Фоменко И.В. Введение в практическую поэтику

Подождите немного. Документ загружается.

127

них торжествует случайность (как абсолютное отсутствие при-

чинности) и, значит, они играют особую роль в структуре цикла?

Поэтому будем считать, что количественные методы могут

быть продуктивны при двух условиях: во-первых, с их помощью

нужно решать задачи, которые иначе не решаются, и, во-вторых,

их можно использовать лишь как относительно объективную ба-

зу для качественного анализа. Количественный показатель – не

цель, но информация к размышлению.

Вариантам количественного анализа несть числа. В зависимо-

сти от поставленной задачи можно подсчитывать звуки, повторы,

рифмы, количество персонажей, частотность имен и пр. и пр. Мы

попробуем разобраться только с одним вариантом количествен-

ного анализа – частотными словарями: любой вербальный текст

состоит из слов, а зависимость частотности слова от авторского

мироощущения уже давно замечена и писателями, и литературо-

ведами. Таким образом, частотный словарь – универсальный ва-

риант количественного анализа, с помощью которого можно ра-

ботать и с прозой, и с поэзией.

§ 2. Принципы составления частотных словарей

Словарь слов или словарь значений?

Казалось бы, нет ничего сложного в том, чтобы составить

частотный словарь: нужно расписать текст по словам, посчитать,

сколько раз употребляется каждое слово, и в результате получить

словник с пометой частоты употребления каждого слова. Текстом

в данном случае можно считать (в зависимости от поставленной

задачи) одно

или несколько

произведений, творчество одного

См., например: Минц З.Г. Частотный словарь «Стихов о Прекрасной Даме» А. Бло-

ка // Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999. Правда, пока остается открытым

вопрос о том, каков может быть минимальный объем текста, так как очевидно, что не

может быть продуктивным частотный словарь, скажем, отдельного стихотворения,

притчи или миниатюры.

См., например: Частотный словарь автобиографической трилогии М. Горького.

СПб., 1996.

128

писателя или группы писателей (так называемые «словари фо-

на»). На самом деле все обстоит несколько сложнее.

Предположим, мы составляем частотный словарь русской

книжной поэзии начала XVII века и видим, что в эпистолах по-

этов так называемой «приказной школы» (стихи, написанные те-

ми, кто служил в царских приказах, по-нынешнему – министер-

ствах) одним из частотных было слово «философия». Разумеется,

это становится основанием для вывода о том, что первые русские

поэты были очень образованными людьми. Больше того, слово

«философия» встречается только в начале стиха. Это, казалось

бы, не только подтверждает, но и усиливает вывод об учености

приказных дьяков: начало стиха – сильная позиция, и потому

слово несет здесь особую нагрузку. Таков безусловный вывод, к

которому придет исследователь, интерпретирующий словарь, по-

строенный по принципу словника. Но в художественном произ-

ведении контекстное значение слова может быть по крайней мере

не менее важным, чем словарное. Когда акад. А.М. Панченко об-

ратил внимание на то, что слово «философия» стоит всегда толь-

ко в начале стиха, он пришел к заключению, что оно не имеет от-

ношения ни к «науке о наиболее общих законах развития приро-

ды, общества и мышления»

, ни к образованности поэтов. Дело в

том, что стихотворения эти всегда строились только как акро-

стих: из начальных букв каждого стиха, прочитанных по верти-

кали, складывалось имя того, кому стихотворение было адресо-

вано. Поэтому, в частности, величина стихотворения зависела от

титулов и имени адресата (чем длиннее титул и имя, тем длиннее

стихотворение). А когда в имя адресата начиналось с буквы «фи-

та», поэт был обречен: на эту букву в словаре XVII в. было лишь

два слова – «философия» и «фарисей». Начать имя того, кому ад-

ресовалось стихотворение, со слова «фарисей» было совершенно

невозможно, и потому неизбежна была «философия». Таким об-

разом, значение слова «философия» в этом контексте оказывается

как бы «нулевым». Но слово не может ничего не значить. Поэто-

му точнее сказать так: контекстное значение в данном случае –

это какое-то особое значение, очень опосредованно соотносимое

со словарным. В зависимости от того, какое значение слова заре-

Словарь русского языка / Сост. С.И. Ожегов. М., 1953. С. 789.

129

гистрирует словарь (богатое словарное или «нулевое» кон-

текстное), мы получим убедительные, но принципиально разные

представления об одном и том же явлении.

Но и в том случае, когда словарные и контекстные значения

совпадают, слово в художественном произведении может нести в

себе дополнительные значения, не менее важные, чем основные

словарные. В этих (гораздо более частых) случаях мы сталкива-

емся с той же проблемой.

Предположим, что мы составляем частотный словарь рома-

на А. Платонова «Счастливая Москва». С одной стороны, мы

убеждаемся в том, что в романе, как и следовало ожидать от это-

го «самого страшного», по словам Ю. Нагибина, романа, относи-

тельно мало (всего около 50) цветообозначений. С другой сторо-

ны, группа слов со значением «цвет» дает совершенно неожидан-

ную картину – широкий цветовой диапазон. В романе есть не

только основные холодные и теплые, но и оттеночные цвета:

желтый, фиолетовый, красный, розовый, белый, синий, серый,

черный, зеленый, рыжеватый, смуглый, темный, бледный. И цве-

товая палитра оказывается отнюдь не мрачной, разноцветье ста-

бильно и уравновешено: здесь нет доминирующего цвета, каждое

цветообозначение употреблено соразмерное количество раз (от 3

до 5). Из этого естественно сделать вывод: мир мрачного плато-

новского романа, хотя и не насыщен цветом, но многоцветен.

Однако в контексте романа цвет – не только внешний при-

знак предмета. Восстановленные по контексту авторские значе-

ния позволяют говорить о том, что каждое цветообозначение для

Платонова – это еще и глубинная характеристика мира:

– розовый и чайный (цвет чайной розы) – это юность и цве-

тение;

– синий – цвет покоя и мощи цивилизации;

– фиолетовый – таинственный цвет пространства;

– зеленый – цвет жизни;

– красный – знак интенсивности (физическая мощь, утроб-

ное веселье и горение); он может быть внутренне противоречив

(например, соединять в себе здоровье и болезнь: губы, красные от

здоровья и температуры); он может быть даже лжив, выдавая

кажимость за сущность (красные от здоровья губы человека, в

теле которого текла истощенная желтая кровь);

130

– желтый – знак нездоровья, конца, увядания; оппозиция

цветению и сиянию;

– серый и белый – цвета обыденности и «антижизни».

Словарь этих контекстных значений позволяет говорить о

том, что совокупность цветов и соразмерность словоупотребле-

ний (тех дополнительных значений, которые они несут в себе

кроме цветообозначения) показывают: А. Платонов ощущал рав-

но значимыми и определяющими цветение и увядание жизни, го-

рение, напор и покой, обыденность и тайну, жизнь и «анти-

жизнь».

Теперь попробуем сопоставить выводы, которые можно

сделать на основании словарей, фиксирующих словарные и кон-

текстные значения.

Словарные значения

Контекстные значения

Частотность слова «фило-

софия» позволяет говорить о

том, что первые русские по-

эты были очень образован-

ными людьми.

Частотность слова «философия» гово-

рит о том, что значение слова в русской

поэзии начала XVII в. во многом опреде-

лялось законами формы стихотворной

речи.

Мир мрачного платонов-

ского романа, хотя и не

насыщен цветом, но много-

цветен.

Совокупность и соразмерность цветов

не только окрашивает платоновскую

действительность, но и говорит о том,

что писатель ощущал равно значимыми и

определяющими цветение и увядание

жизни, горение, напор и покой, обыден-

ность и тайну, жизнь и «антижизнь».

Итак, составляя частотный словарь, учитывающий словар-

ные или контекстные значения слов, мы в результате получим

разные основания для интерпретации.

То же самое относится и к словарю структурных слов. Не-

которые частотные словари художественных текстов учитывают

служебные слова. Поэтому, скажем, указанная частотность пред-

лога «в» в данном тексте позволяет, сопоставив ее с частотно-

стью других пространственных предлогов, строить предположе-

ния о том, какие именно пространственные отношения домини-

руют здесь: местоположение «в», движение «из», «к», «от»,

131

«сквозь» или «через» и т.д. Но это будут очень приблизительные

выводы. Дело в том, что предлог «в» имеет более 40 словарных

значений. Он может означать местоположение объекта; направ-

ление его движения; адресата действия; целое, в состав которого

входит некий элемент; деятельность, обстоятельства, в рамках

которых нечто находится, происходит; сферу деятельности, в ко-

торую кто-то вовлекается, и т.д.

Поэтому словарь структурных

слов требует уточнения, в каком именно значении в данном кон-

тексте употреблено это слово.

Кроме того, структурное слово (тот же предлог «в») может

быть употреблено в авторском значении, не зафиксированном

словарями. В «Стихах о Прекрасной Даме» А. Блока предлог «в»

может нести одновременно и пространственное, и временное, а

иногда еще и причинное значение. Открыть в непогодную пол-

ночь окно (когда? куда?); Я вышел в ночь (вышел ночью / вышел в

пространство ночи); Там в полусумраке собора, / В лампадном

свете образа (в освещенном пространстве / при свете лампад,

освещенные лампадами); …Вырастает в их <ангелов> лучах

(освещенный лучами / в освещенном пространстве / под действи-

ем лучей). Такую нерасчленимость значений можно интерпрети-

ровать как маркированность важной особенности авторского ми-

роощущения: единство пространства / времени и даже простран-

ства / времени / причины, интуитивное воплощение ощущения

органического единства, «внеаналитичности» мира. Кстати, поз-

же у А. Блока значения предлогов начинают все больше диффе-

ренцироваться, и это может быть одним из указаний на глубин-

ную эволюцию поэта, переход от «синкретизма» к «аналитично-

сти».

И, наконец, следует иметь в виду, что одно общее значение

может быть выражено не только разными формами структурных

слов (например, причинные отношения могут быть выражены

союзами так как, потому что, потому, потому как и пр.), но и

разными служебными словами. Так, целевая установка может

оформляться и предлогами, и союзами («на», «за», «для»,

«чтоб»).

Словарь структурных слов русского языка / Под ред. проф. В.В. Морковкина. М.,

1997. С. 40–45.

132

Следовательно, составляя частотный словарь структурных

слов, следует ответить на вопрос, какие задачи (по аналогии с ча-

стотным словарем полнозначных слов) можно решать с помощью

словника, а какие – с помощью словаря контекстных значений.

Но прежде чем ставить или решать какие-то задачи, следует

знать, с какими проблемами неизбежно сталкивается тот, кто со-

ставляет частотный словарь и / или работает с ним.

Словарная единица

Значение показателя частотности

Каждый, кто составляет частотный словарь, должен решить,

из каких единиц он будет состоять. Дело в том, что художествен-

ный текст неизбежно содержит в себе тропы, фразеологизмы и

другие нерасчленимые сочетания, структура которых есть струк-

тура концепта, стоящего за этим нерасчленимым высказыванием.

Метафора «В крови горит огонь желанья» – это микрообраз, ана-

лог молекулы, расщепив которую мы потеряем свойства данного

вещества (в нашем случае – образа). Если продолжить аналогию,

то каждое слово, входящее в эту метафору, – подобие атома. У

него свои свойства, свое сложное строение, но из одних и тех же

атомов могут состоять молекулы разных веществ. Поэтому, раз-

рушив структуру тропа, мы тем самым обречем себя на исследо-

вание вместо авторского микрообраза чего-то совсем другого,

потому что автор не употреблял эти слова как самостоятельные,

«независимые» лексемы.

Итак, первая проблема: разбивать или не разбивать структу-

ру микрообразов? В зависимости от ее решения единицей тезау-

руса станут либо только лексемы, либо то, что исследователь

считает в каждом данном случае единицей художественной речи:

отдельное слово, троп, фразеологизм и т.п. Без «и т.п.» в данном

случае обойтись нельзя, потому что вслед за тропами и фразеоло-

гизмами станет вопрос о пословицах, поговорках, загадках, и

проблема словарной единицы будет становиться все более слож-

ной. Кроме этого, придется решать, считать ли единицей не лек-

сему, а сегмент текста, отграниченный от других пробелом и за-

крепленный на письме отдельной буквой (Х., Б., N.), знаком (***)

133

и пр. С одной стороны, это не лексемы, а само именование «сло-

варь» предполагает нечто состоящее исключительно из слов. С

другой стороны, приведенные знаки играют роль слова и имеют

право быть включенными в словарь. Конечно, ими можно прене-

бречь: не так уж они частотны, и вряд ли их отсутствие на что-то

серьезно повлияет. Но прежде чем остановиться на этом предпо-

ложении, следует ответить на вопрос о том, какую роль играет

частотность. Для этого нужны какие-то основополагающие изна-

чальные тезисы.

Будем исходить, во-первых, из того, что «значимость того

или иного элемента текста… в модели мира автора этого текста

находится в положительной корреляции с частотой этого элемен-

та в тексте»

. Это значит, что словарь адекватно отражает автор-

скую картину мира, в которой частотность слова указывает на его

место в иерархии авторских ценностей. А так как, во-вторых,

«мотив и слово развиваются параллельно: любимые слова поэта

порождают излюбленные мотивы и обратно»

, то чем частотнее

слово, тем важнее для автора стоящее за ним понятие («мотив»).

Поэтому, располагаясь по частотности (от высокой к низкой),

слова располагаются тем самым по степени важности: наиболее

значимы слова с высокой частотностью, начинающие список,

наименее значимы те, что завершат его и отмечены пометой ча-

стотности «1», то есть употребляются только однажды.

В целом такой принцип интерпретации частотного словаря

как структуры, а не набора слов, не вызывает сомнений, но тре-

бует уточнений. Дело в том, что низкочастотные слова отнюдь не

всегда малозначимы по сравнению с высокочастотными. Можно

говорить, по крайней мере, о двух случаях (мы из подробно рас-

сматривали в разделе «Ключевые понятия»), когда слово, упо-

требленное даже 1–2 раза, по своей значимости не уступает вы-

сокочастотному.

Во-первых, низкочастотным словом, о чем уже шла речь,

оказывается заглавие, не имеющее лексических опор в тексте.

Слово «хамелеон» употребляется в чеховском рассказе только

Левин Ю.И. О некоторых чертах плана содержания в поэтических текстах // Струк-

турная типология языков. Л., 1966. С. 199.

Шпитцер Л. Словесное искусство и наука о языке // Проблемы литературной фор-

мы. Л., 1928. С. 199.

134

однажды, но это ключевое понятие, которое определяет предпо-

нимание всего текста. В рассказе «Смерть чиновника» слово

«смерть» употреблено лишь однажды. А вся лексико-

тематическая группа со значением «смерть» состоит из двух

слов: «смерть» и «помер». Но оба слова стоят в самых сильных

местах текста: это первое и последнее слова рассказа. Весь рас-

сказ – в рамке из этих двух слов, весь сюжет – это движение от

общего понятия «смерть» к просторечно-бытовому итогу «по-

мер». В этих и подобных случаях следует, вероятно, говорить о

том, что в частотном словаре могут (или должны) быть пометы,

маркирующие особую значимость низкочастотного слова.

Второй случай принципиальной значимости низкочастотно-

го слова – тропеизированный, в частности метафоризированный,

текст, в котором развертывающиеся метафорические ряды пере-

биваются или завершаются словом-понятием, «вбирающим» в

себя весь пучок метафорических значений. Таким образом, отно-

сительно нейтральной «нормой» остается лексика, расположен-

ная между высоко- и низкочастотными словами.

Проблемы, которые возникают при составлении словаря

структурных слов, отчасти те же, что и при составлении словаря

полнозначных слов. Исходное положение – «чем более частотно,

тем более значимо» – по отношению к структурным словам так

же справедливо, как и по отношению к полнозначным. Гораздо

сложнее ответить на вопрос о том, что должно быть частотно:

само слово или значение, которое оно несет в себе в данном кон-

тексте? Будет ли это словарь структурных слов или словарь зна-

чений, которые могут быть выражены разными служебными сло-

вами?

§ 3. Интерпретация частотных словарей

Какие задачи можно решать с помощью «словаря слов»?

Начнем с самого простого: частотный словарь можно ис-

пользовать как справочник, позволяющий не тратить время на

подготовительную работу при интерпретации художественного

135

текста. До того как появился частотный словарь поэзии А. Ахма-

товой, нужно было перечитать все ее стихи, написанные до

1940 года, чтобы узнать, было в ее стихах слово «чертополох»

или оно впервые появилось в цикле «В сороковом году», и в за-

висимости от этого так или иначе толковать стихотворение, от-

крывающее цикл (см. об этом в разделе «Текстообразующая роль

цитаты»). Безусловно, работа очень трудоемкая. Словарь позво-

ляет не тратить время на длительные поиски.

Кроме того, и сам словник может стать источником поста-

новки задач. В поэме А. Блока «Двенадцать» частотность про-

странственных предлогов показывает стабильное и устойчивое

пространство, где сбалансированы статика и динамика, домини-

рует местонахождение «внутри», «на поверхности» и движение

«внутрь», «на поверхность». Четко маркированы «верх» (над 1),

«низ» (под 2), целенаправленное движение (к 3, от 1) и границы

(за 2, через 1). Это позволяет структурировать устойчивое про-

странство с маркированными границами и ориентирами (что само

по себе требует объяснения, потому что слишком неожиданно

для взвихренного мира поэмы). Но при этом словарь не показал

одного важного пространственного параметра. Из оппозицион-

ной пары «позади ↔ впереди» предлогами представлено только

«позади», причем достаточно частотно для этого текста (за 3), но

нет предлогов, означающих нечто, расположенное впереди или

движущееся вперед. Мы вправе поставить достаточно серьезный

вопрос, связанный с пониманием и поэмы, и мироощущения ав-

тора: не значит ли это, что в блоковском ощущении пространства

периода «Двенадцати» среди возможных пространственных ори-

ентиров нет принципиально важного для него – ничего нет, не

ощущается «впереди», «перед»? Если это действительно так, то

особенно значимым становится обилие наречий «вперед», «впе-

реди» (Вперед, вперед, вперед, / Рабочий народ!; Впереди – с кро-

вавым флагом,.. / Впереди – Исус Христос. Но тогда как объяс-

нить противоречие: поэт настойчиво призывает «вперед», хотя

ничего не ощущает «перед», «впереди»? Можно ли истолковать

это как интуитивную попытку заклинанием и верой (или надеж-

дой?) закрыть пустоту и не здесь ли одна из причин блоковского

недовольства образом Христа, венчающим поэму?

136

Задачи, о которых шла речь, решаются «в одно действие».

Но частотный словарь может стать источником задач не только в

одно, но и в «несколько действий». Например, в «Хаджи Мурате»

Л. Толстого доминирует союз «и» (1119 употреблений из 1443

общего количества союзов). А причинных союзов всего 36. Если

исходить из того, что структура предложения, как любая синтак-

сическая структура, «материализует» авторское мироощущение,

можно предположить, что Толстой ощущает события и явления

как равновеликие и равно значимые. Соединительный союз «и»

как бы уравнивает соотносимые ситуации в правах, определяя

мировой порядок – сосуществование всего со всем. Естественно

поэтому, что причинность в мироощущении Толстого периода

«Хаджи Мурата» играет слишком малую роль: союзы со значени-

ем причинности составляют лишь около 2% от общего количе-

ства союзов. Но зато на эти 36 союзов причины приходится 6

разных форм («потому», «так как», «поэтому» и др.). Можно

предположить, что Толстой ощущает и дифференцирует мини-

мум 6 оттенков причинных отношений, специфика которых мо-

жет быть истолкована как конкретные особенности частных при-

чин на фоне тотального «и».

Это «первое действие» задачи. «Второе действие» может

быть построено на сопоставлении частотности разных типов

структурных слов. Так, если соотнести частотность союзов с ча-

стотностью предлогов со значением причины в том же «Хаджи

Мурате», оказывается, что причинность, которая только марки-

рована союзами, доминирует среди значений предлогов. Другими

словами, низкая частотность союзов говорит о том, что причин-

ность отнюдь не определяет для Толстого мироотношений, а вы-

сокая частотность предлогов – о том, что именно причинность –

одно из доминирующих отношений в мире. Это внешнее проти-

воречие заставляет задуматься над особенностями мироощуще-

ния автора. С одной стороны, высокий процент причинных пред-

логов как бы компенсирует низкую частотность союзов, и в сово-

купности (союзы + предлоги) частотность структурных слов со

значением причинности достаточно высока. Вероятно, это будет

справедливое и убедительное предположение. Но можно сюда

добавить и «третье действие». Дело в том, что между союзами и

предлогами есть существенное качественное различие. Выполняя