Чернец Л.В. Литературные жанры

Подождите немного. Документ загружается.

на, устроив мастерскую, отказывается от присвоения прибыли;

Кирсанов отказывается от выгодной в денежном отношении ме-

дицинской практики для занятий наукой и т. д.

Ситуацию двух миров подчеркивает композиционная разомк-

нутость повествования о новых людях от повествования о пошлых

людях. После выхода Верочки из «подвала» и прощания автора

с Марьей Алексевной пошлые люди в сюжете почти не участвуют.

Насколько это оказывается возможным, новые люди устраивают

свою жизнь без ближайшего соседства пошлых людей. Нет боль-

ше для Веры Павловны окутывающей ее в родительском доме

«тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносит-

ся по корыстному расчету», есть «новая жизнь с чистыми мысля-

ми,

в обществе чистых людей» (122—123).

Некоторое отдаление героев от мира прошлого позволило Чер-

нышевскому сосредоточиться на позитивной программе новых лю-

дей, показать, как они осуществляют ее вплоть до мелочей быта.

Обстоятельно описываются день Веры Павловны, отношения суп-

ругов, досуг, проводимый вместе с молодежью, устройство ма-

стерских, квартиры для швей, их учебные занятия, поездки за го-

род и др. Иначе говоря, изображается устоявшийся «порядок»

жизни: «порядок их жизни устроился» (115) (разрядка наша.—

Л. Ч.) —следует характеристика отношений супругов; «мастерская

Веры Павловны устроилась» (130) — следует описание ма-

стерской; «девушки собрались, по обыкновению, в воскре-

сенье на загородную прогулку» (142); «их жизнь устроилась

ладно и дружно, хорошо и прочно» (334) и т. д. Эти описания

обобщающего характера (а их в романе много) подчеркивают ре-

альность жизни по принципам новых людей, реальность самого

круга новых людей. Ту же роль играют преобладание в словаре

романа «бытовой, вещной терминологии», а в эмоциональном на-

строе— «тона спокойного рассказа»

Будучи разнообразным по составу своих членов, в отношении

к прошлому круг новых людей выступает как нечто монолитное и

цельное. Восприятие обывателя не улавливает различий, напри-

мер,

между Лопуховым и Кирсановым, видит во всех новых людях

один чуждый ему тип: «Все резко выдающиеся черты их — черты

не индивидуумов, а типа, типа, до того разнящегося от привычных

тебе,

проницательный читатель, что его общими особенностями за-

крываются личные разности в нем. Эти люди среди других

—

буд-

то среди китайцев несколько человек европейцев, которых не мо-

гут различить одного от другого китайцы...» (148). Сопоставление

разных типов человека как представителей разных «порядков»

жизни свидетельствует о нравоописательных интересах автора.

Его,

в рамках данного сопоставления, интересует не индивидуум,

но «тип», не отдельный герой, но круг героя в целом. Сравнивают-

Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М., \972,

с. 245.

140

ся разные «порядки» жизни, каждый из которых принял достаточ-

но определенные формы, дал уже свой тип человека и даже свой

устоявшийся быт. И логично, что в центре повествования о но-

вых людях оказался не «особенный человек», но «обыкновенные

порядочные люди». Сравниваются, таким образом, «обыкновен-

ные» люди настоящего и прошлого, ибо обывательская точка зре-

ния в романе тоже очень «средняя», самая обычная.

Чернышевский не устает напоминать читателю, что его герои —

«обыкновенные»: в Верочке нет «ничего удивительного», может

быть, больше чем половина девушек «не хуже», а иные и «лучше»

ее (61); в Вере Павловне, Лопухове и Кирсанове автор «хотел

изобразить обыкновенных порядочных людей нового поколения»,

людей, которых автор встречает «целые сотни» (231); новые лю-

ди «не считают своих знакомых ничем больше, как просто-напро-

сто нынешними людьми, хорошими, но очень обыкновенными

людьми» (271) и т. д.

«Обыкновенностью» героев подчеркивается необыкновенность

общества новых людей в целом. И одновременно внушается чита-

телю мысль, что он легко может стать таким же, ибо «кто ниже

их, тот низок» (233). В «нынешнее время» соотношение сил еще

не в пользу человека нового типа: «...на одного нынешнего челове-

ка все еще приходится целый десяток, коли не больше, допотопных

людей» (271). Но будет время, когда новый тип станет «общею на-

турою всех людей» (149).

Сопоставление новых и пошлых людей проходит через весь ро-

ман, несмотря на то что в сюжете пошлые люди заняты сравни-

тельно мало. «Проницательный читатель», олицетворяющий прош-

лое,

необходим Чернышевскому именно для этого системати-

ческого сопоставления; он, «проницательный читатель», выска-

зывает свои суждения о новых людях и тем самым разоблачает

самого себя.

Первое впечатление от этого сопоставления — странность,

необычность новых людей, с точки зрения обывателя. Так, образ

жизни молодых супругов — Веры Павловны и Лопухова — кажет-

ся очень странным хозяевам их квартиры: «Старик и старуха, у

которых они поселились, много толковали между собою о том, как

странно живут молодые,— будто вовсе и не молодые,— даже не

муж и жена, а так, точно не знаю кто» (115) (далее следует раз-

говор о «церемонности» в отношениях супругов). Затем обычно

доказывается — автором или самими героями,— что этот странный

образ жизни и есть самый разумный и естественный. В данном слу-

чае Вера Павловна объясняет хозяйке квартиры причины «цере-

монности»: «а для того, говорит, что так-то любви больше и раз-

молвок нет» (116). На непредубежденного слушателя доказатель-

ства действуют; так, хозяева квартиры по-своему соглашаются с

Верой Павловной: «А и это на правду похоже, Петровна: отчего

же на чужих-то жен зарятся? Оттого, что их в наряде видят, а свою

в безобразии» (116). Но «проницательный читатель» или Марья

141

Алексевна неспособны понять истинный смысл поведения новых

людей.

Вот Лопухов рассказывает Кирсанову о том, что ищет для од-

ной «порядочной» девушки место гувернантки. Автору мало пере-

дать этот разговор, ему необходимо подчеркнуть, что «особенно-то»

хорошо» в нем. А «особенно хорошо» то, что собеседники лишены

всяких пошлых мыслей о самой девушке, о ее привлекатель-

ности—мыслей, типичных для обывателя. Это делает их разговор

одновременно «странным» (с точки зрения обывателя) и «хоро-

шим» (с точки зрения автора). «Им, видите ли, обоим думалось,

что когда дело идет об избавлении человека от дурного положения,

то нимало не относится к делу, красиво ли лицо у этого человека,

хотя бы он даже был и молодая девушка, а о влюбленности или

невлюбленности тут нет и речи. Они даже и не подумали того, что

думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замеча-

ли,

что думают это» (77). Автор самим тоном своего комментария

издевается над обывательскими рассуждениями, подчеркивая ог-

ромную дистанцию между новыми и пошлыми людьми. Антитеза

прошлого и настоящего благодаря этому часто повторяющемуся

приему проходит через все повествование.

Основных оппонентов у Чернышевского два: Марья Алексевна

(во II главе) и «проницательный читатель». Сюжетная необходи-

мость в описании отношений Марьи Алексевны и Лопухова не так

уже велика. «Существенный ход дела мог быть объяснен и без

них... В содействии Марьи Алексевны не было нужды для той раз-

вязки, какую получила встреча Верочки с Лопуховым» (72). Со-

поставление рассуждений Марьи Алексевны и Лопухова выпол-

няет иную функцию: оно подчеркивает «странность» Лопухова,

которая в глазах автора и есть норма поведения всякого порядоч-

ного человека.

Невозможность для Марьи Алексевны понять смысл действий

Лопухова приводит к комическим недоразумениям. Лопухов смот-

рит на Верочку «чистым взглядом», следовательно, по мнению

Марьи Алексевны, не влюблен в нее. Читатель же хорошо знает,

что влюблен, и читателю доставляет удовольствие участвовать в

авторской насмешке над Марьей Алексевной, не знающей иных

проявлений влюбленности, кроме «заглядывания за корсет» и пр.

(Впоследствии столь же «странным» будет поведение Кати и

Быомонта). Комизм усиливается еще и тем, что Лопухов и

Марья Алексевна используют одинаковую «терминологию»,

как-то: «выгода», «расчет», «польза». Эта «терминология» еще

более вводит Марью Алексевну в заблуждение. Разговор Ло-

пухова с Верочкой о «выгоде» («Гамлетовское испытание»), ко-

торый окончательно отодвигает Верочку от брака со Сторешни-

ковым, в то же время убеждает подслушивающую Марью Алек-

севну в противоположном, ибо она не подразумевает, что «выгода

этой выгоды не совсем сходна с ее выгодою» (73). Внешнее подо-

бие подчеркивает внутреннее различие в интерпретации Марьей

142

Алексевной и Сторешниковым книги Л. Фейербаха, ставшего Лю-

довиком XIV, и книги последователя Фурье В. Консидерана, став-

шей книгой о «денежных оборотах»; в буквальном понимании:

Марьей Алексевной аллегорических слов Лопухова о его «невесте»

и др.

Другой постоянный оппонент Чернышевского — «проницатель-

ный читатель». Даже если автор не обращается к нему персональ-

но,

точка зрения «проницательного читателя» учитывается

—

этс

проявляется в самой полемичности тона авторских рассуждений.

Именно с точки зрения «проницательного читателя» новые люди —

«странные». «Препотешное существо

—

порядочный человек: я

(выделено нами.— Л. Ч.) всегда смеялся над каждым порядоч-

ным человеком, с которым знаком» (249). «И действительно в них

было много забавного, все главное в них и было забавно, все то,

почему они были людьми особой породы. Я люблю смеяться над

такими людьми» (202).

Положительные герои Чернышевского «эгоистичны». Но их

«разумный эгоизм» (градация этого эгоизма здесь очень несущест-

венна) не содержит в себе ни грана обывательского эгоизма. Об-

щая «терминология», общее словоупотребление опять-таки здесь

выступают источником комизма: «проницательный читатель» не*

употребил бы в данной ситуации таких слов. Так, описывая «труд-

ность» маневра Кирсанова, удаляющегося от Лопуховых, автор

заключает явно полемическим тоном: «Зато и какое же на-

слаждение (здесь и далее разрядка наша.— Л. Ч.) было Кир-

санову, как теоретику, любоваться своей ловкостью на практике.

Эгоисты и материалисты, ведь они все делают собственно

только в удовольствие себе. Да, и Кирсанов мог, положа ру-

ку на сердце, сказать, что он делает свою штуку в удовольст-

вие себе: он радовался на свое искусство и молодечество» (170).

Все подчеркнутые слова здесь в глазах проницательного читателя

были бы неуместны: горькое это было наслаждение и удовольст-

вие,

и странный это был эгоизм. Да&е наедине с собой герои де-

монстрируют свой «материализм» и «эгоизм», привычка спо-

рить

—

мысленно

—

с общепринятой точкой зрения стала второй

натурой. «Следовательно, крушение души своею силою приблизи-

тельно равнялось, по материалистическому взгляду Лопухова, че-

тырем стаканам крепкого кофе, против которых Лопухову также

было мало одной пилюли, а трех пилюль много. Он заснул, смеясь

над этим сравнением» (183).

Внутренняя полемичность определяет тон бесед автора с чита-

телем («Предисловие», «Беседа с проницательным читателем и

изгнание его», «Отступление о синих чулках» и др.). Эти беседы

имеют двух адресатов: «проницательного читателя», которого,

впрочем, невозможно в чем-либо переубедить, и читателя «обык-

новенного», способного понять смысл шумной полемики с «про-

ницательным читателем» и вывести из нее мораль. «Обыкновен-

ный» читатель и является истинным адресатом.

Нравоописательная направленность проблематики «Что де-

лать?» в значительной степени объясняет, почему в фокусе внима-

ния автора — менее всего явления переходные, промежуточные ме-

жду прошлым и настоящим. Вера Павловна, выросшая в «подва-

ле»,

свободна от пороков своей среды. Все новые люди отличают-

ся цельностью характера. Единственный пример «перерождения»

человека — история Насти Крюковой — лишь подчеркивает прямо-

линейность Чернышевского в этом вопросе. Ведь, в сущности, и до

своего «перерождения» Настенька была, как отмечает Вера Пав-

ловна, «на самом-то деле» «застенчива» и «совестилась» (158).

Все это дало в свое время повод Н. Н. Страхову упрекнуть Чер-

нышевского в упрощении жизни. «Эти люди являются в жизнь во

всеоружии, как Минерва из головы Юпитера... Роман не думает

рассказывать того, каким образом Кирсанов и Лопухов из старых

людей стали новыми людьми: подобной превратности в их жизни

не существовало; они так прямо и родились новыми людьми.

Счастливые люди!»

Действительно, всей трудности пути к «благородным свойствам

человека» Чернышевский не показывает. Было бы, однако, невер-

ным считать это только проявлением антропологизма в мировоз*

зрении писателя. В «Прологе», в отличие от «Что делать?», есть

анализ переходных явлений, человек предстает более противоречи-

вым (Савелова, Мери, даже Левицкий, постоянно занятый само-

воспитанием). В «Что делать?» же внимание фиксируется в пер-

вую очередь на различии, на огромности дистанции между прош-

лым и настоящим и соответственно на вполне типичных предста-

вителях среды, а не на переходных типах. Кругу новых людей про-

тивостоит круг пошлых людей, и мрак тени усиливает яркость

света. Преднамеренность такого способа типизации неоднократно

подчеркивали исследователи, правда, не связывая ее с жанровым

-своеобразием произведения

. Антитеза прошлого и настоящего

как предметов повествования искусно дополняется спором авто-

ра с «проницательным читателем»

—

уже не по поводу «странно-

стей» героев, но «по части художественности» (230), по поводу

приемов повествования. Чернышевский здесь как бы про-

тивопоставляет себя модному писателю, достойному «проница-

тельного читателя». Он открыто высмеивает некоторые «пошлые»

литературные приемы: «в «Предисловии» он объясняет публике,

что «оскорбил» ее «эффектностью манеры» (тем, что начал по-

весть с середины — с мнимого самоубийства Лопухова), и одновре-

Страхов Н. Н. Из истории литературного нигилизма. Спб., 1890,

с. 332^333.

Ср.: «Роман построен на противопоставлении двух идеологических и в то

же время бытовых категорий «старого» и «нового» (Скафтымов А. Роман

«Что делать?».— В кн.: Н. Г. Чернышевский. Саратов, 1926, с. 99); «Чернышев-

ский в романе преднамеренно делает акцент не на том, как зарождается и раз-

вивается в человеке новое мировоззрение, а на том, что собой представляют

эти новые формы сознания в сравнении со старыми, ветхими и неразумными»

(По куса ев Е. И. Указ. соч., с. 192).

144

менно обещает ей: «Дальше не будет таинственности, ты всегда

будешь за двадцать страниц вперед видеть развязку каждого по-

ложения...» (13).

Аналогичный спор — «по части художественности» — повторя-

ется в главах, посвященных Рахметову. Здесь Чернышевский от-

стаивает право автора на то, что важный в идейном отношении ге-

рои может и не участвовать в сюжете, может не быть «ни глав-

ным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом» (215).

По пунктам доказав «проницательному читателю» отсутствие осо-

бой надобности в Рахметове в сюжетном плане, Чернышевский тем

самым подчеркивает значительность Рахметова в концепции про-

изведения. Таким образом, некоторые приемы повествования ис-

пользуются и в целях полемики; они также призваны показать

различие между писателем, служащим «истине», и писателем, до-

бивающимся дешевой популярности и страшным рутинером в воп-

росах искусства.

Эта ирония автора-повествователя над «модным» писателем —

выразительное обрамление антитезы новых и пошлых людей.

Вообще в стилевом решении предлагаемого читателям, по словам

Буслаева, нового домостроя Чернышевский добился больших твор-

ческих успехов.

* * *

Но сопоставление прошлого и настоящего

—

лишь одна сторона

в проблематике «Что делать?». Не все в настоящем сопоставимо

с прошлым — мир развивающийся не может быть раскрыт в тех

же измерениях, что и мир статичный, устоявшийся. Поскольку на-

стоящее в «Что делать?» обрело устойчивую форму, поскольку в

нем определились нормы — тип «обыкновенного» человека, новая

мораль, новый быт,— постольку оно может быть противопоставле-

но миру пошлых людей.

В «Что делать?» есть и собственно романический аспект, свя-

занный с идеей развития человека, развития, которое, по Черны-

шевскому, в принципе доступно каждому, но пока является уделом

сравнительно немногих. «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья

мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый

свет, славно жить на нем, и путь легок и заманчив, попробуйте:

развитие, развитие» (233). Герои романа «попробовали», и они

переживают, по мысли Чернышевского, радостный процесс разви-

тия,

духовного обогащения.

Роман- происходит в «Что делать?» с героями, «занятыми» ив

нравоописательной антитезе, не нарушая ее четкости: развитие ха-

рактеров связано преимущественно с движением от настоящего

к будущему.

бее новые люди имеют общие черты, отличающие их от пош-

лых людей (как все «европейцы» отличаются от «китайцев»). Все

они

—

уже «развитые» люди, понимающие более высокие «наслаж-

дения», чем богатство, удовлетворение тщеславия и пр. Перспек-

10 Л. В. Чернец

145

тивы дальнейшего развития личности связаны с двумя сторонами

деятельности новых людей. Во-первых, им «нужно», чтобы новый

тип стал «общею натурою всех людей». Для этого необходимо,

для громадного большинства пошлых людей (нравственность ко-

торых детерминирована «старым порядком»), изменить сами «об-

стоятельства». Иными словами, необходимо революционное преоб-

разование общественного порядка в такой, при котором будет вы-

годно «поумнеть» (74).

Во-вторых, внутри своего маленького круга герои стремятся к

еще более высоким нормам поведения, приближающим их к буду-

щему. Обе эти стороны деятельности новых людей так или иначе

связаны с движением от настоящего к б у д у щ е м у. Тем

сложнее было решать Чернышевскому, при изображении ростков

будущего, важнейшую проблему реализма

—

детерминации

характеров. Если Марью Алексевну, Мишеля Сторешникоза,

«проницательного читателя» вполне объясняла их «обстановка»,

то характеры новых людей формирует внутреннее сопротивление

той же «обстановке». Развитие характеров «обыкновенных поря-

дочных людей» («Кто ниже их, тот низок»

—

233) определяют в ро-

мане Чернышевского в основном два фактора: самовоспита-

ние в духе нового мировоззрения, в особенности теории

«разумного эгоизма», и потребности человеческой «натуры». Эти

мотивировки предстают в различных соотношениях в зависимости

от проблем, поставленных писателем. Качество романтики, степень

«совместимости» ее с реализмом в изображении переживаний

обычных «новых людей» и «особенного человека» различны.

В изображении любовного конфликта Чернышевский высту-

пил новатором, хотя сюжет взят традиционный. Сходная сюжетная

схема, например, в популярных произведениях того времени, хоро-

шо известных Чернышевскому: в романе Ж. Санд «Жак» (1834)

и в повести А. В. Дружинина «Полинька Сакс» (1847).

В этих произведениях проблематика любовного конфликта ве-

сьма различна, но есть общее: причины «любви» и «нелюбви» ге-

роев вытекают из глубоких различий их характеров. В «Жаке» не-

возможность для главного героя счастливой любви, увлечение ге-

роини другим и менее достойным претендентом связывается с ро-

мантической антитезой возвышенных и сильных натур (Жак,

Сильвия) и людей обычных, слабых и прозаических (Фернанда,

Октав). Все симпатии автора

—

на стороне его «возвышенных»

героев, им дано видеть истинную сущность жизни, «мучительность»

существования вообще, необходимость «страдания» и иллюзию по-

коя.

В своем понимании жизни и в своем поведении они возвыша-

ются над средой, и именно поэтому им фатально не дано дости-

гнуть взаимопонимания и обрести обычное земное счастье

—

удел

более слабых. Жена Жака, Фернанда, влюбляется в обыкновен-

О сюжетном сходстве и идейном различии «Жака» и «Что делать?» см.:

Скафтымов А. Чернышевский и Жорж Санд.— В кн.: Скафтымов А.

Нравственные искания русских писателей.

146

ного,

как она сама, человека, и «возвышенные» герои романа на-

ходят в себе мужество помогать другим, слабым людям. (Жак са-

моустраняется и кончает жизнь самоубийством, позаботившись о

«тайне» своей смерти.) В гордом одиночестве «возвышенных» ге-

роев романа выражается абстрактно-романтический протест пи-

сательницы против пошлого в своей массе общества. Счастье до-

стается людям прозаическим

—

соперник Жака, Октав, отлича-

ется от Жака в чем-то очень важном,—

глубокое различие ге-

роев делает любовный конфликт не прихотью изменчивой судьбы,

но закономерным и потому интересным для читателя.

В «.Полиньке Сакс» Дружинина также проводится антитеза

между имеющим свою позитивную программу в жизни «благород-

ным» чиновником Саксом и несущим в себе все пороки света кня-

зем Галицким. Героиня, Полинька Сакс, в начале повести — «кук-

ла»,

ребенок, не знающий жизни. Любовный конфликт мотивирует

развитие ее характера, ее воспитывают

—

каждый на свой лад

—

и Сакс, и Галицкий, в конечном итоге «программа» Сакса побеж-

дает. Утверждается нравственное превосходство Сакса-в его бла-

городном отношении к изменившей ему жене, в его способности к

глубокой и неэгоистической любви. Мелодраматическая развяз-

ка— проводящий свои дни в одиночестве Сакс узнает из письма

умершей Полиньки о ее любви к нему

—

объединяет уже, по сущ-

ности их характеров, Сакса и познавшую истинный смысл любви

Полиньку. Развитие ее характера завершено

—

и не «кукла», а

«женщина» отдает предпочтение Саксу. И здесь, как видим, чрез-

вычайно важно для смысла повести глубокое различие характеров

Сакса и Галицкого: «программе» Сакса (кроме сферы любви, на-

до сказать, весьма узкой и социально двусмысленной: это ревност-

ный чиновник, обличающий злоупотребления; богатый помещик,

живущий в согласии со сзоими крестьянами) противостоит откры-

тое неблагородство Галицкого, воплощающего в себе лживость и

пустоту света.

Можно вспомнить много других произведений, в которых об-

щественная проблематика находит почти зеркальное отражение в

любовном конфликте. Как известно, в критических статьях Чер-

нышевский и Добролюбов неоднократно проводили прямую связь

между поведением героя на rendez-vous и его гражданским само-

сознанием («Русский человек на rendez-vous», «Когда же придет

настоящий день?», «Что такое обломовщина?» и др.).

В «Что делать?» основной любовный конфликт принципиально

иной. Изображение любовного конфликта, в котором соперники

равны друг другу (в нравственном, интеллектуальном отношениях),

было творческим экспериментом Чернышевского. Автор

подчеркивает в Лопухове и Кирсанове общий образ мыслей, опре-

деляющий их поступки: в «Теоретическом разговоре» противопо-

ставлены фабульные роли персонажей, но не их характеры («Я на

твоем месте, Александр, говорил бы то же, что ты... Ты на моем

месте говорил бы точно так же, как я» (187—188). Это два пер-

10*

147

сонажа, но один характер; на их примере можно убедиться, «как

много сходства... развивает между двумя людьми внутреннее сход-

ство направления» (мысль, занимавшая Чернышевского с юных

лет

—

I, 291). Любовный конфликт в «Что делать?», таким обра-

зом, резко отличался от обычного в литературе обоснования се-

мейного разлада различием характеров соперников. Новая любовь

открывала в таких случаях для героини мир новых мыслей и

чувств, что создавало благоприятную почву для романтиче-

ской рефлексии.

Заявка Чернышевского на новый тип любовного конфликта бы-

ла, несомненно, связана с прообразом будущего, где сами элемен-

ты,

из которых складывается неудовлетворенность в браке, долж-

ны быть гораздо тоньше, труднее уловимы, чем в прошлом. Одна-

ко на характер различий между Лопуховым и Кирсановым сильно

повлиял антропологизм Чернышевского: соперники различаются

по темпераменту, вкусам, склонности к тому или иному отдыху.

Объяснение любовного конфликта дается несколько раз: в расска-

зе Крюковой, открывшем Вере Павловне, что она не знает «неги»

в любви, в размышлениях Лопухова, предшествующих «теорети-

ческому разговору», в беседе Рахметова с Верой Павловной, в

письме «отставного медицинского студента». И везде на первом

плане

—

«разность натур», а «против своей натуры человек бес-

силен» (235). Необходимость соответствия «натур» — главная те-

ма разговора и между Катей и Бьюмонтом перед их объяснением.

Видимо, только «разность натур» (а не принципиальных черт

характеров)—причина конфликта, не представляющая все-таки в

литературе глубокого познавательного интереса и, во всяком слу-

чае,

не способствующая яркости романтических переживаний ге-

роев.

Вопрос о соответствии и несоответствии «натур» слишком ин-

дивидуален и случаен, и авторская обстоятельность здесь вряд ли

оправдана

. Ведь очень легко было бы доказать, что именно со-

четание разных «натур» (Веры Павловны и Лопухова)—самое

идеальное, и сюжет можно было бы построить иначе: Кирсанов —

Вера Павловна — Лопухов. Характерно, что критики разных на-

правлений выразили неудовлетворенность разработкой любов-

ной, психологической темы в романе и сходным образом объяс-

няли ее причины. Так, Шелгунов, высоко оценивший в романе

фигуру Рахметова, скептически отнесся к развитию любовного сю-

жета: «Но позвольте вас спросить, благосклонный читатель, почему

О «разрыве диалектического единства общего и особенного в авторском

освещении литературного типа» обыкновенных новых людей интересно пишет

Ю.

К. Руденко (Руденко Ю. К. Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

Эстетическое своеобразие и художественный метод. Л., 1979, с. 77). Но оценка

данного способа типизации как «не только неизбежного, но и оптимального ва-

рианта решения... художественной задачи» (с. 84) на основании того, что тип

новых людей еще не утвердился в жизни, оставляет в недоумении. В том, что

этот вариант Fie оптимальный, убеждает, как постараемся показать выше, иное

решение аналогичной задачи в «Прологе».

148

именно Кирсанов есть тот светлый мир, который требуется для

Веры Павловны?»

В данном случае точка зрения Шелгунова

совпала с мнением противника «нигилизма» Страхова: «Для

Веры Павловны действительно была разница между Лопуховым

и Кирсановым. Дело весьма попятное. Беда только в том, что раз-

ница эта существует только для Веры Павловны, а для нас с ва-

ми,

читатель, разницы нет никакой»

Наиболее сильные патетические страницы романа, посвящен-

ные любви, воспевают не столько ее, так сказать, избирательную

сущность, сколько новые моральные нормы. Иначе говоря, это по-

этизация не любви, а «равноправности любящих» (282), связанная

с нравоописательным аспектом проблематики произведения. Так,

объяснение Чернышевским «секрета» долгой любви в браке носит

явно нравоописательный характер: «Прежде было не так: когда

соединялись любящие, быстро исчезала поэзия любви. Теперь у

тех людей, которые называются нынешними людьми, вовсе не так.

Они, когда соединяет их любовь, чем дольше живут вместе, тем

больше и больше озаряются и согреваются ее поэзиею...» И далее:

«...только надобно иметь для этого чистое сердце и честную душу

да нынешнее понятие о правах человека, уважение к свободе того,

с кем живешь» (270—271). Эта наиболее сильное место в описа-

нии любви Веры Павловны и Кирсанова, но ведь оно не относит-

ся собственно к их любви. Такие же отношения были

у Веры Пав-

ловны с Лопуховым, у всех нынешних людей.

Романическая проблематика в «Что делать?» не исчерпывает-

ся сферой любви, личных отношений. Революционная сторо-

на деятельности всех новых людей и в особенности Рахметова так-

же призвана развивать

—

и на самом деле развивает

—

их харак-

теры. Эта линия романа отличается внутренней цельностью. В са-

мом деле, насколько органично аскетизм Рахметова, его суровый

образ жизни, физический труд подчинены одной цели

—

револю-

ционному служению народу. Здесь нет ничего случайного, типа

предпочтения Лопуховым сигар, а Кирсановым — цветов. Един-

ственная «слабость» Рахметова — любовь к дорогим сигарам —

Шел гунов Н. В. Указ. соч., с. 177.

Страхов Н. Н. Указ. соч., с. 326. Связывая любовный конфликт «Что

делать?» с темой будущего и подчеркивая экспериментальный характер произ-

ведения, некоторые современные исследователи оспаривают строгую оценку

Страхова и Шелгунова. Так, Л. И. Матюшенко, справедливо отметившая важ-

ность для писателя проблемы «гармонии общего и отдельного»— гармонии, до-

стигнутой Верой Павловной, Лопуховым и Кирсановым лишь во второй их люб-

ви,

считает, что мысль о ценности человеческой индивидуальности «в сюжете

выступает гораздо богаче, чем замечания о разности темпераментов и привычек»

(М атюшенко Л. И. Об особенностях жанра и композиции романа Н. Г. Чер-

нышевского «Что делать?» (в свете трактовки общего и индивидуального в лич-

ности -героев).— Вестн. Моск. ун-та. Сер. IX. Филология, 1978, № 5, с. 6—7).

Но ведь в произведении неоднократно и подробно разъясняются — в рассужде-

ниях автора-повествователя и его героев — причины любовного конфликта в

вышеуказанном смысле, поэтому возможности читательского «домысливания»

здесь, как нам представляется, очень ограниченны.

149