Чубаров И.М. (ред., сост.) Антология феноменологической философии в России

Подождите немного. Документ загружается.

С.А.

АЛЕКСЕЕВ-АСКОЛЬДОВ

упомянутой здесь статье, в которой помимо отсутствия «ясности», имеются и

существенные фактические и смысловые ошибки (см. комм, к публикуемому в

нашем издании фрагменту этой работы Яковенко).

Купированный фрагмент посвящен рассмотрению «2-й возмож-

ности», на примере интуитивизма Н.О. Лосского. Официальные историки рус-

ской

философии (Зеньковский, С.А. Левицкий) глубокомысленно относили к

особому достоинству Аскольдова параллельную критику феномнологии Гус-

серля и интуитивизма Лосского. Но как было показано в

статье

о Лосском, для

констатации такой связи нет принципиальных оснований. Сопоставлять Гус-

серля и Лосского — значит пытаться компенсировать неадекватное понимание

феноменологии реконструкцией версии русского интуитивизма.

Аскольдов упускает, что антипсихологизм в понимании Гуссерля от-

казывался не только от опоры на психическое бытие субъекта, но и (и

даже

прежде всего) «внешней действительности».

А разве это не примеры

«общего»

в значении 1), 2), 3)?

* Отождествление Аскольдовым концептов и индивидуальных состоя-

ний

сознания есть следствие смешения содержаний и актов сознания. Различе-

ние

последних у Гуссерля находится в существенной (функциональной) связи с

другим

проблемным различием — предмета и вещи, и опосредуется им в пер-

спективе понимания природы смысла. Смысл в феноменологии не есть смысл

акта как реальной, психической стороны сознания, а

суть

открываемое в нем

предметное значение самой вещи (ноэма), являющееся лишь коррелятом акта

как

смыслообразующей деятельности сознания (ноэзы).

Это сильное утверждение есть всего лишь гипотеза ad hoc, блестяще

разоблаченная Шпетом в

статье

«Сознание и его собственник». Введение «я»

выглядит оправданным лишь при заранее примысленном субъект-объектном

отношении,

в котором, по

Аскольдову,

только и может быть «открыта истина».

См.

в основном гл. VIII «Обоснования интуитивизма», которую мы

опубликовали выше со значительными купюрами.

Аскольдову

было за что пи-

кировать Лосского, в упомянутой работе тот подверг критике его первые сочи-

нения

(См.: Лосский Н.О. «Избранное». М., 1991. С. 193).

Ошибка основана на уже проявляевшемся у Аскольдова отождест-

влении

идеи и истины. Между тем, если истина и есть идея, то не всякая идея

суть

истина.

В монографии 1918 г. «Сознание как целое. Психологическое

поня-

тие истины» Аскольдов исполнил это обещание, но

лучше

бы он его не испол-

нял.

В коммерческой метафорике Аскольдова сквозит его прошлое тамо-

женного чиновника, хотя она была не

чужда

Канту, Соловьеву и мн. др. «фило-

софам».

И это справедливо, ибо метафизические положения («субстанциаль-

но

неизменного в составе

сущего»,

напр.)

всегда

свидетельствуют

об отказе от

непредвзятого феноменологического исследования (исследования данности).

«Небытийный»

статус

значения истинных и

всех

прочих положений, кстати,

вовсе не является в феноменологии отрицательно метафизической предпосыл-

кой.

371

IV.

МЕТАМОРФОЗЫ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ

РОССИИ

Парадоксальное по своей природе, это феноменологическое положение вообще

не

выполняет объяснительной функции,

выступает моментом системы запре-

тов на метафизическое понимание истины, смешивающего объяснение

описа-

ние.

Яков Александрович Берман

Сущность

прагматизма

Гуссерль

очень много говорит

критике и критическом методе,

но

тщетно стали

бы мы

искать

него критического отношения

вопросу

об

абсолютной субъективности

априорности познания, которые он кладет

основу своих изысканий. Он совершенно не

желает

считаться

теми факта-

ми

доводами, которые психологисты приводят

защиту своего положе-

ния

об

эмпирическом происхождении математических

логических истин

или

хотя

бы

даже

тем обстоятельством,

что

многие выдающиеся матема-

тики

естествоиспытатели признают эмпирический характер геометричес-

ких аксиом. Образчиком догматического характера критики психологичес-

ких теорий

Гуссерля может служить его отношение к историко-методоло-

гическим работам Э. Маха.

Гуссерль

не скрывает того,

что он

многими

из

своих логических выводов обязан этим работам, но это не мешает ему объя-

вить руководящий принцип маховской теории познания

—

принцип

эконо-

мии

мышления

—

плодом простой логической ошибки «usteron proteron».

По

мнению Гуссерля, мы должны быть

уже

знакомы

идеалом мышления,

мы должны знать,

чему

наука стремится idealtter,

что

представляет собой

на что

способны idealiter закономерные связи, основные

производные

законы

т.п., раньше,

чем мы

будем

состоянии изучать

подвергнуть

оценке

экономическую функцию этих законов

познании. «Конечно,

мы

можем иметь некоторые смутные представления об этих идеях еще до

их

на-

учного изучения и, поэтому об экономии может быть речь и

до

построения

здания чистой логики. Но от этого существо

дела

не изменяется; сама по се-

бе чистая логика предшествует всякой экономике мышления

нелепостью

была бы попытка основать первую на

второй»

(I,

208 и след.).

Допущена

ли

действительно Махом

в его

взглядах логическая

ошибка «usteron proteron», это мы сейчас увидим, но вся аргументация

Гу-

ссерля основана на весьма наивной передержке, это не подлежит сомнению.

Пока

мы

мыслим,

пока мы отдаемся работе мысли, мы, конечно, нимало

не

заботимся ни об этой экономии мышления, ни

«чистой»

логике; если мож-

но

говорить,

что

нашим мышлением

управляют

известные принципы, если

можно говорить

том, что мы при этом

подчиняемся

каким-то законам,

то,

конечно,

речь может быть только

бессознательном

подчинении. Поэтому,

когда мы говорим,

что

наше мышление подчинено принципу экономии,

то

это не значит, что мы

сознательно

ставим себе цель экономить наши мысли-

тельные силы во время процесса

мышления,

точно так же, как мы не

думали

во время процесса мышления

соблюдении

тех

законов

«чистой»

логики,

которые представляются «очевидными» Гуссерлю.

Отсюда

следует,

что мы

372

ЯКОВ

А.

БЕРМАН

можем в процессе мысли быть подчиненными принципу

экономии,

не имея

никакого

представления об идеале, о нормах, о законах и т.д.

Другое

дело,

когда мы

мыслим

мышлении,

когда мы изучаем факты мышления; несом-

ненно,

мы должны иметь некоторое представление об идеале, о законе и т.

д.,

когда мы утверждаем, что объект нашего изучения — процесс мысли —

подчинен

известному закону. Поэтому, когда Мах говорит о том, что зако-

ны

мышления являются продуктом экономии мышления, то он, конечно,

должен иметь понятие о том, что такие законы

существуют.

Если

же Гуссерль

хотел

сказать, что

понятие

экономии

предполага-

ет

понятие

логических

норм, к осуществлению которых стремится наука, то

он

должен был это

доказать;

Гуссерль же удовольствовался только чисто

догматическим

утверждением этого положения. И на самом деле, понятие

«экономии» предполагает понятие идеала, но только не того идеала, к кото-

рому стремится наука, а идеала как конечной нормы,

обшей

многим видам

деятельности человека, а именно идеала наименьшей затраты сил при наи-

большем результате. Законы мышления, с точки зрения Маха, представля-

ют только частный случай приложения этого общего

принципа;

в результа-

те этого приложения и получаются законы мышления, как

орудие

достиже-

ния

этого идеала в специальной области. Поэтому Гуссерль был бы прав,

если бы сказал, что понятие

экономии

мышления предполагает существова-

ние

какого-то

другого

общего

закона,

общего идеала, общей нормы челове-

ческой

деятельности, но ведь этого не отрицает и сам Мах.

Ведь

не может

же Гуссерль думать, что Мах говорит «об экономии в мышлении

ради

эко-

номии»,

ибо такое утверждение было бы не только

hysteron

proteron,

a про-

стой бессмыслицей. Всякая экономия есть лишь средство для достижения

известной

цели, лежащей вне этого средства.

Например,

экономия как прин-

цип,

которым руководится современное частное хозяйство, не есть принцип

самодовлеющий, а лишь орудие для достижения ближайшей цели этого хо-

зяйства — успешной борьбы с конкурирующими предприятиями и извлече-

ния

наибольшей прибыли. В народно-хозяйственном смысле экономия есть

принцип,

которым должно руководиться народное хозяйство, как орудием

для достижения своей цели — наиболее производительного приложения на-

родного

труда.

Совершенно так же

экономия

мышления есть

один

из видов

общей

экономии

труда.

Столь же мало убедительны, как и эти возражения против принци-

па

экономии мышления, возражения Гуссерля против «антропологизма»в

теории познания. Он говорит:

«Мах

в своей экономике мышления исходит

из

предложения, что процесс мысли есть лишь частный случай проявления

жизни

вообще и, следовательно, нормы его должны быть частным случаем

общего биологического закона. Вот

эту-то

предпосылку, которую я назы-

ваю «специфическим релятивизмом», или «антропологизмом», я считаю

ошибочной

и о ней я готов спорить». Значение этой «антропологической»

предпосылки

Гуссерль пытается подорвать следующим рассуждением: «спе-

цифический

релятивизм выставляет утверждение: истинно для каждого зоо-

логического вида (Species) судящих (urtheilender) существ лишь то, что

373

IV.

МЕТАМОРФОЗЫ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ

РОССИИ

должно быть истинным с точки зрения их организации, их законов мышле-

ния.

Это учение бессмысленно. Ибо смысл его предполагает, что одно и то

же содержание суждения для одного,

именно,

для какого-либо индивида зо-

ологического вида, homo, может быть истинно, а для

другого,

именно, ин-

дивида иначе организованного зоологического вида, может быть ложно.

Это противоречит, однако, точному смыслу слов «истинно» и

«ложно».

Ес-

ли же релятивист

будет

употреблять эти термины в их точном смысле, то

выставленный им тезис

будет

выражать нечто, что противоречит собствен-

ному смыслу этих терминов. Указание релятивистов на то, что буквальный

смысл закона противоречия, посредством которого мы раскрыли истинный

смысл терминов «истинно» и

«ложно»,

должен быть расширен в том смыс-

ле, что он должен обнимать человечески-ложное и человечески-истинное,

явно

несостоятельно. Совершенно с таким же правом ходячий субъекти-

визм мог бы сказать: рассуждения об истинном и ложном неточны, под эти-

ми

терминами нужно разуметь: истинное и ложное для отдельного субъек-

та»...

«Истина, как существующая для того или иного вида в том смысле,

который придается этому релятивистами, есть бессмыслица. Если можно

вообще говорить о такой истине, то она обозначает нечто совсем отличное,

а именно объем истин, которые доступны человеку как таковому, которые

могут

быть им познаны. То, что истинно, то абсолютно, истинно «в самом

себе»;

истина одна

та же, тождественна сама себе, независимо от того, кто

постигает ее, — люди или чудовища, ангелы или боги. Об истине в этом

идеальном ее единстве в противопоставлении реальному разнообразию рас,

индивидов и переживаний и говорят логические законы и говорим мы все,

если только мы не сбиты

толку релятивизмом».

«Считать законы мышления изменчивыми значит отрицать те за-

коны,

на которых вообще держится возможность законов

вообще»

(I, 152).

«Утверждение,

что закон противоречия не абсолютно обязателен (nicht

absolut

gilig

sei), отрицает то, что вообще составляет смысл или содержание

всякого утверждения (was

überhaupt

zum

Sinn oger

Inhalt

der

Behauptung

gehört)

(I, 116).

Эта аргументация представляет сама прекрасный образчик того

приема

«petitio

principii», в котором

Гуссерль

так неудачно обвинял Маха. В

самом деле,

Гуссерль

выводит абсолютность законов мышления из понятий

«закона», «истинного и ложного»,

«утверждения»,

но абсолютность зако-

нов

мышления могла бы быть выведена из этих понятий только при усло-

вии,

если бы эти понятия

сами

обладали абсолютным характером, если бы

образованное Гуссерлем понятие закона могло считаться объективно абсо-

лютным, обязательным и единственным возможным для всякого сознания,

если бы его понимание ложного и истинного было бы единственным из

всех

возможных пониманий и т.д. Таким образом,

Гуссерль

доказывает свое по-

ложение посредством

другого

положения, истинность которого зависит от

предварительного признания правильным доказываемого положения. Разве

это рассуждение Гуссерля не похоже на аргументацию схоластиков, выво-

374

ЯКОВ

А.

БЕРМАН

дящих доказательство существования Бога из понятия его, как совершен-

нейшего существа?

другом

месте Гуссерль приводит против «антропологизма» и

«биологизма» в теории познания еще один аргумент, о котором не стоило

бы вовсе говорить, ибо он в высшей степени наивен; но аргумент этот лю-

бопытен, как иллюстрация того, насколько подлинные идеи биологизма ис-

кажаются (конечно, совершенно неумышленно) в головах априористов.

Гуссерль допускает, что мышление, совершающееся по законам логики, мо-

жет в конечном результате способствовать удовлетворению практических

потребностей или даже сохранению организмов

(I,

205), но он восстает про-

тив взгляда, в силу которого

содержание

логических законов может опреде-

ляться теми экономическими или биологическими выгодами, которые до-

стигаются их применением. Но кто, когда и где высказывал столь нелепое

предположение? Не все ли это равно, что приписывать дарвинистам мнение,

будто

содержание

физико-химических законов, регулирующих отправления

органов в теле человека, может быть выведено из того факта, что органы

эти

способствуют сохранению человеческого организма?! Совершенно

ясно,

что теория естественного подбора может иметь своей задачей единственно

уяснение того, почему известные

комбинации

процессов, совершающихся в

организмах по определенным физико-химическим законам, раз возникнув в

истории органического мира,

сохраняются,

другие

разрушаются, — поче-

му, например, растения, обладающие известным строением клетки, вытес-

няют, при определенных климатических условиях,

другие

растения, облада-

ющие другой, менее приспособленной структурой клетки, но отнюдь эта те-

ория

не задается целью объяснить, почему растительные клетки данной

структуры функционируют так, а не иначе. Совершенно так же биологичес-

кая

теория в познании отнюдь не стремится объяснить,

почему,

например,

зрительные ощущения оставляют по себе известный след, который при из-

вестных условиях воспроизводится в виде зрительного образа, в виде «пред-

ставления», или

почему

появление одного зрительного образа влечет за со-

бой появление другого, так или иначе с первым связанного, но ставит себе

задачей лишь объяснить, почему

известные

комбинации, известные связи

представлений сохраняются и закрепляются в качестве «правильных», «ис-

тинных» и т. д.,

тогда

как

другие

подавляются, элиминируются как ложные.

Во всяком случае, пока Гуссерль не указал, кто из сторонников би-

ологической точки зрения в психологии познания защищал такой взгляд,

мы должны думать, что эта точка зрения понята им совершенно превратно.

Но

главным

аргументом, выдвигаемым Гуссерлем против «антро-

пологизма», является ссылка на закон противоречия. Но что такое закон

противоречия? Гуссерль остерегается точно формулировать, что он под ним

понимает. И хорошо делает, ибо всякая такая попытка показала бы сейчас

же, что смысл его и значение его понимается далеко не одинаково всеми ло-

гиками.

Возьмем

наудачу

одну из тех формул, в которую облекается этот

закон.

Вот как понимает этот закон хотя бы и известный логик

Бенно

Эрд-

манн:

«Из того же отношения отрицания к утверждению, — говорит он, —

375

IV.

МЕТАМОРФОЗЫ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ В РОССИИ

вытекает, что противоположные суждения «S есть Р» и «S не есть Р» не мо-

гут быть одновременно

истинными.

Это отношение

двух

противоположных

суждений выражается в принципе: «Немыслимо, чтобы одно и то же при

одинаковых предположениях составляло принадлежность одного и того же

не составляло». (Es ist undenkbar,

dass

Dasselbe Demselben unter gleichen

Voraussetzungen

zukomme und auch nicht zukomme»).

Центр

тяжести закона противоречия в

этой

его формулировке ле-

жит, очевидно, в том, что два противоположных суждения не

могут

быть

одновременно

при

одинаковых

предположениях истинными, или, другими

словами, тот, кто

судит,

кто

высказывает

суждение,

не может считать од-

новременно

истинными два противоположных (kontradiktorische) суждения.

Но

закон противоречия отнюдь не содержит никаких предположений о том,

что то суждение, которое считается истинным одним человеком, должно

считаться таковым другим. Словом, судящий должен

выбирать

между

дву-

мя

противоположными суждениями и, остановившись на одном, не может

поддерживать другое; он должен склониться к чему-нибудь

одному.

Каж-

дый мыслящий человек может по каждому вопросу считать истинным в

каждый данный момент только

одно

мнение

— вот смысл этого закона. По-

этому,

этому

закону ничуть не противоречило бы, если бы даже два мысля-

щих субъекта имели по одному вопросу два различных мнения. Еще менее

может ему противоречить предположение, что иначе организованное, но

мыслящее существо может признавать правильным совершенно иное мне-

ние,

чем существо вида homo sapiens.

Обязательность того, что отдельный мыслящий индивид признает

за истину, для

других

таких оке индивидов если и считается нормой позна-

ния,

то опирается не на закон противоречия, а на принципиальное предпо-

ложение равенства (в общих

чертах)

человеческой организации и

существу-

ет лишь постольку, поскольку это предположение соответствует действи-

тельности. Для того, чтобы разделять эту последнюю точку

зрения,

вовсе не

нужно быть релятивистом; иначе пришлось бы считать релятивистом, на-

пример,

Канта, который допускал возможность того, что существа, органи-

зованные

иначе,

чем человек, апперципируют чувственный мир в иных фор-

мах, чем последний, не исключая даже категорий пространства и времени.

Такой релятивизм прекрасно совместим с учением об априорности форм

мышления.

Поэтому Гуссерль доказывает гораздо больше, чем нужно для

логического обоснования априоризма. Идея Гуссерля (заимствованная им,

впрочем, у Больцано) об абсолютном характере наших логических и мате-

матических истин в смысле не только их независимости от опыта и чув-

ственного мира, но и независимости от человеческой

организации

и вообще

от каких бы то ни

было

условий,

Канту, наверно, показалась бы чудовищ-

ной,

как чудовищна казалась ему мысль, что мы можем познавать «вещи в

себе»,

ноумены. Что касается тех, которые полагают, что мы не только не

можем познавать ноумены, но даже не можем и мыслить их (ибо мыслить

уже значит приводить в связь с чем-нибудь), то для них такой абсолют есть

понятие,

лишенное всякого содержания.

376

ЯКОВ

А.

БЕРМАН

Понятие

«истин в самих

себе»

у Гуссерля связано еще с двумя дру-

гими

принципами, которые характеризуют логические и математические

истины

— принципами «очевидности» и «идеальности».

Принцип

очевид-

ности

играет большую роль в рассуждениях Гуссерля, но под ним он разу-

меет нечто совершенно отличное от обычного понимания этого термина.

Очевидностью мы обыкновенно называем такое чувство или ощущение, ко-

торое вызывается в нас некоторыми суждениями или истинами. Суждение

3+5=5+3

мы называем очевидным потому, что ни один нормальный чело-

век

при нормальных условиях не станет сомневаться в его истинности. От-

сюда

ясно,

что ощущение очевидности отнюдь не связано с

содержанием

суждения, а есть дело условий, лежащих

внутри

человека. Если бы мы по-

пытались анализировать это ощущение, то увидели бы скоро, что эти усло-

вия

заключаются исключительно только в большем

количестве

опытов, в

которых мы имеем случай убедиться в истинности суждения. Гуссерль это,

конечно,

прекрасно понимает, то есть понимает, что очевидность не только

не

может доказывать априорности

истин,

но,

наоборот, служит подтвержде-

нием

эмпирического происхождения очевидных истин. Поэтому Гуссерль

пытается вложить в этот термин

новое

содержание.

«Совершенно

так же, —

говорит Гуссерль, — как эмпиризм неправильно понимает отношение меж-

ду идеальным и реальным в мышлении, так же неправильно освещает он и

отношение

между

истиной и очевидностью. Очевидность не может считать-

ся

каким-либо акцессорным чувством, которым случайно или в силу зако-

нов

природы (naturgesetzlich) сопровождаются некоторые суждения. Ее во-

обще нельзя считать каким-либо психическим характером известного рода,

который

можно было бы просто пришпилить (anheften) к любому суждению

известного класса (то есть классу так называемых «истинных» суждений)

таким

образом, как

будто

психологическое содержание

данного,

рассматри-

ваемого в себе и для себя, суждения могло оставаться тождественным, тем

самым,

независимо от того, связан ли с ними этот характер или нет. Дей-

ствительное положение совсем не соответствует тому, как мы привыкли

представлять себе связь

между

содержанием ощущений и относящимися к

ним

чувствами: два лица имеют одинаковые

ощущения,

но последние вызы-

вают в них различные

чувства.

Очевидность есть скорее не что иное как

«переживание» (das

Erlebniss)

истины. Переживается же истина, разумеется,

именно

в том самом смысле, в котором вообще реальное переживается в ре-

альном акте. Другими словами: истина есть известная идея, частный случай

которой

получает характер действительного переживания в очевидном суж-

дении»

(I,

190).

Мысль

Гуссерля облечена здесь, как, впрочем, и во всех его сочине-

ниях,

в такую неясную, туманно-мистическую форму, что о смысле этих

рассуждений можно только

догадываться.

Ясно только одно, что очевид-

ность

для Гуссерля несомненно есть нечто большее, чем простое или даже

сложное чувство, которое может сопровождать или не сопровождать из-

вестный класс суждений и которое в этом смысле является

случайным.

Оче-

видность для Гуссерля есть известное

переживание,

возникающее всякий

377

IV.

МЕТАМОРФОЗЫ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ В РОССИИ

раз,

как идея истины «воплощается» в суждении. Мы говорим «воплощает-

ся», потому что для Гуссерля

«идея»

не есть простое орудие мысли, а самос-

тоятельное существо. Идея истины и есть одно из таких существ, «воплоще-

ние» коего в суждении обнаруживается для мыслящего в форме особого

«переживания» или, вернее, «откровения». Описать это последнее, то есть

сравнить его с каким-либо другим душевным состоянием, очевидно, нельзя,

как

нельзя определить и

условия,

при которых оно возникает. По крайней

мере, Гуссерль этого не считает нужным сделать, ибо то, что он говорит в

другом

месте об этом «переживании», звучит еще менее определенно: «пере-

живание согласия

между

«мнением» («Meinung» суждения) и тем, что нали-

цо,

к чему относится это мнение или, иначе,

между

смыслом

высказывания

пережитым,

фактическим

положением, и есть очевидность, а идея этого со-

гласия — есть истина».

Если

это

«согласие»

и есть то самое соответствие

между

идеей и

фактом,

о котором говорит традиционная логика, то к чему его называть

«очевидностью», которая, несомненно, может относиться только к таким

суждениям, относительно истинности которых сомнение недопустимо. Если

«очевидность» есть свойство всякого истинного суждения, то «пережива-

ние» очевидности есть то чувство, которым сопровождается интеллектуаль-

ный

акт, который приводит к признанию данного суждения истинным и су-

ществование которого никем не оспаривалось.

От того, что мы называем это чувство «переживанием», дело не из-

меняется.

Ведь

задача заключается не в том, чтобы подыскать красивое на-

звание

для психического феномена, сопровождающего акт истинного суж-

дения,

а чтобы определить

условия,

при

которых

суждения

признаются

ис-

тинными,

если

такое

признание

зависит

от

условии,

лежащих

вне

самого

суждения,

или же указать тот

признак

или те

признаки,

которые

отличают

истинные

суждения от ложных, если решение вопроса об истинности или

ложности суждения ставится в зависимость от тех или иных свойств

сужде-

ния

как такового.

Удовлетворяет ли предлагаемое Гуссерлем решение сколько-ни-

будь

этим требованиям, вытекающим из существа проблемы? Безусловно,

—

нет, так как хотя Гуссерль ищет критерия для различения истинных суж-

дений

от ложных в факторах, лежащих вне самого суждения, но в качестве

такого фактора он указывает

«идею»

истины, которая «воплощается» в

каждом акте суждения в форме известного «переживания». Существует ли

такая

«идея»

и где она

существует,

по отношению к интересующему нас

вопросу не важно, потому что ее присутствие для нас обнаруживается толь-

ко

в форме такого «переживания».

Отсюда

следует,

что

практическое

решение вопроса об истинности

или

ложности суждения зависит от наличности или отсутствия такого чис-

того созерцания истины, такого «переживания», которое совершенно не за-

висит от каких-либо условий чувственного (посюстороннего) мира. Не ясно

ли,

что это не решение проблемы, а простая тавтология?

378

ЯКОВ

А.

БЕРМ

АН

Итак,

по Гуссерлю, логически законы

суть

истины, которые харак-

теризуются двумя главными чертами: абсолютностью или независимостью

от каких бы то ни было условий и самоочевидностью. Мы уже видели, что

эти

их свойства при ближайшем рассмотрении оказываются совершенней-

шими

фикциями. К такому же выводу приводит и то противопоставление

их естественнонаучым и психологическим законам, которое мы находим в

первой части книги Гуссерля; оно предпринято Гуссерлем в целях доказа-

тельства того тезиса, что

«чистая»

логика есть совершенно самостоятель-

ная,

независимая от психологии область исследования и что, следователь-

но,

логические нормы по

существу

отличны от психологических

(wesensverschieden).

В защиту этого тезиса

Гуссерль

выдвигает целый ряд

аргументов, которые отчасти совпадают с приведенными выше. Ни

один

из

них,

однако,

не

выдерживает

даже

самой

легкой

критики.

В своем анализе различия

между

законами логики и законами пси-

хологии

Гуссерль

исходит из того положения, что явления, которые подчи-

нены

действию и тех

других,

тождественны. Явления эти

суть

психические

явления

— явления

сознания,

psychisches

Geschehen. Но, имея общий объект

действия, законы логики и психологии во

всех

остальных отношениях в

корне

различны. Первое отличие

между

ними есть то самое, которое су-

ществует

между

этикой с одной стороны и физикой или естествознанием во-

обще— с другой. Психология имеет дело с

естественными

законами

(Naturgesetze), логика же с

нормативными

законами (Normalgesetze).

«Психология

изучает

мышление, как оно

есть,

логика — как оно

должно

быть»

(I,

53). Логика должна рассматриваться не как

физика,

но как

этика

мышления. Логика имеет своей задачей выработку «совокупности

связанных

друг

другом

нормативных положений» (I, 46), как основания

«фундаментальной всеобщей оценки», в силу которой отдельным формам

мыслительного процесса приписываются предикаты истинного и ложного.

Поэтому отношение логических законов к психическим явлениям иное, чем

законов

психологии: в первом

случае

дело идет о «нормативном упорядоче-

нии» (normative Regelung), а во втором — о «каузальном упорядочении»

(causale Regelung), в первом случае— об «идеальной оценке», а во вто-

ром — о «причинном объяснении». Нравственный закон и обусловленная

им

оценка есть та форма, в которой отдельный индивид или группа тако-

вых признает некоторые находящиеся в согласии с определенным правилом

поступки ценными или хорошими, а некоторые

другие,

противоречащие

этому правилу поступки, — имеющими ценность отрицательную или не

имеющими никакой ценности. Но нравственный закон и вытекающие из не-

го нормы оценки

суть

догматы веры

(Glaubenssätze)

и не

могут

быть научно

ни

доказаны, ни опровергнуты, ибо акт оценки не может никогда коренить-

ся

в каком-либо бытии как таковом, а только в ценности этого бытия и, сле-

довательно, опять-таки в каком-нибудь акте оценки. Акт оценки поэтому

есть конечный факт (ein Letztes), за пределы которого никакая наука не мо-

жет проникнуть. Для этически же безразличной точки зрения чистой теории

все правила поведения

суть

одинаково закономерные явления. Только из-

379

IV.

МЕТАМОРФОЗЫ

ФЕНОМЕНОЛОГИИ В РОССИИ

вестный акт

оценки,

— а без таковой человеческая жизнь вообще немысли-

ма, — отграничивает известные побуждения и поступки, как обусловленные

нравственным законом, от

других,

причем это разграничение не опирается

на

какое-либо доступное чисто теоретическому рассмотрению различие в

мотивах и поступках.

Допустим на минуту, что действительно логические законы анало-

гичны этическим, т.е. опираются не на опыт, а на акт произвольного выбо-

ра; если это так, то как помирить это положение с абсолютным и самооче-

видным характером логических законов. Если отношение логического зако-

на

к прочим воздействующим на нашу психику факторам (принципу ассо-

циации,

сходству,

привычке, подражанию) приравнивается к отношению

нравственного закона к другим факторам, определяющим человеческое по-

ведение, то этим самым

отрицается

абсолютный и неизменный характер

логических законов, ибо

тогда

логические законы признаются подлежа-

щими

действию такого же постоянного процесса переоценки ценностей, ко-

торый мы наблюдаем в области морали.

Ведь

даже защитники т.н.

«чистой»

этики

не решаются утверждать, что

содержание

моральных законов или

норм

остается неизменным;

«чистая»

этика могла бы в лучшем

случае

лишь

отстаивать существование общеобязательного, нравственного закона со

стороны его

формы,

т.е. необходимости подчинения человеческого поведе-

ния

каким-либо

нормам, независимо от содержания последних. Поэтому, ес-

ли аналогия

между

логическими и этическими нормами возможна и закон-

на,

то

тогда

«чистая»

логика свелась бы к установлению лишь того факта,

что мышление человека в своей работе подчинено известным нормам. Но э-

того не отрицает и самый последовательный

эмпирик,

как не

будет

он отри-

цать и того, что

следует

различать

между

психологией

познания,

изучающей

факты мышления в том виде, как они происходят в действительности, и

теорией

познания в тесном смысле, устанавливающей

нормы

мышления,

как

правила, которым мы должны следовать, если желаем правильно мыс-

лить. Но, признавая законность этого различия, эмпирик отнюдь не делает

из

него вывода о полной

самостоятельности

теории познания как норма-

тивной дисциплины. Если бы Гуссерль своей аналогией

хотел

только де-

монстрировать указанное

различие,

то с ним бы никто не стал спорить; но

поскольку этой аналогией Гуссерль

хотел

доказать полную

независимость

логики от психологии, постольку эта аналогия совершенно неубедительна.

Другое

различие

между

механическими законами и логическими

нормами Гуссерль усматривает в том, что первые зависят от условий вре-

мени,

а вторые имеют надвременный характер. Но это различие

существует

только в воображении Гуссерля, ибо естественнонаучные законы также не

заключают в себе никаких указаний на то, что нечто произошло или про-

изойдет в известный момент; они всегда

утверждают

лишь, что

если

про-

изойдет то и такое-то явление, то за ним всегда

будет

следовать другое,

также вполне определенное, явление. В этом смысле они также независимы

от времени или сверх-временны, как и логические нормы. Если, поэтому

«точные законы (логики) в их нормативной формулировке... не заключают

380