Чернец Л.В. Литературные жанры

Подождите немного. Документ загружается.

в народной жизни). По выходе последних томов Страхов называет

также произведение «эпопеей в современных формах искусства»

Представители же революционно-демократического лагеря не мог-

ли простить Толстому его идеализации патриархальности, его, как

им казалось, вражды к знанию и потому не были склонны восхи-

щаться его народностью. Н. В. Шелгунов увидел и положительно

оценил в «Войне и мире» само стремление автора отразить «мо-

мент коллективного движения человечества»

(такое стремление

не могло не заинтересовать Шелгунова, развивавшего концепцию

коллективизации общественных усилий в России 1860—1870-х го-

дов),

но он резко осудил авторское понимание этого движения,

авторскую «философию застоя» (как он назвал свою статью).

В.

В. Берви (Флеровский) нашел в «Войне и мире» плохо скрытую

претензию на современную Илиаду»

О «Войне и мире» как эпопее писали и в положительном смыс-

ле.

Чаще всего под эпопеей подразумевалось многостороннее осве-

щение действительности, широта тематики: «Это спокойная эпо-

пея,

написанная поэтом-художником. Автор захватил в своем изоб-

ражении самые разнообразные типы...» (А. С. Суворин)

. Проб-

лематику эпопеи в «Войне и мире» отмечал Н. С. Лесков: «Кроме

личных характеров — художественное изучение автора, видимо для

всех, с замечательною энергиею было направлено на характер все-

го народа, вся нравственная сила которого сосредоточилась в

войске, боровшемся с великим Наполеоном. В этом смысле роман

графа Толстого можно было в некотором отношении считать эпо-

пеею великой и народной войны, имеющей своих историков, но да-

леко не имевшей своего певца»

. Наконец, И. С. Тургенев, пред-

ставляя «Войну и мир» французскому читателю, указал на слож-

ный состав этого «произведения оригинального и обширного, со-

единяющего в себе эпопею, исторический роман и очерк нравов...»

На фоне стереотипных сопоставлений жанрового канона запад-

ноевропейского романа с произведением Толстого (не в пользу

для последнего) очевидна проницательность суждений, подчерки-

вающих сложную, синтетическую жанровую приро-

ду «Войны и мира». Наблюдения и выводы Лескова, Тургенева,

Страхова (и подобные им) свидетельствовали о том, что Толстой

писал свое письмо на языке жанра, понятного реальному, а не ги-

потетическому читателю; они были залогом будущих аналогичных

жанровых прочтений.

Страхов Н. Н. Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом.

Спб.,

1885, с. 280, 361.

Шелгунов Н. В. Избранные литературно-критические статьи. М.— Л.,

1928,

с. 75.

Дело, 1868, № 6, с. 23.

Цит. по кн.: Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к био-

графии с 1855 по 1869 г. М., 1957, с. 283.

Там же, с. 851.

Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем в 28-ми т. Соч., т. 15. М.—

Л.,

1968, с. 107.

160

За сто лет, прошедших со времени опубликования «Войны и

мира», читательское восприятие как бы подчинилось «правилам»,

диктуемым шедевром Толстого. Как сказал Г. Э. Лессинг: «но

сколь многое казалось бы неопровержимым в теории, если бы гению

не удавалось доказать противное на практике»

. Написано много

глубоких исследований, раскрывающих жанровое новаторство Тол-

стого; есть положения, ставшие аксиоматикой толстоведения. Об-

щепризнано, что внутреннее единство произведения при его много-

темности составляет толстовская «мысль народная»

, что важ-

нейшими являются темы русского народного характера в связи с

изображением войны 1812 года и духовных исканий передовых лю-

дей из дворян; что сочетание этих тем обусловило многие сюжет-

но-композиционные и даже стилистические особенности произведе-

ния. При всем этом жанр «Войны и мира» определяется исследова-

телями по-разному, в зависимости от используемой сетки понятий:

как особая разновидность романа

, эпопея

, роман-эпопея

, ро-

ман-поток

и т. д..Такая разноголосица — при сходном понимании

конкретной проблематики и поэтики произведения— свидетель-

ствует, конечно, о недостаточной разработанности общей теории

жанров, их типологии. Все же большинство исследователей

считают «Войну и мир» романом-эпопеей.

Такое определение, бесспорно объясняя важнейшие законы в

«лабиринте сцеплений» (LXII,269) произведения, некоторые из них,

на наш взгляд, все же оставляет в тени. Ведь литературоведческая

жанровая характеристика произведения призвана быть своеобраз-

ной аббревиатурой его художественной системы, указывать на все

существенные аспекты его типологической проблематики. Между

тем при выявлении жанровых признаков «Войны и мира» как ро-

мана-эпопеи на периферии анализа обычно оказывается целый ряд

проблем и связанная с ними целая группа персонажей. Вот харак-

Л^ессинг Г. Э. Лаокоон, или О границах живописи и поэзии. М., 1957,

с. 100.

Напомним известные слова Толстого: «Чтоб произведение было хорошо,

надо любить в нем главную, основную мысль. Так в «Анне Карениной» я люб-

лю мысль семейную, в «Войне и мире» любил мысль народную, вследствие вой-

ны 12-го года...» (Дневники С. А. Толстой. 1860—1891. М., 1928, с. 37).

См.: Сабуров А. А. «Война и мир» Л. Н. Толстого. Проблематика и

поэтика. М., 1959; Бурсов Б. И. Лев Толстой и русский роман. М.—Л., 1963;

и др.

См.: Белецкий А. И. Судьбы большой эпической формы в русской ли-

тературе XIX — XX веков.— В кн.: Белецкий А. И. Избранные труды по теории

литературы. М., 1964; Кузьмичев И. К. Герой и народ. М., 1973; и др.

См.: Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958; Пет-

ров С. М. Исторический роман в русской литературе. М., 1961; Канди-

ев Б. И. Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир». М., 1967; Перевер-

з и н В. М. «Война и мир» Л. Н. Толстого и проблема жанра романа-эпопеи.—

Полярная звезда, 1978, № 5; и др. Отметим, что в самом понимании жанра

романа-эпопеи у исследователей есть расхождения.

См.: Г е й Н. К. Поэтика Л. Н. Толстого и типология современного рома-

на.— В кн.: Славянские литературы. 8-й Международный съезд славистов. M.

1978.

11 Л. В. Чернец

161

терный пример, взятый из теоретически четкой работы последних

лет. В. М. Переверзин, в своем убедительном доказательстве син-

теза в «Войне и мире» романа и эпопеи не ограничивающийся ана-

лизом общей идейной концепции Толстого, но прослеживающий

творческие принципы создания персонажей, в сущности, выделяет

лишь две их группы: герои романа (Андрей Болконский, Пьер Без-

ухов,

Наташа Ростова) и эпопеи. «Как показал анализ героев

«романа», их развитие, становление не является в целом резуль-

татом прямого и активного участия их в исторических событиях.

Что же касается таких наиболее индивидуализированных героев

«эпопеи», как Кутузов, Багратион, Денисов, Тушин, Тимохин, Ти-

хон Щербатый, то их характеры, напротив, раскрываясь в нацио-

нально-исторической ситуации, лишены, однако, основного каче-

ства романических героев, а именно становления, обусловленного

их прямым участием в деле защиты отечества. И в этом смысле

«романические» герои Л. Н. Толстого в «Войне и мире» имеют

перед героями эпопеи как бы преимущество»

Очевиден избирательный подход исследователя к материалу

произведения. За пределами анализа остаются играющие актив-

ную роль в сюжете Николай Ростов, Соня, старик Болконский и

княжна Марья, Курагины, Друбецкие, Долохов, Денисов и другие»

менее подробно выписанные Толстым, но также «сквозные» персо-

нажи. С некоторыми вариациями подобный отбор «фактов» произ-

ведения (на которые исследователь опирается, предлагая свою ин-

терпретацию)

часто встречается в ходе рассуждений о «Войне

и мире» как романе-эпопее. Это не означает, разумеется, что дан-

ные персонажи не анализируются исследователями,— им может

быть уделено огромное внимание, но, как правило, не-при обсуж-

дении вопроса о ж а н р е. В лучшем случае обращение к ним уси-

ливает аргументацию, так сказать, в количественном отношении

(подчеркивается, например, многочисленность сюжетных линий

романического повествования)

, никак не влияя на жанровое

определение по существу.

Между тем вышеназванные персонажи отличаются от Андрея

Болконского или Пьера Безухова не тем или не только т

(

ем, что

динамика их умонастроений уступает по своей значимости духов-

Переверзин В. М. Роман-эпопея. К проблеме жанра. Автореферат

дис.

на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1979, с. 19.

О зависимости интерпретации от полноты анализа компонентов формы

см.:

Скафтымов А. Тематическая композиция романа «Идиот».— В кн.: Ска-

фтымов А. Нравственные искания русских писателей. М., 1972, с. 27—32; Тю-

п а В. И. Научность литературоведческого анализа как проблема.— Филол. нау-

ки,

1978, № 6; Тодоров Ц. Поэтика.— В кн.: Структурализм: «за» и «про-

тив».

М., 1975, с. 40; и др.

Так, А. А. Сабуров пишет: «...в «Войне и мире» нет одного ведущего

«романа» (то есть повествования, построенного на развитии личных судеб од-

ного героя), но в «Войне и мире» есть некоторое множество «романов», которые

и порознь и все вместе подчинены общей закономерности — закономерности по-

следовательного исторического повествования, охватывающего жизнь всего рус-

ского «мира» (Сабуров А. А. Указ. соч., с. 311. Ср. также с.

325—341,

524).

162

ным исканиям во многом автопсихологичных героев Толстого. Сам

принцип типизации здесь иной

—

подчеркивается не развитие, но

относительная статика характера. Читатель вряд ли

ожидает после довольно быстрого «узнавания» сущности харак-

тера глубоких внутренних изменений не только от представи-

телей «так называемого «высшего общества», которое, по сло-

вам Щедрина, «граф лихо прохватил»

, но и от некоторых персо-

нажей, изображенных с сочувствием. Причины относительной ста-

тичности характера могут быть очень разными, но в любом случае

данная особенность персонажа делает его своеобразным зерка-

лом определенной среды, ее нравственных, эстетических

норм, отшлифовавшихся форм речевого общения, манер и т. д.—

ритуальности поведения в широком смысле слова. Эти

персонажи, в сущности, выполняют прежде всего в произведении

репрезентативную функцию, иначе говоря, они — герои нравоопи-

сания в гораздо большей степени, чем романа, хотя их сюжетная

активность, влияние на них окружения, возрастные изменения соз-

дают подчас иллюзию романического развития характеров. И в

читательском отношении к ним преобладают не сопереживание

и соразмышление, но скорее познавательный интерес; дис-

танция между читателем и персонажем здесь большая. Например,

в метаморфозах Бориса Друбецкого читатель прослеживает не раз-

витие самобытного характера, не, скажем, внутреннюю драму

карьериста, способного к самоосуждению (подобные потенции

характера автор приглушает), но процесс ассимиляции персонажа

в высших сферах (гвардии, придворных салонах и пр.), требующий

не столько внутренних изменений, сколько преодоления внешних

препятствий. И свидетельствами жесткой детерминации характера,

его «зеркальности» являются не только сюжетные, описательные

подробности, но и речь Друбецкого, изобилующая клише и часто

подделывающаяся под ожидания высокопоставленных собеседни-

ков.

(Вспомним, например, слова, сказанные Пьеру, но на самом

деле адресованные Кутузову: «Ополченцы — те прямо надели чис-

тые,

белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое герой-

ство,

граф!» (XI, 198).

Друбецкой — в значительной мере комический персонаж. Но

тенденция к стилизации более или менее ощутима в речи всех

нравоописательных персонажей. Так, выразительны «гусарская

точка зрения» и соответствующая фразеология Николая Ростова,

штампы сентиментально-романтического стиля в речи Сони, «рас-

хожие образцы альбомного стиля»

в сочетании с грубостью и ци-

низмом в речи Долохова и др. Принцип нравоописательной трак-

товки характера выявляется при анализе всех уровней формы,

включая стилистику.

Куз ми некая Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, I960,

с. 343.

Камянов В. Поэтический мир эпоса. М., 1978, с. 146. Роль штампов в

речи Долохова проанализирована исследователем очень убедительно.

11*

163

При этом нравоописание в «Войне и мире», в отличие от рома-

нов,

например, тургеневского типа, составляет не фон, но самостоя-

тельный предмет познания. (Хотя, разумеется, в «Войне и мире»

множество «фоновых» персонажей

—

своеобразных атрибутов изоб-

ражаемого жизненного уклада: ma tante, утонченный виконт Мор-

темар — в салоне Шерер; плут Митинька, шут Настасья Ивановна,

доезжачий Данило —в Отрадном; m-lle Bourienne, бессловесный

собеседник князя Михайло Иваныч, Тихон, Алпатыч —в Лысых

горах; лихой ямщик Балага — в мире Долохова и Анатоля Кура-

гина и т. д.). Дополнительным подтверждением не только «слу-

жебной» по отношению к роману, но относительно самостоятель-

ной роли нравоописания в «Войне и мире» могут служить слова

Толстого из его рассказа об истории замысла произведения. Начав

1856 году свою «повесть» о декабристе, возвращающемся с семей-

ством в Россию, Толстой переходит к 1825 году — «эпохе заблуж-

дений и несчастий моего героя», а затем к 1812 году — времени

молодости героя. «Но и в третий раз я оставил начатое, но уже не

потому, чтобы мне нужно было описывать первую молодость моего

героя, напротив: между теми полуисторическими, полуобществен-

ными, полувымышленными великими характерными лицами вели-

кой эпохи личность моего героя отступила на задний план, а на

первый план стали, с равным интересом для меня (раз-

рядка наша.— Л. Ч.)

и молодые и старые люди, и мужчины и

женщины того времени» (XIII, 55).

В изучении «Войны и мира», по верному замечанию В. И. Ка-

мянова, сложился «канон», который «с годами приобрел излиш-

нюю жесткость. В его основе—принятое в целом ряде работ

условное расчленение целостного мира эпопеи на удобные для

анализа участки или сферы: общая проблематика, обличение сто-

личной знати, картины усадебного быта, идейные искания цент-

ральных героев, женские характеры, сюжет, жанр и т. д. При этом

усилия собственно аналитические бывают недостаточно поддер-

жаны пафосом синтеза; в итоге исследовательскому инструмента-

рию не удается ухватить тот секрет или закон «сопряжения всего»,

которым как раз и определяется концентрированная сила эпиче-

ского слова Толстого»

. Преобладание анализа над синтезом в

работах о «Войне и мире», отмеченное Камяновым, на наш взгляд,

объясняется отчасти недооценкой жанровых последствий «равного

интереса» Толстого к «нравам» воссоздаваемой эпохи, пропуском

одного из слагаемых достигнутого в произведении жанрового син-

теза. Об этом слагаемом — очерке нравов — писал Тургенев, и его

слова — своеобразное приглашение к исследованию. Однако при

высокой оценке тургеневского определения жанра «Войны и мира»

толстоведами

оно недостаточно учитывается при анализе жан-

рового своеобразия произведения.

Каминов В. Указ. соч., с. 4.

Так, К. Н. Ломунов комментирует данное определение Тургенева: «Таким

164

Цель предлагаемого очерка — рассмотреть роль нравоописа-

ния в «Войне и мире»; романические и эпопейные черты произ-

ведения прослеживаются постольку, поскольку это необходимо

для системного анализа. Как и в главе о творчестве Чернышев-

ского, жанровые особенности выявляются в процессе рассмотре-

ния авторской идейной концепции. Это сделано умышленно, для

того чтобы жанровая проблематика проступала в конкретно-ис-

торическом содержании «Войны и мира», а не накладывалась на

него извне.

* * *

Проблема внутреннего единства произведения перед автором

многоперсонажных и многосюжетных произведений большой эпи-

леской формы стоит наиболее остро. Характерно, что Толстой в

своих литературно-критических высказываниях неоднократно ка-

сался этой проблемы, подчеркивая как главное условие художе-

ственного единства «единство самобытного нравственного отно-

шения автора к предмету» (XXX, 18).

«Война и мир», как и все реалистические произведения Тол-

стого,— прежде всего «искание». (Вспомним слова писателя: «Ху-

дожник, для того чтобы действовать на других, должен быть

ищущим, чтоб его произведение было исканием. Если он все на-

шел и все знает и учит, или нарочно потешает, он не действует»

(LIV, 74). Важен не столько итог (да и есть ли он в «Войне и

мире»?), но все движение толстовской мысли.

Своеобразие «мысли народной» в «Войне и мире» связано, в

частности, с резкой иерархичностью системы мировоззре-

ния писателя. И в 1850-е и особенно в 1860-е годы Толстой субъ-

ективно разграничивал главные для него «вечные» проблемы

(жизни ^ смерти, добра и зла, свободы и необходимости и др.) и

общественно-политическую злобу дня («вопросы», как любил он

иронизировать). Об этом красноречиво свидетельствуют все его

письма и дневники.

Не только текущая политика, но вообще наука, пользующая-

ся орудием логической мысли, казалась Толстому неспособной

ответить на главный вопрос

—

о смысле жизни. Современное ему

историческое воззрение (основывающееся, как правило, на систе-

ме Гегеля) Толстой считал сухим и бесплодным именно потому,

что оно не оставляет камня на камне от «вечных» истин

образом, Тургенев оценил «Войну и мир» как произведение синкретическое, сое-

динившее три повествовательных жанра.

Должно признать, что из всех современников Толстого одному Тургеневу

удалось дать наиболее полное определение художественной структуры «Войны

и мира» (Развитие реализма в русской литературе. В 3-х т., т. 2. Кн. вторая.

Расцвет критического реализма. 40—70-е годы. М.,

1973

с. 75).

Искреннее желание понять это историческое воззрение (читаем в дневнике

за 1858 год: «Много я обязан Чичерину. Теперь при каждом новом предмете

и.обстоятельстве я, кроме условий самого предмета и обстоятельства, невольно

165

Как по-человечески понятна отповедь Толстого, страстно лю-

бящего эту жизнь, приверженцам исторического взгляда: «Ска-

жите, что вы любите или верите во что-нибудь,— историческое

воззрение говорит: Любите и верьте, и ваша любовь и вера най-

дут себе место в нашем историческом воззрении. Пройдут века,

и мы найдем то место, которое вы будете занимать в истории;

но вперед знайте, что то, что вы любите,— не безусловно пре-

красно, я то, во что вы верите,— не безусловно справедливо; но

забавляйтесь, дети,— ваша любовь и вера найдут себе место и

приложение» (VIII, 326—327).

Науке в системе мировоззрения Толстого противопоставляет-

ся сфера абстрактно понятой нравственности. Его личному

желанию самоутверждения, осознанию высокой ценности духовно-

го «я» более удовлетворяет критерий «вечных» начал нравствен-

ности, чем исторической обусловленности. В этом отношении ре-

лигия, открыто провозглашающая существование этих «вечных»

начал, требующая от человека постоянного совершенствования на

стезе добра и зла, обещала Толстому гораздо больше, чем наука.

Он очень рано (еще в 1855 году) чувствует «себя способным по-

святить свою жизнь» «основанию новой религии...» (XLVII, 33).

Религия, по его убеждению, может ответить на «естественные,

вечные вопросы, на которые не может ответить наука» (VII, 127).

Нравственные искания молодого Толстого были, конечно, го-

раздо шире собственно религиозных исканий. Сложившееся впо-

следствии учение Толстого, по словам В. Ф. Асмуса,— «это — «ре-

лигия», сведенная почти целиком к этике»

; тем более данное

положение справедливо по отношению к Толстому 1850—1860-х

годов.

Однако дуализм «вечных» проблем и мешающих сосредото-

читься на них «вопросах» был иллюзией мысли Толстого. Он

как будто уходил от «вопросов», а они вновь настигали его, в са-

мом центре его «вечной» проблематики. Богатство и реализм со-

держания произведений Толстого и были обусловлены тем, что

декларируемые «вечные», нравственные проблемы решались каж-

дый раз на социально-конкретном материале, что добро и

зло,

истина и ложь оказывались неотделимыми от их социаль-

ных детерминант.

Тем не менее сам Толстой был убежден, что стоит в стороне

от «грязного политического потока» (IX, 248), что он, в отличие

от Некрасова, Щедрина, является представителем «другой лите-

ратуры, отражающей в себе вечные, общечеловеческие интере-

сы» (V, 272). И это убеждение не было только плодом его доста-

точно кратковременного сближения с «бесценным триумвиратом»

(А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П. В. Анненков), оно осталось

ищу его место в вечном и бесконечном, в истории» — XLVIII, 10) сменяется на

всю жизнь глубокой неудовлетворенностью им, а Б. Н. Чичерин станет для

Толстого образцом ложного глубокомыслия.

А с м у с В. Ф. Избранные философские труды в 2-х т., т. 1. М., 1969, с. 61.

166

в нем и после разрыва с ним. Как в 1858 году, когда он предла-

гал Боткину издавать журнал, спасающий в искусстве «вечное и

независимое от случайного одностороннего и захватывающего по-

литического влияния» (LX, 248), так и в 1868 году Толстой неиз-

менен в своем резко критическом отношении к деятельности Чер-

нышевского, Некрасова, Щедрина и др., он «мечтал бы назвать:

«Несовременник» обсуждаемое в письме к М. П. Погодину исто-

рико-философское издание (LXI, 207).

Это очень характерно: с одной стороны, расхождение с дру-

жининским направлением (казалось бы, так совпадающим сво-

ими лозунгами с толстовскими) именно из-за того, что Толстой

не может быть «только литератором» (LX, 234), что «писать по-

вести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу, руки

не поднимаются» (LX, 308) (имеется в виду «Семейное счастье»);

с другой стороны, еще более резкое и постоянное противостояние

"писателям и критикам, желающим связать литературу с серьез-

ными интересами современности. Позиция Толстого в литератур-

ном мире совершенно своеобразна, и глубинная причина этого

своеобразия — в особой проблематике, разрабатываемой Тол-

стым и осознаваемой им часто как «общечеловеческой».

Тематическая сторона этой проблематики — крестьянско-

помещичья Русь, причем особое значение для Толстого имел

нравственный аспект в отношениях помещика и крестьянина,

барина и мужика. Нравственные ценности, созданные в течение

веков в народе и в «не занятых классах»,— предмет исследова-

ния, отличающийся большой устойчивостью, что облег-

чало Толстому видеть в них «вечное» и противопоставлять свое

творчество господствующей политической, как он считал, поэзии

времени. Но нравственная проблематика Толстого была социаль-

ной в своей основе.

Тема ^барина и мужика не исчерпывала творчества Толстого

50—60-х годов, но она была главной, магистральной; те или иные

решения, связанные с этой темой, образуют основное движе-

н и е толстовской мысли. Ко времени работы над «Войной и ми-

ром» наиболее мучающим писателя вопросом был, на наш взгляд,

не столько вопрос о возможных социальных преобразованиях в

России

, сколько своеобразие нравственных ценностей

народа — источника силы России, соотнесение духовного состо-

яния «общества» и народа. Поэтому «вечные» проблемы в «Вой-

не и мире» имеют огромное значение.

Событие, положенное в основу сюжета,— война 1812 года — по-

Известные надежды на социальные реформы, проекты которых в 1850-е

годы предлагал сам Толстой («Проект о переформировании армии», «Записка

о дворянском вопросе»), сменяются в 1860-е годы резкой критикой «прогресса»,

и в свете бесчеловечности «отношения фабриканта к работнику» («Прогресс и

определение образования», VIII, 34) бывшее крепостное право не кажется столь

удручающим. В произведениях 1860-х годов нередки отрицательные отзывы са-

мих крестьян о реформе и предпочтение ими старого времени. В одном из на-

бросков, написанных в форме сказа, говорится об осиротевшей крестьянской

167

зволяло Толстому показать нагляднейшим образом решающую

роль народа, «занятых классов» (а не правительства, дворянст-

ва, военных полководцев и т. д.) в опасный для нации историче-

ский момент и выявить духовные истоки народного мужества.

В то же время война 1812 года как событие, затрагивающее ин-

тересы всей нации, создавала объективные возможности для

сближения народа и «общества», для сравнения различных нрав-

ственных ценностей.

Как известно, «Война и мир» восходит к первоначальному за-

мыслу романа о декабристе. Есть все основания видеть в Пьере

Безухове и Андрее Болконском потенциальных декабристов. Но

Толстой мало сочувствовал политическим, социальным планам

переустройства общества, которые разрабатывали русские дво-

рянские революционеры. От фрагмента «Декабристы» до эпилога

«Войны и мира» критическое отношение писателя к движению де-

кабристов как к политическому течению остается неизменным.

В письме к Герцену в 1861 году Толстой выражает свою неудов-

летворенность мелкой, по его мнению, целью, которую Герцен

ставит перед людьми: «переменить узор ковра», жить для «насто-

ящего» (в главе о Роберте Оуэне в «Былом и думах»)

. «На мес-

те огромных надежд бессмертия, вечного совершенствования, исто-

рических законов и т. п. этот узор ничто — пуговка на месте

колосса» (LX, 374). В замысле романа о декабристе, которым

Толстой делится с Герценом, важнее всего, очевидно, для него

не «мыльный пузырь истории» (который в свое время обманул

Рылеева и грозит обмануть сейчас новое поколение), но сама

личность декабриста — «энтузиаста, мистика, христианина»,

«свойственный этим людям христианский мистицизм» (LX, 374,

376).

Стремление понять, насколько декабристы — люди, поража-

ющие Толстого своим нравственным величием, богачи и аристо-

краты, понявшие, что «сила России — не в нас, а в народе» (сло-

ва Петра Лабазова из «Декабристов» (XVII, 30), насколько они

приобщились к идеалу «вечной» истины добра, внутренне измени-

ли себя, было глубинным пафосом толстовского художественного

исследования. Как пишет Я. Билинкис, «в декабристе писателю

были важны не столько конкретные и неповторимые социально-ис-

торические черты участника событий 1825 года, сколько некий —

в немалой степени отвлеченно понимаемый — нравственно-психо-

логический комплекс...»

В эволюции взглядов Пьера и князя Андрея очень большое

семье: «Спасибо, господские были, хоть плохи-плохи, а сходила к приказчику,

велел отсыпное выдавать...» (VII, 106). В «Зараженном семействе» няня ирони-

чески отзывается о «бумаге» (манифесте): «Ну да, та самая, чтоб дворовых за

службу под мост со двора согнать» (VII, 185). Неслучайно и в замысел «Войны

и мира» не входило показывать «ужасы крепостного права» — Толстой не нахо-

дил «верным» «этот характер того времени, который живет в нашем представ-

лении» (VII, 8).

Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 11. М., 1954, с. 249.

Билинкис Я. О творчестве Л. Н. Толстого. Л., 1959, с. 205.

168

место занимают «вечные» проблемы (жизни и смерти, любви ic

людям, самосовершенствования и др.), само сближение героев с

народом неотделимо для них от этих общих вопросов жизни. И ес-

ли размышления героев на «вечные» темы

—

серьезнейшие и для'

самого Толстого, то над их политическими планами и мнениями

автор позволяет себе немного иронизировать. Вот Пьер в сало-

не Шерер произносит свои «якобинские» речи о величии револю-

ции и Наполеона, а потом улыбается, как бы показывая этой

улыбкой: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и

славный малый» (XI, 27). В этой двуплановости характери-

стики Пьера в простейшем виде отражена толстовская антитеза-

«вечного» и «временного». «Мыльный пузырь» наполеонизма (пер-

вое политическое увлечение героев) «лопается» весьма скоро. Но

и другие их планы — «опасные замыслы иллюминатства» в ма-

сонских увлечениях Пьера, его речь с «конституционным направ-

лением» в Слободском дворце, военно-политические и юридиче-

ские проекты князя Андрея

—

не разделяются вполне автором,,

описывающим их с легкой иронией. В эпилоге критика Пьером?

правительства сопровождается следующим авторским коммента-

рием: «...как всегда, вглядевшись в действия какого бы то ни

было правительства, говорят люди с тех пор, как существует пра-

вительство» (XII, 288). Возможно, именно скептическое отноше-

ние автора к злободневным «вопросам» привело к значительно-

му сокращению

—

в окончательном тексте

—

вводящих в подроб-

ности времени речей героев

. Характерна неудовлетворенность

Тургенева исторической стороной произведения («...Толстой пора-

жает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского,,

заставляя думать, что он все об этом знает, коли даже до этих

мелочей дошел,— а он и знает только что эти мелочи»)

; прин-

ципы воссоздания эпохи у писателей были слишком разными.

И социальный критицизм, и позитивная программа Толстого

наиболее ярко проявились в постановке нравственных про-

блем.

Нравственные искания самого автора художественно объекти-

вированы в «Войне и мире» в судьбах и переживаниях персона-

жей, в первую очередь Андрея Болконского и Пьера Безухова.

В системе персонажей они выделяются развитием своих ха-

рактеров; мотивы напряженного искания истины и постоянного'

См. в особенности десятый (по перечню, составленному Э. Е. Зайден-

шнур) вариант начала «Войны и мира», где Пьер, Андрей, итальянский аббат и*

чиновник из круга Сперанского пространно излагают свои общественные взгляды,

бесстрастно оцениваемые автором: «И тогда, как и теперь, как и всегда было^

и будет, молодое правительство видело одни ошибки во всем старом и боялось

отстать от века, старички видели одни ошибки во всяком изменении старого-

порядка вещей и удивлялись, чтоб возможно было иметь смелость тем, кого

они зн^ли ребятами, изменять то, что жило в знаменитый век Екатерины»

(Зайденшнур Э. Е. 15 вариантов начала «Войны и мира».—Литературное

наследство, т. 69, кн. первая. М., 1961, с. 356).

Тургенев И. С. Указ. соч. Письма, т. 7. М., 1964, с. 64.

169>