яснить, имелись ли в древнерусском обществе указанные признаки.

И здесь

он, по сравнению с Н. П. Павловым-Сильванским, делает новый, значитель-

ный шаг вперед, полагая, что первобытный общественный строй «для древ-

ней России был прошлым. От него сохранялись только переживания, правда,

довольно упрямые и цепкие, по глухим углам продержавшиеся почти до на-

ших дней. Но то, что было настоящим для древней Руси, ее повседневная

действительность, принадлежало к позднейшей стадии общественного разви-

тия». Эту стадию М. Н. Покровский именует феодализмом. В Киевской Руси

он находит все главнейшие составные элементы феодальной системы: круп-

ное землевладение, сочетавшееся с мелким крестьянским хозяйством, соеди-

нение политической власти с землевладением и вассалитет.

Иначе, чем Н. П. Павлов-Сильванский, изображал М. Н. Покровский

историю становления феодализма на Руси, в частности складывание круп-

ного землевладения. Если Н. П. Павлов-Сильванский выводил боярщину из

разлагающейся поземельной общины типа германской марки, то М. Н. Пок-

ровский не увидел явственных следов подобной общины ранее XVI в. На

место общины как исходной в развитии феодализма социальной орга-

низации он поставил полесское «дворище» и северное «печище», которые

являлись «прежде всего формами коллективного землевладения», причем

«весьма непохожими на великорусскую сельскую общину». И «дворище» и

«печище» сначала были чужды индивидуальному хозяйству и личной соб-

ственности. В «дворищном» и «печищном» землевладении М. Н. Покров-

ский усматривал «остаток подлинного коммунизма». На почве этого земле-

владения и вырос древнерусский феодализм.

Спрашивается, какова же ме-

4 Покровский М Н. Избр. произв. Ч. 1. М., 1966. С. 104.

Там же. С. 103-104,121, 124-131.

Там же. С. 91,111.

227

ханика этого процесса? Согласно Покровскому, со временем «печища» и

«дворища» дробились на мелкие хозяйства. Возникла индивидуальная соб-

ственность на землю. Разорявшиеся мелкие хозяева теряли землю. Так на

развалинах мелкой земельной собственности вырастало крупное землевла-

дение. Говоря о способах формирования крупной земельной собственности,

М. Н. Покровский отмечает насильственный захват, легальный и нелегаль-

ный, т. е. выступающий в форме великокняжеского пожалования или само-

чинных действий.

Однако, по его мнению, насильственный захват «едва ли

был главным способом образования крупного землевладения в Древней Руси.

В истории, как и в геологии, медленные молекулярные процессы дают более

крупные и, главное, более прочные результаты, чем отдельные катастрофы».

Для наглядности М. Н. Покровский ссылался на социальные перемены, про-

исходившие в XVII столетии на черносошном севере, ибо здесь «мы видим

воочию, как под давлением чисто экономических причин, без вмешательства

государственной власти или открытой силы, в руках одних сосредоточивает-

ся все больше и больше земли, в то время как владения менее счастливых

вотчинников тают, как снежная глыба под весенним солнцем». По словам

М. Н. Покровского, «то, что происходило на глухом севере во второй по-

ловине XVII в. и что мы можем наблюдать здесь из года в год и из двора в

двор, знакомо еще „Русской Правде" ХIIIв. и Псковской грамоте XV в.:

только там мы имеем лишь более или менее косвенные указания на процесс,

который здесь мы можем учесть с почти статистической точностью».

Наряду со складыванием крупного землевладения шло формирование

феодально-зависимого люда. Крестьянская зависимость являлась следстви-

ем задолженности земледельцев крупным земельным собственникам. Ти-

пичной фигурой такого крестьянства в Древней Руси был закуп.

Итак, наличие феодальных отношений в Киевской Руси М. Н. Покров-

ский считал фактом доказанным. Однако, рассуждая о феодализме в Древ-

ней Руси, он все же видел в ней страну не феодальную, а городскую. Древ-

нерусский город выпадал у него из феодальной системы, которая зарожда-

лась и крепла в деревне. «Деревня» (т. е. феодализм) возобладала лишь в

послемонгольский период. К этому надо добавить, что в социально-эко-

Там же. С. 111-116.

Там же. С. 116-117. — В своем «Очерке истории русской культуры» М. Н. Покров

ский писал по этому поводу следующее: «Путем экспроприации крестьянства создавалось в

Древней Руси крупное землевладение. Прямое голое насилие играло в этой экспроприации

очень видную роль: но не следует, конечно, представлять себе дело так, что порабощение

крестьянина барином держалось только на насилии. Одной голой силой нельзя создать эко

номических отношений. Хроническая задолженность крестьянского хозяйства от барского

должна была иметь свою, чисто экономическую подкладку...» {Покровский М. Н. Очерк ис

тории русской культуры. Ч. 1. М.; Л., 1925. С. 46.)

Покровский М. Н. Избр. произв. Ч. 1. С. 117-118.

Там же. С. 118-119.