Берковский Н.Я. Литература и театр

Подождите немного. Документ загружается.

меШаютсй в его сознании: «Мысли у Гусева обрывак)!-

ся,

и вместо пруда вдруг ни к селу, ни к городу пока-

зывается большая бычья голова без глаз, а лошадь и

сани уж не едут, а кружатся в черном дыму»

Наши

современники скажут: это картина сюрреалиста, быть

может

—

это Шагал, быть может, это переложенные в

прозу стихи поэта с безудержными ассоциациями.

У Чехова это социальный и 'психологический реализм,

самый непреложный — ад в голове несчастного солда-

та, которого правительству вздумалось оторвать от его

родной русской деревни, забросить неведомо куда, в

обстоятельства, не согласимые ни с его душой, ни с на-

выками, ни с воспитанием. Бред этот

—

вся его жизнь,

вся его судьба, все, что учинили с ним, (представлен-

ное в самом сжатом виде.

Пишет ли Чехов фабульные рассказы, пишет ли бес-

фабульные, 'как у всех классических русских писате-

лей, главный интерес его — жизнь в ее обыденном тече-

нии, в ее «самодвижении». Так было завещано еще от

Пушкина, так обстоит и у Чехова. Правильность, здра-

вость, честность повседневной жизни — такова, по Че-

хову, основа основ, фабула только выводит наружу,

что же скрывается в повседневности — застой, болезнь

или же там присутствуют и живые силы. В конце кон-

цов и чеховские сопоставления

—

та же диагностика

обыденного бытия. Чехов объяснял Л. А. Авиловой,

что литература позволяет увидеть в жизни «то, чего

раньше не видали, не замечали: ее отклонение от

нормы, ее противоречия...»

. Главный интерес — в

норме, отклонения и открывают нам, в чем эта добрая

норма. Поэзия, возвышенное, трогательное

—

все это у

Чехова только тогда подлинно, когда возникает из

нормы, опирается на обыкновенную жизнь людей, ухоже-

но ею, поддержано ею. Как у Пушкина, Тургенева,

Льва Толстого, так и у Чехова поэзия взята из прозы.

Думаем, короче всего об этом скажет маленький диа-

лог из повести «В овраге», всего в полторы строки,

стоящий большой поэмы. Липа к ночи через поле воз-

вращается домой с мертвым ребенком на руках. Она

не избалована людским участием, а тут у костра, ко-

Л. П. Чехов, Собрание сочинений, т. VII, стр. 300.

«Чехов в воспоминаниях современников», стр. 150. (Л. А. Ави-

лова, «А. П. Чехов в моей жизни».)

торый кончается, застает она в толе парня tf старика,

чуть освещенных — как некие лики —последними

угольками, и оба очень добры к ней. «Вы святые? —

спросила Липа у старика. — Нет. Мы из Фирсанова»

В этом весь Чехов. Первое: святые в самом деле бро-

дят по земле

. Второе: если они настоящие, то не ина-

че как из Фирсанова, с подводами, из них одна с боч-

кой, другая с мешками. Нужна расположенность души

к сверхобыкновенному в обыкновенном, нужны про-

стые обстоятельства, как здесь чуть-чуть подцвеченные,

загадочно освещенные, и тогда будет «поэзия.

Кажется, уже покончено с имевшими когда-то попу-

лярность россказнями о Чехове, элегическом добряке,

настроенном в пользу слез и всепрощения

. Уже по-

няли, уже почувствовали, до чего требователен, до че-

го взыскателен Чехов к людям и :к жизни. Когда речь

идет о норме, то Чехов не простит ни малейшего ее

убавления. В рассказах его изображается быт, как ^уд-

то бы благообразный, сытый, здоровый, приветливый,

даже изящный, все, что можно рассказать в пользу

этого быта, все рассказано, но минутами освещение ме-

няется, и оценка всего, что мы увидели, колеблется тог-

да резко. Чехов то здесь, то там велит нам «заглянуть

за кадр», после чего из заключенного в кадре уходит

весь его прежний смысл. Это похоже на инсценировку-

пародию: на оцене разыгрывают повесть или роман,

причем нарочно текста дается больше, «чем нужно, со

сцены произносят и авторские ремарки, и то, что ав-

тор сказал о героях, и то, что герои сами о себе ду-

мают,— все невыгодное для героев, разрушительное

для их диалогов, которые одни только и должны были

бы сохраняться на сцене, все как есть преподносится

зрительному залу. Так и у Чехова, >в рассказ вносятся

как бы некие излишества, сообщения о том, что делает-

ся по бокам повествовательных кадров, или где-то

внизу, в подвальных помещениях, и сообщения эти,

как ни кратки они, губят добрый образ, который скла-

А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. IX, стр. 409.

См.: ИльяЭренбург, Перечитывая Чехова, М., Гослитиздат, 1960,

стр.

81. По доводу этого диалога Эренбург писал: «Почему эти

строки так прекрасны? Может быть, потому, что старик не уди-

вился, а просто ответил: «Мы из Фирсанова».

См. отповедь этим версиям в передовой статье журнала «Те-

атр» за 1960 г., № 1 («К столетнему юбилею Чехова») .

дывался и готов был окончательно сложиться. Так

в 'последнем рассказе Чехова «Невеста» (1903). И бо-

гат, и хорош, и светел дом Шуминых, а вот же неисто-

вый человек, Саша, сообщает Наде, невесте, любимому

дитяти дома: «Сегодня утром рано зашел я к вам в

кухню, а там четыре прислуги спят прямо на полу,

кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клоны,

тараканы...»

Красоте дома и жизни в доме делается

проверка с черных дворов, с кухни, и она влечет к

важнейшим выводам. У Чехова поэзия должна дер-

жать экзамен перед многими и многими инстанциями

прозы. Нет поэзии в быту людей, если быт строится

на эксплуатации, да еще самой черной, если кто-то

живет в грязи ради того, чтобы другие жили чисто.

Критерии человеческой пользы и здоровья Чехов, не за-

думываясь, включает в свою эстетику, и от нее требу-

ется непротиворечие с ними. Саша так определяет

жизнь и в этом доме и в этом городе: «неподвижная,

серая, грешная жизнь»

Рассказ «В родном углу» (1897)—более ранняя

вариация «Невесты», в иных отношениях более выра-

зительная. Уютные представления об усадебном быте

рушатся под одним, другим ударом живописующей ки-

сти.

Дедушка, хозяин усадьбы, старый обжора, все и

вся поставлено в хозяйстве на службу дедушкину 'бла-

гоутробию. О Вере, внучке: «...и от «каждого обеда у

Веры оставалось такое впечатление, что когда потом

она видела, как гнали овец или везли с мельницы муку,

то думала: «Это дедушка съест»

Рассказ этот написан об ужасе участия в жизни через

одно только потребление, когда оно расползается по

всей жизни, по всем часам и дням ее, вытесняя дея-

тельность, производительность, работу.

Нечто сходное звучит и в рассказе «Учитель сло-

весности» (1894), рассказе о том, как удручающе дей-

ствует на человека бытовое счастье, когда оно несопут-

ствующее обстоятельство, но цель жизни, когда чело-

век становится рабом его

. Надо с этими рассказами

Л. П. Чехов, Собрание сочинений, т. IX, стр. 434.

Там же, стр. 438.

Там же, стр. 236.

См.: В. Шкловский, Заметки о прозе русских клаосиков, М.,

«Советский писатель», 1955, стр. 454—456. (Статья о Чехове с иным

толкованием этого рассказа.)

Соотнести фантастического «Черного /монаха» (1894).

Молодой ученый, философ, задыхается, как тот учи-

тель словесности, от благополучия, за ним слишком

ходили и слишком его выхаживали. У «его появляет-

ся двойник

—

черный монах: это его собственная духов-

ная жизнь, которой нужно было, чтобы спастись, обо-

собиться, выбраться из недр его личности, из недр че-

ресчур счастливого быта, в котором личность эта по-

грязла, а вместе с нею и дарования и таланты. Потреб-

ность Чехова «заглядывать за кадр» однажды при-

няла гигантские размеры: когда он >в лучшие свои 'го-

ды отправился в путешествие .на Сахалин

потом стал

шисать большую книгу о сахалинокой каторге. На этот

раз он заглянул за кадр не чьей-то домашней жизни,

но за кадры Российской империи, всей как она есть,

с теми явлениями, страшными и постыдными, которые

гак старательно она таила от непосвященных.

По^пушкиноки, по-толстовски Чехов стоит за про-

стую мирную жизнь, полную деятельности, не отрав-

ленную преступлениями, большими и малыми против

человека и человечности. Чехов не жаловал событий

ради событий, презирал классическим презрением рус-

ских писателей литературные эффекты. Самое суще-

ственное в повести «Дуэль» (1891), что дуэль не со-

стоялась, добрые люди iB последнюю минуту не допу-

стили до убийства, и поэтому отрадным для читателя

разочарованием кончается эта повесть, по ходу свое-

му сулящая торжество жестокости.

Напоминаем о «Каштанке» (1897): затерявшая-

ся эта собака сделала внезапно блестящую карьеру,

стала выступать с клоуном в цирке. Но -былой ее хо-

зяин, Лука Александрыч, и сынок его узнали Каштан-

ку в самом разгаре представления, позвали ее, и она

бросилась с арены к ним на галерею. Каштанка вер-

нулась в детский мир, в жилье, где пахло столярным

клеем. Хозяин был существом далеким от идеала,

жизнь в старом хозяйском доме была бедная, но был

в ней честный минимум, пересиливший всякую мишу-

ру, которую познала Каштанка в период артистической

своей карьеры.

На параллелях к «Дуэли» и «Каштанке» написан

рассказ «Белолобый» (1896): волчиха ночью крадет

из сарая, как она думает, ягненка, но оказывается, то

был веселый щенок, вместо убийства получаются ми-

лые игры волчат со щенком, позволяющие им забыть

на время голод. Волчиха, старая, больная, делает по-

пытку съесть щенка и не может. Волчий рассказ со

счастливым концом, без крови, как раз тот, какой и

хочется рассказать Чехову.

Изображение старой России с остывающей в ней

жизненной практикой, старой России, где остывание

распространяется и на новые как будто бы явления —

на практику коммерсанта, буржуа, предпринимателя,

изображение это у Чехова дополняется и особой трак-

товкой духовного мира, возвышающегося над миром

практическим. Читатели Чехова присутствуют при под-

линных «сумерках богов» — один за другим поникают

старые авторитеты, с чьей бы стороны они ни поддер-

живались. Разумеется, прежде всего отмена касается

авторитетов официальных. Актеру Вишневскому Че-

хов сказал, слушая перезвон колоколов: «Это все, что

осталось у меня от религии» \ Но Чехов более не до-

веряет и известным ему течениям русской обществен-

ной мысли, хотя в иных случаях готов признать ис-

торические заслуги того или иного из них. Герой рас-

сказа «На пути», скитавшийся и телом и духом, пере-

числяет довольно «продлинновенно», чему он верил и

во что перестал верить: сюда входит чуть ли не все;,

начиная со славянофильства. Хорошо известен отаод

Чехова от народников, еще влиятельных в те дни. С

литературой народников он довольно явственно ведет

полемику своими крестьянскими повестями: «Мужики»,

«В овраге», «Новая дача»

. Он считает, что и народо-

вольцев отвергла история,— об этом можно узнать по

«Рассказу неизвестного человека». Нужны другие спо-

собы борьбы со злом. В рассказе «Хорошие люди»

(1886) изображается мелкий приверженец обветшав-

ших либерально-демократических идей. Сестра его, не-

спокойная женщина, раздражает его своими поисками

чего-то иного. Она проявляет интерес к доктрине Льва

См.: А. Л. Вишневский, Клочки воспоминаний, Л., 1928,

стр.

100.

Соотношения Чехова с литературой народников рассмотре-

ны в книге Г. П. Бердникова «А. П. Чехов. Идейные и творческие

искания» (М.—Л-, Гослитиздат, 1961).

Толстого о непротивлении,— не видно, чтобы она 'При-

нимала эту теорию; по всей вероятности, непротивление

для нее только временный перерыв, отказ от уста-

ревших способов /противления сопротивлению, в ожи-

дании (перехода к -новым. Очевидно, так оценивал тол-

стовскую идею и са,м Чехов. Народники и либералы

громко обвиняли Чехова в безыдейности. Об этом же

при жизни Чехова и после ino-овоему писали символи-

сты,

хотя и признававшие безусловно высокую силу

Чехова-художника (таков, например, некролог Чехо-

ву, написанный Андреем Белым). Были охотники удер-

жать Чехова навсегда в этом промежуточном состоя-

нии, от одних идей отошедшего и к другим идеям не

пришедшего. Старые идейные программы вызывали у

Чехова отвращение, он написал в письме однажды, что

в слове «идеал» ему слышится нечто мармеладное

Замечательно, однако, письмо к Суворину, которое все

целиком стоило бы цитирования и из которого приво-

дим самое насущное, сравнение классических писате-

лей с современными: «Лучшие из них (—классики)

реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но от

того,

что каждая строчка пропитана, как соком, созна-

нием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете

еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас.

А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а

дальше ни тпру, ни ну... Дальше хоть плетями нас сте-

гайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных це-

лей, и в нашей душе хоть шаром покати»

. В другом

письме iK Суворину со всей решительностью Чехов от-

брасывает тезис «жизнь для жизни», за которым он

чует тезис обывательский: «цени то, что есть»

. По

Чехову, нельзя утрачивать цели—понимание цели мо-

жет меняться, само же наличие цели есть вечная по-

требность в человеке. Свой период Чехов считал меж-

дуцарствием целей, по-своему плодотворным, ибо ис-

подволь вырабатываются новые, более широкие, от ре-

шения «вопросиков» переходят к «вопросам», как го-

ворится в том же рассказе «Хорошие люди». Рост и

См.: Л. П. Чехов, Собрание сочинений, т. XVII, стр. 217.

(письмо Е. М. Шавровой от 19 января 1898 г.)

А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. XV, стр. 446. (письмо

А. С. Суворину от 25 ноября 1892 г.)

См. там же, стр.

450—451.

(письмо А. С. Суворину от 3 декаб-

ря 1892 г.)

широта требований у зрелого, у позднего Чехова

—

сим-

птомы приближения русской революции.

Люди, описанные у Чехова, его современники, утра-

тили ъеру в свой мир и, последовательно, утратили ве-

ру в самих себя. Все шатко, все сомнительно, все мо-

жет быть, как говорит старик маляр в повести «Моя

жизнь». В повести «Дуэль» говорит дьякон: «А вот у

меня есть дядыка-поп, так тот так «верит, что когда в

засуху идет в поле дождя просить, то берет с собой

дождевой зонтик и кожаное пальто, чтобы его на об-

ратном пути дождик не промочил. Вот это вера!»

Вера, заложенная на камне, именно то, чего лишены

люди, описанные в повести. Именно в этой повести и

слышно постоянное «никто не знает правды». Герой

повести Лаевский ни в чем не тверд. Когда он заста-

ет свою жену в самой подозрительной обстановке, это

не вызывает в нем прямого эмоционального отклика,

о'н едаа ли знает, как отнестись ему к увиденному.

Кажется, что он потерял собственную реакцию, как

это случилось у Гоголя с гостями Чертокуцкого, ког-

да они нашли его, хозяина, спрятавшимся от них в ко-

ляске: «А вы здесь! — сказал изумившийся генерал», —

генерал, который успел изумиться раньше, чем раз-

гневаться, как требовали того обстоятельства. В пове-

сти Чехова человек с непреклонными убеждениями —

ученый зоолог фон Корен, исповедующий идеи соци-

ального дарвинизма, по природе своей злой и нравст-

венно бездарный. Фон Корен верует в дуэль, в право

свое устранять из жизни людей, не выдерживающих

критерия видового отбора, например, Лаевского, «мака-

ку»,

по определению фон Корена. В повести Чехова плох

Лаевский, еще хуже фон Корен, настоящие люди не

даны, но заданы, налицо есть материал для них, как в

добряке дьяконе, в добряке докторе Самойленко.

Люди у Чехова уязвимы со стороны случая. В клас-

сической новелле человек овладевал случаем. У Че-

хова обратное, случай становится хозяином челове-

ка. Чехов — великий мастер показывать, как один че-

ловек (меняется в присутствии другого, как люди ок-

рашивают друг друга, исподволь, сами того не зная,

дают направление один другому, поощряют, сдержи-

вают, ограничивают.

Л. П. Чехов, Собрание сочинений, т. VII, стр. 407.

Рассказ «Соседи» (1892): помещик мчится к сосе-

ду-помещику, весь дымясь от оскорбленное™. Сосед,

как он считает, соблазнил его сестру, нужна месть

и скорая расправа. Соблазнителя он застает у дома,

(под мелким дождиком. Соблазнитель без шляпы, в

ситцевой рубахе, за ним несут ящик с гвоздями, о;н со-

бирается чинить стазню. Ото всего веет скукой

столь 'Примирительной, что сразу же обвинения, дур-

ные слова, драка, дуэль, становятся невозможными.

Чехов ничуть не склонялся к тому, чтобы лелеять

человека, слабого в своем самоопределении, растерян-

ного перед лицом счастья, когда оно само идет к нему

в руки. В рассказе «Верочка» (1887), как бы загодя,

предваряя многие другие рассказы, вырабатывается у

Чехова формула осуждения: бессилие души. Чехов лю-

дям своим не прощал робости, внутренней издерган-

ности, тусклого сознания собственных своих прав, от-

каза от личной свободы, от любви, от красоты. Совре-

менники Чехова, как видим по его рассказам, изверив-

шись в спасении человеческой личности, перестали до-

верять ей самой, не находя средств спасения, стали от-

рекаться от цели, и тут Чехов не делал современникам

уступок, был тверд с ними. Нужно различать, где Че-

хов и где его персонажи. «Дама с собачкой» (1899) —

превосходнейший рассказ, из чего не следует, что Че-

хов всецело на стороне двух главных персонажей, что

их любовь и по Чехову идеал любви. В поведении их

есть что-то ра'бокое: над дамою с собачкой господству-

ет муж, над ее возлюбленным господствует жена, оба

они встречаются за спиной господ, крадучись и пря-

чась.

В юности Чехов написал рассказ, «где дается ге-

роический прообраз негероической истории Анны Сер-

геевны и Гурова. Рассказ назывался «Агафья» (1-386).

Агафья, (молодая баба, приходит на свидание к Сав-

ке—

пастуху, известному в деревне женскому любим-

цу,— приходит в поле, майским вечером. Хорошо вид-

на железная дорога, хорошо виден поезд, которым, как

известно, возвращается домой на ночлег стрелочник,

муж Агафьи. Но она остается с Савкой до утра, гото-

вая потом принять на себя зверские побои стрелочни-

ка, от которого, как она знает, пощады не бу,де>г,—

стрелочник готов убить ее. Агафья возвысилась до бес-

страшия страсти, а Гуров с Анной Сергеевной не воз-

высились.

По рассказам Чехова самые широкие требования

к жизни более всего сообразны сути ее. Широта вхо-

дит в природу человека; когда взывают к широте, то

взывают ко всему человеку, ко всему, что его соста-

вляет, и в ответ являются энергия, настоящая способ-

ность жить и действовать. Всякая узость идет против

истинных масштабов жизни, и (поэтому она кончается

насилием над нею. Так, «в рассказе «Дом с мезонином»

(1896) опор идет между узостью и широким отношени-

ем к -вещам. Узость, догмат

—

это Лида, учительница.

Чтобы одерживать идейные победы, ей нужно изуве-

чить себя, изувечить судьбу сестры, художника, ко-

торый осмелился повести с ней этот спор. Не случайно

за интересы жизни стоит художник

—

искусство приз-

вано опровергнуть бездарную и тираническую доктри-

ну. Быть может, в этом рассказе яснее, чем в других,

чувствуется, что силы жизни освобождаются в людях

от привычных форм, что жизнь потекла не так, как ей

навязывали и приказывали. Лида действует с ожесто-

ченностью, потому что веет уже отменой догматов, ко-

торыми она так дорожит. В этом рассказе с грустной

фабулой присутствует настроение свободы и счастья,

неведомо чем и как зароненное. Видно, что люди, кото-

рых считают правильными, заблуждаются и что не-

правильных ведет верный инстинкт. Первое впечатле-

ние рассказчика от ландшафта, от человеческой среды,

куда он попал, и оно же самое несомнительное, впе-

чатление «хорошего сна».

Весь Чехов в ожидании новых и свободных сил, ко-

торые овладеют положением. Пали и падают автори-

теты, Чехов не верит в теоретиков больших и малых,

которые доселе 'брались учить и направлять. Эти «хоро-

шие люди» — вчерашние люди. Чтобы продлить свою

власть над умами, они не откажутся насиловать умы.

Чехов рассчитывал на так называемых «средних лю-

дей»,

на водимых, не ведущих, ожидая, что новая мысль

и новая инициатива выйдут из этой среды, что нозые

необыкновенные родятся от этих обыкновенных.

С первых шагов его в литературе Чехова воспри-

няли как писателя, по темам своим не столичного, про-

винциального, но провинциальные темы у Чехова име-

ют только предварительное значение, он совсем не со-

бирался как писатель запереться в провинции — он

там искал большое будущее России, материал для сме-

91'

,ны умов и душ. В писательстве своем Чехов (поступа-

ет, как скифы с войсками царя Дари

я:

он заманивает

нас в глубь страны, мы не заметили, как уже очути-

лись в самой глубине России, и тогда Чехов дает нам

понять, куда мы зашли,— обыкновенно по отрицатель-

ным знакам. В рассказе «На пути» описан какой-то

трактир, где пережидают проезжающие, всякий люд

из неведомой России. Подчеркнут портрет шаха Наср-

Эддина, висящий на бревенчатой стене,— удивительный

здесь своей неуместностью, своей дальностью от тра-

ктира и его гостей. Этот портрет — знак того, сколь

много верст от этих людей до официальной политики

и цивилизации. То же самое в повести «Мужики»: в

избе у старосты, отобравшего самовары у недоимоч-

ных мужиков, висит портрет Баттенберга. Старик Чи-

кильдеев входит в избу и крестится, как на икону, на

Александра Баттенберга, болгарского князя немецкого

происхождения. Тут есть сходство с одним из рассказов

Хемингуэя: мальчишки сидят в заброшенном доме в за-

брошенном краю и пьют водку, чокаются за здоровье

известных писателей. От Нилса, который весьма не ли-

тературен, поступает предложение взять Честертона на

рыбалку. (Сборник «В наше время», рассказ «Трех-

дневная непогода».) Так отмечается расстояние от

Честертона до .мальчиков, до их быта, нравоз. пока-

зано,

как далеко отодвинулось все это от изысков го-

родской культуры, от культуры столь аристократиче-

ской, как английская. Честертон — не американец,

англичанин и писатель острый, требующий от читате-

ля духовной зрелости и искушенности.

Вероятно, жизнь в Мелихове была тем периодом,

когда Чехов приблизился к систематическому познанию

подлинной, невидимой, скрытой России. Где-то в кон-

це года 1900 или в начале 1901-го Чехов жаловался

Максиму Ковалевскому по поводу обреченности своей

на Ялту и вспоминал подмосковное Мелихово: «Я, жи-

вя в Московской губ., на десятки верст в окружности

знал чуть ли не каждую избу и мог писать о том, что

видел и слышал»*. Мелихово давало выход в страну,

мелиховские впечатления

—

тот образ, через который

страна открывалась для Чехова.

Н. И. Гитович, Летопись жизни и творчества А. П. Чехова,

стр.

646.