Данто А. Аналитическая философия истории

Подождите немного. Документ загружается.

222 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Рассмотрим два примера, предложенные недавно философами истории:

пример проф. Гардинера * (его использует и проф. Дрей) о том, что Людовик

XIV умер непопулярным и пример проф. Нагеля о перемене во взглядах герцо-

га Бекингема

. По всей видимости, если мы говорим, что Людовик XIV умер

непопулярным, мы предполагаем, что Людовик не всегда был непопулярен,

поскольку в противном случае его непопулярность вряд ли можно было бы

объяснить, сославшись на проводимую им политику, которая, как тогда счита-

ли, шла вразрез с национальными интересами Франции. Приводимые обстоя-

тельства служат для объяснения изменения, происшедшего в отношении наро-

да к королю. Они примерно и составляют «середину» в рассказе о том, как

изменилось отношение французов к Людовику. Начало и конец рассказа явля-

ются крайними временными точками изменения и в равной мере принадлежат

к экспланандуму.

Опять-таки, когда Нагель говорит об объяснении того, почему герцог Бе-

кингем стал противником намечавшегося брака принца Карла с испанской ин-

фантой *, явно предполагается, что герцог не всегда был противником этого

брака (иначе не о чем было бы и рассказывать), но произошла явная перемена

в его отношении к этому браку. Мы хотим получить объяснение не просто

тому факту, что герцог Бекингем стал противником этого брака, поэтому не-

верно считать экспланандумом предложение «Герцог стал противником брака

в момент времени /j». Мы хотим получить объяснение именно происшедшей

перемене, и более подходящим экспланандумом было бы нарративное предло-

жение, ссылающееся на два разделенных во времени события, например, как

сформулировал его Нагель: «Бекингем изменил свое мнение относительно же-

лательности этого брака и стал противником этого плана». Важно отметить

использование ссылающихся на время выражений в этом предложении, пре-

тендующем на роль экспланандума. «Герцог изменил свое мнение», «герцог

стал противником» — эти выражения предполагают, что прежде он либо за-

нимал нейтральную позицию, либо был сторонником этого брака. Следова-

тельно, было бы ошибкой рассматривать упоминаемое более раннее событие

как часть эксплананса, поскольку это событие иначе расположено на логичес-

кой карте структуры исторического объяснения. По сути, мы могли бы опи-

сать более раннее событие при помощи нарративного предложения, в кото-

ром ссылка на более позднее событие выражалась бы не в виде «Герцог был

сторонником брака в момент времени ?

», а в виде «Герцог, впоследствии став-

ший противником этого брака, до начала 1623 года поддерживал идею данно-

го союза». Не имеет значения, говорим ли мы, что при этом повествователь-

* Герцог Бекингем Джордж Вильярс, английский государственный деятель (1592—1628), пра-

вая рука Якова I (1612—1625). Первоначально он поддерживал происпанскую поли-

тику Якова и даже отправился с Карлом инкогнито в Мадрид. Они провели там восемь

месяцев и вернулись ни с чем. После этого герцог Бекингем встал на сторону парла-

мента и стал выступать против этого брака. — Прим. перев.

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 223

ном описании объясняем более позднее или более раннее событие, поскольку

объяснению подлежит именно связь между событиями.

Эта связь не является причинной, скорее, события, о которых идет речь, свя-

заны как крайние точки растянутого во времени изменения, как начало и конец

некоторой временной целостности, и именно изменению, представленному та-

ким образом, нужно найти причину. На мой взгляд, Нагель неправильно пони-

мает эту связь, когда отмечает, что «трудно представить себе приемлемое обоб-

щение, позволяющее от С

[Бекингем считает желательным брак Карла с испан-

ской инфантой] заключить, что С

[Бекингем изменяет свое мнение]

. По его

словам, «видимо, не существует никакой другой связи между С

и С

(действие,

которому предлагается объяснение), кроме той, что они "противоположны" друг

другу». Но такая связь существует, и Нагель, в действительности, уже сформу-

лировал ее. Просто он искал связь иного рода. А здесь мы имеем связь части с

целым. Более раннее событие является частью того, что требуется объяснить, и

ссылка на него уже содержится в описании «Герцог изменил свое мнение». Если

это так, то предполагать, будто более раннее событие относится к средствам,

используемым для объяснения происшедшего изменения, значит уходить от воп-

роса. Оно само составляет часть этого изменения и, таким образом, часть того,

что требуется объяснить.

Когда мы говорим об изменении, мы неявно предполагаем непрерывную

самотождественность объекта, подвергающегося изменению. Традиционно ус-

матривали некую метафизическую необходимость в том, что неизменная суб-

станция должна пройти через изменение, иначе было бы некорректно вообще

говорить об изменении. Не останавливаясь на вопросе о субстанциях, мы все

же должны рассмотреть объект, подвергающийся изменению, каким бы мета-

физическим статусом он ни обладал. Итак, возвратимся к нашим примерам и

продолжим анализ того, что в них предполагается. Пример Гардинера-Дрея

имеет дело с изменением отношения французов к своему королю: они измени-

ли свое отношение. Пример Нагеля имеет дело с изменением мнения герцога

Бекингема: он изменил мнение. Именно эта неявная ссылка на непрерывный

во времени объект, подвергающийся изменению, придает единство историчес-

кому повествованию. И это еще одно основание для того, чтобы не считать S

повествованием: в нем не говорится об одном и том же. Поскольку нет объек-

та, подвергающегося изменению, нет, строго говоря, и самого изменения.

Экспланандум в историческом объяснении может быть представлен в сле-

дующей форме:

Е: х есть F в момент времени 11, и х есть G в момент времени t^,

FviG —'• предикатные переменные, которые должны быть заменены проти-

воположными предикатами; х — индивидная переменная, которая должна быть

224 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 225

заменена единичным выражением, обозначающим объект, подвергающийся из-

менению. Таким образом, мы получаем:

Е: Герцог Бекингем является сторонником данного брака в момент вре-

мени t\, и Герцог Бекингем является противником данного брака в мо-

мент времени ty

Переход от F к G и составляет изменение в х, которое требуется объяснить.

А чтобы объяснить этот переход, необходимо обратиться к тому, что случилось

с х в момент времени (

, — к тому событию (какой бы степени сложности оно ни

было), которое причинно обусловило изменение в х. Так что я предлагаю следу-

ющую модель в качестве структуры повествовательного объяснения:

(1) х есть F в момент времени t\.

(2) Н происходит с х в момент времени (

(3) х есть G в момент времени t$.

(1) и (3) вместе образуют экспланандум, (2) — это эксплананс. Предоста-

вить

(2) —

значит объяснить

(1)—(3).

Не

обращаясь пока

проблеме общих

законов, хотелось бы подчеркнуть, что теперь должно быть совершенно ясно, в

каком смысле историческое объяснение принимает форму повествования. В том

смысле, что (1), (2) и (3) уже имеют структуру рассказа. В объяснении есть нача-

ло (1), середина (2) и конец (3).

На это можно возразить, что моей модели, если я вправе так ее называть,

на самом деле удовлетворяет любое каузальное описание. Например, мы легко

можем подогнать ее под пример Юма: бильярдный шар А покоится в момент

времени /

по нему бьет бильярдный шар В в момент времени t

, и шар А

движется в момент времени /

. Но если это так, то, согласно рассматриваемо-

му возражению, мой анализ не позволяет отличить историческое объяснение

от каузального объяснения в целом. Однако я не склонен считать это возраже-

ние серьезной критикой. Меня вполне удовлетворило бы, если бы мне удалось

показать, что не существует коренного различия между историческим и кау-

зальным объяснением и что все каузальные объяснения в действительности

имеют форму рассказов. Конечно, может быть так, что в науке существуют

объяснения, не имеющие формы повествования. Например, если взять физи-

ческую систему, все состояния которой, в соответствующем смысле, детерми-

нируются произвольно выбранным начальным состоянием, то объяснение на-

хождения системы в некотором конкретном состоянии состоит в выведении

по определенным алгоритмам значений переменных, описывающих данное со-

стояние, из значений переменных в начальном состоянии системы. Однако,

как отмечал Рассел, понятие причины неприменимо при таком описании сис-

темы

. Меня же интересуют только каузальные объяснения.

Во-вторых, кто-то мог бы возразить, что любое такое объяснение в принци-

пе можно реконструировать таким образом, чтобы получить дедуктивный вы-

вод. Возможно, это справедливое замечание, но в лучшем случае это дает лишь

формальное различие, другой способ выражения объяснения. Но этим не затра-

гивается мое утверждение о том, что повествование является формой объясне-

ния. Между тем следует отметить, что Гемпель, которого обычно считают наи-

более бескомпромиссным приверженцем модели дедуктивного вывода, разби-

рая свой известный пример о треснувшем радиаторе, предлагает объяснение,

которое по форме безошибочно является повествованием

. Как мне представ-

ляется, существует столько же оснований для утверждения, что мы можем ре-

конструировать «научное объяснение» как повествование, сколько и для обрат-

ного утверждения, и объяснение в форме повествования не утратит своей пер-

воначальной объяснительной силы, если, конечно, оно ею обладало.

Попутно заметим, что существует определенное сходство между повество-

вательной моделью и знаменитой диалектической схемой, которая, по мнению

Гегеля, проявляется во всем на протяжении всей истории. В какой-то степени

это просто нумерическое совпадение: структура «тезис, антитезис, синтез» мож-

но отобразить на структуру «начало, середина, конец». Благодаря применению

повествовательных описаний, мы могли бы придать смысл утверждению Геге-

ля о том, что тезис «содержит» в себе антитезис и синтез. Однако трудно ска-

зать, как далеко распространяется данная аналогия, и я не буду пытаться здесь

это установить. Я обращусь к вопросу о месте общих законов в повествова-

тельном объяснении.

Мне представляется бесспорным, что как бы мы ни решили вопрос о том,

что составляет главную «середину» в повествовании, событие Н (то, что про-

исходит с х и является причиной изменения х) должно выбираться с учетом

некоторого общего понятия, представленного, возможно, в виде общего зако-

на. Н должно быть событием, которое может произвести изменение F-D в

субъекте х. Здесь можно заметить, что повествования — это не столько на-

броски объяснения, отмечающие место, где нужно вставить законы, напротив,

их следует рассматривать как результаты, добавление в наброски объяснения

общих законов, отмечающих место, где нужно вставить описание события.

Другими словами, тогда, когда мы знаем, к какому закону необходимо прибег-

нуть, но не знаем, что в точности произошло, повествование представляет со-

бой описание, в котором общее знание о том, какого рода событие должно

было произойти, заменяется конкретным знанием о том, какое именно собы-

тие в действительности произошло. Это намного больше напоминает набро-

сок, чем любое реальное превосходное историческое повествование, которое,

хоть и кажется на первый взгляд наброском, таковым вовсе не является, буду-

чи, напротив, завершенным и окончательным объяснением.

Проиллюстрируем это на простом примере: предположим, мы знаем, что

между моментом времени (^ и моментом времени /

произошло изменение в

226 Артур Данто. Аналитическая философия истории

некотором х, скажем автомобиле. Изменение касается внешнего вида бампера:

появилась вмятина там, где ее раньше не было. Мы хотим объяснить это измене-

ние. Как правило, a priori мы принимаем что-то вроде детерминистической мак-

симы: с автомобилями подобные изменения сами по себе не происходят, они

появляются, только если с автомобилями что-то случается. Вряд ли это является

законом, скорее, это методологическое указание, убеждающее нас в необходи-

мости составить рассказ и найти происшествие, послужившее причиной данно-

го изменения. Но мы располагаем не только этим указанием: обычно мы спо-

собны в общих чертах определить, какого рода происшествие это могло быть. А

это значит прибегнуть к общему понятию, которое позволит нам вставить обла-

дающую объяснительной силой «середину» в рассказ, начало и конец которого

нам известны. Мы можем лишь подвести послужившее причиной происшествие

под примерно следующее общее описание: «Некоторый у ударил х с определен-

ной силой в момент времени ^»- Таким образом, исходя только из общих прин-

ципов, мы можем знать истинность следующего повествования:

1. На автомобиле нет вмятины в момент времени /j.

2. у ударяет автомобиль в момент времени t

3. На автомобиле есть вмятина в момент времени tj.

Однако в действительности, это лишь набросок объяснения для повество-

вания, повествование же мы получим только тогда, когда будем знать, что и

когда ударило автомобиль. Таким образом, посылка II отмечает место, куда, в

соответствии с известным общим законом, необходимо вставить описание кон-

кретного события, чтобы перевести набросок объяснения в полное (повество-

вательное) объяснение. Искомое описание может быть получено только в ре-

зультате исторического исследования

, направляемого имеющимся наброс-

ком повествования и общим законом, в соответствии с которым он был состав-

лен. Помимо исторического исследования, у нас нет иного способа опреде-

лить, каков был конкретный случай, подпадающий под известные нам общий

закон и общее описание. Исходя только из общего закона и общего описания,

мы не могли бы заключить, что

П. Грузовик ударил автомобиль в 3.30,

поскольку набросок повествования может быть истинным, а повествова-

ние, полученное в результате замены II на 1Г, ложным. Тем не менее, II' являет-

ся тем видом события, которое могло бы сделать рассказ законченным и объяс-

нить происшедшее изменение (одновременно рассказать и объяснить, что про-

изошло). Вместе с тем те же общие принципы, на основе которых мы заключи-

ли, что набросок повествования является истинным и что при замене II на 1Г

повествование могло бы быть истинным, позволяет нам также заключить, что

Глава XI. Историческое объяснение: роль

повествований 227

II". Водитель машины закашлялся в 3.30,

•

несмотря на то, что это событие имело место, и произошло оно в течение

временного интервала между t\ и t^. Я не хочу сказать, что в итоге нам не

придется упомянуть П" в своем рассказе: приступ кашля у водителя мог быть

сильным, он мог отвлечь его внимание от дороги и привести к аварии. Но по-

добного рода сложные обстоятельства я не буду здесь учитывать, поскольку

стремлюсь показать только то, что и для создания повествования, и для приня-

тия его в качестве объяснения необходимо обращение к общим законам. Однако

общий закон, как мы видели, должен быть дополнен правилами, которые позво-

лят нам определить происходящие события как случаи, подпадающие под об-

щее описание, созданное в соответствии с общим законом. Так, общему описа-

нию в моем наброске повествования удовлетворяет не только И', но и следую-

щее утверждение:

II'". Владелец ударил по своему автомобилю кувалдой в 3.30,

Общий закон, как и общее описание II, не может сообщить нам, что же на

самом деле произошло. Для этого нам необходимо то, что я назвал «докумен-

тальным источником». А это задача исторического исследования. С другой сто-

роны, хотя И" совместимо с любым из описаний, оно больше подходит к пове-

ствованию, в которое включено II', а не II"'.

Проблема несколько усложняется, когда речь заходит об объяснении изме-

нения отношения герцога Бекингема к браку Карла. Действительно, мы можем

сказать, что нечто должно было повлечь за собой подобную перемену, но это

утверждение почти равносильно методологическому указанию искать причи-

ну. Более того, наше общее знание об автомобилях позволяет нам сказать, не

вдаваясь в дальнейшие расследования, что если есть вмятина, то должен был

быть удар определенной силы. Но не так-то просто сказать, что вообще может

заставить одного человека изменить отношение к браку другого человека. В дан-

ном случае нам необходимо знать, что за человек был герцог Бекингем. Предпо-

ложим даже, нам известно, что он был гордым человеком. Однако в лучшем

случае мы смогли бы предложить в качестве «середины рассказа» следующее

общее описание: нечто заставило проявиться этой черте характера при измене-

нии отношения герцога к браку Карла. Тем не менее, по-прежнему, будет велика

вероятность осуществления других возможностей в смысле классов *. Герцог,

например, мог оказаться проницательным политиком, поняв, что союз с испан-

* Другие возможности в смысле классов и в смысле элементов классов разъясняются Данто в

главе X настоящего издания. — Прим, перев.

228 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ской династией Габсбургов идет вразрез с национальными интересами Англии.

Он мог следовать собственным амбициям, желая такого брачного союза для прин-

ца, который принес бы ему самому выгоду. Так что мы сталкиваемся с двойной

проблемой. Во-первых, исключить другие возможности в смысле классов в слу-

чае с помятой машиной — это решалось почти само собой; и, во-вторых, исклю-

чить другие возможности в смысле элементов класса. Пока неизвестен закон,

применимый в данном случае, историческое исследование до определенной сте-

пени ничем не направляется. Однако как только у нас есть объяснение, нетрудно

найти соответствующее общее описание или общий закон. Объяснение дается в

форме следующего краткого описания:

, J «Сын [короля Якова I] и королевский любимец Бекингем, возмущенные

приемом, оказанным им в Испании, куда они отправились для ускорения

! • переговоров, вернулись в Англию и объявили, что далее они не намерены

;» ., принимать участие в этом нечестивом союзе»

-t* •

Это, без сомнения, менее детальное описание, чем то, что дает Тревель-

ян в своем труде «Англия при Стюартах»

. Но Веджвуд работает над более

широким полотном. Изменение отношения герцога Бекингема к браку Карла

с инфантой — само по себе представляющее рассказ — входит как часть в

более широкий рассказ об изменении планов в отношении женитьбы Кар-

ла. А он, в свою очередь, входит как часть в еще более обширный рассказ

об изменении политики Якова I в отношении курфюрста. Последний же

образует часть еще одного рассказа об изменении отношения Англии к войне

между протестантами и католиками в Германии, а этот входит в рассказ об

изменении положения Габсбургов, изменения позиций католической церк-

ви...

т.д.

Каждое из этих изменений является частью рассказа, объясняющего сле-

дующее упомянутое изменение, последний же рассказ содержит их все. Но

затем, чтобы дать объяснение последней истории, мы должны проделать

весь путь обратно, шаг за шагом, вплоть до перемены отношения герцога

Бекингема к браку Карла с инфантой. Одни изменения помещаются внутри

других изменений, и истории требуют все более сложно выстроенных «се-

редин» для объяснения самого последнего изменения. В графической фор-

ме это можно представить следующим образом:

()

-.-,,.'.

. : ., ,

...'

.>«а;'

,-'..

. ,.

,<•.•.„:-.,•,-,:

..,;:•((

))

:.»•.-

••

^<v

•:>•>

ж;,:

,.;<,".:

-,^.

••,•:..

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 229

очевидно, это слишком уж красиво, поскольку мы можем

ми случаями:

иметь дело и с таки-

которые поднимают вопрос о многофакторной причинности и множественной

детерминации, а также с такими случаями, где имеют место наложение одних

частей на другие: •••

Но если исключить все эти сложности, которые в конечном счете связаны

с понятием причинности, я полагаю, никаких особых проблем в связи с отно-

шением между повествованиями и общими законами не встает. В философс-

ком плане на этом можно закончить рассмотрение данного вопроса. Однако я

хотел бы добавить несколько слов по поводу понятия причинности.

Во-первых, как мне представляется, для анализа причинности в исто-

рии не требуется какого-то другого анализа, классического анализа Юма.

В любом из рассмотренных мной случаев происходит, как я полагаю, лишь

соединение подобных случаев с подобными. Разумеется, нам самим не нуж-

но создавать все эти ассоциации, выполняя лично индуктивные обобще-

ния, которые позволяют строить каузальные объяснения. Здесь действует

социальная наследственность, и большая часть используемых нами обоб-

щений создавалась поколениями и встраивалась в понятия, которые боль-

шинство из нас применяет для организации своего опыта и для объяснения

происходящего. В большинстве случаев мгновенно находим описание слу-

чаю, который подпадает под то или иное понятие, поэтому легко понять

убеждение некоторых философов в том, что в этом случае проявляется осо-

бая способность — интуитивное понимание, или Verstehen, как если бы мы

сразу и непосредственно знали или могли знать, что вызвало то или иное

изменение в том или ином предмете. И мы действительно, в каком-то смыс-

ле, знаем это. Особенно, когда это касается человеческого поведения, по-

скольку мы (большинство из нас) гораздо лучше знакомы с тем, как ведут

себя люди, чем с тем, как ведут себя другие существа и предметы. Но если

бы наше знание находилось на таком же уровне в отношении любого рода

поведения любых объектов — животных, механизмов, электронов — мы во

всех случаях реагировали бы столь же быстро и уверенно

. Философы мо-

гут утверждать, что никакой закон не требуется (и не используется) для

объяснения подобного поведения — объяснение просто «видно». Возможно, это

и верно с точки зрения психологии, однако здесь совершенно не затрагиваются

логические свойства объяснения, и если бы произошло что-то совершенно бес-

прецедентное, абсолютно непохожее на любые известные нам изменения, будь

230 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 231

даже это человеческое поведение, мы были бы, я убежден, не способны хотя бы

подступиться к объяснению и «увидеть», чем вызвано это изменение, пока нам

не удалось бы подвести это событие под общее описание и причислить его к

группе подобных случаев. Если у кого-то это вызывает сомнения, я могу только,

в духе Юма, попросить его привести пример, пусть даже воображаемый, кото-

рый был бы настолько непохож на когда-либо виденное нами, что полностью

опровергал бы эту естественную операцию человеческого разума. В анналах

истории, конечно же, не найдется такого совершенно девиантного происшествия.

Признавая в основном убедительность анализа Юма, я должен, однако, вне-

сти некоторые уточнения, которые, как мне представляется, необходимы при

обсуждении исторического объяснения. Хотя эти уточнения выходят за рамки

объяснения Юма, их ни в коей мере нельзя считать несовместимыми с ним.

Они расширяют и развивают его объяснение и помогают понять, почему так

часто люди считали, что в истории теорию Юма настигает возмездие в виде

уникальных событий и беспрецедентных причинно-следственных связей.

Во-первых, чтобы согласиться с тем, что похожие события имеют похо-

жие причины и что говорить о причинах — значит говорить об устойчивых

связях, необходимо при этом уточнить, что о сходстве можно говорить толь-

ко на определенном уровне обобщения. Когда мы ждем объяснение, наша

задача состоит в том, чтобы найти верное общее описание рассматривае-

мого события, увидев его тем самым в определенной причинной перспекти-

ве. Если нам удается этого достичь, подобрать подходящий закон будет не-

трудно, и делаем мы это почти автоматически, поскольку нам известно, хотя

по-прежнему в достаточно общих чертах, какого рода причины должны по-

влечь за собой данное изменение. Однако между установлением этой связи

и определением конкретного события, подпадающего под данное общее опи-

сание, расстояние немалое. Это особенно справедливо для истории, где су-

ществует бесконечное количество случаев, подпадающих практически под

одно и то же общее описание. История отчасти тем и привлекательна, что

на протяжении веков демонстрирует бесконечное многообразие различных

действий и страстей людей, которые при этом допускают то же общее опи-

сание и подводятся под те же общие принципы, которые мы используем в

повседневной жизни и которые, будучи сформулированными, оказывают-

ся не чем иным, как трюизмами. Именно по этой причине история немного-

му может нас научить, если иметь в виду новые общие принципы, которые

бы не достались нам уже как часть нашего культурного наследия. Именно

это, в свою очередь, подтверждает часто высказываемое утверждение, что

история не является наукой. Если среди прочего мы ожидаем от науки открытия

новых общих принципов, то это обвинение безусловно справедливо. Конечно,

это не мешает нам при желании собрать вместе все эти трюизмы, которые, воз-

можно, подтверждаются гораздо большим количеством случаев, чем любой на-

учный закон, и назвать их наукой. Но тогда мы должны были бы и здравый смысл

считать наукой, а это лишь затемнило бы ряд важных различений. С другой сто-

роны, эти прекрасно подтвержденные общие принципы, дополненные самым

буйным воображением, никогда не позволили бы нам предсказать бесконечное

разнообразие конкретных воплощений этих принципов в прошлом.

Во-вторых, нетрудно понять, почему каузальные объяснения в истории, по-

чему в истории должны восприниматься как нестрогие, почему в истории нельзя

ощутить неизбежность причинно-следственной связи, которую, как мы счита-

ем, мы должны чувствовать. Юм блестяще проанализировал психологические

основания понятия причинной необходимости, доказывая, что она заключена

не в самих событиях и в этом смысле не является объективной, но привносится

в соединения событий, которые, соответственно, называются причиной и след-

ствием, и в этом смысле является привычкой нашего ума. Однако сходными пси-

хологическими основаниями можно объяснить, почему не ощущается необхо-

димой связь между событиями, которые называются причиной и следствием в

истории. Это объяснение заключается в том, что необходимость выявляется толь-

ко на том уровне обобщения, который обычно не свойственен нашим рассужде-

ниям об исторических событиях. Бильярдные шары Юма ничем не отличались

от любых бильярдных шаров, необходимо приложить старания, чтобы увидеть

различие между любыми двумя бильярдными шарами. Если бы человек мог

выбрать из набора бильярдных шаров именно тот шар, которым он играл год

назад в Потакете, он проявил бы проницательность, неведомую большинству

его собратьев, которые обращаются с подобными предметами как с анонимны-

ми. С точки зрения практических целей они правы, обращаясь с ними таким

образом, хотя a priori мы знаем, что различие существует. То, что справедливо в

отношении бильярдных шаров, a fortiori справедливо в отношении случаев стол-

кновения между ними. Однако совершенно очевидно, что явления, подпадаю-

щие под общие описания, — скажем под описание «революция» — зачастую

очень сильно отличаются друг от друга. Мы не думаем автоматически о какой

угодно революции, когда имеем в виду Великую французскую революцию. Тог-

да как вмятины на автомобилях происходят от сходных причин. У нас есть дос-

таточно четко очерченное представление о том, что должно было случиться с

автомобилем, чтобы на нем появилась вмятина, но что может заставить такого

человека, как герцог Бекингем, изменить свое мнение по поводу брака принца,

не так уж просто вычислить заранее. Когда мы знаем, как это было достигнуто,

мы можем довольно легко подвести это под общий принцип. Но в то же время

один и тот же общий принцип допускает такое множество и такое разнообразие

случаев, что мы не видим оснований, почему именно это, а не что-то другое

должно было вызвать перемену во взглядах герцога, и, таким образом, мы в

меньшей степени ощущаем здесь необходимость и определенность связи, чем в

случае с бильярдными шарами или помятым автомобилем. Вместе с тем на опре-

деленном уровде обобщения не существует различия между этими случаями.

Мы можем сказать, что, если бы герцог был менее высокомерным или же испан-

232 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 233

цы были более снисходительными к его манере поведения, он, быть может, не

изменил бы своего мнения. Возможно, это и так. Но если бы бильярдный шар В

обладал меньшей массой или же бильярдный шар А, приклеенный к столу, был

более устойчив к удару, А не пришел бы в движение при столкновении с В. Раз-

молвка герцога с испанцами, наряду с общими антигабсбургскими настроениями

англичан, повлияла на изменение политики Якова I. Но мы также могли бы в мо-

мент удара наклонить бильярдный стол и сказать, что оба эти действия стали при-

чиной движения Л. Возникающие контрфактические проблемы одинаковы в обо-

их случаях.

То, что экспланандум в обычном историческом объяснении должен быть

описанием изменения (или предполагать описание изменения), следует, как

я полагаю, из того факта, что то, что в ходе объяснения ищут и, в идеале,

находят именно причину (или набор причин). Предположим, мы ссылаемся

на некоторый у как на причину того, что х есть G в момент времени t

Совершенно очевидно, что для существования законоподобной связи меж-

ду событием у и тем, что х есть G, недостаточно просто показать, что у

имело место, и что после этого (в момент времени /

) х есть G,' и что собы-

тия, похожие на у, могут вызывать или обычно действительно вызывают

то, что похожие на х предметы есть G, поскольку все перечисленные усло-

вия могут удовлетворяться, и все же у может не быть причиной того, что х

есть G. Предположим, например, что х — самка млекопитающего и х бере-

менна в момент времени /

, и пусть у обозначает сношение х с самцом т в

соответствующее время, предшествующее /

. Несомненно, это событие от-

носится именно к тому виду событий, которые являются причиной того,

что х есть G. Однако отсюда никоим образом не следует, что сношение х с

т явилось причиной беременности лс, поскольку причиной могло быть дру-

гое сношение и с другим самцом. Стало быть, в принципе, мы могли бы

указать набор законов и условий, которые полностью удовлетворяли бы

модели Гемпеля и тем не менее не объясняли бы, почему х есть G. Для одно-

го вида информации Гемпель не предусмотрел места в своей модели, а имен-

но для сведений о состоянии х до у. Так, предположим, у происходит в мо-

мент времени

есть

G в

момент времени./-,,

и у

может

быть причиной

того, что х есть G. Вместе с тем, если х был G в момент времени /

];

т. е. как

до, так послед, то совершенно очевидно, что у не является причиной того, что*

есть G. Событие, после которого х остается в том же состоянии, в каком было и

до него, не может быть причиной этого состояния х. Причина должна повлечь за

собой изменение. Таким образом, если мы ищем причину, когда пытаемся объяс-

нить, почему что-то находится в том или ином состоянии, отсюда следует, что

экспланандум, хотя бы в неявном виде, является описанием изменения. Если

радиатор треснул до похолодания, похолодание не может быть объяснением по-

явления трещины в радиаторе.

Я столь подробно излагаю эти совершенно очевидные вещи, поскольку да-

леко не всегда ясно, что мы в действительности имеем в виду изменение, когда

хотим объяснить какое-либо событие, и поскольку может показаться большой

натяжкой истолкование экспланандумов в терминах начал и концов. Возьмем,

скажем, мой собственный пример с вывешиванием американских флагов под-

данными Монако в дни их fete national. Можно вполне резонно утверждать, что

в данном случае мы ищем лишь объяснения этому событию и вовсе не воспри-

нимаем его, так сказать, как конечный пункт некоторого изменения. Конечно,

мы могли бы заметить те или иные изменения. Скажем, в пятницу в Монако не

было флагов — обстоятельство, которое вряд ли бы привлекло больше нашего

внимания, чем тот факт, что в пятницу в Монте Карло не было орлов. Но в суб-

боту весь город украсился флагами. Объяснение этому изменению состоит в

том, что наступил fete national. Однако не это изменение интересует нас, и, по

сути, утверждается, что нас вообще не интересуют никакие изменения, но толь-

ко факт появления американских флагов на улицах. Так ли уж необходимо рас-

сматривать это событие как часть изменения, да и что мы могли бы назвать его

началом? Мой ответ заключается в том, что объяснение события предполагает

указание на то, что послужило ему началом, поскольку это объяснение сообща-

ет нам, какое именно изменение произошло. Для объяснения рассматриваемого

события мы сослались на женитьбу князя Монако на урожденной американке и

предложили для него общее описание «чествования правителя иной националь-

ной принадлежности». Не вызывает сомнения, что если это действительно яв-

ляется объяснением данного события, то монегаски не должны были вывеши-

вать американские флаги на fetes nationales до женитьбы князя, а если вывеши-

вали, то женитьба князя не может служить объяснением этому обычаю. Теперь

объяснение могло бы выглядеть так: «Князь женился на американке, и населе-

ние стало вывешивать американские флаги в дни национальных праздников».

Однако начало этого обычая не совпадает с тем, что я назвал началом измене-

ния. Начало изменения относится к обычаю, каким он был до того, как про-

изошло событие, которым якобы объясняется этот обычай

Общий смысл сказанного состоит в том, что мы всегда можем опровергнуть

историческое объяснение (равно как и любое причинное объяснение), согласно

которому нахождение х в состоянии G является следствием некоторого проис-

шествия у, продемонстрировав, что х был G до того, как произошло у. Это осо-

бенно очевидно, когда мы объясняем происхождение чего-либо. Так, возьмем

обычай украшать елку на Рождество; вполне правдоподобным объяснением его

происхождения является следующее: в конце Средневековья в Альзации * ра-

зыгрывали представления накануне Рождества (в день Адама и Евы), изображая

происшедшее в Эдемском саду; для этого развешивали яблоки по деревьям, в

данном случае — хвойным, поскольку только они в это время года имели зеле-

ный покров; и'если учесть естественную для человека склонность к украше-

* Современный Эльзас. — Прим. перее.

234 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нию, со временем наряжать елки стали все более и более пышно. Кто-то может

опровергнуть такое объяснение происхождения обычая украшать рождественс-

кую елку — подобного рода опровержение во многом и составляют задачу исто-

рии — обнаружив, что хвойные деревья украшались на Рождество и до этого.

В свете этих рассуждений становится понятным, почему иногда в качестве

объяснения того, что х есть G, указывают, что х всегда было G. Это, конечно,

следует понимать так, что не нужно давать никаких особых объяснений тому,

что х есть G сейчас. Так, человек несведущий может попросить объяснить, по-

чему Джонс раздражен этим утром, и ему ответят, что Джонс бывает разд-

раженным каждое утро. Или жеё кто-то может спросить, почему поддан-

ные Монако вывешивают американские флаги в свой национальный праз-

дник, и ему ответят, что так они поступали всегда. Но, конечно же, и в том

и в другом случае объяснение-(если это можно так назвать) способно выз-

вать последующие вопросы, например об источнике раздражительности

Джонса или о происхождении обычая подданных Монако, а они, в свою

очередь, выражают просьбу указать причины и, следовательно, предпола-

гают наличие изменения.

Начало, как оно указывается в экспланандуме, представляет собой, та-

ким образом, состояние х до того, как х перешло в его нынешнее состоя-

ние. Этот факт позволяет использовать особый класс нарративных предло-

жений, которые в негативной форме описывают, каким х был до изменения.

Эти описания опять-таки зачастую были бы странными и бессмысленны-

ми, если предположить, что их могли бы дать в то время. Так, историк,

который пишет историю Эльзаса, может сказать об определенном периоде

этой истории, что жители Эльзаса еще не приобрели своего оригинального

обычая развешивать яблоки на хвойных деревьях в канун Рождества. Но

если поставить это предложение в форму настоящего времени, едва ли мож-

но было бы ожидать, что оно встретится, например, в записках какого-ни-

будь путешественника того времени о его пребывании в Альзации. Это про-

изводило бы столь же нелепое впечатление, как и дипломатическое посла-

ние из Саксонии в Париж в 1617 г., в котором говорилось бы, что Тридца-

тилетняя война еще не началась — хотя мы не находим ничего странного в

историческом сочинении, посвященном истории Европы этого периода, если

в нем сообщается, что это было накануне Тридцатилетней войны. Между

тем я могу представить себе ребенка, который неожиданно открывает для

себя прошлое, узнав, что когда-то давно у людей не было елок на Рожде-

ство. Этиологические * мифы часто начинаются с таких же слов.

Таким образом, наш выбор начала повествования определяется его кон-

цом — правомерность этого заявления обусловливается тем, что начало по-

вествования описывается со ссылкой на его конец. Одна из основных задач

* От греч. ajtia (причина) и logos (учение). Имеются в виду мифы, в которых объясняется

происхождение вещей. — Прим. перев.

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 235

повествования состоит в том, чтобы охарактеризовать арену действия, которое

ведет к концу, а описание последнего служит объяснением изменению, крайни-

ми точками которого являются начало и конец повествования. Я говорил о вре-

менных целостностях, когда обсуждал нарративные предложения, и выдвинул

предположение, что для истории характерна организация прошлого во времен-

ные целостности. Я понимаю, что такие слова, как «целостность», трудно ана-

лизировать, и что под «целостностью» мы иногда имеем в виду нечто большее,

чем простое собрание частей. Мы подразумеваем единое собрание частей, и ос-

новная трудность, возможно, связана с понятием единства. Конечно, слово «един-

ство» зачастую используется для оценки: мы одобряем или не одобряем произве-

дение искусства в соответствии с тем, несет оно в себе единство или нет, состав-

ляют ли его части целое или нет. Без сомнения, мы имеем разные критерии един-

ства в зависимости от жанра оцениваемого произведения искусства — является

ли оно, скажем, стихотворением, живописным полотном или музыкальным сочи-

нением, но меня здесь интересует понятие единства только применительно к

повествованию. На мой взгляд, чтобы определить критерий единства повество-

вания, мы могли бы для начала серьезно отнестись к предположению, что пове-

ствование и дедуктивный вывод составляют альтернативные формы объяснения.

Если это так, то определенные формальные ошибки и промахи в дедуктивном

выводе, не позволяющие ему достичь цели, могут иметь свои аналоги в повество-

ваниях. Стало быть, мы могли бы найти ряд условий, которые при несоблюдении

их дедуктивным выводом делают повествование некорректным. Таким образом,

они были бы необходимыми условиями для корректного вывода. По аналогии

мы могли бы составить из них необходимые условия для «корректного» пове-

ствования. Я не утверждаю, что таким образом мы можем выявить все необхо-

димые условия для единства повествования, но все же мы можем выявить некото-

рые из них. Более того, исследуя аналогию между дедукцией и повествованием,

мы начнем понимать, где эта аналогия не проходит, а это позволит, я надеюсь,

установить, какую особую и незаменимую роль играет повествование в истори-

ческом объяснении.

Я возьму простейший случай, вывод modus ponens, удовлетворяющий

критериям объяснения Гемпеля:

(1) (x)Fx^3 Gx

(2) Fa,

(3) Ga,

где (3) — экспланандум (предложение, описывающее единичное событие),

а (1) и (2) совместно образуют эксплананс, соответственно, как общий закон и

начальное условие. Я буду считать, что эксплананс удовлетворяет всем крите-

риям Гемпеля и что, более того, (3) следует по одним только правилам логики

из (1) и (2). Я уже высказал свою неудовлетворенность этой моделью; мое глав-

236 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ное возражение состоит в том, что Fa-Ga является изменением, что именно

этому изменению мы хотим получить объяснение, что эти изменения не всегда

подпадают под общие законы, хотя связь между ними и некоторой припи-

сываемой причиной изменения обычно подпадает под общий закон, и т. д.

Тем не менее даже с этой упрощенной моделью мы можем выдвинуть не-

сколько логико-эстетических положений.

(A) Предположим, что нам нужно заменить (2) на Fb. Это было бы на-

рушением правила естественной дедукции, и из посылок в таком случае

больше не следовало бы Ga. Сходным образом, предположим, что мы дол-

жны заменить (3) на Gb. Это заключение больше не вытекало бы из (1) и (2).

По законам логики необходимо, чтобы одна и та же переменная заменя-

лась одними и теми же константами на протяжении всего вывода. В случае

повествования мы могли бы говорить о единстве субъекта. В приведенном

выше выводе заключение не может содержать констант, которые бы не со-

держались в посылках. Что касается повествования, то «возможно, именно

непрерывность и постоянство элементов, подчеркиваемых характерно исто-

рическим объяснением, служат для того, чтобы экспланандум — представ-

ленный некоторым человеческим действием или последовательностью дей-

ствий — был доступным пониманию и оправданию» и. Существует неверо-

ятно сложная проблема в онтологии истории, а именно какие элементы со-

храняют постоянство при изменении. Она решается достаточно просто, если

нас интересует перемена в позиции герцога Бекингема. Однако она гораз-

до сложнее и вызывает немало метафизических возражений, когда нас ин-

тересуют изменения подобные, скажем, разложению феодализма, возник-

новению национализма, или, если на то пошло, распространению обычая

украшать рождественскую елку. Как бы ни решалась эта проблема, с фор-

мальной точки зрения повествование предполагает постоянного субъекта.

(B) В логической теории является общим местом то, что в заключении

дедуктивного вывода не может содержаться предикат, который не содер-

жался бы в посылках. Предположим, что наше заключение удовлетворяет

условию (А), но содержит дополнительные сведения. Например, в нем утверж-

дается конъюнкция двух суждений об а — Ga и На. Ясно, что сами по себе (1) и

(2) не обеспечивают достаточных оснований для утверждения этой конъюнк-

ции, и, соответственно, объяснение было бы неполным. Однако аналогичное

положение справедливо и в отношении повествования, неважно исторического

или вымышленного. Допустим, что в конце пьесы нам известно и то, что Мак-

бет мертв, и то, что его ненавидит Макдуф, но сама пьеса дает объяснение толь-

ко первому обстоятельству. Поскольку автор дает понять (по нашему предполо-

жению), что Макдуф ненавидит Макбета, но не показал почему, мы, естествен-

но, ощутили бы пробел в рассказе, художественное несовершенство пьесы. Этот

пробел и несовершенство исчезнут, когда в пьесу будут включены сцены, показы-

вающие, что враждебные чувства Макдуфа к Макбету вызваны тем, что Макбет

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 237

был виновником смерти жены и детей Макдуфа. Фактически в конце о Макбете

может быть известно много таких сведений, которым не дается объяснения по

ходу пьесы. Из их числа лишь несколько фактов отбираются для повествова-

тельного объяснения. Это, конечно же, справедливо для любого объяснения, а

не только исторического. Еще раз хочу подчеркнуть, что мы объясняем не собы-

тия как таковые, а события, которым даны определенные описания. Выбор опи-

сания важен в равной мере и в истории, и в науке. Но когда описание выбрано,

события должны быть самым тщательным образом объяснены относительно

этого описания.

(С) Предположим, мы просто добавили Еа в качестве посылки (За). Де-

дукция выполнялась бы как и прежде, но (За) не имела бы отношения к

логическому выведению. Она была бы излишней, дедуктивно неактивной и

нарушала бы правило дедуктивной простоты, в соответствии с которым

корректный дедуктивный вывод должен содержать те и только те предло-

жения, которые необходимы для заключения. В эстетическом плане и при-

менительно к повествованию аналогом этого было бы несоблюдение тре-

бований художественного вкуса. Если в повествовании содержатся эпизо-

ды, не имеющие отношения к действию, это его изъян. Примером подобно-

го безотносительного к действию эпизода в повествовании может послу-

жить сцена с пьяным привратником в «Макбете», которую именно за это и

критиковали. Это, конечно же, не означает, что наличие этого эпизода в

пьесе не может быть оправданно как-то иначе. Например, его назначение

может состоять в том, чтобы ослабить напряжение, возникающее в резуль-

тате непосредственно предшествующей ему сцены убийства. Так же и исто-

рики могут вводить в свои повествования безотносительные к рассматри-

ваемому действию сведения. Однако меня здесь интересуют только аспекты

повествования, направленные на объяснение.

Таким образом, на основании этих аналогий, думаю, мы можем сфор-

мулировать некоторые необходимые условия для единства повествования.

Так, если N повествование, то N не имеет единства, если только (А) оно не

повествует об одном, и том же субъекте, (В) не дает адекватного объяснения из-

менению в этом субъекте, которое описывается экспланандумом, и (С) не содер-

жит ровно столько сведений, сколько необходимо для (В), и не более того. Я не

утверждаю, что это единственные критерии единства. Возможно, существуют и

другие критерии для оценки удовлетворительного исторического сочинения,

которые могут даже вступать в противоречие с некоторыми из перечисленных

критериев, например с (С). Но я не хочу чрезмерно усложнять обсуждаемую

проблему этими деталями, поскольку нам предстоит еще объяснить роль пове-

ствования.

Указанные аналогии между дедуктивным выводом и повествованием под-

крепляют мое утверждение о том, что если дедуктивный вывод является фор-

238 Артур Данто. Аналитическая философия истории

мой объяснения, то и повествование является формой объяснения. Однако сей-

час я хотел бы показать, где эта аналогия не проходит, и, соответственно, поче-

му повествования не всегда можно свести к дедуктивному выводу.

До сих пор я рассматривал рассказ в следующем минимальном виде:

(i) Fa;

(") У\

(iii)

Ga,

<>««'• :,' ла<НШ Л;'Шс:иШ« .V,iao;% '' Ч£У

{ ,'i.!qOT;>a fl'H £?;::,.?* ,iuH:-:^-j Я НЭЖЬл К.

где Fa и Ga (именно в таком порядке) представляют изменение в а. Это измене-

ние может не подпадать под общий закон, но как только мы ссылаемся на неко-

торое событие у как причину изменения, мы обращаемся к некоторому общему

закону и принимаем то общее-допущение, что подобные у события являются

причиной изменения подобных а предметов. Повествование такого вида я буду

называть атомарным повествованием, содержащим начало (i), конец (iii) и се-

редину (ii). Графически его можно представить следующим образом:

F G

I . I

•

— где косые черты обозначают крайние пункты изменения, а точка — причину

изменения.

Однако могут происходить такие изменения, для объяснения которых

не существует одной причины. В этом случае мы можем предположить, что

субъект изменения а подвергся целой серии изменений и, соответственно,

для объяснения главного изменения необходимо установить серию причин.

Примерно так же, как человек может, скажем, добраться из Вестчестера в

Найроби, воспользовавшись (в следующем порядке) подземкой, самолетом,

поездом и лодкой, ибо не существует единого вида транспорта, который

бы доставил его в конечный пункт назначения. В подобных случаях, когда

нельзя одной причиной объяснить изменение, но нужна серия причин, каждая

из которых объясняет одно из последовательных изменений, я буду говорить о

молекулярных повествованиях, которые в графической форме можно предста-

вить следующим образом:

F G H I

где F — G, G — Н и H — / — обозначают три последовательных изменения.

В молекулярном повествовании каждое звено /./ подпадает под общий закон

того вида, который я охарактеризовал выше, но необязательно существует за-

кон, охватывающий все изменение в целом. Может возникнуть вопрос: зачем

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 239

нам потребовалось понятие молекулярного повествования, почему бы не рас-

сматривать молекулярное повествование просто как целую серию атомарных

повествований? Ответ на это прост: потому что нас интересует общее измене-

ние F—/, частями которого являются промежуточные изменения. А это, в свою

очередь, служит ответом на возражение как против нашего подхода, так, по сути,

и против исторического исследования в целом. Возражение следующее: разве

для объяснения /нам нужно что-то еще, кроме последнего звена в цепочке ато-

марных повествований? Разве причина, обозначенная точкой в звене

I.I

не является причиной П Зачем в таком случае проделывать весь путь назад к F?

На это мы ответим, что причина, о которой идет речь, действительно явля-

ется объяснением /, но нас интересует не конкретно /, а изменение F—I, а для

этого изменения указанная причина недостаточна. Это возражение — еще одно

следствие ошибки, которая возникает в результате истолкования экспланандума

исторического объяснения как простого описания события. Когда же, напротив,

мы осознаем, что исторический экспланандум описывает изменение и часто

крупное изменение, охватывающее, быть может, целые столетия, мы сразу пони-

маем, почему нельзя свести повествовательное объяснение к его финальному

эпизоду, или атомарному повествованию.

А как насчет нашей аналогии между повествованием и дедуктивным выво-

дом? Во-первых, можно сказать, что точно так же, как мы должны обращаться к

нескольким изменениям и, следовательно, к нескольким причинам, чтобы объяс-

нить крупное «молекулярное» изменение, так и в дедуктивном выводе нам мо-

жет понадобиться несколько разных посылок, чтобы вывести заключение, хотя

из каждой в отдельности посылки оно не следует. Так, учитывая сформулиро-

ванное выше условие (В), мы не смогли бы, например, вывести На всего из двух

посылок Fa и (дг) (Fx Z) Gx). Однако, добавив дополнительную посылку, мы не

можем получить корректный вывод. Согласно модели Гемпеля, добавленная

посылка должна быть или общим законом, или формулировкой еще одного на-

чального условия, или тем и другим вместе. Предположим, мы добавляем об-

щий закон (х) (Gx Э Нх). Это дало бы нужный результат, но дело в том, что мы

можем отказаться от двух общих законов в пользу одного, поскольку, если мы

можем корректно вывести р '^Drvap'Dq nq^>r, два закона сливаются в один —

(х) (Fx D Нх). Но такая операция, очевидно, не может быть произведена в каж-

дом корректном повествовании. Так, предположим, у нас есть повествование

FGH

1.1.1

' •

240 Артур Данто. Аналитическая философия истории

которое предполагает наличие двух общих законов и ссылается на две раз-

личных причины, например К-1 и К-2. Тогда законы выглядят следующим

образом:

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований

241

КЛ

F—G;

К-2

G—H.

Возможно, нам удастся соединить два эти закона в один более широ-

кий по охвату, а тем более обнаружить единую причину для изменения

F—Н. Так что здесь аналогия не срабатывает.

С другой стороны, существует еще одна возможность. Предположим,

мы заменяем наш общий закон другим (х) (Fx.Gx. ID .Я*.) и добавляем еще одно

начальное условие Ga. В этом случае ни из Fa, ни из Ga в отдельности не следу-

ет заключение, и закон предполагает их конъюнкцию в качестве своего антеце-

дента. Этот вывод, без сомнения, имеет аналог в повествовании, которое требу-

ет более одной причины для объяснения крупного изменения. По сути, мы мог-

ли бы иметь даже законы, в которых требуемые начальные условия должны удов-

летворяться в определенной последовательности, например (х) (Fxt^ . Gxt

. Э

Нх), где нижние индексы указывают, в каком порядке должны удовлетворяться

начальные условия. Можно было бы назвать подобные законы исторически-

ми. Тогда с помощью исторических законов при таком указании разделенных

во времени начальных условий мы действительно могли бы вывести наше зак-

лючение. Такие законы позволили бы нам делать предсказания или, лучше ска-

зать, небезусловные предсказания. Поскольку можно доказать эквивалентность

двух форм (р • q) э г ир Z) (д • г), из этого следует, что если у нас есть истори-

ческий закон вида

и если С° происходит в момент времени /

, мы можем предсказать, что произой-

дет Е при условии, что С'.-.С

будут происходить в надлежащей временной пос-

ледовательности. Примерно так же мы могли бы сказать (предсказать), что ра-

кета пролетит определенное расстояние при услрвии, что произойдут три пос-

ледовательных взрыва, и затем, предполагая, что первый взрыв действительно

имеет место, предсказать, что ракета пролетит необходимое расстояние, если

произойдут два оставшихся взрыва.

Возможно, исторические законы существуют. Возможно даже существуют

исторические законы в истории. Но если бы они были открыты, они не добави-

ли бы новых доводов в пользу детерминизма по сравнению с неисторическими

законами. Не давали бы они оснований и для вывода о существовании истори-

ческой неизбежности, а если бы давали, то не в большей мере, чем общие зако-

ны неисторического типа дают нам право признать неизбежность в природе.

Так что открытие исторических законов не прибавило бы аргументов в пользу

субстантивной философии истории с ее пророческими притязаниями.

Между тем, я думаю, мы вправе утверждать, что возможность преобразова-

ния молекулярного повествования в дедуктивный вывод, зависит от ответа на

вопрос, существуют ли исторические законы. Более того, если бы некоторые ис-

торические законы были открыты, все равно оставался бы нерешенным вопрос

о том, можно ли найти общий закон для каждого молекулярного повествования.

Как бы там ни было, по крайней мере, в истории известно очень мало исто-

рических законов (если они вообще известны), но это ни в коей мере не умаляет

и не подвергает сомнению объяснительную силу повествований. Если что и под-

вергается сомнению, так это философская позиция, согласно которой необходи-

мым условием любого объяснения является возможность его переформулиров-

ки в дедуктивном виде. Я вполне допускаю, что это может быть достаточным

условием, но, если мы признаем молекулярное повествование формой объясне-

ния, это не может быть необходимым условием. Это вовсе не означает, что пове-

ствование может быть создано без обращения к общим законам, но оно не нуж-

дается в едином общем законе, который бы охватывал все изменение в целом,

объясняемое данным повествованием.

Роль повествований в истории должна быть теперь ясна. Они используются

для объяснения изменений и, что наиболее характерно, широкомасштабных из-

менений, охватывающих периоды времени, огромные по сравнению с отдель-

ной человеческой жизнью. В задачу истории входит выявить эти изменения,

организовать прошлое во временные целостности и объяснить эти изменения,

одновременно рассказывая о том, что произошло, и используя временную перс-

пективу, отражаемую в языке в виде нарративных предложений. Каркас пове-

ствования имеет следующий вид:

но этот каркас может обрасти дополнительными описаниями, поучитель-

ными историями, моральными суждениями и тому подобным. Однако все

это, по крайней мере с философской точки зрения, представляет меньший

интерес.

Одно слово в заключение. Даже если предположить, что у нас есть поис-

тине необыкновенные исторические законы, содержащие большое множество

переменных и охватывающие огромные периоды времени, это все же не дава-

ло бы оснований утверждать, что связь между этими законами и временными

целостностями, в которых они проявляются, была бы более жесткой, чем связь

между законами, о которых шла речь, и их конкретными проявлениями. Так

что предсказания, которые мы смогли бы делать при помощи этих необыкно-

венных законов; не только были бы условными, но и общими. В лучшем слу-

чае они сообщали бы нам о том, что произойдет только в весьма общих описа-