Берковский Н.Я. Литература и театр

Подождите немного. Документ загружается.

ради занятости и как бы все побаивается, 'не поймает

ли он сам себя, не поймают ли другие, что он старик

пустопляс, что вся его суетливость

—

одно притворство,

без малейшего коммерческого пафоса. Что-то дразня-

щее,

загадочное есть в этом рассказе, целиком сводя-

щемся к записыванию мелких, мельчайших действий.

Некоторая разгадка в названии: если люди так стара-

ются, если оли так стремительны, то можно думать, что

сказывается горячая кровь, но нет

—

кровь холодная, и

в этом парадокс рассказа. Душевные и умственные си-

лы больше не работают подлинным образом на преж-

ние цели, они симулируют эту работу. Умирают инте-

ресы

—

прежние интересы, деловые, наживательские.

В людях освобождаются внутренние силы. Чего ради ос-

вобождаются, к чему, на что — остается неизвестным, но

прежние души прежних людей стоят праздными, в ожи-

дании, чем же их, наконец, займут по-новому. Холод-

ная кровь

—

она у людей с вакантною, втайне бездей-

ствующей душой. Внешнее волнение налицо, внутреннее

отсутствует.

•Рассказы позднего периода «Бабье царство» (1894),

«Случай из .практики» (1898) -очень близки к смыслу и

к тематике повести' «Три года»: и здесь говорится о

богатстве, которое растет и растет, и о собственнике бо-

гатства, которого .клонит долу, ибо он не знает, как рас-

порядиться с самим собой, да и с богатством. Деньги

как бы возводят человека на престол, из отношения

остальных к нему уходят искренность и простота. Капи-

талист подобно королю Филиппу ищет, где же маркиз

Поза, которому он мог бы открыться сердцем. Богатую

женщину в рассказе «Бабье царство» все балуют, не-

жат, все ей льстят, и все от нее далеки, малоуловимы.

Собственность, по Чехову, то, от чего человек становится

беднее, скудеет, так как скудеют внутренние его связи

с людьми вокруг.

Приятельница Чехова Т. Л. Щепкина-Куперник пи-

сала в своих мемуарах: «По-моему, самое существенное

в Чехове

—

это раскрепощение рассказа от власти сю-

жета, от традиционных «завязки и развязки»...

Щеп-

кина, по всей вероятности, записала слышанное от дру-

гих, такое мнение существовало. Нужна точность: за-

вязка и развязка в поэтике Чехова не отпали. Напротив

«Чехов

воспоминаниях современников», стр. 291,

того,

мы видели, как важны бывают у него соотношения

завязки и развязки, своеобразное их взаимоотрицание.

Иное дело, что Чехов ввел также в оборот рассказы не

фабульные, не антифабульные, но попросту к фабуле

безотносительные. От рассказов, где фабула находится

в критическом состоянии, от аномалий и парадоксов

фабульного жанра, естественным был переход к рас-

сказам, вовсе равнодушным к какой бы то ни было фа-

бульности. Чехов восхищался Гоголем, «Коляской», рас-

сказом, в котором ничего не происходит и в котором,

однако, сказано многое: «Одна его «Коляска» стоит

двести тысяч -рублей...»

Но у Чехова есть рассказы,

где даже ожидание происшествия отсутствует, а ведь

ожиданием держалась «Коляска». Многие рассказы Че-

хова— простое сопоставление фактов: есть А., есть В.,

ищите и -найдите, какая связь между ними. Такие рас-

сказы стали у Чехова появляться очень рано. Пример —

рассказ «Анюта» (1896). Рассказ этот пронзительный,

хотя и очень скромный по манере письма. Анюта, ми-

лая,

добрая девушка, по призванию друг, подруга. Она

ютится при плохеньких меблированных комнатах. Мо-

лодые люди, один, другой, пятый, удостаивали ее сво-

им вниманием, покамест учились, покамест не делали

карьеры. С нею делили свою бедность, и никто не по-

думал бы делить с нею свое богатство. Она помогла од-

ному, другому, пятому, покамест те не дошли до ворот

успеха. Она была для этих молодых людей возлюблен-

ной, служанкой, товарищем — всем. В рассказе только

два эпизода. Студент-медик, которого она опекает и ко-

торый уже грозит, что бросит ее, зубрит анатомию.

Анюту он превращает в учебную модель

—

чертит уголь-

ком на груди Анюты линии, параллельные ребрам. Шо-

пенгауэр написал, что нет ничего ужаснее, чем изучать

анатомию на живом теле. Студент Клочков, однако,

предается этому занятию не ужасаясь. Приходит сосед

по номеру, студент Фетисов, и просит, чтобы ему позво-

лили часа на два взять Анюту в натурщицы

—

он пи-

шет Психею. В этом, собственно, весь рассказ: эпизод и

еще эпизод. Внешняя связь

—

'минимальная: связь по

коридору. Тем глубже связь смысловая. В обоих эпи-

зодах Анюта — безгласное тело, в одном случае тело

А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. XIV, стр. 354. (Письмо

А. С. Суворину.)

учебное, в другом — натура для мастерской живописца.

Новелла написана о том, как буднично, как незаметно,

как вяло превращают человека в вещь, будь он только

уступчив в этом отношении

Анюта предлагает знаком-

цам свою доброту, свою женскую душу

—

она прообраз

«душечки» в этом отношении. Но тем надобно другое,

и предложение души им удобнее понимать как предло-

жение тела и вульгарно-бытовых услуг.

В литературе и фабула и фабульность существуют

ради раскрытия некоторого смысла. Новелла бесфабуль-

ная отличается тем, что направление в сторону смысла

в ней дается с большей откровенностью, чем это бы-

вает в новелле фабульной. Когда рассказана фабула,

когда имеются начало и конец, то фабула кажется са-

модостаточной и она как будто бы не обязывает нас

беспокоиться, что же она означает. Когда же перед

нами эпизод и эпизод, то мы не можем не задуматься,

почему же сопоставлены эти эпизоды, довольно чуждые

друг другу или даже вовсе чуждые. Из такой новеллы,

где нет единства события, явствует, что законченность

она может получить только через мысль — смысл. Но-

велла-сопоставление, новелла-смысл есть явление более

общего порядка, чем новелла-фабула, которая только

разновидность новеллы-смысла. Однако же к новелле-

сопоставлению литература приходит сравнительно позд-

нее,

после долгой практики с фабульной новеллой. Ло-

гически— первое в реальной истории литературы ока-

зывается вторым, последним, некоторой странностью и

порою .производит впечатление резкого новаторства. Че-

хов в новаторских своих, бесфабульных новеллах, в

сущности, как бы зашел в тыл новеллы обыкновенной,

фабульной, обнажил ее предпосылки. Есть особый ме-

тод новаторства — раскрытие первооснов привычного,

известного; свет, внесенный во тьму предпосылок, не-

сознаваемых предварительных условий, приводит к но-

ваторству, быть может, самому глубокому.

Факты, которые Чехов сопоставляет в своих расска-

зах, могут лежать в разных областях жизни, один из

них может относиться к внешнему быту, другой к внут-

реннему миру человека. Мы читаем, внимаем, и вдруг

как бы понижается дно рассказа, связь между факта-

См. вариацию «Анюты» — рассказ «Талант» (1886), тоже о

подруге до первого успеха, тоже об эксплуатации женской ^п'ши.

ми лежит на большей глубине, чем мы того ожидали,

о,на только и возможна на этой глубине. Эстетическая,

общефилософская ценность рассказа в этом внезапном

нашем углублении в жизнь, лежащую внутри рассказа.

О рассказе Чехова «Почта» (1887) Вирджиния Вульф,

ценившая Чехова и понимавшая его, писала, что рас-

сказ этот как будто бы не имеет центра,— мы прочли и

нам кажется, что мы не заметили сигнала и проскочили

останову

. И на самом деле, читатели, привычные к

рассказам с округленной фабулой, не сразу найдутся в

том, где тут нужна остановка, где центр, ради чего он

написан. Студент иа осеннем рассвете едет с почтой,

студенту все интересно, он оживлен и ищет разговора

с почтальоном. Разговор не ладится, почтальон держит-

ся угрюмо, а когда они приезжают на станцию, то сту-

дент слышит от почтальона откровенно-злобные слова:

зачем он сел к нему в тарантас — возить посторонних

воспрещается. Студент искал общения со своим спутни-

ком и был грубо отвергнут. Для содержания рассказа

этого мало, да мы и чувствуем, что имеем дело с чем-то

гораздо большим. Тема общения затронута в рассказе

дважды. Она дана прямо, и она же дана косвенно,

скрыто. Когда студент проезжал мимо усадьбы с за-

вешенными окнами, он, продрогший от утреннего холо-

да, представил себе, как тепло и сладко люди спят в

господском доме. «Поглядел студент на пруд, который

блестел около усадьбы, и вспомнил о карасях и щуках,

которые находят возможным жить в холодной воде...»

Ведь и усадьба и пруд

—

тоже общение, мысленное, во-

ображаемое, происходящее всецело на внутренних пу-

тях. С почтальоном студент разговаривал, усадьбу, пруд

он воспринимает внутренним чувством, он «вникает»,

если вспомнить слово, облюбованное Иеронимом, пере-

возчиком, из другого рассказа Чехова («Святойночью»).

Чужая жизнь, чужое бытие на внутренних путях до-

ступны, а вот когда хотят проникнуть в чужую жизнь

на самом деле, хотя бы только через разговоры, то чу-

жая эта жизнь отвечает вам одною злобой, как и слу-

См.: V.

Woolf,

The Common Rtader. The Russian Point of

View. См. «Литературное наследство. Чехов», т. 68, М., 1960

стр.

822 (обзор М. А. Шерешевской «Английские писатели и кри-

тики о Чехове»).

Л. П. Чехов, Собрание сочинений, т. VI, стр. 268.

чилось между студентом и почтальоном. Думаем, в та-

ком сопоставлении и состоит смысл рассказа, в этом

центр его, который так боялась упустить Вирджиния

Вульф.

Тема общения — одна из важнейших в рассказах Че-

хова. Незадолго до «Почты», в рассказе «Тоска» (1886),

недоступность общения трактуется почти трагически.

Старик извозчик потерял сына, он хочет рассказать о

своем .несчастье людям, но те не слушают, тогда он рас-

сказывает лошади, ее-то он, быть может, заинтересует.

У людей, описанных Чеховым, настоящий голод по

собеседнику. Собственно, в этом тема рассказа «Случай

из практики» (1898). В Москву посылают за профессо-

ром, ради больной дочери фабриканта Ляликова. Про-

фессор сам не поехал и вместо себя отправил к Ляли-

ковым доктора Королева. Тот едет поездом, потом на

лошадях и, наконец, прибывает. Лиза нуждается не в

медицине, но в беседе. Нужно сесть у ее постели и по-

слушать, что станет высказывать эта девушка с расст-

роенной душой.

И тот «печенег», в степи, и тот другой печенег, «в

усадьбе», они хотят, чтобы собеседовали с ними. Люди

у Чехова ищут, чтобы общение подтвердило перед ними

их самих: я общаюсь, следовательно, я существую. Есть

у Чехова еще высшая тема, царящая над темой обще-

ния,— тема заботы человека о других, через эти заботы

человек как бы усиливает свое существование, обога-

щается душевно и духовно. Об этом написан рассказ

«В ссылке» (1892). В книге об острове Сахалине весьма

настойчиво говорит Чехов о том, как важно, чтобы при

поселенце были дети, семья, как это возвышает его мо-

рально, возвращает в среду существ одушевленных, как

дик он без этого. Тоска о другом человеке, тоска о дей-

ственных и духовных связях с ним, есть, по Чехову,

тоска о собственной реальности. В этом смысл одного

из самых грустных рассказов Чехова — «Архиерей»

(1902).

ЩепкинаЖуперник пишет: «...трагедия «Архие-

рея» — беспощадное одиночество человека, имеющего де-

ло с толпами...»

У этого человека много и других мо-

тивов к одиночеству: и высокий сан, и ученость, тогда

как окружен он людьми простыми и неучеными, и при-

«Чехов в воспоминаниях современников», стр. 292 (Т. Л. Щел*

кина-Куперник о Чехове).

надлежнос!ъ к черному духовенству, что исключает дли

него собственную семью. Он служит пышную пасхаль-

ную службу, а в нем уже работает губительная болезнь,

перед людьми он глашатай воскресенья, когда сам он

полон смерти. Любил мать, хотел помочь ей, помочь ма-

ленькой и нищей племяннице и не успел помочь, какие-

то простые связи с людьми готовы были протянуться в

последний час его и не протянулись. И неожиданная

церковная карьера его, сына простой женщины, и оди-

ночество, в котором он оказался по условиям своей

карьеры, (сделали его самого человеком-небылицей,

ушедшим из жизни, как если бы он никогда в ней и не

присутствовал.

Замечательно: когда в рассказы Чехова приходит

свет, приходит осмысление, вместе с тем достигает и

своей настоящей меры наше чувство действительности.

Покамест мы имеем только фрагменты, только эпизоды,

только описания —-как, например, чудесные описания

холодного, со звездами осеннего утра в рассказе «Поч-

та»,—

покамест мы остаемся при одних ощущениях, как

бы богаты ни были они, полного впечатления действи-

тельности у нас нет. С какой бы силой ни были написа-

ны эти фрагменты, у нас нет еще последней убежден-

ности, что мы имеем дело с реальностями жизни. Для

окончательной полноты чувства необходимы не новые

чувства и ощущения — необходима мысль. Нужен ответ:

что это такое, к какой области бытия относятся эти

явления, какое место занимают в нем. Рассказ «Почта»

мы хотим понимать как рассказ из области общения,

побед и неудач человека, который в нем нуждается.

Если так, то все устанавливается, приобретает для себя

основу. Когда завоеван смысл, когда фрагменты соот-

носятся друг с другом, когда явление, изображенное

перед нами, получает свое место в общей картине бы-

тия,

тогда-то возникает у нас и максимальное чувство

реальности этих фрагментов. Пусть фрагменты

—

это

реальность на три четверти, тогда обретенный смысл,

определенность «к месту»

—

это уже вся реальность, с

недостающей последней четвертью, дающей окончатель-

ное решение. Существует мнение, что реализм в искус-

стве заключается в передаче чувственного образа вещей,

а осмысление их есть как бы добавление извне, порой

даже будто бы разрушительное,— элемент интеллекту-

альный будто бы ослабляет художественный образ, под-

рывает иллюзию самостоятельной жизни, которая соз-

дается в нем. На деле же тут мы имеем превосходный

пример диалектики: переход, подъем к мысли и к смыс-

лу есть завершение всего, что дано нам было в чувст-

венном, в эмоциональном содержании художественного

образа, смысл (появляется изнутри, смысл — это дораз-

витие; нужно, чтобы вполне сложилось духовное, без

чего не довершается и чувственное. Осмысление не

додаток (К реализму, осмысление

—

реализм 'как тако-

вой, картина вещей без осмысления подобна живому

существу, не имеющему имени, — хотя оно и налицо, од-

нако же его нет, оно не признано. В известном рома-

не Франца Верфеля «Barbara» («Барбара») расска-

зано о ребенке, так и оставшемся без имени. Родители,

люди весьма своеобразные, привычные к богемному об-

разу жизни, забыли назвать его, и ребенок живет без

имени в бельевой корзине, что стоит на столе. О нем,

безымянном, нельзя даже сказать, существует он или

не существует. Обыкновенное имя ввело бы его в жизнь,

а то он только заглянул в нее и не лолучил при-

глашения войти и остаться. Имя—второе рождение,

подтверждающее, что названный им человек уже ро-

дился однажды, в оголенно-физическом смысле. Без

названия, имени, смысла нет в искусстве впечатления

объективности, автономного существования. Казалось

бы,

понять, дать имя

—

до чего это субъективный акт,

наша собственная деятельность; на поверку же именно

этот акт придает миру, изображенному в искусстве, ха-

рактер объективности, чего-то существующего собствен-

ной своей силой, от нас независимою. Бунин, который на-

чинался и разворачивался на глазах у Чехова, в поэтике

своей менее реалист, чем Чехов, по недостаточному

развитию у Бунина духовной стороны. Бунин велико-

лепен по чувственным своим краскам, по интенсивно-

сти их; чувственное живописание у Бунина чуть ли не

галлюцинация, нередко кажется, что у Бунина имеешь

дело не столько с художественным реализмом, сколько

с наваждением. Иное в прозе Чехова

—

чувственная

действительность как бы уложилась в свой смысл, при

всем лиризме Чехова сохраняется некое философское

расстояние между нами и картиною живых вещей в его

рассказах. По-видимому, Чехов очень высоко ценил

дарование Бунина, но прозу Бунина воспринимал отча-

сти отчужденно. О рассказе Бунина «Сосны» Чехов пи-

шет: «...это очень ново, очень свежо и очень хоро-

шо,

только слишком компактно, вроде сгущенного 'бульо-

на»

Именно эта густота, эта компактность и сверх-

компактность чувственная, эмоциональная, отличающие

Бунина, Чехову в его собственных рассказах были чуж-

ды и не нужны. У Бунина — пафос количеств, деталь

набегает на деталь, они теснят друг друга, чувствен-

ное содержание его поэтики разрастается и может раз-

растаться безмерно, доведенное до гула, до ослепитель-

ности. В прозе Бунина нет той строгой дисциплины

внутреннего смысла, (которою все проверяется у Чехо-

ва. Если смысл, если силы интеллекта (Приглушены, то

нет 'предела количествам внешних впечатлений, неиз-

вестно, где же и когда же все они будут собраны и со-

средоточены сполна. В прозе Чехова смысл — очень точ-

ный регулятор, он дает общий очерк, он .подтягивает

к себе одни подробности, отвергает другие, хотя он дей-

ствует безо всякого аскетизма, хотя он и достаточно

либерален, он тем не менее бодрствует всегда. Бунин

в воспоминаниях о Чехове рассказывает, как вместе

они придумывали художественные детали, как тешились,

как это было весело. Чехов говорил Бунину: «Мы похо-

жи с вами, (как борзая на гончую. Вы, например, го-

раздо резче меня. Вы вон пишете: «море пахнет арбу-

зом»...

Это чудесно, но я бы так не сказал. Вот про

курсистку

—

другое дело...— Про какую -курсистку? —

А помните, мы с вами выдумали рассказ: жара, степь

за Харьковом, идет длиннейший поезд... А вы при-

бавили: курсистка в кожаном поясе стоит у окна ваго-

на третьего класса и вытряхивает из чайника мокрый

чай. Чай летит по ветру в лицо толстому господину,

высунувшемуся из окна...»

. Подробности про курсист-

ку с 'чайником действительно ближе к Чехову, чем к

Бунину. В подробностях этик содержится многое, 'чуть

ли не все: и (природа, и быт, и люди. Чай летит по ве-

тру— это длина поезда, как бы измеряющая длину сте-

пи,

это совместная жизйь быта, техники и природы.

Курсистка в жару, в степном поезде едет домой на ка-

никулы, ведь не в степи же она учится, а где-то мно-

го севернее, от учения до дому очень долгий путь,

«Литературное наследство», т. 68, стр. 658, (Воспоминания

И. А. Бунина.)

Там же, стр. 651.

как это было, например, у чеховской Нади в раоаказе

«Невеста», учившейся далеко, в Петербурге. В подроб-

ностях о курсистке заключены многие часы езды и

многие версты. Вагон третьего класса — демократиче-

ский, студенческий. Чай, который садится на лицо тол-

стому господину, очевидно, из другого, привилеги-

рованного вагона,— веселая месть молодости привиле-

гиям и хорошо оплаченным удобствам. Часы, версты

—

это Россия в ее пространствах, это русская география,

Чехов еще не знал, что в подробности эти уже входит

и 'история. Чайник, взятый в дорогу, архаизм сейчас,

когда в вагоне кипятильник и проводник отпускает чай

стаканами. Огромный синий чайник с .кипятком и зава-

ром, чайник дальних странствий, вероятно, стал уже или

скоро станет достоянием музеев быта. Подробности, ко-

торые пересказывает Бунин, — замещающие подробно-

сти,

две-три они замещают целый 'мир, мирок. Так было

у Чехова, искавшего через подробности характерность и

характеристику вещей. Бунин же

не

отбирал подробности

точно, не высматривал тщательно. Подробности у него

шли скопом, с преднамеренной безвыборностью, не за-

меняя, не замещая чего-либо, но взаимно усиливая

друг друга. Характерность их была более смутная, сквозь

интенсивную жизнь ощущений и эмоций, притязающих

на самостоятельное значение.

Через все писательство Чехова тянутся новеллы-со-

поставления, без единства фабулы, но с единым смыс-

лом. Нередко особую остроту им придает богатство

внутренних отношений на фоне скудости и случайности

внешних. Под рождество старый человек и молодая де-

вушка встретились на станции и очень хорошо погово-

рили, и вот большой рассказ «На пути» (1886) напи-

сан о них. Дворник с друзьями в сарае играют в мар-

ты,

напротив во дворе дом, там за окнами лежит са-

моубийца, барин, из-за несчастной любви сегодня за-

стрелившийся,—рассказ «В сарае» (1887). В рассказе

обе стороны внешне связаны разве что картами: в ок-

на видно, как в жилище самоубийцы сдвигают испи-

санные мелом ломберные столы, чтобы положить на

них покойника. Рассказ написан, конечно, не ради об-

щедоступного мотива — игра в карты долговечнее игро-

ков,

и не ради контраста: в доме играли и перестали

играть, в сарае же играют по-прежнему. Русская лите-

ратура ценила контрасты только на линии Гоголя

—

Достоевского, к которой Чехов не принадлежал. Он

любил менее эффектные отношения сторон, где сторо-

ны в чем-то отрицают друг друга, а в чем-то

— и

это

заметнее — друг к другу равнодушны. В этом рассказе

сарай и господский дом

—

два мира, два (миросозерца-

ния, две этики, но без каких-либо «напряженных анти-

тез,

и, пожалуй, отсутствие антитез здесь более всего

замечается. В сарае не понимают самоубийства из-за

любви, но самоубийцу искренне жалеют — играют в

карты, следят за движением в доме, где случилось не-

счастье, сочувствуют и продолжают играть. В позд-

нем рассказе «На святках» (1899) сначала дана дерев-

ня,

потом дан город, связь между ними—1письмо из

деревни, полученное в городе. В город с .его фальшивы-

ми занятиями и с его фальшивым лоском благополу-

чия проникает естественный голос деревни, живущей

дико,

безобразно и знающей гем не менее правду, ко-

торая ii городе забыта. Это заново, с предельной эконо-

мией и сжатостью выраженная тема «Мужиков».

Любопытен замысел рассказа «Чужая беда» (1886).

Счастливые молодожены покупают чужую усадьбу,—

хозяева разорились и вынуждены продать ее, это и

есть чужая беда. Новые владельцы всюду находят сле-

ды прежней жизни. В усадьбе прежде жили дети. То

тут, то там забытые игрушки, расписание уроков, за

своей подачкой прилетает синица. В рассказе этом быт

одних ложится на быт других, рассказ подобен палим-

псесту, когда старый текст, чтобы не терять писчий ма-

териал, записывали новым текстом. В рассказе этом

быт приходится на быт, тогда как в других рассказах

Чехова даны быт против быта.

Рассказ «Гусев» (1890) по-особому входит в эту

серию новелл с сопоставлениями. Всюду сопоставления

принадлежат автору, он сопоставляет, соотносит явле-

ния, в самой природе вещей едва видные друг другу

или даже друг друга чурающиеся. В страшном расска-

зе «Гусев» сама действительность играет сопоставле-

ниями, причудливыми и в причудливости своей жесто-

кими. Больных русских солдат и моряков возвращают

с Дальнего Востока домой через Индийский океан.

Солдат Гусев в туберкулезе, он страдает от тропиче-

ской жары, непрерывно бредит—ему видится родная

деревня. Русская зима, замерзший пруд, снег, жар

тропиков, жар собственного горящего тела мешаются и