Чернец Л.В. Литературные жанры

Подождите немного. Документ загружается.

типических проявлениях. Сравнивая «Станционного смотрителя»,

например, с «Бедной Лизой» Карамзина, видишь, насколько ана-

литичнее пушкинская повесть: в ней нет чисто сюжетных персона-

жей, наподобие подруги Лизы — «вестницы» о ее смерти — в по-

вести Карамзина.

Аналогичное, но гораздо более сложное соотношение централь-

ных романических и нравоописательных персонажей, образующих

многоярусный фон основного конфликта, представлено в рома-

нах Тургенева; исследователи единодушно отмечают разные прин-

ципы и приемы изображения и права этих групп персонажей в

художественном мире романиста

. Напомним, что сам писатель,

разъясняя смысл «Отцов и детей», указывал как на несоизмери-

мость главных и фоновых персонажей («Господи! Кукшина, эта

карикатура, по-Вашему

—

удачнее всех! На это и отвечать нель-

зя»),

так и на важность выбора более или менее достойных Друг

друга идейных противников — главных героев романа («Предста-

вить с одной стороны взяточников, а с другой

—

идеального юно-

шу— эту картинку пускай рисуют другие...»

. В свете этого авто-

комментария очевидна спорность замечания А. Григорьева, счи-

тавшего неудачным образ Паншина в «Дворянском гнезде»:

«...все наружные стороны его личности отделаны художественно,

но внутренне он должен был быть захвачен и шире и крупнее».

Такая критика объективно свидетельствовала о признании идей-

ным центром произведения не отношений Лаврецкого и Лизы, но

антитезы славянофила Лаврецкого и западника Паншина — «че-

ловека жизни» и «человека теории»...

Однако при всей своей

важности нравоописательный фон подчинен у Тургенева основно-

му романическому конфликту.

Но романическая и нравоописательная проблематика могут со-

четаться, взаимодействовать в произведении и как равноправные,

что обычно приводит к относительной автономии соответствующих

персонажных систем. Проблема внутреннего единства та-

ких сложных, синтетичных в жанровом отношении произведений

мало изучена.

По-видимому, жанровая синтетичность не лишает произведе-

ния цельности, если она вытекает из самой сути авторского замыс-

ла. Здесь уместны аналогии с произведениями, синтетичными по

литературному роду

—

лиро-эпическими. Такие произведения (на-

пример, «Хорошо!» Маяковского) не менее целостны в художест-

венном отношении, чем «чистый» эпос («Железный поток» Сера-

фимовича) и «чистая» лирика («Лирическое отступление» Асеева).

Но лирическое и эпическое начала в лиро-эпическом произве-

См.: Бялый Г. Тургенев и русский реализм. М.— Л., 1962, с. 74—79;

Маркович В. М. Человек в романах И. С. Тургенева. Л., 1975, с. 70—125;

Пусто войт П. Г. И. С. Тургенев — художник слова. М., 1980, с. 100—120;

и др.

Тургенев И. С. Указ. соч. Письма, т. 4. М., 1962, с. 380—381.

Сочинения Аполлона Григорьева, т. 1, с. 392.

130

дении не утрачивают своей качественной определенности. Худо-

жественный эффект и основан на сочетании разных начал. Грани-

ца не «размывается», даже если разные начала сосуществуют в

системе одного произведения. Типологические различия разнога

плана вообще присущи очень многим художественным произведе-

ниям^— труднее, пожалуй, найти произведение, совершенно одно-

родное во всех отношениях. Так, на стыке различных художест-

венных систем (классицизма и романтизма, романтизма и реализ-

ма) создаются произведения, в которых взаимодействуют различ-

ные творческие методы («Горе от ума» Грибоедова, «Цыганы»

Пушкина, «Герой нашего времени» Лермонтова). Сочетание раз-

личных видов пафоса (трагическое и комическое в «Поднятой це-

лине» Шолохова), художественного и публицистического начал

(«Былое и думы» Герцена), упомянутый выше синтез лирического

и эпического

—

все это встречается в литературе очень часто. И во

всех такрх случаях исследователю необходимо показать, что соче-

таются в произведении разные начала. Иными словами, это опять

задача типологии, только на наиболее сложном, трудно рас-

членимом материале одного произведения.

Роли нравоописания в художественной системе таких произве-

дений и посвящены следующие главы.

Экспериментальная поэтика

Н. Г. Чернышевского

Поэтика произведений Чернышевского представляет огромный

интерес, так как носит в значительной мере поисковый, экс-

периментальный характер. Проблемы, волнующие писателя,,

адресат его творчества, четко поставленная пропагандистская

цель

—

все это диктовало необходимость оригинальных жанрово-

стилевых решений. Автор «Что делать?» — начинающий писатель,

но опытный критик

—

искал свой путь в искусстве, на котором его

ждали и взлеты и неудачи; сама неровность художественного «ис-

полнения» подчеркивает новаторство писателя, ведущего за со-

бой читателей в мир «новых людей».

В предлагаемом очерке эволюции жанра и стиля в творчестве

Чернышевского рассматриваются «Что делать?», «Алферьев»,

«Повести в повести», «Мелкие рассказы», «Пролог». В центре вни-

мания— «Что делать?», произведение, необычность которого про-

воцировала споры современников писателя о природе и границах

художественного творчества вообще и романа в частности. Так,

Ф. И. Буслаев, считавший недопустимой для романиста «намерен-

ность проводить какую-либо доктрину», выводил «Что делать?»

за пределы романного творчества, отмечая в то же время большой

успех этого «домостроя, имевшего своей задачею водворить новый

порядок вещей в жизни семейной и общественной»

А в «Литера-

Буслаев Ф. И. Мои досуги, ч. II. М., 1886, с. 465, 463.

131

турном вечере» И. А. Гончарова собеседники именно в связи с об*

суждением произведения, похожего на «Что делать?» (в черновой

рукописи названо «Что делать?», в окончательном тексте за-

менено на «Историю одного крестьянина» Эркмана-Шатриана),

затрудняются определить границы романа

. Независимо от тех

или иных выводов показательно само обращение к «Что делать?»

как произведению нетрадиционного жанра.

Близки в жанрово-стилевом отношении к «Что делать?» произ-

ведения, написанные в 1863—1864 годах; их анализ помогает яс-

нее увидеть направление поисков Чернышевского. В отличие от

этих экспериментальных вещей, «Пролог» — вторая вершина худо-

жественного творчества писателя — в гораздо большей степени ис-

пользует опыт русского психологического романа, он полемичен

по отношению к «Что делать?» во многих отношениях, в том числе

в жанровом. Различие поэтики произведений в значительной сте-

пени объясняется, как мы постараемся показать, их неоднотипной

жанровой проблематикой.

В многообразии жанровых трактовок «Что делать?», предло-

женных литературоведами

, можно выделить различные критерии.

Чаще всего своеобразие жанра произведения видят в сочетании

художественности и публицистичности. Определяя

роман Чернышевского как «публицистический»

, «социально-фило-

софский»

, «публицистический, общественно-философский»

, «по-

литико-философский пропагандистский»

, исследователи конста-

тируют тот выход романа за рамки «чистой художественности»,

при котором более уместно сравнение «Что делать?» с творчеством

Герцена, Вольтера, Дидро, чем с произведениями Гончарова, Пуш-

кина, Гоголя. Жанровым признаком выступает в данном случае

та или иная «градация художественной литературы и чистой пуб-

лицистики»

, находимая в произведении. Поскольку структура

«Что делать?» действительно неоднородна, отнесение его к худо-

жественно-публицистическому роману обоснованно.

Однако при этом остается неясной жанровая специфика худо-

жественного ядра «Что делать?». Типологическое своеобразие

Гончаров И. А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 7. М., 1954, с. 149—159, 501—

505.

Об изучении жанра «Что делать?» см.: Гуральник У. А. Наследие

Н. Г. Чернышевского-писателя и советское литературоведение. М., 1980, с. 138—

151.

Никитин Н. И. Искусство и публицистика.— Литература в школе, 1939,

№ 5, с. 28.

П и н а е в М. Т. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского «Что де-

лать?». М., 1963, с. 28.

Покусаев Е. И. Н. Г. Чернышевский. Саратов, 1967, с. 192.

Глаголев Н. А. О художественном своеобразии романа Н. Г. Черны-

шевского «Что делать?».— Вестн. Моск. ун-та. Сер. IX. Филология, 1976, № 4,

с. 12.

Луначарский А. В. Собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1963, с. 263.

132

проблематики произведения, по-видимому, отражает его определе-

ние как утопии. Луначарский высоко ценил утопию, входящую

в состав романа

. Как роман-утопию рассматривают «Что де-

лать?» ряд исследователей

. Под жанровыми признаками утопи-

ческого романа подразумевается обычно изображение будущего

общества в целом, «социальная фантастика» (В. Святловский) —

явные приметы нравоописания. Однако определение «Что делать?»

как утопии все же не решает вопроса о жанре произведения в це-

лом. Ведь утопия — лишь часть проблематики, хотя и очень орга-

ничная и важная. Мы постараемся показать, что утопия входит в

общую нравоописательную проблематику произведения, но ею не

исчерпывается. Другой задачей будет анализ «Что делать?» как

собственно романа, уяснение его романического жанрового содер-

жания и вытекающих отсюда стилевых особенностей.

Поскольку выбор, предпочтение писателем той или иной жан-

ровой традиции всегда так или иначе связаны с его мировоззре-

нием, с -конкретно-исторической проблематикой произведения,

предваряем рассмотрение жанрово-стилевых особенностей кратким

анализом авторской концепции «Что делать?».

* * *

В «Что делать?» действительность предстает какбывтрех из-

мерениях. Здесь отчетливо различаются «прошлое», «настоя-

щее» и «будущее» русского общества в понимании Чернышевско-

го.

Прошлое

—

это «старый порядок» жизни, идейно изживший

себя, но еще господствующий. Первые две главы романа тесно

заполнены персонажами прошлого (Марья Алексевна, Павел Кон-

стантинович, Михаил Сторешников, его мать, Жан, Серж, Жюли).

В этой галерее персонажей есть своя дифференциация: Марья

Алексевна, в отличие от Сторешникова, способна к одинаковому с

Лопуховым пониманию фактов; Жюли как француженка, знако-

мая с несколько более высоким общественным укладом, способна

к.полупротесту против этих фактов, против диких и грубых рус-

ских нравов

Луначарский А. В. Указ. соч., с. 248—249.

В. Святловский в свой любопытный перечень русских утопических рома-

нов включает «Что делать?» (Святловский В. Русский утопический роман,

Пп,

1922). Об актуальности исследования «Что делать?» как романа-утопии пи-

шут: Ждановский Н. П. Особенности реализма писателей-демократов 60-х

годов XIX в.— В кн.: Проблемы типологии русского реализма. М., 1969; Лот-

ман Л. М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. Л., 1974 (гл. чет-

вертая); Филина М. А. «Что делать?» Чернышевского и западноевропейская

социально-философская утопия.— В кн.: Н. Г. Чернышевский. Эстетика. Литера-

туре.

Критика. Л., 1979, и др.

Для понимания некоторого выделения Жюли из окружающей ее среды

очень важно, что она француженка. Ср. запись Чернышевского в дневнике:

«...они (французы.— Л. Ч.) так же ограничены, как и мы, так же точно не мо-

гут понять ничего, что не вдолблено им, и все новое кажется им смешной не-

лепостью; но эти задолбленные понятия у них все-таки лучше и выше тех, ко-

133

Но все эти, в той или иной степени, «пошлые люди», по выра-

жению А. В. Луначарского, выделившего в композиции «Что де-

лать?» «четыре пояса: пошлые.люди, новые люди, высшие люди и

сны»

, излучают пошлость вовсе не в силу их индивидуальных

дурных качеств. Чернышевский, наоборот, подчеркивает, что было

время, когда Марья Алексевна была «честной» и лишь обстоятель-

ства заставили ее быть «злой», что Михаил Иванович вообще че-

ловек несамостоятельный и поступает, как большинство, изобра-

жая «в своей особе девять десятых долей истории рода человече-

ского» (36). За дюжинными фигурами Марьи Алексевны, Стореш-

никова ясно просвечивают «обстоятельства», общий порядок, при

котором «нужно» быть злым.

Мысль о зависимости нравственных качеств человека от «об-

стоятельств»

—

любимая мысль Чернышевского. Однако в его исто-

рической концепции движущей пружиной прогресса в конечном сче-

те было духовное развитие. Это противоречие приводило часто к

теоретическому «заколдованному кругу», в котором нравственность

обусловлена «обстоятельствами» (в том числе и сословным инте-

ресом) и в то же время допускался человек «вообще», способный

подняться над «обстоятельствами» и именно энергическими

усилиями таких людей объяснялись изменения «обстоятельств»

(см.:

«Капитал и труд», «О причинах падения Рима» и др.).

Но оба этих положения

—

об обусловленности нравственных ка-

честв «обстоятельствами» и о способности человека к духовному

развитию и через это к изменению обстоятельств — применялись

Чернышевским в его литературной и публицистической практике

всегда целенаправленно и стратегически точно: так, оправдывая

щедринского подьячего из «Губернских очерков», он осуждал ге-

роя тургеневской «Аси».

В «Что делать?» аналогичным образом детерминизм нравствен-

ных, качеств человека общим порядком жизни связан с персона-

лками прошлого, а идея развития

—

с новыми людьми. Акценты

расставлены очень точно. В результате прошлое в романе

—

это не

только «подвал», в котором живет Верочка в родительском доме,

и читательский гнев должна возбуждать не столько личность Марьи

Алексевны, сколько ее «обстановка». После символического про-

щания автора с Марьей Алексевной персонажи прошлого лишь

торые задалбливают у нас» (Чернышевский Н. Г. Поли. собр. соч. в 15-

ти т., т. 1. М., 1939, с. 38. Далее это издание цитируется в тексте: римская

цифра обозначает том, арабская — страницу. Текст «Что делать?» приводится

по последнему научному изданию: Чернышевский Н. Г. Что делать? Из

рассказов о новых людях. Л., 1975; в скобках указывается страница).

Луначарский А. В. Указ. соч., с. 248.

В дальнейшем изложении это определение будет часто использоваться. Оно

предпочтительнее, скажем, определения «старые люди», так как неоднократно

встречается у самого Чернышевского. В его «Дневнике» привычно противопо-

ставление «пошлого» II «порядочного» человека. Например: «...под «неприятно»

я понимаю то состояние, когда если говорю с кем-нибудь, то почти всегда скуч-

но,

но не это главное, а постоянно присутствует в голове мысль: «Э, пошлый

ты человек...» (I, 201. Ср. также с. 41, 43, 44, 71, 174, 359).

134

эпизодически появляются в сюжете, борьба новых и пошлых лю-

дей по личным мотивам отсутствует (за исключением истории

Кати Полозовой), но тем большее значение приобретает общий

смысл деятельности новых людей.

Второе измерение действительности в романе

—

настоящее,

«то,

что должно жить» (205), жизнь новых, «порядочных» людей

(подзаголовок романа — «Из рассказов о новых людях»).

Человек нового типа у Чернышевского не одинок, в этом свое-

образие ситуации «Что делать?» и источник оптимистического па-

фоса произведения. Здесь противостоят друг другу не одинокий

герой (или герои) и пошлое в своей массе общество; здесь стал-

киваются два противника, два лагеря, из которых лагерь новых

людей не так уж слаб. В большом Петербурге, с его многочислен-

ными «подвалами» (в одном из них жила до замужества Верочка),

герои устраивают «свой маленький круг», до которого не доходят

«претензии общества» (247). Это как бы город в городе. И в этом

своем маленьком кругу новые люди живут так, как они хотят, про-

буют практически осуществить свои идеалы. Разумеется, возмож-

ности их ограниченны, они вынуждены идти на известные компро-

миссы со «старым порядком», окружающим их (Вера Павловна не

может расширять свои мастерские так, как хотелось бы; Лопухов,

в угоду условностям, инсценирует самоубийство). Тем не менее ес-

ли прошлое в романе оказывается очень емким, вбирающим разно-

родные факты обобщением, то и настоящее дано в фактах, в ре-

альных делах новых людей.

При этом тематика и проблематика настоящего дифференци-

руется. В деятельности новых людей можно выделив две сторо-

ны:

активную борьбу с прошлым и построение будущего.

Все новые люди в большей или меньшей степени участвуют в

борьбе с прошлым, в этом — настоящий, сегодняшний смысл их

работы. Но более всех занят этим «особенный человек» Рахметов.

В то же время не все новые люди переносят в свою сегодняшнюю

жизнь из будущего «то, что можно перенести». Вера Павловна, Ло-

пухов, Кирсанов, Катя Полозова живут достаточно счастливо и

сейчас, не лишают себя личных наслаждений и семейной идиллии.

Рахметов же — последовательный и принципиальный «ригорист».

И проблема, конечно, не в том, можно или нельзя жениться Рах-

метову. В конце романа «дама в трауре» как будто отвечает на

этот вопрос утвердительно («...мне было сказано, на что я иду.

Так можно жениться и любить, дети: без обмана; и умейте выби-

рать») (343). Важно другое

—

различие типов эгоизма. Все положи-

тельные герои Чернышевского исповедуют одну теорию «разумно-

го эгоизма». Но присмотримся к их поступкам и рассуждениям —

мы увидим некоторую градацию этого «эгоизма».

Лопухов, решившись жениться на Верочке и выйти из-за этого

кз университета, считает свое поведение не жертвой («жертва —

сапоги всмятку»), а «эгоизмом», потому что «самому жить хочет-

ся,

любить хочется,— понимаешь? — самому, для себя все де-

135

лаю» (98). Здесь под эгоизмом подразумевается личный интерес.

Но вот Кирсанов помогает Кате Полозовой в ее затянувшейся

грустной истории,— почему? — потому что «такая девушка заслу-

живает, чтобы заняться ею» (305). Для объяснения поступка Кир-

санова необходима более сложная причинно-следственная связь,

чем для объяснения женитьбы Лопухова." Здесь в теории разумного

эгоизма на первый план выступит идея развития человека. Для

развитого человека есть потребности более высокие, чем личный

интерес. Чем выше развитие, тем больше таких потребностей:

«О,

сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой

чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе,

как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как

много их у него! Попробуйте

—

хорошо!» (233)

Следовательно, эгоизм может быть у развитого человека со-

всем свободен от личного расчета. Именно таков эгоизм Рахмето-

ва. Его путь

—

одновременно и «скуден» и «очень богат» радостя-

ми.

Таков эгоизм мнимого самоубийства Лопухова, которое было

предпринято «исключительно по побуждениям не своекорыстным»,

а под влиянием «благородного расчета» (241). Эгоизм, свободный

от личного интереса, эгоизм Рахметова, в романе, несомненно, ут-

верждается как высший тип эгоизма. Он генетически связан

с революционной деятельностью; это новая мораль, рож-

денная самой жизнью 60-х годов. В этической теории Чернышев-

ского сильной стороной было именно это, идущее от революцион-

ной практики 60-х годов, утверждение развития человека и его

«высших» потребностей, причем критерием «высоты» выступала

формула (в «Антропологическом принципе в философии»), что «це-

лое больше своей части» и, следовательно, «интерес многочислен-

ного сословия выше выгод малочисленного» (VII, 286).

Герои «Что делать?» руководствуются в основном теорией ра-

зумного эгоизма на ее высшем уровне, и в этом привлекательность

их поведения. «Чернышевскому симпатичен и нужен такой тип, ко-

торый ставит интересы общества и даже интересы другого челове-

ка выше своих собственных»

Но была в этической теории Чернышевского сторона, которая

упорно возвращала его к доказательствам «личного интереса» че-

ловеческих поступков, эгоизма на его, так сказать, антропологиче-

ском уровне. Как последователь Л. Фейербаха, Чернышевский все

же часто апеллировал к человеку «вообще», появлявшемуся у не-

го обычно, когда речь заходила о необходимости изменения дей-

ствительности. В будущем обществе должны удовлетворяться все

общечеловеческие потребности,— почему? — потому что этого тре-

бует «натура» человека. Из «натуры» выводился круг общечело-

веческих потребностей, подлежащих удовлетворению; желания,

не входящие в этот круг, превышающие нормальные размеры, яв-

ляются, по Чернышевскому, «фантастическими», искусственно

Лу н а

а р с

к и

й А. В. Указ. соч., с. 251.

136

возбуждаемыми в человеке (например, требование «абсолютной»

красоты, над которым автор иронизирует в «Эстетических отноше-

ниях искусства к действительности»). Исчезновение искусственных

потребностей и полное удовлетворение естественных

—

необходи-

мая черта будущего, по Чернышевскому. Эта антропологическая:

теория имела революционный смысл, поскольку требовала челове-

ческих условий жизни всех и каждого. Но рост человеческих по-

требностей, роскошь и изобилие будущего эта теория мало объ-

ясняла. Утопичность представления о будущем сильно сказыва-

лась в этом, теоретически логичном, ограничении потребностей

«естественными» и «разумными». «С развитием просвещения и

здравого взгляда на жизнь будут постепенно ослабевать до нуля

разные слабости и пороки, рожденные искажением нашей натуры:

и страшно убыточные для общества...»; «все меньшая и меньшая

доля его (труда.— Л. Ч.) будет тратиться на производство пред-

метов бесполезных» (V, 609). Отсюда и осуждение излишней ро-

скоши, служащей удовлетворению чувства тщеславия, за которым

«нравственная философия не признает права на удовлетворение...»

(IX, 72). «Фантастические» стремления оказываются, таким обра-

зом, просто «искажением», для фундамента будущего они не нуж-

ны.

Так рассуждали многие утописты, доказательство разумносте

будущего строя было яснее, чем реальная возможность его постро-

ения. Сколь сильному обличению подвергались «фантастические»

стремления, столь же сильно утверждались «естественные».

К числу «естественных» потребностей относится половая лю-

бовь.

Ее воспевали и Фурье (его социетарный порядок «хочет

страстей пылких и утонченных»)

и в особенности Фейербах^

большое место она занимает и у Чернышевского в «Что делать?».

В жизни «обыкновенных» новых людей любовь

—

такой же не-

обходимый «элемент», как труд. Тем, что «обыкновенные» новые

люди не отказываются от личного счастья, как Рахметов, они бли-

же к будущему, где личное счастье станет нормой жизни. И Чер-

нышевский усиленно подчеркивает необходимость для персонажей^

в особенности для Веры Павловны, удовлетворения естественных

склонностей.

Человеку «вообще», конечно, нужно удовлетворение всех по-

требностей. Однако человек нового типа 60-х годов склонен по-

жертвовать своими личными интересами для «дела» и даже для

блага другого человека. И то, что Чернышевский показал в своем

романе эту способность своих героев к высшему эгоизму, наибо-

лее ярко проявившуюся в «ригоризме» Рахметова, шло, по-види-

мому, больше от жизни, чем апология счастливой любви. «В каж-

дом из выдающихся русских революционеров была огромная доля

рахметовщины»

В.

общей ситуации романа обывательскому эгоизму пошлых лю-

дей противостоит именно высший эгоизм новых людей (приводив-

Фурье Ш. Избр. соч., т. 1. М.—Л., 1951, с. 101.

Плеханов Г. В. Избр. философские произведения, т. 4. М., 1958, с. 166:

13Г

ший иногда и к аскетизму), рождавшийся в практике борьбы с

прошлым. Эта борьба требовала рахметовского героизма, для нее

«было недостаточно одного стремления к счастью. Поэтому неубе-

дительно звучат слова повествователя, если их понимать букваль-

но:

«Жертв не требуется, лишений не спрашивается — их не нуж-

но.

Желайте быть счастливыми

—

только, только это желание

нужно» (233).

Однакб эти слова не следует читать буквально: ведь в иерар-

хии выгод высшими выгодами являются «исключительно побужде-

ния не своекорыстные» (241). Причем эти побуждения не имеют

сугубо рассудочного характера, в своей основе они романтич-

ны.

Логистика новых людей не производит впечатления мертвен-

ности, автоматизма, потому что ее питает глубокое чувство. Скры-

тым пафосом «холодной», расчетливой теории «разумного эгоиз-

ма» в «Что делать?» является именно романтика. Чернышевский

хотел передать читателю, вступающему на путь революционной

деятельности, свою огромную, не убиваемую даже муками зато-

чения радость борца, деятельного гуманиста, свои собственные ро-

мантические переживания.

Узник Алексеевского равелина писал свой оптимистически

звучащий роман, сознавая в то же время трагизм судьбы «новых

людей»: «...еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и

станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные,

страмимые» (49)

. Трезвость политического, исторического мы-

шления вождя русских революционных демократов проявлялась и

в доказательстве необходимости такой черты нового типа, как

«хладнокровная практичность, ровная и расчетливая деятель-

ность, деятельная рассудительность» (149). Единомышленники Чер-

нышевского прекрасно поняли эту ставку на рационализм как при-

зыв к мужеству и стойкости, очень нужные новым людям 1860-х го-

дов.

Так, Н. В. Шелгунов увидел подтекст теории «разумного эго-

изма» и поставил даже в вину Чернышевскому исключительность

Рахметова; новые люди, по Шелгунову, «должны быть сродни

Рахметову», которого в 1868 году (время написания статьи Шел-

гунова) уже не следует считать каким-то героем и титаном. Вся

статья призывает не к вере в скорое счастливое будущее, но к го-

товности переносить тяжелые испытания, и Вере Павловне критик

отказывает в праве называться «новой женщиной» из-за элемен-

тов эпикуреизма в ее образе жизни и излишней заботы о личном

счастье

Эти строки романа, как убедительно показал Е. Плимак, свидетельству-

ют о трезвости политической мысли писателя в 1862—1863 годах. И в период

революционного подъема Чернышевский допускал возможность трагического фи-

нала. Е. Плимак связывает это предвидение Чернышевского со знанием им зако-

на буржуазных революций (Плимак Е. Испытание временем.— Вопросы ли-

тературы, 1978, № 2. См. также: Володин А. И., Карякин Ю. Ф., Пли-

мак Е. Г. Чернышевский или Нечаев? М., 1976, с. 200—208).

Шелгунов Н. В. Русские идеалы, герои и типы.—В кн.: Шестидесятые

годы.

М.—Л., 1940.

138

Иначе

—

буквально — прочла и поняла призывы к счастью на

страницах «Что делать?» либерально настроенная часть публики,

положительно оценившая роман. По воспоминаниям Е. Н. Водово-

зовой, многие особенно оценили, «что автор романа укреплял в

юных сердцах пламенную надежду на счастье», что герои романа

разделяли со своими современниками «веру в то, что труд, приоб-

ретение знаний и забота о ближних произведут скоро, очень скоро

полный переворот в нашей жизни». Эта часть публики под влия-

нием романа организовывала мастерские, занималась женским тру-

доустройством, увлекалась естествознанием, но подражания Рах-

метову автор мемуаров «не могла наблюдать в том кругу, среди

которого вращалась»

В сущности, оптимистическая теория «расчета выгод» (71), по-

могающая героям выбрать верную линию поведения, выступает

у Чернышевского как своего рода педагогическое средство, способ

самовоспитания. Во всяком случае, педагогическая задача произ-

ведения в значительной степени скрадывает, делает менее замет-

ными противоречия философских, этических взглядов писателя.

Завершением временных измерений действительности в романе

выступает картина будущего («Четвертый сон Веры Павлов-

ны»).

Черты социальной утопии в духе Фурье, выдвижение на пер-

вый план «антропологических» потребностей («высшее счастье

жизни» — в царице, олицетворяющей любовь, и др.), какая-то па-

радная легкость картины сделали ее, как известно, предметом

весьма резкой критики; уязвимые стороны мировоззрения писателя,

конечно, сказались здесь наиболее наглядно. Однако исследова-

тели справедливо связывают с реалистическими установками Чер-

нышевского подчеркнутую аллегоричность, условность, эскизность

модели будущего

—

сна Веры Павловны.

С движением от прошлого к настоящему, от настоящего к бу-

дущему связаны в «Что делать?» различные узлы проблем, раз-

личные жанровые тенденции. Противопоставление прош-

лого и настоящего образует общую нравоописательную раму про-

изведения; развитие же характеров героев, связанное в основном

с движением от настоящего к будущему, составляет романический

аспект содержания.

* * *

В нравоописательной антитезе «Что делать?» новые люди об-

разуют свой, сплоченный изнутри маленький круг. В результате

получается ситуация двух групп персонажей, двух укладов жизни

с противоположными нормами отношений. В аналогичных ситуа-

циях новые люди поступают иначе, чем пошлые. Верочка отказы-

вается от богатого жениха; Лопухов, убедившись в любви своей

жёны к Кирсанову, не мстит ей, а самоустраняется; Вера Павлов-

Водовозов а Е. Н. На заре жизни, в 2-х т., т. 2. М., 1964, с. 190—191.

139