Данто А. Аналитическая философия истории

Подождите немного. Документ загружается.

202 Артур Данто. Аналитическая философия истории

(В) в той формулировке, которую придал ей Гемпель. Анализ Гемпеля опреде-

лил характер последующих исследований по этой проблеме. Между прочим, было

бы интересно попытаться объяснить, в гемпелевском духе, последующую фило-

софскую дискуссию, толчок к которой дал его собственный анализ. Однако об-

ратимся теперь к умеренной, а затем — радикальной критике (В).

(С) Несомненно, в исторических объяснениях обычно стремятся найти при-

чины некоторого события, и утверждать, что какое-то К причинно обусловлива-

ет событие Е, значит признавать существование некоторого общего закона, гла-

сящего, что /Г-подобные события причинно обусловливают ^-подобные собы-

тия. Пока что это согласуется с тем смыслом «значимости» событий, о котором

шла речь в ранее приведенном примере. Если нам удалось указать действитель-

ные или предполагаемые причины события, то мы получили то, что соответ-

ствует гемпелевскому понятию -наброска объяснения. Но имеем ли мы право

предполагать, что для превращения данного наброска в подлинное объяснение

необходимо только, чтобы в него была вставлена формулировка соответствую-

щего закона? Как отмечали многие, закон может носить вероятностный харак-

тер. Можно знать, что произошло Е и произошло К, и считать вероятным, что К

причинно обусловливает Е на том основании, что /С-подобные и ^-подобные

события часто появляются вместе. Допустим, однако, что известны случаи, ког-

да ^-подобному событию не предшествовало /^-подобное событие, хотя в боль-

шинстве случаев связь между ними имеется. Используя такой вероятностный

закон, мы не можем из предложения, описывающего К, строго вывести предло-

жение, описывающее Е. Точнее говоря, у нас отсутствуют адекватные основа-

ния для экспланандума «... Е... », ибо логически возможно, что это предложе-

ние ложно, в то время как «. .. К. . » и соответствующий вероятностный закон

истинны. С этой точки зрения, мы не получили бы объяснения Е, даже если бы

сформулировали данный закон в явном виде. Вполне возможно, что законы, пред-

полагаемые в исторических объяснениях, все носят такой характер, поэтому с

их помощью мы никогда не сможем объяснять события. Даже если существует

какой-то другой, строго универсальный закон, мы о нём не знаем и не можем

предполагать его существования. Во всяком случае, это не может быть закон,

связывающий КсЕ, ибо — по предположению — связь между ними носит лишь

вероятностный характер. Поэтому нам потребовалось бы иное начальное усло-

вие, чем мы используем и, соответственно, мы не можем рассматривать наше

объяснение лишь как набросок некоторого окончательного объяснения — на-

бросок, требующий дополнения универсальным законом. Скорее, мы должны

были бы его отбросить. С другой стороны, вполне возможно, что вероятност-

ные законы являются окончательными, и мы не можем надеяться получить объяс-

нение в гемпелевском смысле. Однако это может случаться не только в истории

и в обыденной жизни, но также и в науке, и мы вынуждены заключить, что ни

простой .человек, ни историк, ни учёный вообще не способны получить объяс-

нения явлений. Тогда встаёт вопрос: действительно ли наша объяснительная

Глава X 203

деятельность столь безнадёжно бесплодна или же критерии удовлетворительно-

го объяснения, установленные Гемпелем, настолько жёстки, что никогда не мо-

гут быть выполнены? Быть может, следует отказаться от предположения о де-

дукции? Но как только мы устраним его, мы сразу же устраним основания всего

гемпелевского анализа, ибо он, как я показал, является логическим следствием

этого предположения. Можно более внимательно присмотреться к употребле-

нию слова «объяснение». В каком-то, возможно, главном, смысле этого термина

историки, простые люди и учёные достигают успеха в объяснении вещей и со-

бытий. Они «делают более ясными», «более понятными» те вещи и события,

которые были неясными и непонятными. Но в этом смысле (1) безусловно ис-

тинно. Историки делают для нас понятным и ясным, почему события происхо-

дили так, а не иначе. В своих изощрённых семантических и синтаксических уточ-

нениях Гемпель совершенно упустил из виду центральную прагматическую сто-

рону понятия объяснения.

И всё-таки (2) не является абсолютно ложным. Оно ложно лишь постольку,

поскольку утверждает, что подразумеваемые законы являются категорическими

и включаются в объяснения в качестве главных посылок дедуктивного вывода.

Как мы видели, законы могут носить вероятностный характер и не обеспечивать

требуемой дедуктивной связи. Но поставим все же под сомнение предположе-

ние о дедукции: и в этом случае мы смогли бы придать приемлемый смысл той

идее, что законы участвуют в объяснениях, и сформулировать (2) таким обра-

зом, что оно не будет вызывать возражений и в то же время будет совместимо с

прагматической стороной объяснения. Например, когда кто-то объясняет Е, ссы-

лаясь на К, его могут попросить оправдать данное объяснение. Тогда он может

привести некоторый общий закон или хотя бы приблизительно указать, какой

закон мог бы оправдать это объяснение. Но по каким причинам мы считаем та-

кой закон частью объяснения? Нет таких причин. На самом деле закон может

быть частью оснований объяснения, и отсутствие такого закона оставляет нам

объяснение, лишённое оснований. Но для любого объяснения имеется много

оснований разных видов, и нет необходимости приводить их все. Например, когда

при объяснении Е мы ссылаемся на К, мы должны обладать некоторой уверен-

ностью в том, что «... К...» истинно, но обязаны ли мы считать частью объяс-

нения те свидетельства, которые подкрепляют нашу уверенность в этом? Даже

Гемпель не заходит так далеко. Почему же тогда все основания он хочет считать

частью объяснения?

Таким образом, если выражение «включает общий закон» понимать в

том смысле, что в число оснований объяснения должен входить по крайней

мере один общий закон, то (2) оказывается не только приемлемым с фило-

софской точки зрения, но даже истинным или почти истинным. В своём

поиске оснований для объяснения мы в лучшем случае можем надеяться

найти лишь общее законоподобное предложение, которое едва ли будет

законом в гемпелевском смысле этого слова. Нужно ослабить требования,

204 Артур Данто. Аналитическая философия истории

предъявляемые к законам, и считать законами общие утверждения даже в тех

случаях, когда они допускают исключения и отклонения. Нам нужно объяснить,

почему Джон растапливает печь. При объяснении мы можем сослаться на то,

что ему холодно. Сможем ли мы привести строгий закон, оправдывающий это

объяснение? Это отнюдь не легко сделать. Люди порой терпят холод, не растап-

ливая печи (аскеты) или растапливают печь, не чувствуя холода (истопники), а

бывает так, что они испытывают холод и растапливают печь, но одно с другим

никак не связано (это их работа, а не удовлетворение собственных потребнос-

тей). И всё-таки мы согласны с тем, что когда человеку холодно, он растаплива-

ет печь. Мы имеем в виду «закон», который мог бы выглядеть следующим обра-

зом: люди (обычно), когда испытывают (достаточно сильный) холод, растапли-

вают (ту или иную) печь. К такого рода общим тривиальностям и обращаются

историки при оправдании своих объяснений. Однако мы не можем устранить

оговорок, стоящих в скобках, и тем самым превратить их в законы природы.

Эту точку зрения и некоторые аргументы в её пользу высказал Майкл

Скриви

. Особое внимание на использование в истории тривиальных обоб-

щений первым обратил внимание проф. Карл Поппер

, однако в отличие от

Скривна он рассматривал скорее их дедуктивную, а не оправдательную роль.

Эрнст Нагель подчёркивал значение вероятностных законов и хотя осознавал,

что они непригодны для дедукции, всё-таки, в отличие от Скривна, считал их

частью объяснения, а не только частью оснований объяснения

. То обстоятель-

ство, что так называемые законы природы даже в науке (где наиболее естествен-

но их искать) носят caeteris paribus * в высшей степени идеализированный ха-

рактер, и их применение в любом данном контексте сопровождается многочис-

ленными допущениями и оговорками, хорошо известно в философии приклад-

ных наук. А то, что большая часть обобщений, относящихся к поведению лю-

дей, представляет собой тривиальности, подтверждается любым социологичес-

ким исследованием.

(D) Нелегко найти среди философов радикального критика Гемпеля, кото-

рый безоговорочно настаивал бы на абсолютной ложности (2). Быть может,

среди всех авторов, писавших о данной проблеме, ближе всего к этой позиции

подходит проф. Уильям Дрей. Скриви, высказавший сомнения относительно

того, существуют ли вообще законы требуемого вида, тем не менее, допускает,

что некоторые предложения («нормативные предложения»), будучи основой

для объяснения, «включены» в само объяснение. Для Дрея это слишком боль-

шая уступка. Он пишет, «что историки вообще не используют законов в любом

обычном смысле этого слова»

, и выделенные курсивом слова выражают его

крайнюю позицию по данному вопросу. Однако в его книге встречаются более

сдержанные высказывания, показывающие, что это было сказано, может быть,

излишне резко. Как бы то ни было, направление его критики указано процити-

рованной фразой, и его откровенное стремление разрушить то, что он называ-

* При прочих равных условиях (лат.). — Прим. перев.

Глава X 205

ет «моделью охватывающего закона», побуждает меня остановиться на его рас-

суждениях.

Вопрос о том, используют ли историки законы «в любом обычном смысле

этого слова», является фактическим вопросом, открытым для эмпирического

исследования, и Дрей понимает, что не о нём идёт речь. Даже если они исполь-

зуют законы, то важно следующее: является ли использование законов истори-

ками необходимым условием для построения ими объяснений и служат ли зако-

ны достаточным условием для объяснения? На эти вопросы Дрей даёт отрица-

тельный ответ. Он опирается на тот психологический факт, что историк вполне

здраво может придерживаться данного им объяснения, не чувствуя потребности

обратиться к какому-то закону, который охватывает данное событие, поэтому

закон не предполагается его объяснением. Опять-таки, историк может признать

данный закон истинным и даже охватывающим рассматриваемое событие, но

не считать его объясняющим данное событиеИ. Проиллюстрируем первый слу-

чай: тот факт, что Людовик XIV утратил популярность к концу своей жизни,

историк объясняет тем, что он проводил политику, наносящую ущерб нацио-

нальным интересам Франции, но историку трудно найти закон, оправдываю-

щий это объяснение. Если какой-либо логик будет настаивать на том, что такой

закон должен существовать, историк предложит ему сформулировать этот за-

кон. Это объяснение не предполагает какого-либо закона, но историк уверен, что

он правильно объяснил данный факт. Проиллюстрируем второй случай: если бы

при объяснении того факта, что сэр Брайан Тьюк был кривоногим, историк со-

слался бы на то, что все средневековые рыцари были кривоногими, его коллеги

(полагает Дрей) сочли бы это объяснение невразумительным.

Если для исторического объяснения мы отвергаем так называемую модель

охватывающего закона, то какую модель мы можем принять вместо неё? Дрей

предлагает, со многими оговорками, модель непрерывных серий

: мы объяс-

няем крупное событие, расщепляя его на последовательности более мелких со-

бытий до тех пор, пока не придём к таким событиям, которые нам понятны и не

требуют объяснений. Однако Дрей не обнаруживает большого энтузиазма в от-

ношении этой модели, во-первых, потому, что в ней возникают трудные пробле-

мы, а во-вторых, потому, что нет оснований предполагать, будто существует ка-

кая-то одна модель, которой должно соответствовать каждое признанное исто-

рическое объяснение. Историки могут строить самые разные объяснения, и, если

судить по завершающей части его книги и его последующим публикациям

Дрей выдвигал программу феноменологического, так сказать, исследования ис-

торических объяснений. Как и Скриви, Дрей подчёркивал прагматические ас-

пекты объяснения. Объяснение всегда относительно, оно всегда связано с кон-

текстом и уровнем достигнутого знания.

Если я прав, приписывая Дрею мнение о том, что (2) абсолютно ложно, а (1)

абсолютно истинно, то мы можем заметить, что признание им истинности (3)

совершенно не зависит от тех свидетельств в пользу (3), которые он мог бы из-

206 Артур Данто. Аналитическая философия истории

влечь из сочинений историков. Мы просто не можем надеяться отыскать законы

в объяснениях историков. Можно, конечно, объяснять отсутствие законов таким

образом, однако нам следует обратиться к истории проблемы и к недостаткам

модели охватывающего закона, чтобы понять, что отсутствие законов вполне

естественно

Мы представили основные позиции в рассмотрении проблемы истори-

ческого объяснения. При этом следует иметь в виду, что участники дискус-

сии подходят к решению этой проблемы, опираясь на разные философские

предпосылки и с разным представлением о том, что считать решением фи-

лософской проблемы. Это делает спор бесконечным, и совершенно неясно,

что могло бы считаться удовлетворительным решением. Многие расхожде-

ния между теми или иными философами отчасти являются чисто словесны-

ми, и оппоненты спорят, по сути дела, об употреблении каких-то ключевых

слов. Например, проф. Скриви настаивает на том, что объяснение должно

давать понимание объясняемых явлений и событий. Неясно, почему проф.

Гемпель оспаривает это утверждение. Он мог бы обратиться к анализу «по-

нимания» и заявить, что подлинное понимание (в отличие от псевдо-пони-

мания?) дают лишь такие (подлинные) объяснения, которые обладают де-

дуктивной структурой. А в ответ на замечания проф. Дрея по поводу того,

что общее предложение «Все средневековые рыцари были кривоногими»

обладает ничтожной объяснительной силой в отношении того факта, что

сэр Брайан Тьюк был кривоногим, проф. Гемпель мог бы сказать, что сна-

чала нужно посмотреть, удовлетворяет ли данное предложение критериям для

общих законов, а уж он не хуже других осознаёт, как трудно сформулировать

такие критерии. Во всяком случае, если это предложение истинно, то вряд ли

оно так уж бесполезно для объяснения, как полагает Дрей. Оно указывает на-

правление, в котором следует искать объяснение, обращает наше внимание на

то, например, что сэр Брайан был рыцарем, в отличие от аналогичного общего

предложения «Все представители семейства Тьюков были кривоногими». Пер-

вое предложение говорит о том, что кривоногость сэра Брайана была приобре-

тённым, а не наследственным свойством. Что же касается утверждения сторон-

ников Дрея и Скривна о том, что историки объясняют, следовательно, дают объяс-

нения событиям, то Гемпель мог бы сказать, что он с этим согласен, но для це-

лей своего философского анализа предпочитает называть эти объяснения на-

бросками объяснений. Зачем спорить о словах?

Хотя в некоторой степени спор носит характер спора о словах, в нём всё-таки

проявились разные позиции по отношению к истории. Дрей и Скриви считают

историческое исследование вполне удовлетворительным, но Гемпель, не высту-

пая открыто за реформирование истории в духе физики — этого образца науч-

ности, безусловно, содействовал возникновению среди некоторых историков

мнения о том, что история нуждается в ревизии. Он явно не согласен с тезисом,

Глава X 207

что такая ревизия невозможна и что различие между историей и любой есте-

ственной наукой носит принципиальный характер, на чём настаивали защитни-

ки историцизма. Скриви полагает, что это различие действительно не является

принципиальным, и то, что действительно делают физики, очень похоже на то,

что действительно делают историки. Гемпель ошибается относительно логи-

ческой структуры самой образцовой науки, что и приводит его к неверному убеж-

дению, будто история нуждается в ревизии. Нет противоположности между ис-

торией и физикой как таковыми, но имеется противоположность между истори-

ей и физикой (и любой наукой), с одной стороны, и идеализированной моделью,

соответствующей не реальной науке, а лишь фантазиям логиков, — с другой.

Но здесь выражаются принципиально разные позиции по отношению к зада-

чам философии. На обвинения Скривна Гемпель мог бы ответить, что он не стре-

мится описывать науку. Это занятие лучше предоставить социологам. Как и по-

добает философу, он пытается дать рациональную реконструкцию понятия науч-

ного объяснения. Он стремится уточнить условия, при выполнении которых мы

получаем адекватные основания для того, что участвует в объяснении. Ему пред-

ставляется вполне естественным, что у нас имеются адекватные основания для

экспланандума в том случае, когда мы можем дедуцировать его из посылок, вы-

полняющих определённые условия

. На утверждение о том, что общие законы

являются частью оснований объяснения, на чём настаивает Скриви, и использу-

ются для оправдания объясненения, он мог бы ответить вопросом: как понимать

слово «оправдание»?

Несомненно, Скриви расширил область дискуссии, вклю-

чив в неё прагматические факторы, но не является ли вопрос об использовании

законов для оправдания объяснения — как он выражается, вопрос «о роли кри-

териев оправдания», — решающим? Эти «критерии оправдания» привлекаются

в тех случаях, когда тому, кто строит объяснение, приходится отвечать на возра-

жение, что «не существует причинной связи между явлением и его предполага-

емым следствием». На это возражение можно ответить только посредством до-

казательства, что такая связь существует. Не влечёт ли это обращение к соответ-

ствующему общему закону? А раз так, разве оправдание не сведется просто к

дедукции? Если же этого не происходит, то это означает, что оправдание в дей-

ствительности не было дано. Таким образом, если «оправдание» не предполага-

ет дедукцию, то значение этого понятия остаётся совершенно неясным.

Таким образом, несовместимость наших первоначальных трёх суждений

воспроизводится в различных попытках устранения этой несовместимости, а

эти попытки опираются на альтернативные способы уточнения значения ключе-

вых терминов в соответствии с разными позициями по отношению к языку, ис-

тории и самой философии. Но точно так же, как в наших первоначальных трёх

суждениях, так и здесь, в каждой из концепций, выдвинутых для преодоления

возникших трудностей, имеются элементы истины. И нелегко принять одну из

них, если это требует полного отказа от всех остальных. Я надеюсь, теперь

можно выделить этот элемент истины из всех четырёх конфликтующих по-

208 Артур Данто. Аналитическая философия истории

зиций и предложить такой анализ роли законов в историческом объяснении, ко-

торый удовлетворит всех соперников. Этот анализ преодолевает трудности, по-

казывая, что названные четыре позиции являются скорее взаимодополнитель-

ными, нежели взаимоисключающими. После того, как это будет сделано, мы

можем обратиться к рассмотрению того, в каком смысле форма исторического

объяснения является формой повествования.

Четыре позиции, выделенные мной, занимаются, в основном, структу-

рой эксплананса и обсуждают вопрос о том, включаются ли в него общие

законы. (А) и (В) отвечают на этот вопрос утвердительно, но расходятся по

вопросу о существовании исторических объяснений. (С) и (D) вместе с (В)

признают существование исторических объяснений, однако полагают, что

законы не включаются в эксплананс. В то время как (С) признаёт, что в некото-

ром смысле законы участвуют в объяснении, (D) начисто это отрицает. Однако

представители всех этих позиций обсуждали только анатомию эксплананса и

прошли мимо вопроса об анатомии экспланандума. Я постараюсь показать, что

имеются такие экспланандумы, которые логически предполагают общие зако-

ны, и такие экспланандумы, которые этого не делают. Поэтому решение вопро-

са о том, включать или не включать в эксплананс общие законы, зависит от на-

шего исходного описания события, которое мы стремимся объяснить. Я поста-

раюсь показать, далее, что если первоначальный экспланандум не предполагает

какого-то общего закона, то его можно заменить другим, который требует тако-

го закона, и наоборот, поэтому вопрос об общих законах в некотором важном

смысле связан с вопросом о том, как описаны явления и события.

Здесь я должен высказать очевидное и тривиальное замечание. Явления как

таковые не объясняются. Объяснять можно только такие явления, которым дано

описание, поэтому, говоря об их объяснении, мы всегда должны иметь в виду

это описание. Таким образом, объяснение какого-то явления всегда относитель-

но, оно всегда связано с определённым описанием данного явления. Когда мы

объясняем явление Е, представленное описанием D, всегда можно найти другое

описание D' этого явления, при котором первоначальное объяснение уже не смо-

жет выполнить своей функции. Если имеется бесконечно много возможных опи-

саний некоторого явления, то может существовать бесконечно много разных

объяснений этого явления и могут существовать такие описания данного явле-

ния, при которых его вообще нельзя объяснить.

Пока нет явного или подразумеваемого из контекста описания, нет смысла

требовать объяснения названного явления. Сначала я буду говорить об анали-

зе Гемпеля. Теперь я могу сказать, что, строго говоря, нельзя объяснять или

требовать объяснения Гражданской войны, как нельзя объяснять или требо-

вать объяснения листа бумаги из рукописи. Совершенно неясно, что означает

требование: «Объясни этот лист бумаги!», до тех пор, пока не подразумевает-

ся, так сказать, какое-то его описание, например, то, что он белый, или нахо-

дится здесь, или запачкан вареньем. Выражения «Гражданская война» или «лист

Глава X 209

бумаги из рукописи» в лучшем случае являются обозначающими выражения-

ми. Они могут стоять на месте подлежащего или дополнения в предложении,

однако сами по себе они предложениями не являются, следовательно, не могут

быть истинными или ложными. Поэтому совершенно очевидно, что они не

могут выступать в качестве заключений дедуктивных выводов. Короче говоря,

их только тогда можно подвести под закон, когда они включены в предложе-

ние, а обозначаемые ими объекты лишь тогда подводятся под закон, когда они

представлены описанием. Они непонятны вне языкового окружения. Однако

могут существовать, в принципе, такие описания, которые не позволяют под-

вести их под общие законы.

Рассмотрим, например, сомнительное понятие полного описания Е. Пред-

ставим, что оно образуется следующим образом: берём все логически различи-

мые истинные предложения относительно Е, выделяем из них предикатные вы-

ражения и конъюнктивно соединяем их. Конъюнкция предикатов, приписывае-

мых Е, будет включать в себя столько предикатных выражений, сколько имеется

истинных предложений относительно Е. Дело не ражений, сколько имеется ис-

тинных выражений относительно Е. Дело не в том, что мы не можем получить

такого полного описания. Согласно принципу тождества неразличимых, для двух

явлений Е и Е' логически невозможно получить двух тождественных полных

описаний. Но тогда при полном описании Е его нельзя подвести под какой-либо

закон, ибо сфера действия такого закона была бы ограничена единственным

примером и его нельзя было считать законом.

Однако мы не обязаны ограничиваться только полными описаниями. Со-

гласно собственным критериям Гемпеля для общих законов, закон L не может

включать в себя таких «вхождений обозначений конкретных объектов, которые

являются неустранимыми». Поэтому если описание D явления Е содержит та-

кие обозначения, это явление при данном описании D нельзя подвести под об-

щий закон. Вопрос о том, можно ли в принципе устранить все такие обозначе-

ния, является спорным. Допустим, однако, что он решён положительно и в прин-

ципе мы можем устранить из D все такие обозначения, получив, таким образом,

другое описание D', которое их не содержит. Тем не менее, при описании D

явление Е нельзя подвести под общий закон несмотря на то, что при описании

D это можно сделать. Но именно это, как я покажу, и является решающим об-

стоятельством. Некоторое явление можно подвести под общий закон только в

том случае, если мы даём его описание, не содержащее неэлиминируемых обо-

значений. Или, говоря короче, подвести событие под общий закон можно лишь

после того, как мы дали его общее описание. Но тогда легко найти такие описа-

ния явлений, при которых их нельзя подвести под закон и, соответственно, нельзя

объяснить в духе Гемпеля. Отсюда непосредственно следует, что любое истори-

ческое сочинение будет содержать множество таких описаний событий, при ко-

торых эти события нельзя объяснить, если признать верной модель Гемпеля. Но

отсюда не следует, что его модель неверна или рассматриваемые события необъяс-

210 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нимы. Они не объяснимы лишь при тех описаниях, которые мы им дали. Чтобы

объяснить эти события, им нужно дать другое описание. В самом деле, если мы

способны дать иное описание событий, то это, в некотором смысле, уже означа-

ет, что мы объяснили их. Часто только благодаря другому описанию мы прихо-

дим к объяснению, включающему в себя общий закон.

Проиллюстрируем эти рассуждения примером, который типичен для целого

класса исторических объяснений — объяснений, ссылающихся на историю того,

что требуется объяснить. Во время последнего fete national monagasque *, ули-

цы, как и следовало ожидать, были украшены флагами Монако. Но рядом с ними

можно было видеть американские флаги. Можно удивиться и спросить, почему

это именно американские флаги вывешены вместе с флагами монегасков, а не

флаги каких-нибудь других стрдн, например, Англии, Франции или Германии?

Здесь чувствуется потребность в объяснении, по крайней мере, двух вещей: на-

личие американского флага рядом с национальным флагом и отсутствие флагов

других стран. Нам могут дать вполне правдоподобное объяснение: князь Мона-

ко женат на американке. При этом мы действуем по сценарию проф. Дрея: мы

можем сказать, что не знаем такого закона, который связывал бы событие К (же-

нитьба князя Рене III на актрисе Грейс Келли) с событием Е (вывешивание аме-

риканских флагов монегасками во время их национального праздника). Действи-

тельно, при таком описании нет закона, связывающего эти два события, однако

при подходящем новом описании каждого из этих событий достаточно легко

представить закон, который и допускает это новое описание, и сам допустим с

его точки зрения. Более того, благодаря новому описанию мы можем сформули-

ровать наше объяснение в виде дедукции.

Вот три разных описания события Е:

a) Монегаски вывесили американские флаги рядом со своими нацио-

нальными флагами.

b) Монегаски чествовали княгиню американского происхождения.

c) Представители одной нации чествовали княгиню иной национальной

принадлежности.

Можно рассматривать а как описание события до получения его объясне-

ния. Мы можем продолжать называть его экспланандумом. Предложение b мож-

но рассматривать как описание того же самого события после того, как собы-

тие получило объяснение. Если бы это описание было нам известно с самого

начала, то нам не нужно было бы объяснять ни наличия американских флагов,

ни отсутствия флагов других стран. Предложение с мы можем рассматривать

опять-таки как описание того же самого события, хотя это могло бы быть описа-

нием многих других событий того же рода. Действительно, предложение с мож-

но рассматривать как результат устранения терминов, обозначающих конкрет-

* Национальный праздник монегасков (франц.). — Прим. перев.

ГлаваХ 211

ные объекты, и замены их общими обозначающими терминами, экстенсионалы

которых включают в себя первоначально названные конкретные объекты. Я буду

называть предложение с экспланатом (explanatum). Фактически предложение b

тоже можно квалифицировать как экспланат. Переход от b к с осуществить дос-

таточно легко. Гораздо труднее переход от а к Ь. Он связан с преобразованием

чувственного восприятия объектов, которые в зрительном поле остаются неиз-

менными, но теперь рассматриваются в совершенно иной сетке взаимоотноше-

ний. Выявляется их подлинный смысл. Уступая философской склонности к дис-

тинкциям, можно о b и с говорить как о конкретном и абстрактном эксплана-

тах. Последний из них служит для подведения события под формальный закон.

Но какой закон? Я думаю, тому, кто перешёл от описания а к описанию Ь,

нетрудно будет, хотя бы в неопределённом виде, сформулировать некий общий

закон. Он мог бы выглядеть следующим образом:

L. Всякий раз, когда граждане имеют правителя иной национальной

принадлежности, они в соответствующих случаях чествуют его соот-

ветствующим образом.

•

Мы предполагаем, что нам известно:

/fj. Княгиня Монако не принадлежит к народу монагасков. .

К^. Fete national monagasque является соответствующим случаем для че-

ствования правителей Монако.

Kj. Вывешивание флагов той страны, из которой приехал правитель, яв-

ляется соответствующим способом его чествования.

Установив все эти и подобные им связи, мы можем больше не сомневаться в

том, что в конечном итоге смогли бы представить с в качестве их дедуктивного

следствия. По-видимому, это объяснение будет вполне корректным, хотя требу-

ется ещё дальнейшая работа для придания ему формального вида дедуктивного

вывода. Поэтому я не стал бы возражать, если бы кто-то назвал это лишь на-

броском объяснения. Я слишком неопределённо сформулировал закон и соот-

ветствующие начальные условия. И я не стал бы возражать, если бы кто-то ска-

зал мне, что здесь никакого объяснения не требуется, что все, о чем я говорю, и

без того вполне понятно человеку, которому я пытаюсь дать объяснение. С праг-

матической точки зрения все это несущественно, но мы имеем дело с философ-

ским вопросом. Представители формальной логики в равной мере могли бы

счесть скучным выявление всех шагов, требуемых для формального вывода зак-

лючения, с которым они интуитивно уже согласны.

Нам остаётся обсудить ещё много вопросов, однако здесь я должен сделать

паузу и показать, что данный выше анализ приемлем для представителей трёх

позиций из четырёх, рассмотренных выше.

212 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Без сомнения, этот анализ должен удовлетворить Гемпеля. У нас есть закон,

под который подводится событие. Мы предложили набросок объяснения, кото-

рый при соответствующей обработке может быть превращён в законченное объяс-

нение, и — если не касаться замечаний относительно экспланандума и экспла-

ната — этот анализ вполне выдержан в духе Гемпеля. С другой стороны, он

должен удовлетворить также и Дрея. Начать с того, что закон L не охваты-

вает события Е как такового и Е не подпадает под него при описании а —

при описании такого рода, который обычно можно встретить в книгах по

истории. Кроме того, мы не можем дедуцировать экспланандум (опять-таки

а) из эксплананса. Дедуцировать можно то, что я назвал экспланатом, и

Дрея вполне может устроить то, что мы получаем возможность сформулировать

экспланат и наш закон только после того, как получим объяснение (или найдём

его сами). Он не может счесть неправомерной замену экспланандума на экспла-

нат (а на Ъ и затем на с). Это, по сути дела, пример того, что он называет «объяс-

нением-что» в истории. Для успокоения Дрея можно сказать, что тот, кто дал

объяснение, не использовал закона L. Однако для человека, незнакомого с обы-

чаем чествования, с национальной символикой и связанными с этим идеями и

представлениями, данное объяснение прозвучало бы совершенно непонятно. В

этом случае объясняющий должен был бы явно сослаться на закон типа/,, чтобы

оправдать своё объяснение. Это приводит нас к позиции Скривна. Закон выпол-

няет не только роль оправдания, о которой он так много говорит, но и представ-

ляет собой тривиальность или, как он говорит, «нормативное предложение».

Кроме того, закон придаёт некоторый смысл понятию оправдания — смысл, до-

пускающий дедукцию. Всё это вполне совместимо с теми контекстуальными и

прагматическими соображениями, которые он так тщательно описал.

Мне представляется, что если обратить внимание на вопрос о том, каким

образом описаны явления, то можно разработать теорию, освещающую роль

общих законов в истории, которая, если отвлечься от деталей, примирит между

собой представителей трёх основных позиций. Но мы должны ещё как-то дого-

вориться с представителями позиции А. К этому я теперь и обращаюсь.

Приведённые выше рассуждения могут показаться, строго говоря, совер-

шенно несовместимыми с позицией А, ибо в них очевидным образом под-

держивается мнение Гемпеля о том, что структура объяснения никак не свя-

зана с различием между тем, что имеет отношение к человеку, и тем, что не

имеет, или с предполагаемой границей между «гуманитарными» и «естествен-

ными» науками. Действительно, с моим примером связаны два соображения,

показывающие, что на практике мы оцениваем и понимаем поведение людей в

свете очень общих понятий, которые при явной формулировке могли бы при-

нять вид общих законов. Во-первых, это тот очевидный факт, что объясняя вы-

вешивание американских флагов ссылкой на национальное происхождение суп-

руги правителя Монако и обладая хотя бы небольшой исторической информа-

ГлаваХ 213

цией, большинство людей непроизвольно «усматривают» связь между ними, не

занимаясь поисками подходящего общего закона, который устанавливает эту

связь. Сам факт, что им не нужно явно формулировать этот общий закон и они

не требуют этого от других, показывает, что мышление с помощью общих поня-

тий совершенно естественно и почти безотчётно. Поэтому очень легко понять, с

учетом того психологического факта, что требуемые законы никогда сознатель-

но не привлекаются (или привлекаются очень редко), почему философы при-

шли к выводу о том, что общих законов нет или они не нужны для того, чтобы

понять объяснение. Второе соображение заключается в том, что потребность в

объяснении, ощущение неясности чаще всего возникают в тех случаях, когда

мы неспособны подвести явление под данное общее понятие. Мы думаем: ага,

флаги вывешены в честь дружественной нации. Но это не подходит. Почему

тогда не вывешены флаги других дружественных наций? Наше недоумение свя-

зано именно с принятым общим представлением о том, что означает вывешива-

ние флагов, и это опять-таки показывает, сколь выдающуюся роль играют об-

щие законы даже в отношении прагматических аспектов этой проблемы. Тот,

кто незнаком с применением общих понятий, скажем, ребёнок, испытал бы лишь

чувство недоумения, когда ему в первый раз стали бы внушать соответствую-

щие обобщения. Не ведая о них, он не испытывает потребности в объяснении.

Между прочим, неправильно говорить, что события, требующие объяснения,

нельзя подвести под общий закон по той причине, что они оцениваются как ис-

ключения из некоторого общего закона. Отсюда следует только то, что они явля-

ются исключениями из некоторого общего закона, который был ошибочно при-

менён к ним, а не то, что эти события являются исключениями из всякого обще-

го закона. При объяснении возникает нечто вроде иллюзии. Вывешивание фла-

гов могло бы быть чествованием дружеского государства. В данном случае было

не так, и недоумение могло возникнуть просто благодаря попытке подвести дан-

ный факт под это общее понятие. Однако иллюзия рассеивается, когда мы начи-

наем видеть это событие не как исключение из первоначально предложенного

общего закона, а как подлинный пример совершенно иного общего закона.

Я ещё вернусь к этим соображениям. До сих пор мы имели дело с сильным

контраргументом против одного из базисных положений позиции А. Тем не ме-

нее, нельзя не признать, что можно кое-что высказать и в пользу этой позиции.

Начнём с указания на некоторые дальнейшие особенности анализа Гемпеля. Он

утверждал, и за это его сурово критиковали

, что с логической точки зрения

объяснение и предсказание представляют собой одно и то же. Мы используем в

точности одну и ту же процедуру и когда объясняем уже случившееся событие,

и когда предсказываем событие, которое только ещё случится, если эта процеду-

ра удовлетворительна. Различие состоит лишь в том, что мы используем эту про-

цедуру в разные моменты по отношению ко времени свершения события. Мож-

но сказать, что мы успешно объяснили некоторое событие тогда и только тогда,

когда мы могли бы предсказать это событие ещё до его появления, используя тот

214 Артур Данто. Аналитическая философия истории

же самый закон. Сторонники позиции А безусловно отвергли бы это утвержде-

ние, ибо они принимают тезис о свободе воли человека

. Предсказуемость

человеческого поведения представляется им совершенно несовместимой с че-

ловеческой свободой. Если принять сформулированное Гемпелем правило пе-

ревода объяснений в предсказания и vice versa, то оказывается: если поведение

людей можно объяснить, то его можно и предсказать. Таким образом, если сто-

ронники позиции А считают, что поведение людей непредсказуемо, то они дол-

жны считать, что оно и необъяснимо с помощью общих законов. Я не хочу сей-

час обсуждать вопрос о том, правы они или нет, связывая предсказуемость с

отрицанием человеческой свободы. Тем не менее, я надеюсь, что можно пред-

ложить более тонкий анализ взаимоотношений между объяснением и предска-

занием, который сделает приемлемым для них моё истолкование общих законов

и спасёт, пб крайней мере, часть отстаиваемых ими положений. Я вновь хочу

уделить некоторое внимание вопросу описания.

Мне представляется, что если бы нам был известен закон L и если бы к тому

же мы знали, что княгиня монегасков не является местной уроженкой и что fete

national является подходящим поводом для чествования государей, то мы смог-

ли бы с определённой долей уверенности предсказать рассматриваемое собы-

тие. Или, лучше сказать, мы могли бы предсказать его при описании с или в —

при описании, которое мы охарактеризовали как экспланат. Но отсюда не следу-

ет, что, основываясь на той же самой информации, мы могли бы с такой же уве-

ренностью предсказать это событие при описании а. Несмотря на то, что а, в tic

являются описаниями одного и того же события и что вис являются дедуктив-

ными следствиями закона L и указанных нами начальных условий, а не являет-

ся таким следствием. Теперь я должен сказать, что закон L, как и великое множе-

ство (если не все) других законов, используемых для объяснений в истории, отно-

сится к классу, который является открытым и неоднородным. Это объясняется тем,

что экстенсионалами описаний, выступающих в качестве экспланатов, являются

открытые и неоднородные классы событий. Обратившись к моему примеру, можно

сказать, что существует множество разных событий и множество действий, совер-

шаемых монегасками, которые одинаково охватываются описанием с (или в) и

законом L. Вывешивание флагов представляет собой лишь один из примеров,

удовлетворяющих этому общему описанию. При соответствующих соглашени-

ях из описания а следует описание с, но из с не следует а. При тех же соглашениях

с совместимо с не-я. Государыню-иностранку можно чествовать, и не вывешивая

флагов её родной страны. Поэтому можно было бы правильно предсказать с, не

предсказывая при этом а, или правильно предсказать с (или в), но неправильно

предсказать а. Вместо а вполне могло бы произойти другое событие, скажем, d, кото-

рое подводится под тот же самый закон L и под то же общее описание с. Поэтому нельзя

просто говорить, что мы можем предсказать событие. Вопрос заключается в том,

при каком описании событие может быть предсказано.

Этот вопрос связан с моими более ранними рассуждениями о составлении

ГлаваХ 215

повествований на базе документальных и концептуальных свидетельств. Стре-

мясь заполнить пробелы в историческом знании, когда не хватает документаль-

ных источников («истории-как-свидетельств»), мы можем в качестве пробы и на

основе некоторого общего закона или понятия о типе события постулировать,

что произошло некоторое событие или множество событий. Так, случайно мы

можем натолкнуться на то, что в действительности произошло. Но понятие о

типе именно таково: оно выражает то, что обычно случается, и совместимо с

целым рядом качественно различных событий. Все эти события удовлетворяют

некоторому общему описанию, и любое из них могло бы произойти. Но чтобы

узнать, какое из этих событий действительно произошло, нам нужны докумен-

тальные свидетельства. Концептуальное свидетельство в лучшем случае под-

тверждает лишь правдоподобность истолкования.

Законы, которые, согласно подходу Гемпеля, неявно включены в типичные

исторические объяснения, достаточно неопределённы в том смысле, что они

подходят для любого числа качественно различных примеров. Эти законы не

исключают возможность созидания, ибо класс охватываемых ими событий от-

крыт в том смысле, что в принципе мы всегда можем вообразить некоторый

пример, входящий в этот класс, но не обязательно похожий на прошлые приме-

ры. Приблизительно в такой же ситуации мы оказываемся, когда классифициру-

ем в качестве произведений искусства такие вещи, которые вовсе не похожи на

уже имеющиеся произведения искусства. Это позволяет художникам стремить-

ся к созданию нового, и когда им это удаётся, новизна их творений не исключает

автоматически эти творения из класса произведений искусства. Фактически мы

здесь имеем дело с тем, что Витгенштейн обсуждал под названием теории «се-

мейного сходства». Семья по природе своей такова, что близкое сходство между

её членами чаще всего является исключением, а не правилом. Законы, к кото-

рым мы обращаемся в исторических объяснениях, могут быть включены прак-

тически в неисчерпаемый класс объяснений (или могут их оправдывать), ни одно

из которых, как справедливо утверждал Дрей, в действительности не предпола-

гает закона. С другой стороны, эти объяснения могут предполагать закон, когда

они соединены с тем, что я мог бы назвать правилами переописания, позволяю-

щими нам заменять данное описание некоторого события более общим описа-

нием. По-видимому, это множество правил трудно определить. Каковы, напри-

мер, критерии, согласно которым мы классифицируем нечто как произведение

искусства? Кроме того, не всегда легко осуществить такое переописание, ибо

событие может казаться подходящим под одно общее описание, в то время как

на самом деле оно требует совсем другого описания. Именно это оставляет ло-

гическую возможность того, что я назвал иллюзией объяснения.

Существует одно очевидное возражение, которое можно выдвинуть против

данного истолкования общих законов. Допустим, что кто-то объяснил некоторое

событие в полном соответствии с моим анализом, т. е. подвёл его под общий закон

после того, как дал ему более общее описание. Он осуществил переход от экспла-

216 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нандума к экспланату. Однако мы могли бы использовать тот же самый экспланат

и тот же общий закон, хотя объясняемое событие было совсем не тем, что про-

изошло в действительности и было описано с помощью совсем другого экспланан-

дума. Таким образом, одна и та же объяснительная процедура используется незави-

симо от того, произошло на самом деле объясняемое событие или нет. Пусть Е бу-

дет рассматриваемым событием, a D — его экспланатом. Предположим, что Е яв-

ляется событием, качественно отличным от Е, но, тем не менее, также подходя-

щим под общее описание D. Теперь встаёт вопрос: если наши объяснительные

средства безразличны к различиям между событиями, которые они охватывают,

то на каком основании мы утверждаем, что объяснили именно Е, хотя с тем же

успехом мы могли бы объяснить Е?? Допустим, кто-то скажет, что на самом деле

мы не объяснили, почему вместо IE? произошло Е. Из описания D не следует ни

Е, ни Е?, хотя из каждого из них при соответствующих правилах будет вытекать

D. А раз объяснение совместимо с другими возможными событиями, то можно

ли есо вообще считать объяснением? Как пишет Алан Донаган:

«Если предполагают, что объяснение не обязательно логически влечёт то,

что оно объясняет, и что оно может быть совместимо с различными ины-

ми возможностями, то оно не объясняет, почему не была реализована та

или иная возможность и почему должно было произойти объясняемое

событие, а не что-то другое» *

Любопытно, что утверждение Донагана, высказанное им в качестве аргу-

мента в пользу модели Гемпеля, в действительности может рассматриваться как

возражение против одного из вариантов гемпелевской модели. С другой стороны,

не вполне верно утверждать, что объяснение логически не влечёт того, что оно при-

звано объяснить. Оно влечёт экспланат. Проблема в том, что оно не влечёт тех или

иных конкретных примеров, охватываемых одним и тем же экспланатом. Поэто-

му мы должны различать два смысла выражения «другие возможности».

Начать с того, что в одном смысле наше объяснение исключает другие воз-

можности. Рассмотрим вывешивание американских флагов наряду с флагами

Монако в день fete national. Это событие может быть выражено любым чис-

лом различных общих описаний или экспланатов. Его можно, например, подве-

сти под описание «чествование иностранной державы», но можно подвести и

под общее описание «нанесение оскорбления соседней нации»: вывешивание

американских флагов действительно может рассматриваться как выпад против

Франции. Это событие одновременно может оказаться и тем, и другим. Однако

если наше объяснение правильно, оно устраняет эти общие описания в качестве

«других возможностей». Быть может, правда, не стоит столь категорично утвер-

ждать, что они устраняются, ибо всегда сохраняется возможность множествен-

ной детерминации. Даже если мы принимаем принцип достаточного основания

и заявляем, что для существования каждой вещи должны быть достаточные ос-

ГлаваХ 217

нования, это не препятствует существованию более чем одного достаточного

основания. Точно так же и наличие одного объяснения не может служить аргу-

ментом против существования другого объяснения того же самого события.

Одним камнем люди часто убивают двух птиц, идут гулять и одновременно де-

лать покупки, и монегаски могут чествовать свою государыню, чествовать одно

иностранное государство и наносить оскорбления другому, причём осуществ-

лять всё это посредством одного действия. Но все эти сложности мы можем

пока опустить и сказать просто: если мы подвели событие под правильный экс-

планат, то при отсутствии множественной детерминации все остальные возмож-

ные общие описания устраняются. Однако при этом сохраняются «другие воз-

можности» во втором смысле, а именно, другие со-возможные события, выра-

жаемые конкретными описаниями, которые удовлетворяют одному и тому же

общему описанию. А поскольку общее описание не различает конкретных опи-

саний, постольку оно и не устраняет ни одного из них. Из истинного общего

описания мы не можем вывести заключения о том, какое конкретное событие

имеет место. Такого рода вещи можно установить только независимым истори-

ческим исследованием, и как раз благодаря тому, добавлю я, что невозможно

аналогичное историческое исследование будущего, наше знание будущего оста-

ётся общим и абстрактным по сравнению с нашим знанием прошлого. Даже

если бы мы знали все общие законы, мы не смогли бы предсказать событий

будущего в их конкретных описаниях. Но рассматриваемое возражение состоит

в том, что мы не можем и объяснить событий при таких описаниях.

Таким образом, можно говорить о «других возможностях» в двух смыслах.

Во-первых, в том смысле, что одно и то же событие может подводиться под

разные общие описания. Именно благодаря этому оказываются возможными

множественная детерминация и иллюзия объяснения. Во-вторых, в том смысле,

что под одно и то же общее описание могут подводиться качественно разные

события. Этим объясняется общий характер нашего знания о будущем и тот факт,

что без документальных источников (истории-как-свидетельств) наше знание о

прошлом осталось бы таким же общим и абстрактным, как наше знание о буду-

щем. Наше объяснение указывает (исключая множественную детерминацию),

какому из тех классов, к которым могло бы принадлежать данное событие, оно

действительно принадлежит. Я буду говорить, что оно устраняет другие воз-

можности в смысле классов. Однако, выделяя класс, к которому принадлежит

данное событие, оно не позволяет нам сказать, какое из возможных событий

этого класса действительно произошло. Я буду говорить, что оно не устраняет

других возможностей в смысле элементов классов. Это не имело бы большого

значения, если бы элементы класса были однородны, но поскольку это не так,

постольку это можно считать недостатком данной теории объяснения.

Я не уверен, что смогу удовлетворительно ответить на это возражение

Тем не менее, кое-что можно сказать. Во-первых, это возражение предполагает

существование других возможностей в смысле элементов класса. Если бы их не

218 Артур Данто. Аналитическая философия истории

было, то трудно было бы обвинить теорию объяснения в том, что она их не раз-

личает. Но поскольку другие возможности в смысле элементов класса конкрети-

зируются относительно общего описания и общего закона, примерами которых

они являются, постольку данное возражение предполагает именно ту характе-

ристику общих описаний и законов, которую я им дал. Таким образом, данное

возражение неявно принимает разработанную мной структуру и признаёт, по

крайней мере, отчасти, её значение. Во-вторых, допустим, нам удалось найти

описание некоторой средней степени общности между аис (илив), относитель-

но которого некоторые из прежних возможностей в смысле элементов класса

превращаются в другие возможности в смысле классов. Но даже и при таком

новом экспланате некоторые из прежних затруднений сохраняются, ибо всё ещё

остаются некоторые другие возможности в смысле элементов класса. Эти зат-

руднения будут преследовать нас до тех пор, пока мы не придём к такому описа-

нию события, относительно которого не остаётся никаких других возможностей

в смысле элементов класса. Такие описания разделяются на два вида: либо это

описания типа а, либо это общие описания, относящиеся к классам однородных

элементов. В первом случае перед нами встаёт вопрос об общем законе, из которого

дедуктивно следует а: поскольку этот закон включает в себя обозначения конкрет-

ных объектов, постольку — согласно критерию Гемпеля — он будет автомати-

чески исключён из числа общих законов. Во втором случае трудно было бы ска-

зать, каким должен быть этот закон, и почти безусловно неверно утверждение о

том, что такие законы используются в исторических объяснениях, ибо любой

такой закон относится к неоднородным и открытым классам. Вопрос о том, смо-

жем ли мы когда-нибудь получить такие законы, является спорным, и я не могу

решить a priori, какой ответ на него будет дан.

Между прочим, отнюдь не просто заранее сказать, что представляют собой

другие возможности в смысле элементов класса, ибо трудно установить, из ка-

ких элементов состоит класс. Быть может, этого вообще нельзя сделать, ибо все-

гда сохраняется возможность того, что человеческая изобретательность создаст

новый пример, который мы впоследствии сочтём принадлежащим классу, хотя

никак не могли его предвидеть. Можно предсказать лишь общее описание, под

которое подводится данный пример. Аналогичным образом, если нам известна

склонность человека совершать добрые постугГки, и мы знаем, что данная ситу-

ация такова, что можно ожидать от него совершения этих поступков, совсем не

просто сказать, что в точности он совершит. Быть добрым человеком значит

творить добро, быть внимательным и радовать окружающих своей исключитель-

ной тактичностью. Такая предрасположенность человека оставляет широкое про-

странство для творчества, ибо доброта не сводится к соблюдению каких-то ри-

туалов и не существует исчерпывающего списка тех дел, в которых она может

проявиться. Многие черты характера принадлежат к этому типу, поэтому так

часто повторяемый детерминистами тезис, что если бы мы точно знали харак-

тер человека и нам были известны условия его деятельности, то мы могли бы

ГлаваХ 219

безошибочно предсказать его поведение, верен лишь наполовину. Мы способны

высказать лишь общее описание: без риска ошибиться можно сказать, что добрый

человек может совершать добрые поступки, остроумный человек будет поступать

остроумно. Однако это не означает, что мы могли бы предсказать конкретные про-

явления добросердечности первого или насмешничества и bons mots * второго.

Мы можем осознать их как примеры общего описания лишь после их появле-

ния, но не способны предсказать их.

В свете этих рассуждений требование объяснить, почему произошло Е, а не

какое-то событие, со-возможное с Е в смысле элементов классов, кажется до-

вольно-таки бессодержательным. Можно, конечно, указать некоторое возмож-

ное событие Е', констатировать, что Услужит той же цели, что и Е, и поставить

вопрос: почему вместо Е не произошло Efl Однако объяснение отсутствия Ё',

хотя и может принимать различные формы — данному человеку никогда не при-

ходило в голову совершить Ef или он отверг Е

по тем или иным причинам, — в

принципе не требует каких-то иных законов. Иногда такое объяснение могло бы

появиться, но в конце концов оно встречает точно такие же возражения. Поэто-

му при отсутствии законов иного рода данное возражение раскрывает существен-

ную особенность структуры объяснения, и оно удобно для представителей по-

зиции Л.

Может быть, слишком удобно. Кто-то мог бы сказать, что подобранный мной

пример был специально таким, чтобы представить А в лучшем свете. Но это не

совсем верно. Он был взят в качестве типичного примера исторического объяс-

нения, и вначале мы показали, что он соответствует всем другим позициям, одна

из которых была прямо противоположна позиции А. С другой стороны, остаётся

вопрос, что нам нужно для выбора общего описания, не должны ли мы выяс-

нять какие-то факты относительно мышления монегасков или их интенций для

того, чтобы дать общее описание вывешиванию флагов? Нам не нужно осуще-

ствлять эмпатического проникновения для верификации любого из этих фактов.

Во-первых, элемент созидания, который я подчеркивал, уже ограничивает эмпа-

тию. Когда мы сами поступаем творчески, то часто обнаруживаем, что что-то

создали, но не имеем ясного представления, как это произошло или что проис-

ходило в нашем мышлении в момент творчества. Поэтому даже если бы кто-то

полностью эмпатически воспроизвёл наши ментальные процессы, то он понял

бы не больше, чем мы сами. Во-вторых, существуют такие общие описания дей-

ствий, при которых действие оказывается неинтенциональным, и эмпатия про-

сто не нужна. И, наконец, в некоторых случаях общее описание (экспланат), ко-

торое дают событию сами его участники, может быть ошибочным, может пред-

ставлять собой лишь иллюзию объяснения, что и выясняется в ходе последую-

щего исторического исследования. Но в этом случае объяснение события при

его новом, более правильном описании будет значительно отличаться от объяс-

нения, данного участниками события. Поэтому участники событий, как показа-

* Острословия (франц.). — Прим. персе.

220 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава XI. Историческое объяснение: роль повествований 221

ла, я надеюсь, моя глава о нарративных предложениях, не имеют никаких пре-

имуществ при построении исторических объяснений.

Итак, я пытался спасти ту долю истины, которая есть в каждой из рассмот-

ренных позиций, и сформулировать синтетическую теорию роли общих зако-

нов в историческом объяснении. Этот синтез должен удовлетворить предста-

вителей всех четырёх позиций и соответствовать реальной практике. Но оста-

ётся ли при этом место для той позиции, которую собираюсь защищать я сам?

На первый взгляд, синтезированная мной теория представляется полной. Что

нужно делать при объяснении событий помимо подведения их под общие опи-

сания и, следовательно, под общие законы? Каким должен быть следующий

шаг? Для чего нам нужны повествования? Этим вопросам посвящена следую-

щая глава.

Глава XI

Историческое объяснение: роль повествований

Пока мы привели только одно подтверждение в пользу того, что рассказы,

или повествования, являются формами объяснения. Я имею в виду то прагма-

тическое соображение, что в определенных контекстах люди, испытывающие

потребность в объяснении, обычно ожидают (или хотят услышать) всего лишь

правдивый рассказ. По крайней мере, так обстоят дела, и? по всей вероятнос-

ти, это не подлежит сомнению. Кроме того, не подлежит сомнению, что эта

потребность обычно исчезает, как только в качестве объяснения предлагается

определенного вида рассказ, а те, к кому обращаются за объяснением, также

обычно рассказывают историю. Остается только установить, каким условиям

должны удовлетворять такого рода рассказы.

Для начала я еще раз обращусь к описанию того, чему мы ищем и даем

объяснение. В дискуссиях по поводу исторических объяснений и объяснений

вообще, хотя и отмечался, но не был по достоинству оценен тот факт, что эксп-

ланандум описывает не просто событие — то, что произошло, а изменение. Дей-

ствительно, наличие изменения часто предполагается самим языком, который

мы используем для описания: описание неявно ссылается на прежнее состоя-

ние предмета, подвергшегося изменению. Я уже говорил об использовании

«языка времени» в главе V. Здесь мы вновь обнаруживаем, что неявная ссылка

на какой-то отрезок времени уже встроена в экспланандумы. Если при описа-

нии автомобиля мы упоминаем о вмятине, то этим мы неявным образом ссы-

лаемся на прежнее состояние этого автомобиля, когда вмятины не было. Когда

же мы просим объяснить наличие этой вмятины, мы, соответственно, хотим

знать о происшедшем изменении. От рассказов мы ожидаем, что они облада-

ют началом, серединой и концом. Тогда объяснение состоит в заполнении «се-

редины» между крайними временными точками происшедшего изменения. Ос-

новная трудность для отнесения утверждения S из главы VII, к категории рас-

сказа, состоит в том, что на первый взгляд отсутствуют связи между упорядо-

ченными во времени событиями, которые в нем упоминаются. Ни одно из более

поздних событий не отсылает явным образом к более раннему, и, следователь-

но, ни одно промежуточное событие не служит серединой между граничащими

с ним во времени другими событиями. Таким образом, S состоит из серии начал

и концов, но относятся они к разным рассказам. Или, возможно, упомянутые в S

события являются серединами рассказов, начала и концы которых не включены

в S. Рассказ — это описание, а я бы сказал, объяснение того, как происходило

изменение от начала и до конца, при этом и начало, и конец являются частями

экспланандума.