Данто А. Аналитическая философия истории

Подождите немного. Документ загружается.

182 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ким образом, наконец, если событие произошло, оно произошло необходимо и

невозможно, чтобы оно не произошло. Таков, в общем, логико-философский

багаж героя-фаталиста Дидро.

Нарративные предложения не страшны для детерминизма такого рода и они

не создают для него трудностей. В самом деле, он утверждает, что будущие

события детерминированы раз и навсегда быть такими, какими они будут.

Хотя логический детерминизм, как я указал, не требует, чтобы истинные

предложения обязательно были написаны или известны, Жак-фаталист скло-

нен думать, что это так. «Все, что случается с нами хорошего или дурного,

— весело сообщает он своему хозяину, — предначертано свыше»

. Это зву-

чит почти как Идеальная хроника и весьма похоже на опережающее исто-

рическое знание, когда история событий известна некоторому всеведающе-

му существу ещё до того, как события произошли. «А разве вы знаете, су-

дарь, какой-нибудь способ уничтожить это предначертание?» — спраши-

вает Жак. Я склонен серьёзно отнестись к вызову, неявно содержащемуся в

этом вопросе, и хотел бы проанализировать логику опережающего истори-

ческого знания в связи с логическим детерминизмом.

Один вариант логического детерминизма был подвергнут критике Ари-

стотелем в чрезвычайно сложном отрывке из трактата «Об истолковании».

Аристотель чувствует, что если аргументация детерминиста верна, она унич-

тожила бы возможность действия и лишила смысла решения людей по по-

воду своих действий. Он подозревает, что решения были бы бесполезными,

если бы всё происходило по необходимости, и полагает, что предваритель-

ное размышление в свете имеющейся информации полезно для совершения

действия

. Поэтому он стремится опровергнуть аргумент детерминиста. И

способ, который он использует для этого, согласно большинству интерпре-

таторов, таков: он утверждает, что (1) ложно. Вовсе не является необходи-

мым, что каждое суждение истинно или ложно. Если это так, то это, безус-

ловно, подрывает аргумент детерминиста, ибо при всей его формальной

правильности, если одна из его посылок ложна, то мы не обязаны согла-

шаться с заключением. Аристотель считает, что (1) ложно потому, что для

него имеются исключения. Конечно, Аристотель мог либо критиковать рас-

суждение своего оппонента, либо вывести свою собственную позицию, на-

падая на другую посылку, а именно на (2), которая эквивалентна контрпо-

зиции

(2а) Если возможно, что р ложно, то р не истинно.

Утверждение (2а), очевидно, двусмысленно. Его можно истолковать (по

крайней мере) двояко:

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 183

(2Ь) Если возможно, что р ложно, то р ложно.

(2с) Если возможно, что р ложно, то р не безусловно истинно.

Но (2Ь) ложно, поэтому эквивалентная ему контрпозиция (2а) тоже ложна,

а поскольку (2) требуется для детерминистского аргумента, этот аргумент раз-

рушается при такой интерпретации. Однако интерпретация (2с) очень близ-

ка собственной позиции Аристотеля. Он мог рассуждать так: если только

возможно, что р ложно, то столь же возможно, что оно истинно. Но, ко-

нечно, не безусловно истинно. И, опять-таки, не безусловно ложно. Поэто-

му, если существуют суждения, о которых можно сказать, что они, воз-

можно, истинны и они, возможно, ложны, то существуют суждения, кото-

рые не являются безусловно истинными и не являются безусловно ложны-

ми. Это противоречит утверждению (1).

Такой вывод, однако, почти наверняка был бы оспорен детерминистом,

который спросил бы, как интерпретируется слово «возможно». Если Арис-

тотель истолковывает фразу «Возможно, что р истинно и возможно, что р

ложно» как означающую только: «Мы не уверены в том, истинно р или лож-

но», то он сам впадает в ошибку: «Если мы не уверены, истинно р или лож-

но, то р не является ни безусловно истинным, ни безусловно ложным». Та-

кой вывод, скажет детерминист, либо ложен, либо совершенно тривиален,

ибо консеквент лишь повторяет то, что сказано в антецеденте. Если же, с

другой стороны, Аристотель имеет в виду не эпистемологическую интер-

претацию — ив этом отношении детерминист не может к нему придраться,

— а подразумевает, что р действительно, объективно не истинно и не лож-

но, то такую интерпретацию детерминист отвергает. Он будет настаивать

на том, что при такой интерпретации высказывание «р возможно» ложно

для каждого значения р. Следовательно (с точки зрения материальной имп-

ликации), (2Ь) истинно. Поэтому при таком истолковании (2а) трудности

отпадают. С другой стороны, истолкование (2а), благоприятное для пози-

ции Аристотеля, предполагает тезис, который Аристотель хотел бы обо-

сновать. Как и прежде, рассматриваемый вопрос должен быть соединён с

детерминистским утверждением, а Аристотель отвергает (1). Это логичес-

кое отступление должно ясно показать, что фразе «Некоторые суждения не

являются ни безусловно истинными, ни безусловно ложными» Аристотель

придавал глубокий и не просто эпистемологический смысл — «по природе

вещей, а не только в отношении нашего знания или незнания вещей», как

выражает это Ричард Тэйлор '.

«По природе вещей...»? Детерминист считает это неясным. Не хочет

ли Аристотель сказать, что в мире существуют ситуации, не являющиеся

ни тем ни другим? Ситуации, в которых <« есть F» и «s не есть F» не явля-

ются ни истийными, ни ложными? Аристотель этого не говорит. Он не

говорит, что существуют или когда-либо существовали такие ситуации.

184 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Он пишет:

«Итак, относительно того, что есть и что стало, утверждение или отри-

цание необходимо должно быть истинным или ложным»

Это утверждение уже показывает, что Аристотель имеет в виду не просто

«отношение к нашему знанию или незнанию», ибо существует бесчисленное

множество суждений о прошлых или настоящих ситуациях, относительно

которых мы не можем сказать, истинны они или ложны. Тем не менее,

Аристотель ясно утверждает, что они должны быть либо тем, либо дру-

гим. Переходя к обсуждению суждений о будущих событиях, Аристотель

пишет:

«Однако не так обстоит дело с единичным и с тем, что будет»

Именно утверждения о будущем или единичные утверждения о будущем

являются для Аристотеля единственными исключениями из принципа (1). Од-

нако Аристотель не утверждает, что будут существовать ситуации, которые не

являются ни тем ни другим, что настоящее и прошлое когда-нибудь будут со-

держать двусмысленные ситуации. Ибо в таком случае каждая прошлая и на-

стоящая ситуация была бы двусмысленна. Однако он утверждает, что настоя-

щее и прошлое недвусмысленны в этом отношении, и предложения о настоя-

щем и прошлом, безусловно, либо истинны, либо ложны.

Все это чрезвычайно неясно. Допустим, у нас имеется предложение «s бу-

дет F», удовлетворяющее условию, высказанному Аристотелем в отрывке 18а

35-36. Разве мы не можем сказать, что утверждение «5 будет F» будет истин-

ным или ложным? Аристотель мог бы сослаться здесь на неопределённость.

Он мог бы сказать, что это зависит оттого, использован ли глагол «будет» в

подлинно временном смысле. Если это не так, то данное предложение выра-

жает не более того, что он сам сказал в отрывке 18а 27-28, и истинно по опре-

делению. Но если глагол «будет» употреблён в подлинно временном смысле,

то это предложение не истинно и не ложно. Кроме того, при таком употребле-

нии данное предложение не эквивалентно предложению «s будет F» является

истинным или ложным». Первое предложение говорит о будущем и не являет-

ся ни истинным, ни ложным, а второе — если слово «является» употребляется

во временном смысле — говорит о настоящем и ложно. В качестве альтерна-

тивы этому Аристотель мог бы сказать, что из первого предложения следует

второе, что второе предложение обладает тем же значением, что и первое, оба

они ссылаются на будущее и оба ни истинны, ни ложны. Я думаю, Аристотель

получил бы тот же самый результат, рассматривая все суждения о будущем

просто как ложные. Сегодня мы уже привыкли к философским спорам, в кото-

рых относительно некоторого класса предложений одна группа философов

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 185

утверждает, что такие предложения не истинны и не ложны, а другая группа

философов настаивает на том, что они ложны. Классическим примером явля-

ется единичное предложение с пустым именем, например: «Нынешний король

Франции лыс», когда нет того объекта, о котором оно говорит. Эту другую

возможность Аристотель мог бы счесть нежелательной, поскольку дизъюнк-

цию некоторого предложения и его отрицания он рассматривает как истинную

. Предложение «Завтра будет морское сражение или его завтра не будет» он

считает истинным и даже логически истинным. Он чувствует, что если оба

члена этой дизъюнкции признать ложными, то от этого придется отказаться.

Но не лучше обстоит дело и в том случае, если оба члена дизъюнкции при-

знать не истинными и не ложными. Между прочим, если бы он рассматривал

предложение о будущем и его отрицание как равно ложные и все-таки стре-

мился спасти логическую истинность дизъюнкции «р или не-р», он мог бы

предпринять более тонкий анализ предложений о будущем — анализ такого

типа, пример которого дал Рассел в своей знаменитой теории дескрипций. Эта

теория показала, что выражения «Тот-то есть такой-то и такой» и его отрица-

ние «Тот-то не есть такой-то и такой» в действительности не противоречат друг

другу, и одно из них необязательно должно быть истинно. Но сам я не могу

предложить такого анализа.

Пытаются приписать Аристотелю ту точку зрения, что при использовании

сингулярного термина существование его денотата («... не так обстоит дело с

единичным...») является необходимым условием («предпосылкой») для того,

чтобы предложение с данным термином обладало определённым истинност-

ным значением. Тогда «5 будет F» и «s не будет F» не имеют определённого

истинностного значения, поскольку s не существует, его нет. Однако, я думаю,

Аристотель не принял бы такой точки зрения. В этом случае, благодаря тому

же самому критерию, предложения «s было F» и «.у не было F» оказались бы не

истинными и не ложными, а это противоречит отрывку 18а 27-28. И нельзя

расширить необходимое условие следующим образом: для единичного терми-

на требуется настоящее или прошлое существование денотата. Допустим, мы

говорим о красоте пятьдесят седьмой жены Наполеона. Не было такой женщи-

ны. Тем не менее, если Аристотель прав, утверждение о ней является утверж-

дением о прошлом и должно быть истинно или ложно. Китаист, который мно-

го усилий затратил, чтобы доказать, что такого человека, как Лао Цзы, никогда

не существовало, едва ли согласится с тем, что это предложение не истинно,

даже если в утешение ему мы добавим, что оно и не ложно. Поэтому предлага-

емое расширение не помогает. Но необходимое условие в своей первоначаль-

ной формулировке лишает определённого истинностного значения любое ут-

верждение о прошлом. Если же вопреки этому настаивать на том, что предло-

жения о прошлом все же обладают определённым истинностным значением,

то возникает вопрос: а почему тогда таким значением не обладают предложе-

ния о будущем? Поэтому, мне представляется, Аристотель не принял бы ни

186 Артур Данто. Аналитическая философия истории

самого необходимого условия, ни его расширенного варианта в качестве пред-

посылки истинности или ложности сингулярных суждений.

Я хотел бы показать, что Аристотель действительно серьёзно учитывал

время, и если оценивать его учение с этой точки зрения, то оно перестаёт быть

неясным и оказывается нашим обычным способом рассмотрения вещей. Я по-

пытаюсь реконструировать его идеи в этом направлении и покажу, что он при-

нимал нечто близкое к указанным выше необходимым условиям. Этим и объяс-

няется наше стремление приписать ему такую позицию.

Будем использовать в подлинном временном смысле слова «будет», «есть»

и «было». Для нашего анализа нам требуется шесть предложений:

(4) s не было F,

(5) s будет F,

(6) * не будет F.

(1) s есть F,

(2) s не есть F,

(3) s было F,

Теперь уточним, когда уместно использовать (5) и (6). Я утверждаю, что

их уместно использовать в том случае, когда все предложения (1) —• (4) лож-

ны. А они ложны тогда, когда s не имело и сейчас не имеет места. Я буду гово-

рить, что когда s не имело и не имеет места, предложения (1) — (4) являются

ложными во времени (time-false), и предложения (5) и (6) уместно использо-

вать в тех случаях, когда (1) — (4) ложны во времени. Мы можем даже сказать,

если (1) — (4) ложны во времени, то предложения (5) и (6) истинны во време-

ни (time-true). А вот если какое-либо из предложений (1) — (4) истинно во

времени — по той причине, что s имеет или имело место, — то (5) и (6) ложны

во времени. Я буду говорить также, что если некоторое предложение ложно во

времени, то оно ложно. Однако отсюда не следует, что если предложение ис-

тинно во времени, то оно является истинным. В частности, скажем, предло-

жения (3) и (4) оба могут быть истинными во времени

, но одно из них дол-

жно быть ложно

. Кроме того, Аристотеля можно понять таким образом, что

когда предложения (5) и (6) истинны во времени, они не являются истинными

и ложными в каком-то еще смысле. Короче говоря, предложения (5) и (6) либо

оба ложны во времени и, следовательно, просто ложны, либо они оба истинны

во времени, следовательно, не истинны и не ложны.

Рассмотрим случай, когда они оба истинны во времени. Здесь возможны

три варианта:

(A) s никогда не имеет места,

(B) s имеет место и является F,

При варианте (А) предложения (5) и (6) всегда истинны во времени, а (1) —

(4) всегда ложны во времени и, следовательно, ложны. Но приняв вариант (В)

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 187

или (С) (их нельзя принять вместе), мы получим следующую ситуацию. В неко-

торый данный момент предложения (1) и (2) истинны во времени, причём одно

из них истинно, а другое ложно. В этот момент (3) — (6) ложны во времени, а (5)

и (6) навсегда остаются ложными во времени и просто ложными. После этого

момента предложения (3) и (4) оба становятся истинными во времени, причём

одно из них истинно, а другое ложно. В этот момент предложения (1), (2), (5) и

(6) все являются ложными во времени и, следовательно, просто ложными и ос-

таются ложными навсегда. Но опять-таки, когда (1) — (2) и (5) — (6) все ложны

во времени, предложения (3) и (4) остаются истинными во времени навсегда.

Кроме того, если какое-то из них истинно, оно остается навсегда истинным, а

если какое-то ложно, оно навсегда остаётся ложным.

Согласно сказанному, не существует истин, появившихся до тех действий,

относительно которых они истинны, за исключением того случая, когда (1) —

(4) ложны во времени: тогда (5) и (6) истинны во времени по определению, но

не истинны в другом смысле. Как я уже отметил, единичные высказывания о

будущем на самом деле никогда не бывают истинными, они могут быть ложны-

ми и они на самом деле ложны, когда ложны во времени. О них можно было бы

говорить как о становящихся истинными, но это, строго говоря, означает лишь,

что в какой-то момент (а именно в тот момент, когда они «становятся истинны-

ми») (1) и (2) являются истинными во времени, и одно из них является истин-

ным. Но станут ли когда-нибудь (1) и (2) истинными во времени (и одно из них

просто истинным), в значительной мере зависит от последующего развития мира,

а это отчасти — но не в той мере, как предполагал Аристотель, — зависит от

предусмотрительности людей. Можно сказать, что мы делаем определенные суж-

дения истинными или ложными и что истинность или ложность суждений зави-

сит от положения вещей, а не наоборот, как полагает логический детерминист.

Все это очень близко нашему обычному представлению об истине, времени

и мире. Но Аристотель всегда очень серьёзно относился к обыденному взгляду

на вещи. Трудности в позиции детерминиста обусловлены тем, что в отличие от

Аристотеля он не относится ко времени серьёзно. У логического детерминиста

есть что ответить Аристотелю и я вскоре обращусь к рассмотрению этого отве-

та. Но сначала я хотел бы обратить внимание на некоторые следствия позиции

Аристотеля в моей реконструкции — следствия, связанные с проблемами, кото-

рые и являются предметом настоящей главы.

Одной из проблем, поднимаемых учением Аристотеля, является проблема

оценки предложений, в которых смешаны разные временные формы времени.

Я имею в виду, конечно, нарративные предложения, которые, несомненно, гово-

рят о прошлом, но истинность или ложность которых зависит от истинности

или ложности каких-то предложений о будущем. Если предложения о будущем

не истинны и не ложны, хотя истинны во времени, можем ли мы утверждать, что

логически зависящие от них предложения о прошлом также не истинны и не

ложны? Или мы должны считать их ложными, поскольку они ложны во време-

188 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ни, хотя события, о которых они говорят, уже произошли и данные предложения

по праву должны рассматриваться как истинные во времени, а их утверждение

или отрицание должно быть истинно?

Этот вопрос для нас важен. Если в будущем действительно существуют слу-

чайности, то, как мне представляется, они должны существовать и в прошлом:

нельзя установить определённых семантических отношений между несовмес-

тимыми описаниями, налагаемыми, так сказать, на данное прошлое событие, и

самим событиям до тех пор, пока что-то не произойдёт в будущем. Например,

Талейран зачал ребёнка, который впоследствии написал несколько известных

картин, включая полотно «Смерть Сарданапала». Сейчас мы можем сказать:

(1) Талейран зачал человека, который написал «Смерть Сарданапала».

В самом деле, что-то вроде этого могло прозвучать в картинной галерее,

когда полотно было впервые выставлено. Но могли бы мы говорить об истин-

ности или ложности предложения (1) до того, как картина была написана?

У Талейрана было множество детей, но лишь его побочный сын, Делак-

руа, написал эту картину. Обладая этой информацией, сформулируем предло-

жение (1) в таком виде:

(2) Талейран зачал Делакруа, и Делакруа написал «Смерть Сарданапала».

Это маленькая история, выраженная в нарративном предложении (1). Од-

нако с формальной точки зрения это конъюнктивное суждение, и если оно ис-

тинно, из него следует:

(3) Делакруа написал «Смерть Сарданапала»,

которое при этом также будет истинным. Но допустим, что предложение (2)

утверждается после зачатия художника, но до написания картины. Тогда един-

ственный способ истолковать предложение (2) состоит в том, чтобы сделать

его истинным во времени:

(4) Талейран зачал Делакруа, и Делакруа напишет «Смерть Сардана-

пала».

Встаёт вопрос: истинно ли предложение (4), если оно истинно во време-

ни? Едва ли можно сказать, что оно истинно, так как тогда было бы истинным

предложение:

(5) Делакруа напишет «Смерть Сарданапала».

•

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 189

Но (5) представляет как раз предложение такого вида, которые Аристотель

считал не истинными и не ложными. Поэтому мы должны рассматривать пред-

ложение (4) либо как ложное, либо как не истинное и не ложное. Я не вижу

большой разницы между этими альтернативами. В любом случае ясно, что (4) не

эквивалентно (2). Поскольку (2) и (4) являются истолкованиями предложения

(1) в разные моменты времени, постольку отсюда следует, что предложение (1)

истинно в один момент времени и либо ложно, либо не истинно и не ложно —

в другой.

Лично мне представляется, что если мы разрешаем простым суждениям

не иметь определённых истинностных значений, то у нас нет оснований зап-

рещать неопределённые истинностные оценки также и для сложных сужде-

ний. В самом деле, отрицательные суждения считаются сложными. Тогда

отрицание предложения (5) является предложением о будущем, и оно будет и

должно быть, с точки зрения Аристотеля, не истинным и не ложным, если само

(5) не истинно и не ложно. В любом случае окажется, что каждое сложное суж-

дение, которое не истинно и не ложно, в качестве одной из своих частей должно

содержать простое суждение, которое не истинно и не ложно и, следовательно, с

точки зрения Аристотеля, является истинным во времени сингулярным сужде-

нием, говорящим о будущем. Когда такое сложное суждение содержит истинное

во времени сингулярное суждение, говорящее о прошлом, сложное суждение в

целом, например (4), выражает прошлую случайность (past contingency). Поэто-

му не всякое истинное во времени предложение о прошлом является истинным

или ложным. Если будущее открыто, прошлое не может быть полностью исчер-

панным.

Теперь мы можем обратиться к вопросу об опережающем историчес-

ком знании. Этот вопрос особенно интересовал средневековых мыслите-

лей, в значительной мере благодаря двум догматам христианской веры,

которые им было трудно согласовать. Первый догмат гласил, что Бог все-

ведущ; второй — что человек свободен

. Предполагалось, что Бог знает

всё. Следовательно, он знает всё и о будущем. Поскольку предложение «а

знает, что р» влечёт р, поскольку если Бог знает будущее и его знание безус-

ловно истинно, то оно не может быть ложным. Таким образом, если я се-

годня утром читал «Тайме», то предложение «Данто сегодня утром читал

"Тайме"» истинно и оно всегда было известно Богу. Но могу ли я тогда

выбирать? Мог ли я тогда не читать «Тайме» сегодняшним утром? Сказать,

что я мог делать что-то другое, значит отрицать всеведение Бога или отвер-

гать положение о том, что из предложения «а знает, что р» следует р. Учение

Аристотеля способно смягчить эту дилемму. Если предложение «а знает, что/?»

действительно влечёт/? (а это центральный логический факт относительно зна-

ния), то первое предложение выражает достаточное условие для второго. Одна-

ко согласно аналогичному анализу, второе предложение выражает необходимое

условие для первого. В частности, если р не истинно, то предложение «а знает,

190 Артур Данто. Аналитическая философия истории

что pf> не может быть истинным. Но с точки зрения Аристотеля предложения о

будущем не истинны: они не истинны и не ложны. Следовательно, если/? есть

истинное во времени сингулярное суждение, говорящее о будущем, то Бог не

может знать, что р. Ни Бог, ни кто-либо другой не могут знать будущего. Почти

тот же результат можно получить, если рассматривать эти предложения как лож-

ные: нельзя знать того, чего нет. Бог может тогда остаться всеведущим, если

угодно сохранить этот тезис. Как указал Ричард Тэйлор, называть кого-то всеве-

дущим — значит считать, что ему известно всё, что можно знать

. Но тогда

будущего просто нельзя знать. Относительно будущего можно обладать рацио-

нальными верованиями, но не знанием. И в этом отношении у Бога нет особых

преимуществ по сравнению с нами. Таким образом, учение Аристотеля устра-

няет опережающее историческое знание, хотя и оставляет возможность для опе-

режающих исторических верований.

Но если нельзя знать будущего, то и прошлое нельзя знать полностью. В той

мере, в какой логически запрещено знать будущее, логически запрещено знать и

то, что выражено предложениями, говорящими о прошлых случайностях. Нар-

ративные предложения можно знать лишь тогда, когда они истинны во времени

и истинны, а они не являются таковыми, когда содержат какое-нибудь истинное

во времени сингулярное суждение, говорящее о будущем. Поскольку посред-

ством именно нарративных предложений мы приписываем событиям истори-

ческое значение, поскольку даже всеведущий Бог не мог бы знать, какое значе-

ние имеют события до того, как они действительно получат это значение. По-

этому в этом отношении Бог опять-таки не имеет каких-либо преимуществ по

сравнению с нами. Но тогда в каком смысле история может соответствовать из-

начально начертанному Божественному промыслу? Если Аристотель (в моём

истолковании) прав, то теперь, я думаю, мы можем дать ответ фаталисту Дидро.

Может быть так, что всё случившееся предначертано la-haut *. Это был бы ин-

тересный факт относительно универсума, но это предначертание не нужно было

бы направлять, ибо даже Богу о нём не было бы известно, правильно ли оно.

Правда, он мог бы довольно быстро установить, что оно ложно, но лишь в том

случае, если бы оно не изменяло своего грамматического времени по мере того,

как происходили события. Предначертание быстро бы становилось ложным во

времени и, следовательно, ложным, если бы осуществилось в языке, учитываю-

щем время. Однако предположим, что предначертание осуществилось в языке,

не имеющем форм времени. Это предположение приводит нас к заключитель-

ному столкновению между Аристотелем и логическим детерминистом.

Логический детерминист может высказать недоумение по поводу учения

Аристотеля о том, что суждения о будущем не истинны и не ложны, а тем более

по поводу моего расширения этого учения с помощью понятий «истинности во

времени и ложности во времени». Он считает, что если какое-то суждение ис-

тинно, оно истинно независимо от времени, и что вообще суждения истинны

* Свыше (франц.). — Прим. перев.

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 191

(или ложны) независимо оттого, в какой момент времени они высказаны. Одна-

ко это очевидно ложно. Конечно, есть суждения, для которых это справедливо,

но в число условий истинности таких условий не входят временные факторы.

Аристотель явно не говорит о таких суждениях и обсуждает лишь те суждения,

для которых время имеет значение. Когда я говорю, что Смит ушёл из дома и

Смит не ушёл из дома, я высказываю ложь, даже если в' следующий момент

Смит уходит из дома. Когда жена Смита, отвечая по телефону и зная о том, что

он ещё не ушёл, но собирается вскоре уйти, говорит, что Смит ушел из дома, она

высказывает «невинную» ложь. Но независимо от своего свойства, ложь есть

ложь. Истинность или ложность предложений, имеющих форму времени, в зна-

чительной мере зависит от момента их произнесения: именно этот момент мо-

жет установить границу между истиной и ложью.

Существует стандартное возражение против этого утверждения. Гово-

рят, что предложения, имеющие форму времени, неполны, что на самом деле

это вовсе не предложения, а предложения-функции с неявной временной пе-

ременной. Сделав эту переменную явной, например: «Смит ушёл из дома в

», мы получим нечто такое, что не только не истинно, но также и не лож-

но, как не истинно и не ложно выражение «х + 3 = 9» без указания значения

х. Подставив теперь некоторую константу вместо переменной, скажем «Смит

ушёл из дома в момент fj», мы получим предложение, которое либо истин-

но, либо ложно и которое, кроме того, истинно или ложно независимо от

времени своего произнесения. Поскольку предложение о будущем не ука-

зывает точно времени события, о котором оно говорит, оно, по-видимому,

не истинно и не ложно — оно вообще не является предложением. То же са-

мое справедливо для других форм времени. Ограничения Аристотеля были

слишком жесткими. Даже когда предложение имеет грамматическую фор-

му будущего времени, но время в нем указано явным образом, такое пред-

ложение истинно или ложно независимо от времени. Именно на таких пред-

ложениях, может сказать логический детерминист, основывается его (логи-

ческого позитивиста) тезис.

Однако для отражения этого выпада имеется очевидная логическая за-

щита. Дело просто в том, что не имеющее формы времени предложение

«Смит (без ссылки на момент речи) уходит из дома в момент tj» не говорит нам,

что действие уже совершено, что оно находится в прошлом, как это делает име-

ющее форму времени предложение «Смит ушёл из дома». Конечно, в каком-то

конкретном контексте, когда говорящий и слушатель знают, о каком моменте

времени говорит предложение и в какой момент оно произносится, слушатель

способен сделать вывод о том, что действие было совершено в прошлом. Но эта

дополнительная информация, требуемая для уточнения контекста, не включена

в само предложение. Вследствие этого у детерминиста нет оснований претендо-

вать на устранение грамматического времени: он может лишь переместить его,

так сказать, в контекст. Именно этого мы и могли ожидать в свете выводов гл. IV.

192 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Для предложений, условия истинности которых содержат обстоятельства, свя-

занные со временем, нельзя задать вневременных эквивалентов. Поэтому этот

ход неудачен.

Аристотель мог бы продолжить, задав вопрос: не опирается ли аргу-

ментация детерминиста на некий вариант корреспонденткой теории исти-

ны? Если да, то как он мог бы истолковать утверждение о том, что предло-

жение, выраженное в будущем времени, является истинным? Корреспон-

дентная теория требует, чтобы существовало нечто, скажем какое-то собы-

тие, которому соответствует — как бы это ни понималось — данное пред-

ложение. Но существует ли что-либо, чему соответствует предложение о

будущем? Если существует сейчас, то в каком смысле мы употребляем фор-

му будущего времени? Если же детерминист отвечает, что сейчас не суще-

ствует, но будет существовать-объект, которому соответствует данное пред-

ложение, то не означает ли это использование языка временных форм? Не-

сомненно, детерминист может ответить, что предложение в будущем време-

ни можно истолковать как говорящее о том, что независимо от времени

данное событие является более поздним, чем некоторое другое событие. Но

это возвращает нас к первому аргументу, утверждающему, что независимо

от времени Тридцатилетняя война состоялась позже, чем крушение Испан-

ской Армады. Однако всегда остаётся вопрос: как может кто-то знать, что

более позднее событие является будущим, если ему не сказано, произошло

или нет более раннее событие? Мы можем лишь сказать, что более позднее

событие является будущим для более раннего события, и что одно событие

может быть будущим для другого события, не будучи просто будущим, на-

пример Тридцатилетняя война, хотя и является будущим для крушения Ис-

панской Армады, всё-таки является прошлым.

С какой бы стороны ни подходить к этому вопросу, детерминист либо

не может найти вневременных эквивалентов для предложений, имеющих

форму времени, либо неявно протаскивает ту информацию о времени, ко-

торую он надеялся устранить. Кроме того, даже формулировка его собствен-

ной позиции нуждается в той именно информации о времени, от которой,

как ему представляется, его позиция не зависит. Он не может освободиться

от времени. Когда он указывает Аристотелю на то, что его (или моя) формули-

ровка условий истинности для предложений, имеющих форму времени, предпо-

лагает некоторую информацию о времени — предложения в прошедшем време-

ни истинны во времени, если упоминаемое ими событие произошло, — это не

должно беспокоить Аристотеля. Напротив, это укрепляет его неявное убежде-

ние в том, что нельзя говорить о времени, не используя с самого начала связан-

ных с ним понятий. Относительно времени существует достаточно много про-

блем, но в трактате «Об истолковании» они стоят как перед Аристотелем, так и

перед его оппонентом. Можно считать неясным вопрос о существовании про-

шлого, настоящего и будущего. Может вызывать затруднения асимметричность

Глава IX. Будущие и прошлые случайности 193

времени, выражаемая в асимметричности условий истинности предложений, для

которых время существенно. Однако при наличии таких неясностей и затрудне-

ний всегда полезно уточнить, каким должно быть время, чтобы эти неясности

исчезли. В конце концов, может оказаться, что выражение наших затруднений,

связанных со временем, в действительности представляет собой просто описа-

ние самого времени. Независимое от времени понятие истины логического де-

терминиста оказывается понятием времени, независимым от времени. Тогда что

может он иметь в виду, утверждая, что будущее детерминировано?

Можно оставаться детерминистом, несмотря на изложенные доводы.

Можно спорить с Аристотелем относительно того, что решения о действи-

ях имеют значение, но в целом к вопросу следует подходить иначе. Я пола-

гаю, Аристотель прав в описанном выше споре, и отсюда следует невоз-

можность опережающего исторического знания. Однако это не означает,

что мы не способны предсказывать событий в определённых пределах. К

рассмотрению этого вопроса я обращаюсь в последующих двух главах, ибо

его лучше всего обсуждать в контексте проблем исторического объяснения.

•

- -

194 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ГлаваХ 195

Историческое объяснение: проблема общих законов

В конце главы VII, рассматривая возможность различения «простых» и «зна-

чимых» повествований на том основании, что вторые объясняют излагаемые

события, я ограничился утверждением о том, что повествование уже по своему

характеру представляет собой некоторую форму объяснения. В данной и в сле-

дующей главах я постараюсь обосновать эту точку зрения.

Хорошо известно, что если историк не является сторонником какой-то

общей исторической теории, например, марксистской, то, когда его попро-

сят объяснить некоторые события, он в большинстве случаев непроизволь-

но даст нам некое повествование. Да и сам он, когда хочет найти объясне-

ние некоторого события, попытается создать «рассказ», то есть предста-

вить последовательность событий, которая привела к данному событию.

Однако это свойственно не только историкам. Если кто-то, например, по-

пал в автомобильную аварию, и его просят объяснить, почему (или как) это

случилось, в ответ мы скорее всего услышим рассказ. Таким образом, име-

ется некоторое основание считать, что исторические объяснения представ-

ляют собой просто повествования, и слово «объяснение» в исторических

контекстах имеет именно такой смысл. Поскольку повествование не толь-

ко объясняет некоторое событие, но и говорит нам о том, что происходило

в течение какого-то времени, постольку это опять-таки внушает мысль, что

сообщение о случившемся и объяснение здесь происходят одновременно:

повествование объясняет, сообщая о том, что произошло, и, сообщая о том,

что произошло, оно это объясняет. Описание с помощью повествования и

историческое объяснение составляют одно целое.

Тем не менее, на это можно возразить, указав, что человек иногда зна-

ет, что произошло, но не может объяснить этого. Вообще говоря, это будет

означать, что ему известно последнее событие в некоторой последователь-

ности событий, однако он не знает точно самой этой последовательности.

Если бы на вопрос офицера полиции «Что* случилось?» кто-то ответил бы:

«Произошла авария», офицер мог бы возразить, что это ему известно, но

не это его интересует. Он хотел бы услышать рассказ об аварии, он хотел

бы сразу узнать не только о том, что случилось, но и почему случилось.

Следующее изложении обычно удовлетворило бы оба эти желания (если

здесь вообще можно говорить о двух желаниях, а не об одном, как мне пред-

ставляется):

«Легковой автомобиль двигался вслед за грузовиком; грузовик стал

забирать влево; водитель автомобиля, полагая, что грузовик хочет

повернуть налево, стал обгонять его с правой стороны; но грузовик вдруг

резко свернул направо, так как он взял влево с тем, чтобы сделать слож-

ный правый поворот на перекрестке, которого водитель легкового авто-

мобиля не заметил; вот так произошло столкновение».

Если бы офицер полиции продолжал настаивать на том, что всё это ему из-

вестно, но ему нужно объяснение, я думаю, мы оказались бы в затруднительном

положении. Мы могли бы предложить ему более подробное описание, хотя и не

более ясное, ибо трудно найти какие-то дополнительные детали, благодаря ко-

торым ему стало бы более понятно, почему произошла авария. Чего ещё он мог

бы желать? Конечно, из всей совокупности событий, случившихся перед столк-

новением, мы выбираем очень небольшое и определенное множество, но это

обусловлено тем, что мы применяем здесь наши критерии оценки значимости

событий, и многие события, которые также имели место, мы не считаем

частью рассказа о происшествии или, иными словами, частью его объясне-

ния. Быть может, в тот момент, когда грузовик начал забирать влево, в

легковом автомобиле по радиоприёмнику звучала «Апассионата». Это со-

бытие не будет упомянуто, как не имеющее значения. Конечно, оно могло

бы иметь значение. Если бы водитель автомобиля оказался музыкантом, то

он мог бы с таким увлечением слушать эту сонату, что отвлёкся бы от ситу-

ации на дороге. Но этого не было и это в любом случае не имеет значения,

ибо водитель полагал, что грузовик поворачивает налево. Безусловно, это

может быть ложью, и он мог быть увлечён музыкой, но если он лжёт, то он

не только не даёт правильного объяснения, но и не рассказывает о том, что

произошло. Таким образом, имеется некоторая prima facie * оправдание для

утверждения о том, что сообщать о происшествии посредством описатель-

ного повествования и объяснять, почему это случилось, есть одно и то же:

правильное объяснение Е есть просто истинный рассказ, последним эпизо-

дом которого является Е.

Однако, опираясь на наше рассмотрение нарративных предложений, можно

возразить, что существует много истинных историй с £ в качестве заключитель-

ного эпизода, но не все эти истории можно считать объяснениями Е. Можно

сказать, опять-таки, что существуют объяснения Е, которые обычно не выража-

ются в форме рассказа. Действительно, серьёзное обоснование получила та точ-

ка зрения, что корректное объяснение имеет совершенно иную форму, а именно,

форму дедуктивного рассуждения, следствием которого является предложение,

описывающее Е. Поэтому тот социологический факт, что повествования часто и

даже типично предлагаются в качестве объяснений, и тот психологический факт,

что часто и даже типично, когда нам нужно объяснение, мы хотим получить

истинный рассказ, сами по себе, без дальнейшего анализа, ещё не дают полного

обоснования того положения, которое я хочу защищать. Однако, прежде чем

* На первый взгляд, важнее (лат.). — Прим. перев.

196 Артур Данто. Аналитическая философия истории

переходить к его защите, я хотел бы проанализировать некоторые конкурирую-

щие подходы к истолкованию понятия исторического объяснения. Немногие

проблемы философии истории привлекали к себе столь пристальное внимание

философов, как проблема объяснения причём в центре обсуждения были вопро-

сы адекватности тех подходов к историческому объяснению, которые радикаль-

но отличаются от защищаемого мной подхода. Я начну с рассмотрения этого

разногласия, которое надеюсь разрешить. После этого я обращусь к анализу

повествований.

Классический анализ исторического объяснения и объяснения вообще был

дан проф. К. Гемпелем *. Основным элементом его концепции, вызвавшим наи-

более ожесточённые споры, является утверждение о том, что в число необходи-

мых условий адекватности объяснения е должно входить следующее усло-

вие: е должно включать в себя по меньшей мере один общий закон. Если

этот тезис Гемпеля соединить с двумя известными фактами исторической

практики, то можно представить себе, какой философский конфликт поро-

дило это утверждение. Сейчас считается, что проблема исторического объяс-

нения возникает в результате логической несовместимости трех следующих

утверждений:

(1) Историки иногда объясняют события.

(2) Каждое объяснение должно включать в себя по крайней мере один

общий закон.

(3) Объяснения историков не содержат общих законов.

Трудность заключается в том, что хотя при некоторых уточнениях мно-

гие из нас готовы согласиться со всеми тремя утверждениями, логика зап-

рещает нам это и позволяет принять только два из них. Независимо от того,

какую именно пару утверждений мы выберем, из них будет следовать лож-

ность третьего. В частности, из (1) и (2) следует не-(З); из (1) и (3) следует не-

(2), а (2) и (3) приводят к не-(1). Таким образом, возможны три разных по-

зиции, хотя их можно свести к двум, приняв в качестве общей основы, что

(3) истинно. Более того, рассматривая примеры объяснений, предлагаемых

историками, можно показать, что (3) истинно или в большинстве случаев

истинно: эти объяснения почти никогда не содержат общих законов (на са-

мом деле они почти всегда являются повествованиями). Тогда остаётся воп-

рос: какое из двух утверждений — (1) или (2) — мы готовы принять вместе

с утверждением (3), если мы не можем принять оба эти утверждения? Наш

выбор в определённой мере будет зависеть от наших общих философских

предпосылок — от того, считаем ли мы образцом для себя притязания и

занятия историков или притязания и занятия логиков. Если эти две пози-

ции выразить в образе двух персонажей, как это часто встречается в философс-

ГлаваХ 197

кой литературе, то можно сказать, что Логик примет (2) и будет отвергать (1), а

Простой человек (в данном случае Историк) будет принимать (1) и отвергать (2)

Подобно многим философским разногласиям эти позиции в своём наиболее рез-

ком выражении непримиримы, а их сторонники, вовлеченные в ожесточённую

полемику, обмениваются элегантно сформулированными аргументами и контрар-

гументами. К ним можно добавить две более сдержанные позиции: представи-

тели одной горячо поддерживают Логика, но не склонны целиком отбрасывать и

рассуждения Историка; напротив, представители второй поддерживают Исто-

рика, но соглашаются с тем, что и в рассуждениях Логика есть доля правды.

Таким образом, мы можем выделить две крайние и две умеренные позиции, за-

щитники которых принимают утверждение (3) в качестве общего основания:

(A) (2) абсолютно истинно, а (1) абсолютно ложно.

(B) (2) абсолютно истинно, но (1) можно переформулировать более при-

емлемым образом, хотя в данной формулировке оно ложно.

(D) (1) абсолютно истинно, а (2) абсолютно ложно.

Ясно, что (А) и (D) представляют радикальные, а (В) и (С) — умеренные

позиции. Кроме того, два умеренных философа могут держаться единой

точки зрения и, тем не менее, ожесточённо спорить между собой, поскольку

требуемые обоими переформулировки могут значительно отличаться одна

от другой. Даже среди радикально настроенных философов могут существо-

вать значительные расхождения во мнениях относительно причин, по кото-

рым они считают абсолютно ложными (1) или (2). Таким образом, фило-

софские расхождения и разные способы оценки исторической практики

обнаруживаются даже в этом несколько идеализированном изображении

полемики. Я попытаюсь выделить и охарактеризовать по одному предста-

вителю каждой из обозначенных четырёх позиций. Причём все они придер-

живаются разных подходов к объяснению истинности (3).

(А) Нелегко найти хотя бы одного философа, который защищал бы по-

зицию (А), хотя в общем ее придерживаются те мыслители, которых я буду

называть историческими идеалистами, например, Кроче, Дильтей, Коллин-

гвуд и т. п. Несмотря на все индивидуальные различия, они единодушно

настаивают на том, что поведение людей принципиально отличается от

поведения других отличных от людей существ и объектов, поэтому прово-

дят резкую границу между группами наук, изучающих эти якобы разные

виды поведения. Первые науки называются гуманитарными, вторые — ес-

тественными, или, если воспользоваться известными немецкими выраже-

ниями, одни являются Geisteswissenschaften (науками о духе), а другие —

Naturwissenschaften (науками о природе). Согласно воззрениям этой школы, за-

198 Артур Данто. Аналитическая философия истории

дача естественных наук состоит в объяснении природных явлений, и они дости-

гают этой цели, открывая законы, которым неизменно подчиняются явления.

Следовательно, объяснить что-либо — значит подвести под закон, поэтому (2)

оказывается абсолютно истинным. Однако для людей характерно и существен-

но то, что они не действуют в соответствии с общими законами. Люди обладают

свободой, а исторические события уникальны и неповторимы, поэтому действия

людей следует оценивать с точки зрения некоторых внутренних событий — це-

лей, мотивов, стремлений, которые нельзя приписать отличным от людей суще-

ствам и объектам

. Задача гуманитарных наук заключается в том, чтобы вос-

произвести эти внутренние механизмы, а поскольку их нельзя наблюдать, для

этого требуются какие-то иные средства. Наблюдать можно только внешнее

поведение, но в случае людей оно непонятно, если не учитывать ненаблюдае-

мые события, происходящие в еознании человека. Обнаружение этих событий

осуществляется за счет эмпатического постижения внутренней деятельности со-

знания другого человека. Этот процесс часто называют «пониманием» или, если

вновь обратиться к известному немецкому слову, Verstehen. Следовательно, (1)

абсолютно ложно. В качестве ученых-гуманитариев историки не объясняют, если

слово «объяснение» используется в том смысле, который оно имеет в

Naturwissenschaften. Историки пытаются «понять» уникальные и никогда не по-

вторяющиеся эпизоды, в которых принимали участие свободно действующие

люди. Таким образом, (3) тривиально истинно. Объяснения историков не содер-

жат законов по той простой причине, что исторических объяснений не суще-

ствует. В книгах по истории мы не находим общих законов, ибо в них нет объяс-

нений в строгом Naturwissenschaften (естественнонаучном) смысле этого слова.

Однако это вовсе не порок, и требовать от историка объяснений значит не пони-

мать природы истории, не понимать природы человека и его принципиального

отличия от всех остальных сущих.

(В) В какой-то мере в ответ на воззрения, кратко изложенное выше в каче-

стве позиции (А), Гемпель опубликовал свою знаменитую статью о функции

общих законов в истории. Одной из идей школы логического эмпиризма, вид-

ным представителем которой является Гемпель, была идея единого научного

метода. По мнению сторонников этой школы, различия среди видов явлений не

должны приводить к разным способам научного представления свойств и пове-

дения изучаемых объектов, и научный метод остаётся одним и тем же независи-

мо от предмета исследования. Строго говоря, Гемпеля интересовали не сами по

себе явления, а — в соответствии с программой логического эмпиризма — на-

учный язык, используемый для описания явлений. Различия в предметах иссле-

дования действительно выражаются в разных словарях, точнее, в «нелогичес-

кой» части словаря той или иной науки, однако это не должно оказывать никако-

го влияния на логическую структуру науки. Действительно, существовала тен-

денция рассматривать базисный словарь любой науки как явно определимый с

помощью терминов наблюдения или сводимый к предложениям, содержащим

ГлаваХ 199

только термины словаря наблюдения. Эта программа противостояла убеждению

идеалистов, что поведение людей можно понять только в свете внутренних не-

наблюдаемых событий. Однако тезис о единстве научного метода не обязатель-

но должен быть связан с физикализмом, и Гемпель как раз стремился показать,

что объяснение, в частности, имеет одну и ту же структуру независимо от того,

о чем идет речь — о поведении людей или о чем-то ином. Вдобавок, он хотел,

конечно, обосновать мысль о том, что мы можем объяснять поведение людей и

делаем это.

Объяснить какое-то явление, с точки зрения Гемпеля, значит применить оп-

ределённую операцию к предложению (к экспланандуму), описывающему это

явление. Гемпель полагал, что эта операция заключается в выведении данного

предложения из некоторого множества посылок, которые считаются адекватной

основой для экспланандума (если у нас нет адекватных оснований, то как вооб-

ще можно говорить об объяснении?). Множество посылок он называет экспла-

нансом. Я буду называть это предположением о дедукции, хотя ясно, что логи-

ческое свойство выводимости из посылок может рассматриваться только как

необходимое условие объяснения, даже если мы согласимся с тем, что адекват-

ное объяснение должно быть представлено в форме вывода. Безусловно, всегда

существует возможность найти такие посылки, из которых можно вывести экс-

планандум, хотя никто не стал бы рассматривать это как объяснение. Тем не

менее, из предположения о дедукции и нашего неуточненного понятия неадек-

ватности объяснения мы можем, как мне представляется, извлечь остальные

элементы гемпелевского анализа посредством некоторого трансцендентального

рассуждения.

(1) Поскольку экспланандум описывает конкретное событие, он дол-

жен иметь форму сингулярного суждения. Пусть это будет предложение Ga.

Само по себе предположение о дедукции очень мало говорит нам о фор-

мальном составе посылок, принимаемых в качестве эксплананса для Ga,

разве только то, что они (по определению) не могут быть истинными, если

Ga ложно. Но последнему условию удовлетворяет очень много суждений:

Ga является дедуктивным следствием самого себя, своего двойного отрица-

ния, любой конъюнкции, членом которой оно является *, и т. п. Однако

никто не стал бы рассматривать такие выводы как объяснения, поэтому, не

вдаваясь в логические подробности, предположим, что обыкновенно мы

объясняем некоторое событие, ссылаясь на условия его существования, так

что хотя бы одна из посылок должна описывать какое-то условие существова-

ния события, о котором говорит Ga, и эта посылка по своей форме должна отли-

чаться от Ga. Поскольку это условие является конкретным, оно также должно

быть выражено сингулярным суждением. Пусть этим суждением будет Fa.

(2) Однако из одного Fa никоим образом не следует Ga. Поэтому если бы

посылки состояли только из Fa, то предположение о дедукции было бы наруше-

* Имеется в виду классическое пропозициональное исчисление. — Прим. перев.

200 Артур Данто. Аналитическая философия истории

но. Заметим, что Fa должно выражать условие, достаточное для появления со-

бытия, описываемого Ga, ибо в противном случае может оказаться, что Fa ис-

тинно, a Ga ложно, и мы не получили бы адекватного объяснения того, почему

Ga истинно. Если условие выполнено, а событие не происходит, то такое усло-

вие не объясняет нам, почему же всё-таки событие имело место, и объяснение

оказывается неадекватным. Поэтому нам нужно уточнить, что условие является

достаточным, а признать Fa достаточным условием для Ga значит, согласно оп-

ределению, утверждать, что Fa э Ga. Вот это условное предложение вместе с

Fa действительно дает Ga в качестве дедуктивного следствия.

(3) Представим себе условие Fb, неотличимое от Fa во всём, за исключением

того, что при наличии Fb отсутствует Gb, хотя при наличии Fa имеет место Ga.

Иными словами, допустим, что а и b похожи, и условия Fa и Fb также похожи, но

когда имеет место Fb, предложение «G6» ложно, а когда имеет место Fa, предло-

жение «Ga» истинно. Для простоты будем считать, что всё остальное остаётся тем

же самым. При таком предположении оказывается, что либо Fa и Fb не являются

неразличимыми, либо Fa не является достаточным условием для Ga. Это означа-

ет, что если не для каждого х (Fx э Gx), то Fa не является достаточным условием

для Ga. Если предположить, что оно является достаточным условием, то тогда мы

должны принять общее суждение, утверждающее, что при прочих равных усло-

виях сходные обстоятельства порождают сходные явления. Действительно, если

это общее суждение ложно, у нас нет достаточного условия, следовательно, у нас

нет объяснения. В таком случае ясно, что наше объяснение предполагает наличие

такого общего условного предложения. Пусть им будет предложение «(x)(Fx э

Gx)». Поскольку «Fa z> Ga» легко получается из «(x)(Fx гэ Gx)» посредством изве-

стного правила вывода, его можно вычеркнуть из числа посылок.

(4) Таким образом, эксплананс состоит, как минимум, из двух посылок —

Fa и (x)(Fx Э Gx). При эмпирической интерпретации первое предложение выра-

жает некоторое начальное условие, а второе — общий закон. Отсюда следует,

что (эмпирически) объяснить некоторое событие означает связать данное собы-

тие с каким-то условием посредством общего закона. Это — то, что говорит

Гемпель. И это удовлетворяет и предположению о дедукции, и нашим обычным

понятиям.

Заметим, что мы говорили здесь о понятии адекватного объяснения. Но явля-

ется ли на самом деле неадекватное объяснение вообще объяснением? Если —

нет, то нам вовсе не нужно к слову «объяснение» добавлять дополнительную ха-

рактеристику «адекватное», как к слову «лицо» не нужно добавлять слово «истин-

ное». Поэтому посредством своего трансцендентального рассуждения мы просто

уточнили понятие объяснения.

Гемпель и Оппенгейм

уточнили множество дальнейших синтаксических и

семантических деталей. Здесь говорить о них не имеет смысла, и я остановлюсь

лишь на том способе, посредством которого Гемпель применяет к истории ре-

зультаты их анализа.

•

ГлаваХ 201

Если считать, что он эксплицировал понятие научного объяснения, то наука,

очевидно, способна объяснять единичные события. Из того, что нет двух собы-

тий, которые всегда принадлежали бы только к одному и тому же классу, вытека-

ет, что каждое событие в некоторой степени отличается от любого другого со-

бытия. Вместе с тем, из того, что любая пара событий имеет по крайней мере

одно общее свойство, следует, что нет уникальных событий. Историю нельзя

отличить от естественных наук на том основании, что она имеет дело с единич-

ными событиями. Её нельзя отличить от науки и на том основании, что она зани-

мается уникальными событиями, ибо таких событий не существует. На это мож-

но было бы возразить, что общие свойства данного исторического события и

каких-то других событий обычно являются совершенно тривиальными и неин-

тересными, и что в каком-то смысле исторические события действительно уни-

кальны. Тогда как можно подвести их под общие законы, о которых говорит

Гемпель? Когда сами историки пытаются объяснять какие-то события, то хотя

они и не ссылаются прямо на законы, тем не менее, предполагают их существо-

вание, поэтому их объяснения оказываются, по сути дела, энтимемами. С дру-

гой стороны, сравнительная отсталость некоторых общественных наук выража-

ется, в частности, в том, что эти подразумеваемые законы не могут быть сфор-

мулированы в категорической форме. Поэтому если под «объяснением» мы по-

нимаем дедуктивное выведение экспланандума из эксплананса, содержащего

признанные научные законы, то, строго говоря, (1) является ложным. Однако

мы можем переформулировать (1). Можно сказать, что хотя объяснения истори-

ков не являются объяснениями в собственном смысле этого слова, их можно

рассматривать, говоря словами Гемпеля, как «наброски объяснений». В них от-

мечены места, на которые со временем будут вставлены соответствующие об-

щие законы, и эти наброски станут вполне удовлетворительными объяснения-

ми. Такой набросок

«состоит из более или менее смутного указания законов и исходных усло-

вий, рассматриваемых как важные, и должен быть «дополнен» для

того, чтобы стать законченным объяснением»

Итак, Гемпель приходит к выводу о том, что (2) истинно, (1) истинно, если

«объяснение» заменить словами «набросок объяснения», и (3) истинно, если

учесть, что мы говорим о набросках объяснения, которые не содержат общих

законов, а лишь предполагают их.

Общая идея представленной здесь концепции восходит к проф. Карлу

Попперу

, и она пользуется широким признанием как среди философов

эмпиристского направления, так и среди историков-авангардистов.

Если моё утверждение о том, что концепция Гемпеля была направлена

непосредственно против (А), справедливо, то две оставшиеся общие пози-

ции (С) и (D) обычно принимаются философами, стремящимися опровергнуть